Мари Милас
Натальная карта
Как минимум, потому что у нас живет кот, которого мой ребенок нашел под какой-то богом забытой скамейкой в парке. Он был вонючий, мокрый и облезлый. Хоуп выглядела примерно так же, когда притащила его ко мне. Они оба смотрели на меня глазами кота из Шрэка, и кто бы смог противостоять этому натиску? Точно не я. Поэтому уже полгода у нас живет рыжее, пушистое и, слава богу, теперь не вонючее создание с громогласным именем Рекс.
Несложно догадаться, кто из нас двоих наградил кота собачьим позывным.
Валери смеется и говорит:
– Хорошо, я позвоню на неделе, и мы выберем день, когда ты ее к нам привезешь.
Хлоя делает вид, что ее не касается наш разговор, но я знаю лучше. Ее уши аж подрагивают от того, как она впитывает информацию. Мой ребенок – не та вещь, которой я стыжусь или скрываю. Хоуп – самое драгоценное, что есть в моей жизни, поэтому мне не доставляет дискомфорта этот диалог.
– Спасибо за встречу, Хлоя. Было неожиданно, но приятно увидеть тебя спустя столько лет, – произносит на прощание Макс.
– С нетерпением жду следующей встречи, Хлоя. – Сияет Валери, а затем переводит взгляд на меня. – Не обижай моего свадебного организатора. – Она произносит это с улыбкой, но клянусь, я ощущаю угрозу.
– Хлоя, если тебе потребуется адвокат, то всегда можешь мне позвонить, – подмигивает ей Макс.
– Буду иметь в виду, до встречи, – улыбается Хлоя.
– Как насчет дружеской солидарности, ребята? – возмущаюсь я.
– Пока, Нейт, – говорят Иуды в унисон, а затем уходят.
И резко атмосфера меняется, повисает та гнетущая тишина, где вы можете услышать, как ваш молчаливый собеседник перебирает в голове всевозможные варианты побега.
Я пересаживаюсь за противоположную сторону столика, чтобы для начала создать дистанцию, которая неожиданно потребовалась, потому что воздух между нами стал намного гуще и тягучее, чем несколько минут назад.
Хлоя задвигает стул, оставленный мной в кривом положении, а затем поправляет салфетницу.
Кто-то нервничает.
Я же на удивление спокоен. Даже расслаблен. Что бывает редко, учитывая мой нестабильный разум, который вечно подбрасывает тревожность на пустом месте.
– Как давно ты вернулась в Лондон?
– Несколько лет назад.
Как так получилось, что я ни разу не встретил ее? Мама живет в том же районе, что и родители Хлои.
– Ты живешь в вашем старом доме?
Навряд ли ее ночная пробежка началась из другого конца города, а закончился около моей машины.
Хлоя вскидывает брови.
– Я на допросе?
– Нет. Мне просто интересно, как ты наткнулась на мою машину. – Пожимаю плечами я. – Может, ты меня преследуешь, кто тебя знает.
Потому что раньше это было твоим любимым занятием, – хочу добавить, но решаю, что я не мудак.
По крайней мере не всегда.
На секунду в ее глазах вспыхивает уязвимость, но она быстро берет себя в руки.
– Много чести, – фыркает Хлоя.
Мы опять погружаемся в молчание, потрескивающее от напряжения и какого-то ненормального электричества, готового зажечь лампу в другом конце кофейни.
– Ну и? Заставишь меня признать вину силой мысли? – спрашивает Хлоя, откидываясь на спинку кресла.
Я снимаю очки и провожу кончиком языка по внезапно пересохшей губе. Незабудка опускает взгляд на мой рот, а затем резко концентрируется зубочистках, которые торчат в хаотичном порядке. Она их поправляет и выдыхает.
– А это сработает? – интересуюсь я.
– Нет. Для тебя в моем мозге висит вечная табличка «закрыто».
– Помнится, что раньше там всегда было «открыто».
Щеки Хлои приобретают глубокий винный оттенок. По таинственной причине мне хочется провести кончиками пальцев по этой мягкой и гладкой покрасневшей коже.
Тринадцать лет назад таких желаний не возникало. Либо я упорно их подавлял. Что собираюсь сделать и сейчас.
– Не начинай, Натаниэль, – строго произносит Хлоя.
Она всегда предпочитала мое полное имя, будто сокращенная версия делала меня неполноценным. Лишала порядка.
Я облокачиваюсь на стол и немного наклоняюсь в ее сторону.
– Может быть, я продолжаю, потому что, по последним данным, кто-то уехал из города и не отвечал на мои сообщения, чтобы закончить.
– Понятия не имею, о ком ты. Ближе к делу. Сколько я должна за ремонт твоей жукастой машины? – Хлоя повторяет мое движение, приближая свое лицо к моему. От нее исходит запах, название которому я не могу дать. Существует ли аромат солнечного света?
Хлоя действительно думает, что я возьму с нее деньги, после того, что она для меня сделала? Эта женщина не перестает меня удивлять.
– Нисколько.
– В каком смысле? – Она слегка качает головой, из-за чего пчелка в ее волосах шевелится.
Это забавно.
– Я не возьму с тебя денег, Хлоя, – воздух покидает мои лёгкие, – ты последний человек, который мне что-то должен.
– Почему? – тихо спрашивает она.
– Потому что благодаря тебе я жив, Незабудка.
Мои шальные руки никак не могут удержаться от прикосновения к ней, поэтому я позволяю себе лишь в первый и последний раз заправить за ее ухо прядь волос.
Надеюсь, пчела меня не ужалит.
Глава 8
Хлоя
Гороскоп дня:
отличный день, чтобы навести порядок в своей голове.
Можно делать практики очищения. Но не переусердствуйте, иначе есть риск закопаться в бардаке по уши.
Какова вероятность, что вы поцарапаете загадочную машину, после чего наткнетесь на нее снова, а затем встретите ее владельца, которым окажется тот, с кем вы не виделись тринадцать лет? Будете организовывать свадьбу его друга, где он будет щеголять со своим глупым красивым лицом с глупыми ямочками и не менее глупой улыбкой? И, прости, Господи, какова вероятность, что Натаниэль Фриман – по совместительству моя глупая первая безответная любовь – прикоснется к моему уху спустя столько лет?
Нулевая!
Так я думала до прошлой субботы.
В среду, прокручивая эту встречу снова и снова, мои расчеты приближаются к восьмидесяти процентам.
– Хлоя, мы решили, что заменим пионы на ромолункусы, – голос невесты, у которой послезавтра свадьба звучит где-то вдалеке, потому что мои мысли находятся где-то на соседнем континенте.
– Ранункулюсы, – безэмоционально поправляю я, бездельно водя стилусом по планшету.
– Да, они самые.
Уважаемый Бог, дай мне сил сообщить это декоратору за два дня до проведения мероприятия и не быть сожранной с потрохами.
– Ты уверена?
К концу подготовки свадьбы я становлюсь для невест почти что лучшей подругой, поэтому они предпочитают общаться непринужденно. Уважительные «вы» и «вас» уходят в отставку, когда мне нужно посреди ночи успокоить чью-то истерику по поводу того, что цвет салфеток не соответствует скатертям.
Невесты бывают немного… тревожными.
Иногда я ощущаю себя акушеркой, которая то и дело кричит: «Дыши!».
– Да, пионы слишком банальные.
Я не говорю ей о том, что ранункулюсы недалеко от них ушли в своей оригинальности, потому что, если честно, в последние дни мне лень разговаривать. Однако мой мозг отказывается отдыхать и постоянно подбрасывает новую почву для размышлений.
Все они связаны с Натаниэлем, укуси его за задницу пчела, Фриманом. Он выглядел… живым, и почти что счастливым. В его глазах и поведении все еще прослеживался фальшивый блеск, но, наверное, это была самая правдивая версия этого человека. Или же он стал еще профессиональнее прятаться за своей маской. А может быть, таинственная Хоуп навела порядок там, где я была бессильна.
Не знаю, жена ли она ему или же просто девушка. На его руке не было кольца, но, зная Натаниэля, он мог потерять его в день свадьбы, поэтому делать выводы по данному наблюдению бесполезно.
Господи, почему я вообще думаю об этом?
Было бы преуменьшением века, если бы я сказала, что эта встреча не оказала на меня никакого влияния. Каждое слово и движение Натаниэля засели в голове так глубоко, что превратили меня в девочку тринадцати лет. Я думала – нет, была уверена, – что этот человек полностью и безвозвратно удален из галереи моих воспоминаний. Даже в папке «недавно удаленные» его тоже давным-давно нет. Но видимо, мой мозг все-таки сделал резервную копию и спрятал ее за семью замками.
Прошлое
Я не отрываю глаз от парня на другом конце столовой. Не могу прекратить смотреть на него ни за обедом, ни в школьных коридорах, ни на заднем дворе его дома, около которого прохожу каждое утро и вечер. Естественно, специально. Его дом совсем мне не по пути, но я упорно продолжаю ходить маршрутом под названием «Натаниэль Фриман». Опасной дорогой, которая каждый раз заставляет мое сердце подпрыгивать на кочках, а затем улетать в кювет, разбиваясь в дребезги.
Я слышала о первой любви. Говорят, она безжалостна, зла и бесстыдна, несмотря на свою искренность и девственную чистоту. Говорят, что она возносит тебя до небес, а затем резко отправляет на землю без парашюта. Все, кто утверждает это, абсолютно правы. Единственное, что они забывают уточнить – этого никак не избежать.
Больше всего на свете, я хотела бы его не любить. Не тянуться за его улыбкой, как подсолнух к солнечному свету. Не позволять сердцебиению разгоняться до скорости гоночного автомобиля еще до того, как я услышу его имя. Но первая безответная любовь глуха и слепа, ей плевать, что мне больно от каждой мысли о нем. Она продолжает вгрызаться все глубже и сильнее, заставляя меня терять контроль.
Я даже не помню, когда это началось. Возможно, в тот момент, когда мы с Харви впервые пришли в эту школу два года назад. Возможно, когда я обнаружила, что новый одноклассник брата живет не так далеко от нашего дома. Возможно, в тот день, когда мой велосипед сам собой проехал мимо его двора.
В тот вечер Натаниэль сидел на пороге, сжимая свои кудри так сильно, что мне казалось еще чуть-чуть, и он их вырвет. Его голова была опущена, взгляд устремлен на потускневшую краску деревянных ступеней. Казалось, что он разрывался между улицей и домом. От него исходили волны сдерживаемой агрессии вперемешку с отчаянием.
Я с визгом затормозила, шины велосипеда оставили за собой серые полосы на асфальте. Они соответствовали цвету синяков от усталости под глазами Натаниэля.
Когда он поднял голову, мне стало ужасно неловко, потому что я нарушала его давящую тишину. Что-то личное, принадлежащее только ему. Гнев, отчаяние, одиночество и… слабость. Все это читалось в его ауре, окутавшей меня, как туман. В налитых болью глазах Натаниэля мелькнул страх, словно он до ужаса испугался, что кто-то заметил и, что главное – сумел увидеть его совершенно оголенного и беззащитного. Я могла рассмотреть высохшие белесые дорожки от соленых слез на щеках парня, почувствовать горечь, плещущуюся в нем.
– Уже поздно, почему ты здесь? Ты совсем маленькая, – голос Натаниэля ужалил, как крапива.
– Мне одиннадцать, – с гордостью ответила я.
– Поезжай домой… – он замешкался, пытаясь вспомнить как меня зовут, но навряд ли он знал. Они с Харви только недавно начали дружить, не думаю, что брат-сатана хвастался своей надоедливой сестрой. – Хлоя.
– Ты знаешь мое имя? – Странное тепло разлилось в моей груди при этой мысли.
– Я должен знать и не забывать имена тех, кто лезет не в свое дело, – грубо ответил он.
Это укололо. Больно.
Натаниэль поднялся на ноги и развернулся к двери, собираясь с мыслями, чтобы зайти внутрь.
– Чувствовать себя слабым не стыдно, – слова вырвались из меня, а я не успела их остановить. Они на смертельной скорости прорезали воздух и врезались в кудрявый затылок Натаниэля.
– Мужчина не может быть слабым, – жестко сказал он, открыл дверь и хлопнул ей так, что в моих ушах задребезжало.
Ему было четырнадцать лет, мне одиннадцать, но даже я понимала, насколько это утверждение отвратительно.
Натаниэль был в беспорядке. Что ж, ему повезло – я любила наводить чистоту.
С того дня, он разговаривал со мной только в присутствии моего брата. Видимо, так ему было проще удерживать свою лживую маску.
Шум и болтовня столовой пробиваются сквозь мои мысли, а я продолжаю наблюдать за своим объектом тайной одержимости, начиная подозревать, что мне требуется помощь психолога.
Натаниэль улыбается своему другу Максу, а затем со смехом поворачивается к Харви. Его кучерявые пшеничные волосы почти что достигают мочек ушей, они раскачиваются и подпрыгивают завораживающим образом при каждом непринужденном движении тела. Он запрокидывает голову, смеясь над какой-то шуткой моего раздражающего брата, а я продолжаю стоять и гипнотизировать этого парня, отчаянно пытаясь понять: почему никто не замечает того, что вижу я?
Внутреннюю борьбу.
Агонию во взгляде.
Белоснежный, почти неестественный цвет кожи.
Серость.
Он прячется за линзами или очками, создавая оптическую иллюзию, искажающую его чувства. Делая его радость самой фальшивой вещью на свете.
Когда каждый человек растворяется в его теплой улыбке, я тянусь к его плачущему пьеро, спрятанному глубоко внутри.
Словно чувствуя мой взгляд, напичканный тысячью игл, Натаниэль поворачивается. Мы смотрим друг другу в глаза всего пару секунд, но этого хватает, чтобы на его идеальном гриме начали образовываться подтеки. Губы складываются в жесткую линию, в глазах плещется уязвимость, руки начинают путаться в волосах.
И в конце концов, он делает то, что у него получается лучше всего: убегает. От меня.
От моих глаз.
От своей слабости, которую усердно пытается превратить в силу.
Харви и Макс смотрят ему вслед, хмуря брови и не понимая, почему их друг буквально срывается на бег.
Я выхожу через другой выход столовой, поднимаюсь по лестнице, чтобы перейти в другое крыло, а затем вновь преодолеваю множество ступеней вниз на пути к улице. Сильный ветер подхватывает мои волосы, они болезненно хлещут по лицу, словно пытаются отрезвить меня. Стараются переключить мое внимание.
Но слишком поздно.
Я замечаю, как Натаниэль поворачивает за корпус школы и быстрыми шагами, граничащими с трусцой, настигаю его. Почему, зачем и для чего – известно лишь одному Богу.
– Что с тобой происходит? – перекрикиваю я ураганный ветер.
Натаниэль резко останавливается. Его плечи и спина так напряжены, словно он хочет согнуться пополам. Упасть в позу эмбриона, чтобы унять боль.
Я подхожу ближе и дрожащей то ли от холода, то ли от волнения рукой почти что невесомо касаюсь лопатки Натаниэля. Он вздрагивает, будто его пронзает током.
– Хлоя, уйди, – хрипит он.
Я стискиваю зубы, чтобы они не стучали.
– Нет, Натаниэль.
Он разворачивается и перехватывает мою руку. Длинные пальцы с аккуратными ногтями, которые красивее, чем у многих девушек, обхватывают мое тонкое запястье. Под его большим пальцем грохочет мой пульс, вторя зарядам грома, разносящимися над нами.
– Я Нейт. – Он оттесняет меня к стене здания. – Хватит на меня смотреть. Прекрати за мной ходить.
– Почему? – мой голос больше походит на звук разбитого стекла.
– Потому что займись теми вещами, которыми занимаются все девочки твоего возраста. Покрась волосы в розовый, надень футболку с Джастином Бибером и завесь комнату его плакатами. Съешь огромную тарелку фисташкового мороженого, запей все это колой и просто живи. Свою. Жизнь, – Натаниэль говорит отрывисто, делая рваный вдох после каждого слова.
Его рука всего еще сжимает мое запястье. Не грубо, но и не нежно. Идеальное давление для того, чтобы показать контроль.
Россыпь мурашек скользит от моего затылка к пояснице, и я не могу их остановить.
– Откуда ты знаешь, что мое любимое мороженое – фисташковое? – Мои губы изо всех сил стараются не расползтись в улыбке, несмотря на напряжение между нами.
– Это все, что ты услышала из того, что я сказал? – ворчит он.
Я пожимаю плечами.
– Концентрируюсь на главном, потому что все остальное – полнейшая чушь.
– Незабудка, – тяжело вздыхает Натаниэль, – я серьезно, отстань от меня.
Незабудка.
Понятия не имею, почему он меня так называет. Это звучит ласково и совершенно не гармонирует с его вечным презрением, граничащим с отвращением.
– Именно ты все еще продолжаешь держать мою руку. – Я вздергиваю подбородок, не сводя с него глаз.
Его челюсть ходит ходуном от того, как сильно он ее напрягает. Воздух потоками покидает терзаемые легкие человека передо мной. Я ощущаю его дыхание на своих волосах. Натаниэль смотрит мне в глаза, а затем резко хмурится, будто это причиняет ему боль.
Моя ладонь тянется к его лицу, приподнимая очки. Он отпускает мое запястье, но не отстраняется. Я провожу кончиками пальцев другой руки по его векам и переносице, расслабляя напряженные мышцы.
Натаниэль начинает немного дрожать, но все еще стоять напротив меня.
Прежде чем уйти, чтобы обезопасить свое бедное сердце, я совершаю то, что навсегда оставит на нем шрам размером с Гранд-Каньон. Мои сухие и холодные губы прикасаются к его бледным, задерживаясь на короткое мгновение, за которое все органы успевают сжаться до размера изюма.
– Я вижу тебя, Натаниэль.
Последнее, что я произношу, чтобы уйти с безответным поцелуем в кармане и кровоточащей душой у его ног.
Я думала, что единственный односторонний поцелуй с холодным, как промерзшее стекло, парнем стал последней точкой в череде многоточий. Оказалось, что это было запятой, предвещающей неожиданную развязку моей драмы.
Точка была поставлена два дня спустя, когда случилось то, что мы больше всего ненавидим в любовных романах: героев решили убить. Кого-то морально, а кого-то физически.
Невеста стонет, выбирая сервировку:
– Я скончаюсь, пока разберусь со всем этим свадебным дерьмом.
Отличный выбор слов, дорогая.
Глава 9
Натаниэль
Леви врывается в мой кабинет точно так же, как это обычно делаю я с его личным пространством.
– Ты подписал?
– Да, но забыл документы дома, – снова вру. Вновь оттягиваю неизбежное. Мне нужно ещё немного времени. Хотя бы один день.
Он медленно кивает, изучая меня взглядом.
– Хорошо. – Между нами повисает тишина. – Я давлю на тебя? Ты же знаешь, что можешь отказаться, если не хочешь?
Я вздыхаю, откладывая проклятый проект, на котором все равно не могу сконцентрироваться.
– Да, Леви, я знаю, что могу отказаться. – Однако если я откажусь, то подведу его. Но и если не соглашусь, то тоже подведу.
Мой план состоял в том, чтобы люди в принципе не видели во мне надежного человека.
Это работало достаточно просто: чем больше ты лажаешь по мелочам, тем меньше вероятность, что тебе доверят что-то глобальное. Но видимо, с Леви все произошло наоборот. Несмотря на то, что за все время моей работы я вел множество крупных проектов, в них все равно были недочеты. Либо же они не были сданы в установленный срок. Зачастую я специально делал промахи в расчетах, чтобы Леви понимал, что перед ним ненадежный человек, лишенный стабильности и порядка.
– Повторюсь, я уверен в тебе. Просто пойми, чего ты хочешь, и прими верное решение. – Леви уходит, давая понять, что моя ложь была провальной.
Чего я хочу? Я хочу, чтобы мой ребенок был счастлив. Чтобы Хоуп не жила с отцом, который не может справиться с грузом на своих плечах. Чтобы она не видела слабость и ничтожность в моих глазах. Чтобы ей не пришлось остаться с тем, с чем остался я, когда мой отец решил, что жизнь слишком тяжела для него.
Но также, мне хочется, чтобы Хоуп гордилась мной, когда вырастет, а не думала, что ее папа всю жизнь боялся ответственности, раз ничего не достиг. Я должен быть для нее примером лучших качеств в мужчине, потому что не дай бог она выберет себе в мужья какого-нибудь дурака.
Типа меня.
Я дал себе слово никогда не подводить ее, всегда быть рядом, являться силой, на которую она всегда может рассчитывать.
Вибрация телефона заставляет меня вздрогнуть от неожиданности.
– Слушаю, – рассеянно отвечаю на звонок.
– Мистер Фриман. – Этот голос и его тональность начинают действовать мне на нервы, потому что я могу предсказать следующие слова. – У Хоуп сегодня не самый удачный день, вам нужно ее забрать.
Дыши, просто дыши и постарайся не наводить порчу.
— Что случилось? – На этих словах, я уже выхожу из кабинета.
Табличка «Пообедаем? Я всегда свободен», которую я прикрепил к себе на дверь, падает от яростного хлопка.
– Она отказывается переодевать мокрые штаны, потому что юбка зеленого цвета ей не нравится.
Они издеваются надо мной?
Я поднимаю табличку и прикрепляю обратно.
– В ее вещах есть желтые лосины, она любит их, – отвечаю я, но тут до меня доходит… – Почему ее штаны мокрые?
Я даже останавливаюсь, как вкопанный, посреди офиса.
– Видимо, она заигралась и не успела…
– Я скоро буду.
Сбрасываю трубку, делая глубокий вдох, достойный лучшей практики йоги.
Осенью Хоуп будет четыре года, и я не могу даже вспомнить, когда она последний раз не успевала или отказывалась идти в туалет. Этот ребенок с полутора лет снимал свои штаны посреди комнаты и бежал со всех ног, потому что боялся не успеть на свой драгоценный горшок.
Мы все еще работаем над тем, чтоб не сбрасывать свою одежду за милю до туалета, но Хоуп скорее завяжет свой мочевой пузырь, чем сходит в штаны.
Что, черт возьми, происходит в этом детском саду?
– Почему ты стоишь тут, как предмет мебели? – Доносится до меня голос Макса.
Я оборачиваюсь, выходя из своего застывшего во времени состояния.
– Я ухожу. Мне нужно забрать Хоуп.
Лицо Макса приобретает обеспокоенный вид. Хоуп люблю не только я, в ней души не чает каждый, даже если она чаще всего смотрит на всех, как на дерьмо.
– Что-то серьезное? Надеюсь, это не долбаный член на…
– Нет, – прерываю его, чтобы он не ставил в известность весь офис о членах на коже моей дочери. – Просто у нее сегодня плохой день.
Разворачиваюсь и направляюсь к лифту.
Ком в горле настолько огромный, что мне с трудом удается проглотить слюну. Утренняя тошнота, которую я успешно подавил яблоком, возвращается с новой силой. И дело даже не в том, что тревожность за Хоуп вибрирует в каждой моей клетке. А в том, что мой мозг настолько поврежден, что не различает притворство и ложь, за которыми я хочу скрыть свои недуги. И только в те моменты, когда сквозь серые тона и равнодушие, пробирается то, что действительно меня волнует до глубины души, – все эти язвы выскакивают, как кролики из шляпы фокусника, а я не успеваю запихнуть их обратно, чтобы никто не увидел.
Из-за спины появляется рука и нажимает кнопку лифта. Макс встает плечом к плечу рядом со мной.
– Для того, чтобы лифт приехал, недостаточно на него смотреть.
– Спасибо, умник. Я рассчитывал на телепорт, – иронизирую я.
– У тебя рассеянный взгляд. Ты принимаешь…
– Макс, – с неприсущей мне грубостью прерываю его я. Сейчас не лучшее время для воспитательной беседы. – Все в порядке.
Нет.
Мне кажется, что каждый божий день я плыву против бурного течения, но гребу чайными ложками. Мой психиатр год за годом усердно протягивает мне весла, но отправляется вместе с ними далеко и надолго. Потому что я не собираюсь принимать никакие таблетки. Есть множество способов справиться с этим без веществ, которые вызовут у меня зависимость.
– Хорошо, как скажешь, – вздыхает Макс, когда мы заходим в лифт.
– Куда ты собрался? Мне не нужен пес-поводырь.
Макс толкает меня плечом. Я толкаю его в ответ. Он выкручивает мой сосок через ткань рубашки. Нам двадцать девять лет. Мы деремся в лифте, и подозреваю, что когда мне стукнет семьдесят, то это все равно не прекратится.
– Мы наложили запрет на соски ещё в седьмом классе, придурок. – Я отбрасываю его руку, потирая грудь.
– Ты заслужил. День, когда меня перестанут сравнивать с собакой, будет лучший в моей жизни.
– Ты не выкручивал соски Валери, когда она это делала. Хотя кто вас знает, я свечку не держал.
Макс бросает на меня убийственный взгляд, заменяя им все нецензурные слова.
– Так куда ты направляешься? – не отстаю от него я.
Мы выходим из лифта в залитый светом холл, и Макс оглядывается по сторонам, словно выискивает кого-то за огромными фикусами, стоящими в углу.
– Хлоя должна принести документы. На прошлой встрече мы так и не подписали договор.
Я резко выпрямляюсь и, какого-то черта, тоже оглядываюсь по сторонам.
– А ты не мог раньше это сказать? – шиплю я на Макса.
Он застегивает пуговицу на пиджаке и вскидывает бровь.
– Ты бы остался в лифте?
– Нет.
– Ее все равно здесь еще нет. Так что, если ты перестанешь гипнотизировать фикус, то вы не пересечетесь.
– Я не боюсь с ней пересечься. – Моя спина становится еще прямее.
– Именно поэтому ты выглядишь так, будто тебе засунули палку в задницу.
– Это у тебя и Леви она вечно там. Я самый расслабленный среди вас, – самодовольно ухмыляюсь я, потому что это правда.
Не сосчитать, сколько в меня прилетело ручек за все время, что я с ними работаю. Никто не производил оценку ущерба, но считаю, что они явно должны что-то компенсировать.
– Хлоя за твоей спиной.
Я поворачиваюсь так резко, что у меня что-то щелкает в шее. Боже, почему старость подкрадывается так неожиданно?
Макс смеется, а я хочу оторвать ему голову, потому что никакой солнечной женщины на горизонте нет.
– Я слышал, как хрустнула твоя шея.
– Сколько тебе лет? Пять? – я ворчу, как вредный дед, и потираю шею.
И, какого-то хрена, все еще стою на месте. Меня ждет Хоуп. Я нужен ей. Нельзя тратить время на нелепую причину, по которой мне хочется увидеть Хлою.
– Почему ты нервничаешь? Знаю, увидеть Хлою спустя столько лет – неожиданно, но мне казалось, что две недели назад вы неплохо уживались в одном помещении.
Да, я все еще ощущаю этот запах солнца, а вид ее красивых ног не перестает мелькать перед глазами. В какой-то момент начало казаться, что мне все это приснилось. Потому что только во снах или в параллельной реальности я бы позволил себе прикоснуться к Хлое.
Эта девушка никогда меня не привлекала. Она раздражала, надоедала, выводила меня из себя и трогала все мои болячки.
Но почему теперь все иначе?
В прошлую нашу встречу Хлоя все еще продолжала вести археологические раскопки моей души одним лишь взглядом, но я… тоже не мог отвести от нее глаз. И дело даже не в ее красоте, хотя нельзя не отметить: она сногсшибательна. Это факт.
Я не знаю, в чем причина моего внезапного интереса к Незабудке, но мне точно известно, что ее номер в моем телефоне изо дня в день взывает меня, как чертова сирена моряков.
– Дай-ка подумать, – постукиваю пальцем по подбородку, – возможно, потому что наша последняя встреча много лет назад была похожа на концовку дерьмового фильма?
– Вы были детьми. В ваших жизнях уже сто раз все поменялось. Ты в порядке, она в порядке. Не вижу проблемы.
Зато ее вижу я – мне стыдно перед этой женщиной.
– Хлоя! – восклицает Макс и машет рукой.
Не дай бог, это очередной розыгрыш. На этот раз я разворачиваюсь медленно.
Хлоя идет, нет, плывет по плитке холла, от которой отражается свет ламп. Ее красивые ноги подчеркнуты песочным обтягивающим платьем, похожим на длинную водолазку. Оно заканчивающееся чуть выше щиколоток, и я имею дикое желание обрезать его выше колена.
Волосы Хлои уложены мягкими волнами, на которые прикреплена заколка в виде… конфеты?
– Привет, Макс, – Хлоя добродушно улыбается моему другу. —Здравствуй, Натаниэль, – добавляет она на тон ниже как бы невзначай, даже не удостоив меня взглядом.
Я приказываю своему хрупкому эго заткнуться и не обращать на это внимание. Не имеет значения смотрит она на меня или нет.
– Добрый день, – произношу я благородным тоном, словно вышел из восемнадцатого века. – Прошу прощения за скоропостижное ретирование, но меня ожидает леди.
Хлоя закатывает глаза, не в силах удержать свои глазные яблоки на месте.
Так-то!
Господи, с каких пор я тоже веду себя как детсадовец? Вероятно, с рождения.
Я оставляю Макса и Хлою подписывать их свадебные бумажки, а сам устремляюсь прочь, не оглядываясь на женщину с конфетой в волосах.
Резкий порыв холодного ветра ударяет в лицо, как только меня встречает улица. На пиджак и лицо приземляются пушистые белые… снежинки.
Я достаю телефон и проверяю дату, потому что уже ни в чем не уверен. Надпись на экране подтверждает, что сейчас весна. Хорошо, значит, с моим рассудком все в порядке, чего не скажешь о погоде.
Я снимаю очки, потому что снег и дождь презирают слепых людей, а затем направляюсь в сторону машины.
Останавливаюсь.
Думаю.
Машина.
Долбаная машина. Которая находится в подземном паркинге на минус первом этаже. Дамы и господа, я идиот.
Макс отвлек меня своей болтовней, и мы вышли на первом этаже. Там, куда было нужно ему, а не мне. Я с таким умным видом покидал этих двоих, будто был уверен, что машина ждет меня прям напротив входа.
– Ты потерялся?
Только не это. Я не хочу оборачиваться, но все равно делаю это.
– А ты? – мило интересуюсь я у Хлои, потирающей предплечья от холода.
Видимо, она не стала разводить с Максом светские беседы. Наверняка лишние разговоры не включены в ее планер, исписанный всеми цветами радуги.
– Нет, – грубо отвечает она, а затем отворачивается и начинает рыться в своей сумке.
– Что ты делаешь? – зачем-то спрашиваю я, хотя должен пойти и наконец-то найти свою машину.
– Достаю телефон. Тут пять минут назад было солнце, – она указывает на небо, – мне нужно вызвать такси.
Молчи. Просто прикуси язык.
– Я тебя подвезу. Пойдём.
Дурак.
Я прохожу мимо Хлои и иду обратно к дверям здания, из которого недавно вышел с лицом повелителя мира.
– Что? – спрашивает позади меня Хлоя, не сделав и шага.
– Поторапливайся, Хлоя. Я спешу.
– Ну так и спеши себе дальше. Я с тобой не поеду.
Я останавливаюсь прямо перед входом и выжидаю, не придавая значения сенсору, который продолжает реагировать на мое тело, открывая и закрывая раздвижные двери.
– Незабудка, пожалуйста, поехали со мной. На улице идет долбаный снег в апреле. На тебе тонкое платье. Ты можешь заболеть, а твои волосы из-за влаги потеряют волну, поэтому прошу, пойдем, – я выдаю это на одном дыхании, откладывая свои размышления на потом.
Несколько ударов сердца, три порыва ветра и сотню снежинок стоит тишина, затем Хлоя тихо, но уверенно произносит:
– Хорошо.
Я киваю и прохожу сквозь двери, уставшие ездить туда-обратно.
– Почему мы зашли внутрь? – Хлоя догоняет меня.
– Потому что машина стоит в подземном паркинге. – Нажимаю кнопку лифта миллиард раз, но подозреваю: это не заставит его приехать быстрее.
– Зачем ты тогда вышел на улицу? – Клянусь, я слышу в ее голосе веселье.
Лифт приезжает, и мы заходим внутрь.
– Проверить погоду, – пожимаю плечами, после чего достаю из кармана салфетку и начинаю протирать очки.
– Если ты не против, то я, пожалуй, нажму кнопку, – Хлоя сдерживает смех и тянется к табло лифта.
Я опережаю ее и нажимаю кнопку сам. Наши руки соприкасаются лишь на мгновение, но кто-то из нас успевает втянуть воздух. Сложно определить кто именно. В кабине лифта становится душно, каждый из нас дышит как-то странно. Мы смотрим друг на друга, но не произносим ни слова. Ее взгляд сплетается с моим, ведя какой-то напряженный немой диалог.
