Марианна Крамм
Твоя Мари. Энигма
– Надо же… не помню ничего…
Я рассмеялся и убрал с ее лица прядь волос:
– Ты была восхитительна, Машуля.
– Я не спрошу, где ты это взял, – сказала она, откидывая кляп на подушку. – Но пообещай… – она вдруг легла на меня сверху, взяла в ладони мое лицо и прошептала: – Пообещай, что мы это непременно повторим так, чтобы я запомнила.
Мне кажется, никогда я не слышал ничего более приятного и волнующего, чем вот это.
Сибирь, осень.
Воспоминания почему-то всегда являются в самый неподходящий момент. Не знаю, отчего мне настолько больно вспоминать, как все было. Сначала-то было хорошо, даже мечтать о лучшем было кощунственно…
В настоящем же я сидел у кровати Олега, смотрел на него и думал – ну, вот что теперь? Что мне теперь делать с ними обоими? Мари не простит такого к себе отношения, уж кому-кому, а мне объяснять не нужно, на собственной шкуре это узнал.
А Олег… в своем желании быть самураем до конца он слегка заигрался, перешагнул черту. Я видел, как ему плохо – а уж если я это видел, значит, там внутри совсем швах. Я не знаю человека, умевшего бы владеть собой лучше, чем Олег, или хотя бы так же. Он всегда казался каким-то каменным, стойким, невозмутимым. Мари называла это «эмпатией бетонного столба», имея в виду, что Олег практически бесчувственный – во всяком случае, внешне.
И сейчас я воочию видел, как этот столб покрылся глубокими трещинами, и внешний бетон держится только на арматуре, но стоит приложить совсем минимальное усилие, и он просто рухнет, рассыплется в пыль. А это оказалось очень страшно – видеть, как разрушается твой лучший друг. Но – кто ему виноват?
– Не звонила?
Я знаю, чего стоит ему задавать такой вопрос мне.
– Нет, Олег, не звонила. С чего ей мне звонить?
– Не ври.
Молча протягиваю ему телефон, но Олег, конечно, не опустится до такой вещи, как проверка списка звонков, он для этого слишком… не знаю, порядочный, что ли. У них и с Мари так было – личные границы, за которые никто не переступает. Ей тоже никогда не приходило в голову копаться в чужих телефонах, ящиках или карманах. Меня, признаться, это очень злило, возможно, еще потому, что она требовала такого же отношения в ответ, а я хотел знать, что она делает, когда рядом нет меня.
– Ну, хочешь, я позвоню ее лечащему? Странно, что ты сам этого до сих пор не сделал.
– Я не могу привязывать ее к себе. Я не должен.
– Олег, ты такой дурак… Ее не надо привязывать, она согласна добровольно.
– Замолчи.
– Да я же не об этом…
– Я понял. Все равно замолчи. Ты не понимаешь, каково это.
– Каково – что? – я разозлился. – Лежать здесь и строить из себя великомученика? Ты не умираешь. Более того – ты встаешь и даже пробуешь ходить. Какого хрена ты изводишь Мари? Позвони ей и скажи, что с тобой все нормально – насколько сейчас возможно.
– Не лезь в это.
Я в очередной раз испытываю желание врезать ему, но сдерживаюсь – не по-джентельменски бить лежачего, когда он не может ответить. Хотя – почему не может? Он одной рукой даже лежа запросто свернет меня в бублик, это я знаю. Но все равно не могу. И мне жалко их обоих – и его, и Мари.
– Ты мне объясни, чтоб я понял. Может, действительно есть что-то такое, в чем ты прав?
– Есть, – Олег закрывает глаза. – Но ты все равно не поймешь. Нет ничего хуже, чем увидеть жалость в глазах женщины, которую ты любишь. Жалость, понимаешь? Это унижает.
– Ну, вы определенно нашли друг друга, – машу рукой, встаю и отхожу к окну, открываю его – на улице тепло, совсем не по-сентябрьски. – Та тоже твердит, как заводная – не хочу, чтобы меня жалели. А жалость, друг мой, иной раз куда более честное чувство.
– Ты в этом ничего не понимаешь.
– Ну, мне-то куда…
Умолкаем оба. Я, опираясь руками о подоконник, смотрю в окно, Олег так и лежит с закрытыми глазами.
– Вставай, – нарушаю тишину минут через пять.
– Не сейчас.
– Вставай, я сказал! – повышаю голос до предельно допустимого в общении с ним. – Каждый день не меньше десяти раз – мы договаривались. Вставай, ну!
Он берется руками за спинку кровати. Подтягивается – кровать угрожающе скрипит, выдерживать давление туши весом в сто сорок семь килограммов ей тяжеловато. Олег отталкивается, спускает ноги, берется руками за раму кровати. Я, скрестив на груди руки, жду. Нет, я не помогу, не протяну ему руку – он должен делать это сам, должен хотеть встать. Он может. Уже может, не то, что на прошлой неделе…
Олег встает, пару секунд ловит равновесие – ноги пока плохо слушаются, но это уже лучше, чем ничего.
– Ну, иди, что встал?
Он смотрит на меня почти с ненавистью – они все так смотрят, абсолютно любой пациент, которого я заставляю работать через боль, смотрит на меня так, как будто готов убить. Но для этого надо сделать шаги, и первый – всегда самый трудный.
– Давай, Олег, мне скоро нужно уходить.
– Так уходи.
– Выгони меня, – предлагаю абсолютно серьезно. – А что? Возьми за шкирку и выкинь из палаты, ты ведь часто раньше меня из комнаты выкидывал на даче. Так сейчас-то что мешает?
Вижу, как он сжимает кулаки, но тут же расслабляет ладони. Опытный психолог, он, конечно, понял, что эта провокация – часть терапии, он сам так делал с Мари.
– А ты, смотрю, научился, – чуть улыбается он, делая шаг в мою сторону и шатаясь.
– Не торопись, медленно ноги переставляй. Мы никуда не опаздываем. Еще шаг.
На его лбу выступила испарина, я знаю, что ему больно. Но он должен это преодолеть. Болеть будет еще долго, ему нужно с этим справиться.
– Давай, Олег, ну, что ты, как маленький?
Он закусывает губу, делает шаг, еще один, еще… упирается в стену ладонями, приникает к ней щекой и закрывает глаза.
– Дай стул, – цедит сквозь зубы.
– Нет. Отдохни и возвращайся.
– Ты врач или садист?
– В свободное время – садист, ты же знаешь, – киваю даже без тени улыбки. – А сейчас я твой врач, и ты делаешь то, что я тебе рекомендовал.
Олег с каким-то нутряным рыком разворачивается и шаг за шагом приближается к кровати, я подхожу ближе, подставляю плечо, чтобы он мог спокойно сесть, а не рухнуть, развалив и без того еле дышащую конструкцию. Подаю ему полотенце, он вытирает мокрый лоб и грудь под безрукавной майкой.
– Что, тяжело?
– Нормально, – цедит он.
– Надеюсь, мне не нужно требовать видеоподтверждения твоих занятий без меня?
– Еще не хватало.
– Ну, тогда я пошел, мне в реабилитацию после обеда.
– Если она позвонит, ничего ей не говори.
– Она не позвонит мне, Олег, неужели ты не понял ничего?
Но я ошибся. Она позвонила. Позвонила через два дня после отъезда. Но что это был за звонок… Я не сразу понял, открыв глаза в темной спальне, что происходит – настенные часы светились зеленой цифрой 5:03, а телефон на тумбочке надрывался звонком. Я взял его – на экране красовалась Машкина черно-белая фотография и подпись «Мари». Рядом спала Лерка, я покосился на нее, но трубку снял.
– Алло, – проскрипел я и вдруг понял, что на том конце орет музыка и раздаются рыдания. – Мари! Мари, что случилось? Машка!
– А все, Мастер…
Ну, там, видно, вообще провал, если она зовет меня Мастером в разговоре по телефону…
– Мари, немедленно сделай потише и скажи, что случилось!
Музыка стала чуть тише, я даже услышал, как щелкает зажигалка.
– Мне крышка, Мастер.
– Ты можешь нормально объяснить? И вообще – ты выпила, что ли?
– А какая теперь-то разница? Все.
У меня почему-то сделались холодными руки, я выбрался из-под одеяла, ушел в кухню, включил там подсветку и тоже взял сигарету.
– Маша… я тебя прошу, объясни мне все нормально, – как можно мягче попросил я, закуривая.
– Что вы хотите знать, Мастер? Что у меня метастазы в височной доле мозга? Ну, теперь знаете.
Я уронил сигарету на стол, хлопнул по ней ладонью, даже не почувствовав, что обжегся. А ведь Олег просил врача не говорить ей ничего такого, если вдруг обнаружится – при мне звонил ему и просил эту информацию от Мари скрыть. Но Мари сама врач, уж наверняка все поняла, если увидела снимки хоть мельком. Она и улетала-то с подозрением на это – обмороки на ровном месте с нарастающей частотой, головные боли, снова слабость в руке.
– Мари, ты зря в панику кинулась, – начинаю осторожно и вдруг словно со стороны слышу, как фальшиво звучит мой голос. Вот же черт, артист из меня вообще никакой…
– Не надрывайтесь, Мастер, – произносит она насмешливо – кажется, уже взяла себя в руки, и это хорошо. – Я же все понимаю. Один очаг – но это очаг в мозге. О чем тут думать…
– Прекрати немедленно! Хочешь, я приеду к тебе?
– С какой это радости? Решил, что бессмертный?
– Дура! Не надо тебе одной там… – и осекаюсь, потому что невольно сейчас подкинул ей нехорошую идею.
– А вы не бойтесь, Мастер. Если я решу уйти, то афиши развешивать не стану – и вам бы не позвонила.
– Прекрати эту комедию ломать, какой я тебе Мастер?
– Такой же, как всем.
– Маша…
– Все, Денис, прости, что я позвонила, не надо было. Я тут совсем одна, напилась от страха, это пройдет. Все, прости еще раз, – и я не успеваю сказать ни слова, как звонок сброшен, а телефон отключен – я пытаюсь перезвонить, но натыкаюсь на механический голос робота.
Ох ты ж черт… вообще все не по плану пошло. И мне надо лететь к ней, надо – она одна не справится, я знаю. Лезу в интернет, нахожу вечерний рейс на сегодня – утренним не могу, надо отпроситься на всех работах, забежать к Олегу… Нет, к Олегу, наверное, не надо – я не смогу отыграть лицом, а он все поймет, и неизвестно, чем это закончится, так что пусть пока не знает. Мари ему не позвонит, в этом я уверен – она уже жалеет, что и мне-то набрала. Ладно, Олегу совру что-нибудь насчет учебы на пару дней. Надо только с кем-то из парней в реабилитации договориться, чтобы зашли к нему, проконтролировали и массаж сделали.
Купив билет, вспоминаю, что не знаю, где сейчас Олег снимает Мари квартиру – прежнюю продали, как я слышал. Но это тоже не беда, пароль от ее почты не меняется годами, залезу, гляну – бронь явно там.
Ложиться уже нет смысла – половина шестого, потому иду в душ, варю кофе и все думаю, думаю… Метастазы в мозг – это плохо. Это – финал. Нет, не хочу верить в это. Может, Мари ошиблась? Или врач ее ошибся, так бывает, медицина – наука неточная. Нет, пока сам не увижу, не буду думать об этом.
– Доброе утро, Мастер, – раздается за спиной, когда я, зависнув, смотрю в окно, и я резко разворачиваюсь.
На пороге кухни – Лерка, лохматая и в спортивных шортах, никак не могу отучить от дурной привычки носить мужское белье и вот эти боксерские труселя. Мари никогда в жизни не позволила бы себе такую одежду, я не помню, чтобы видел ее руки без маникюра, например, даже в ранней молодости. А сейчас, уже тяжело больная, она словно кому-то постоянно доказывала, что у нее все в порядке, потому не позволяла себе шляться даже по дому в таком вот непотребстве. Зато Лера…
– Ты опять в таком виде? – игнорирую приветствие, окидывая ее с головы до ног недовольным взглядом.
– Простите… я сейчас переоденусь… только… вы рано встали, Мастер, что-то случилось?
– Это не твое дело. Приводи себя в порядок и убирайся отсюда, мне сегодня не до тебя.
Она склоняет голову и шмыгает в ванную. Не знаю, почему она вдруг стала так раздражать меня. Пару лет назад я не особенно присматривался к тому, как она выглядит, а в последнее время вдруг как глаза открылись – бучиха, как есть. Не баба, не мужик – непонятно, кто. И вроде фигура хорошая у нее, и лицо в принципе потянет, но что-то есть в повадках…
В Теме я ее вроде немного обучил, подмял, но это все равно что-то не то – как суррогат. Заменитель. А как можно заменить? Никак… так вот и катаю с ней для практики, чтобы руки не забывали, да чтобы напряжение сбрасывать, иначе совсем крышу сорвет. Но удовольствия особого нет, это честно. И эстетически, конечно, совсем… Я – визуал, мне нужна картинка, причем такая, какой я ее хочу видеть, и в этом плане Лера, конечно, вообще не мечта.
Но совсем ссориться с утра не хотелось, день будет еще тот, надо остаться спокойным и не растрачивать себя на ненужные эмоции. Наливаю ей кофе, достаю из холодильника йогурт, выставляю это все красивенько на салфетку – вроде как в качестве извинений за неласковый утренний прием.
Она выходит из ванной уже собранная, накрашенная и с уложенной прической – короткая белая стрижка.
– Ты завтракай, я пойду соберу кое-что, – небрежно чмокаю ее в щеку, и Лера благодарно смотрит на меня:
– Спасибо, Мастер.
– Расслабься.
Это слово означает, что экшн окончен, теперь она может звать меня по имени и на «ты», мне сейчас не до этикета.
– У тебя какие-то дела сегодня? – спрашивает она, усаживаясь за стол.
– Да. И дел много, – бросаю коротко. – Завтракай, мне надо подумать.
Ухожу в спальню, открываю шкаф и бессмысленно смотрю на ряд накрахмаленных белых рубашек – Лерка стирает и крахмалит их раз в неделю, в субботу. Как назло, они все равно никак не ассоциируются у меня с ней – только с Мари. Каждый раз, надевая хрустящую рубаху и закатывая рукава до локтя, я вижу Мари, и от этого прихожу в ярость, потому что перевожу взгляд и обнаруживаю рядом с собой Леру. А она, как известно, вообще не Мари.
– Ты поздно вернешься? – спрашивает Лера на пороге, уже готовая уходить.
– Я не вернусь сегодня.
– Дежуришь?
– Да.
Сейчас мне легче соврать, чем объяснять настоящую причину отсутствия, да я вообще не должен отчитываться – Господин хочет – врет, а хочет – не договаривает.
Лера целует меня в щеку и наконец убирается из квартиры. Так, с этой разобрался, надо к Олегу, потом в реабилитацию, потом убрать дежурство в травмпункте и подмениться в приемном покое – и все, можно собирать вещички и ехать в порт, рейс в семь-пятьдесят, в Москве буду около десяти, пока доберусь, пока найду квартиру Мари – уже и полночь.
Олег встречает меня на ногах, это даже радует. Он стоит у окна, держится за подоконник и смотрит вниз, а я вдруг вспоминаю, как на второй день своего попадания сюда он спросил у меня, на каком этаже отделение. Я тогда почему-то сразу все понял, обложил его матом, объяснив, что дурака безнадежнее еще не видел. Нет, я не был на сто процентов уверен в том, что Олег захочет что-то с собой сделать, но даже мысли об этом мне не понравились.
В тот момент с его прогнозом вообще было непонятно, лечащий врач не мог сказать ничего определенного, Мари, видевшая снимки, сказала, что все довольно плохо, а совершенно не чувствовавший ног Олег замкнулся в себе. Но я знал, что если появится хоть мизерный шанс, то уж я-то его не упущу, разобьюсь в лепешку, но на ноги его поставлю – это я умею и даже трижды проворачивал такой фокус с совсем, казалось бы, безнадежными пациентами. Тут главное – упорство и умение заставить пациента в себя верить, заставить его хотеть встать. Ну, и плюс, конечно, методика, которой я овладел за пять лет жизни в Америке. Даже тамошние специалисты считали, что мои руки созданы именно для нее, что бывает довольно редко. В общем, козыри у меня имелись, оставалось только ждать.
И вот сейчас я стою в дверях палаты и вижу результат – мой друг, мой брат фактически – стоит на своих двоих. Мы это сделали, осталось только чуть доработать.
– Давно стоишь?
Он поворачивается:
– Минут десять. Ты чего так рано?
– Решил забежать с утра, дел полно. Мне тут предложили трехдневные курсы, так что я уеду, вместо меня будет приходить парень из центра, он тебе массажи поделает, чтобы не прерываться.
Олег смотрит на меня как-то подозрительно, и приходится сделать честные глаза:
– Центр предложил, ну, чего отказываться?
– Да правильно все, поезжай, – говорит Олег, но что-то мне подсказывает, что надо будет со сменщиком договориться, чтобы легенду поддержал.
– Не звонила, – коротко говорю я, заметив в его глазах вопрос, который вслух Олег, конечно, не задаст.
Он неопределенно дергает плечом. Ладно, потом разберемся со всем, сейчас мне пора делать массаж и бежать дальше.
– Ложись.
Пока я мою руки и достаю из тумбочки массажное масло и специальные резинки, которые использую для упражнений, Олег укладывается на кровать, стягивает спортивные штаны. Я полчаса работаю над его ногами и спиной, выкладываюсь по полной – ну, я, собственно, со всеми так работаю, не умею халтурить, а тут еще и случай особый.
– У тебя пальцы как клещи, – жалуется Олег, когда я заканчиваю.
– Ну, от поглаживаний толка не будет, потерпишь.
Он рывком садится, и я морщусь:
– Аккуратнее! Давай пока без резких движений.
– Мне из айкидо пару приемов-то можно? Без рывков, – спрашивает он, наклоняясь вперед и стараясь достать руками до пальцев ног.
Я всегда удивляюсь вот этому – он такой огромный, тяжелый, но при этом гибкий и растянутый, ни одной забитой мышцы. Я, например, даже будучи здоровым, ни за что вот так не согнусь, а он – запросто.
– Без рывков можно. Но постарайся пока ногами не махать, договорились?
– Что-то не так?
– Нет, все хорошо, но давай не будем гнать лошадей.
– Я понял. Ты торопишься?
– Да, мне надо в травмпункт заехать, убрать там смену, а потом еще в реабилитацию. Да и здесь дежурство завтрашнее отдать кому-то.
Неделя у меня обычно расписана по воскресенье, это иногда единственный выходной, сегодня среда, я освобожу все как раз до воскресенья – мало ли, как там в Москве пойдет, вдруг придется задержаться.
– Ладно, иди, – Олег распрямляется и ложится на подушку.
– Завтра к тебе… – начинаю я, но он перебивает:
– Я все помню. Удачно тебе съездить.
Да, вот это точно пригодилось бы…
Москва.
В Москве теплее, я чувствую это, выйдя из аэроэкспресса на Павелецком вокзале. Хороший вечер для прогулок – площадь перед вокзалом полна народа, кругом подсветка, чувствуется что-то легкое, почти праздничное. А мне нужно левее, на Пятницкую, Мари живет почти у метро, и пешком оказывается чуть дальше, чем была ее прежняя квартира.
Дом сталинской постройки, окна светятся, во дворе стоят женщины с собаками – дворнягой и какой-то охотничьей, явно очень породистой. Я нахожу нужный подъезд, набираю код домофона – он оказался в письме, Олег напоминал Мари цифры, она всегда такое забывает. Поднимаюсь на второй этаж и не понимаю, что квартира – прямо передо мной, и только прислушавшись, догадываюсь, потому что из-за двери слышна «Энигма». Мари в раздрае – ее давно триггерит от этой музыки, она совершенно не выносит даже первых аккордов. И если уж слушает – то дело совсем плохо.
Нажимаю кнопку звонка, музыка мгновенно стихает, хотя звучала не так уж и громко.
– Кто там? – раздается за дверью нежный Машкин голос.
– Открой, Мари, это я.
Пауза. Потом поворачивается ключ в замке, дверь открывается, Мари, закутанная в плед, молча делает шаг назад и прислоняется боком к стене. За ее спиной вижу окно с большим подоконником, на нем – маленькая портативная колонка, пепельница и чашка. Даже не сомневаюсь, что Олег выбрал эту квартиру именно из-за подоконников.
Я закрываю за собой дверь, сбрасываю кроссовки и роняю на пол дорожную сумку:
– Ну, ты как тут?
– Ты зачем прилетел? – враждебно спрашивает она, и я вдруг вижу, какие у нее глаза… В них вообще ничего нет, ни единой эмоции, они пусты и бездонны. Она осунулась, под глазами синяки, в вырезе домашней футболки я вижу заклейку в районе правой подключичной вены – там стоит порт для внутривенных введений.
– Мари, нет смысла задавать этот вопрос, раз уж я все равно здесь, правда? Мне бы руки помыть.
Это сбивает ее с толку, она молча берется за ручку двери, у которой стоит, и открывает:
– Мыло во флаконе. Полотенце у раковины.
Пока я умываюсь и мою руки, она успевает забраться на подоконник с ногами и закурить.
– Ты голодный? – спрашивает, когда я выхожу из ванной.
– Нет.
– Хорошо, у меня все равно пустой холодильник, – равнодушно отзывается она.
В этом, как раз, никто и не сомневается – когда выпадает такая возможность, Мари забывает, что затем, чтобы жить, люди едят. Зато, смотрю, коньяк есть у нее, и две бутылки гранатового сока, и шоколадка даже – без сахара, все, как она любит.
– Будешь? – спрашивает она, спускаясь с подоконника и подходя к небольшому шкафу у встроенной плиты. Вынимает стакан и ставит рядом со своим на стол, вопросительно смотрит на меня.
– Буду, – я наливаю коньяк себе и ей, ей еще и добавляю сок почти до края, Мари морщится:
– Не кради градус.
– Какой градус тебе еще? Ты и так уже еле языком ворочаешь.
– Будешь воспитывать – выгоню, ночуй на улице, – спокойно отзывается она, забирая свой стакан и возвращаясь на окно.
– Я не переживаю, – сообщаю я, усаживаясь в отодвинутое кресло и беря стакан. – В доме недалеко есть отель, думаю, номер найдется.
– Продуманный, да? – она делает большой глоток и затягивается сигаретой.
– Мари… ну, упадешь ведь, что ты, как алкашка?
– Слезами горю не поможешь, надо пить, – выдает она на автомате – это у них с Олегом такая поговорка, когда кому-то совсем плохо.
– Ты, смотрю, нормально справляешься, – я киваю на пустую бутылку возле стены.
– Это третья.
– Сдурела совсем?!
– За два дня, не бойся, – она снова затягивается сигаретой, и я понимаю, что она в таком стрессе, что даже алкоголь ее не забирает.
Бедная моя зайка… Значит, все на самом деле плохо. Ладно, завтра поеду с ней, сам переговорю с врачом.
– Мари… тебе точно хватит, – встаю, забираю у нее из руки стакан и выливаю остатки в раковину. – Так, молча сиди! – предостерегаю рвущийся с ее губ вопль. – Я же хочу как лучше.
– Да?! А когда в подвал меня вез – тоже как лучше хотел?
О, ну, все, начинается… А ведь я даже возразить не могу, потому что виноват по самые уши, виноват так, что сам себе отвратителен, когда вдруг об этом вспоминаю. Прилюдно, конечно, когда Мари кусает меня, приходится держать марку и делать вид, что ничего из ряда вон выходящего не произошло – запустил свою нижнюю в экшн с чужими Верхними. Но в душе-то я знаю, что все было вообще не так, и что Мари права – я отдал ее в чужие руки, фактически – организовал групповуху с применением жестких тематических практик и изнасилованием. Вернуть бы то время – и я ни за что не повторил бы этот трюк…
У меня вдруг начинает болеть не напоминавшая о себе много лет челюсть, которую Олег раскрошил мне тогда в труху… Я перенес три операции, ходил в шинах на челюстях почти два месяца, отломки плохо срастались, болело все жутко, и есть, кроме жидкого, ничего было невозможно. Но я прекрасно понимал, за что мне это, и Олега не винил никогда. На его месте я бы, наверное, сделал что-то похуже.
– Мари… ты хочешь опять поговорить об этом? – примирительно спрашиваю я, и она вдруг кивает:
– Да. Я хочу об этом поговорить. Я хочу знать, кто были эти трое. Согласись, перед смертью я имею право расставить все точки в своей голове, да?
Мне хочется врезать ей пощечину – чтобы не смела при мне говорить эту чушь о смерти, но я понимаю, что делать этого нельзя по разным причинам.
– Мари… да какая теперь-то разница…
– Ты же сам спросил – так чего сруливаешь теперь? Господин не хозяин своему слову?
– Хозяин, – киваю. – Захотел – дал, захотел – забрал обратно, ты же знаешь.
– Так не пойдет. И мне ты не хозяин.
– Спросила бы хоть ради приличия про Олега, – пытаюсь я свернуть неприятный разговор, но не тут-то было – Мари никогда не напивается так, чтобы утратить контроль.
– Ты мне Олега тут не подсовывай. Надо будет – спрошу, когда время придет. А сейчас давай поговорим о другом. О других, – она сверлит меня взглядом с подоконника, напоминая в этом пледе на плечах какую-то злобную ведьму – волосы лохматые, вместо глаз ямы…
Я со вздохом опрокидываю коньяк в рот, чувствую, как обожгло горло и пищевод, как огненный ком провалился в желудок.
– Сигаретку, Мастер? – насмешливо спрашивает Мари, протягивая пачку и зажигалку.
– Свои есть.
Ухожу в прихожую, достаю из кармана куртки пачку сигарет и зажигалку, подхожу к окну и закуриваю, бросив пачку на подоконник. Мари вдруг утыкается лбом мне в плечо:
– Ты зря приехал, Диня… мне стало только хуже.
– Ты просто пьяная, – аккуратно глажу ее по волосам. – Завтра, чувствую, еще хуже будет. Тебе же на капельницу?
Она мотает головой:
– Нет, завтра выходной.
Ну, тогда ясно, чего она тут упражняется в литроболе… А я вот съезжу с утра, поговорю с лечащим все-таки, пока она будет спать.
– Может, ты приляжешь? – спрашиваю, стряхивая пепел в пепельницу.
– Нет.
– Мари… ну, ты же в хламину совсем, завтра болеть будешь.
– Ой, правда? А так-то я здорова. Уж что-что, а похмелье меня вряд ли убьет, – кривится она.
– А что, от алкоголя здорово легче делается?
– Я хотя бы перестаю беспрестанно думать. Пойдем на улицу, а? Мне душно…
Я понимаю, что справиться с ней в таком состоянии вряд ли смогу, придется потакать капризам. Мари, шатаясь, одевается у большого встроенного шкафа, делящего квартиру на прихожую и комнату, я докуриваю и иду обуваться. Она не может попасть ногой в кроссовку, чертыхается, наклонившись и едва не потеряв равновесие:
– Какого хрена, МарьИванна…
– Подожди, я помогу.
Присаживаюсь на корточки, вставляю ее ногу в кроссовку, потом – вторую, завязываю шнурки, а когда поднимаюсь, вижу, что Мари с издевкой смотрит на меня совершенно трезвыми глазами:
– Ну как, Мастер? Корона не бахнулась?
Вот ей-богу, врезал бы ей за все эти штучки, не баба – бутылка с уксусом, но не могу. Больше не могу, хотя раньше мог. И не потому, что она у своего полицейского генерала научилась давать мне отпор такими приемами, что я теряюсь и всякий раз пропускаю – нет, не потому. Это как с Олегом – бить лежачего. Хотя вот эта лежачая сама кого хочешь ушатает…
Выходим на улицу. Уже полночь, но еще полно народа – то и дело кто-то попадается навстречу. Мы идем к набережной в сторону от центра, и Мари держит меня под руку, потому что на самом деле сильно пьяна, и ее шатает.
– Здесь совсем тихо, – говорю я. – Пока идем – ни одной машины.
– А если через мост перейти, так даже людей не встретишь. Мне здесь нравится, хоть и многовато цивилизации. А хочешь, я тебе покажу, где она живет?
– Кто? Цивилизация? – не очень понимаю я ход ее нетрезвых мыслей.
– Нет. Лялька. Идем, тут недалеко.
– Мари… ну, тебе зачем это?
– А тебе неинтересно? Олегу вот было интересно. Мы ее даже встретили однажды, он предложил поздороваться, а я струсила. Понимаешь, побоялась, что у меня не прошло, а он это увидит. Сбежала, как трусливая собачонка… фу… – Мари морщится и машет рукой. – Да и черт с ней, с Лялькой, не пойдем…
– Может быть, вернемся уже? Ты не замерзла? – я трогаю ее руку, лежащую на моем согнутом локте.
– У меня всегда руки холодные, даже в жару. Ты совсем меня не помнишь, Мастер.
– Перестань.
– О, стоп-слово, да? Вся жизнь – БДСМ? – что-то она стала часто повторять фразу, которую я ей однажды сказал.
– Нет. Но Мастером меня не зови, не хочу.
– Поверишь – мне наплевать на твои «не хочу».
Уж во что, а вот в это поверю безоговорочно…
Мы еще какое-то время бродим по набережной, и я рассеянно смотрю на бегущую по поверхности воды мелкую рябь. На противоположном берегу светятся вывесками здания, в жилых домах по-прежнему горят окна – Москва мало спит.
– Я устала, – произносит Мари, когда мы оказываемся как раз напротив дома.
– Так давай возвращаться, я же предлагал. Ты проветрилась?
– Ну, так… – она пожимает плечами. – Предупреждаю – спать у меня негде, сам видел, одна кровать.
– Совсем с ума сошла? Не волнуйся, как-нибудь устроюсь.
– Ну-ну…
Она уже потеряла интерес к разговору, думает о чем-то, напряженно прикусив нижнюю губу и щурясь. Видит она сейчас хорошо, сделала-таки операцию, но в темноте по-прежнему ориентируется плоховато, потому щурит глаза.
Поднимаемся в квартиру, я помогаю ей снять плащ, вопросительно смотрю на кроссовки, и она смеется:
– Справлюсь. Ты иди в душ, я пока постелю.
Я ухожу в душ, прихватив из сумки дорожную косметичку. Когда возвращаюсь, постель уже расправлена, посредине – борт из покрывала, окно возле кровати затянуто ролл-шторой, а то, что у кухни, открыто, и Мари сидит с ногами на подоконнике.
– Там хоть сетка есть? – зачем-то спрашиваю я, понимая, что никакая сетка не убережет ее от падения.
– Нет, – спокойно отзывается Мари, выпуская в окно облачко дыма. – Тут второй этаж. Ты серьезно думаешь об этом?
– Просто спросил. Ложись, уже поздно.
– Лягу.
Я ныряю под одеяло, чувствуя, что здорово за сегодня устал – ноет спина, ноги гудят. Ну, и дома уже ближе к утру, а мы еще даже не пробовали уснуть.
Мари долго бродит по квартирке, сперва в душ, потом снова курит и пьет чай, глядя в окно на улицу. На ней пижама с длинным рукавом, она поправляет заклейку порта, которую меняла после душа сама, отказавшись от моей помощи, и идет, наконец, в кровать. Большое деревянное сооружение с мягкой спинкой наверняка легко выдержало бы и Олега, почему-то думаю я. У меня и в мыслях нет лечь ближе к Мари – и не потому, что она так сказала. Я просто вижу, как она устала, ей нужно выспаться, а рядом со мной она будет чувствовать опасность. Достаточно того, что я вообще здесь.
Сна нет совершенно, я стараюсь лежать как можно тише, чтобы не потревожить уснувшую, наконец, Мари. Мне же спать расхотелось. Лежу, смотрю в потолок и все думаю, думаю…
Как вообще случилось, что я стал ей абсолютно чужим? Я, введший ее в Тему, я, бывший ее первым Верхним – теперь лежу тут на разгороженной пополам кровати и чувствую, что рядом совсем чужая мне женщина. Женщина, которую я люблю до сих пор какой-то больной, неправильной любовью, не принадлежит мне даже сейчас, когда, кроме меня, ей и помочь-то некому.
Когда-то давно.
…Свою первую комнату для экшенов я оборудовал в квартире родного дяди – тихого алкоголика, жившего в хорошей четырехкомнатной квартире недалеко от Машкиного дома. О, в эту комнату я вложил всю фантазию, весь художественный талант – ремонт делал собственноручно, прокладывал стены звукоизолирующим материалом, укладывал на пол слой специального уплотнителя, потом сам же собирал паркетную доску, шкурил ее, покрывал лаком. Ушло у меня на это около двух месяцев, зато получилась не комната – настоящая студия с подвесами, большим крестом, рельсом под потолком и скамьей для порки, которая, кстати, почти вообще не пригождалась – Машка любила делать все стоя.
Комнату я отжал у дядьки самую большую, потому места хватило и кровати с балдахином, и креслу, и шкафу для девайсов и кое-какой фетишной одежды – я говорил, что визуал? Туфель у Машки была коллекция – она могла не поесть, но не купить пару босоножек на шпильке – ну, нет уж. Все это хранилось здесь.
У Олега я вынюхал адресок мастера, изготавливавшего ударные девайсы по индивидуальному заказу. Тоже хорошие деньги были, но оно того стоило, а я к тому времени уже крутился – подрабатывал массажами, немного перепродавал кое-какие шмотки, которые привозил с Дальнего Востока, когда бывал там у Олега.
