Марианна Красовская
Милослава: (не) сложный выбор
Глава 2. Степняки
В спальне меня ждала подпрыгивающая от нетерпения Славка.
– Кто, кто, ну кто? – нетерпеливо дергала она меня за рукав. – Я за тебя молилась, Мила! Я так хочу, чтобы тебе хороший муж достался! Я ведь ни минуточки с колен не вставала!
– Волчек, – ответила я. – Поеду к оборотням.
Славка побелела, широко-широко раскрыла глаза и некрасиво скривила рот.
Я сразу кинулась ее успокаивать.
– Не тревожься, не съедят они меня, – весело сказала я. – А глядишь, я по осени замуж выйду, и тебе следом жениха найдут.
Но Славка меня удивила. Посмотрела на меня помертвело и тихо, но твердо заявила:
– Не бывать этому.
– Чему не бывать? – удивилась я.
– Свадьбе твоей с Митрием не бывать. Он на мне жениться должен.
И кинулась мне в ноги, запричитала, зарыдала, обхватив мои колени:
– Милочка, родная моя, сестренка дорогая! Ради меня откажись от Волчека! Скажи батюшке, что не люб он тебе!
– Что ты, Слава, – растеряно говорила я. – Да как же! Он же стар для тебя! Да ведь я слово дала!
– Двадцать пять ему, – отвечала сестра. – Вовсе не старый. Люблю я его, Милка, больше жизни люблю! Один он мне нужен!
– Сговорилась с ним, что ли? – спросила я, поднимая девочку. – Он что-то обещал тебе? Ну и чего ревешь? Пойдем к отцу, расскажем. Конечно, со стороны Волчека это некрасиво, но перетерпим, что уж.
– Не обещал, – призналась Славка, очевидно, испугавшись, что я ее к отцу потащу. – Не знает он.
– Та-а-ак, – протянула я. – То есть ты мне предлагаешь отказаться от сговора, свое слово нарушить, отцу перечить только потому, что тебе самой моего жениха захотелось? И при этом жених ни сном ни духом?
– Ты же откажешься, Мил, правда? – умоляюще сложила ручки Славка.
– Нет, Слава, не откажусь. Из твоего каприза третьей женой в дом сиятельного не пойду.
– Зачем к кнесу? – не поняла Славка. – К тебе же Таман сватался. А он не какой-то кнес, а хан. Ровно как наш государь.
– Вот сама к Таману и иди в шатер, – жестко сказала я. – А я в терем у озера хозяйкой хочу. Чтобы среди людей в человеческом доме жить, а не среди овец и коней.
Славка зло сверкнула глазами, ногой топнула:
– А вот я ужо к папеньке схожу! Он меня любит, он мне не откажет!
– Сходи-ка, – ответила я. – Поговори. Авось и послушает он тебя.
Славка вылетела, хлопнув дверью об косяк, а я только криво усмехнулась. Впервые в жизни я была уверена, что отец будет на моей стороне.
А коли Славка бы вчера к нему пришла – не отказал бы. Сговорил бы ее за оборотня. Я полагаю, Волчеку совершенно без разницы, кого из нас в жены брать. Союз в обоих случаях заключен будет.
А вообще у Славки губа не дура – Волчеку она не совсем ровня, если на мать ее посмотреть. Для нее куда больше женихов найдется, так нет же, моего оттяпать захотела!
Впрочем, ничего нового, так всегда и было в нашей с ней жизни. Она требует мою куклу, лучшую горницу, новое платье, отрез парчи, а я уступаю. Ничего с собой поделать не могу, люблю ее больше всех на свете.
Один только раз рассорились с ней – когда Таман мне кобылицу подарил.
Ах, что за кобылица! Дочь того самого Колдуна, бывшего государева коня. Таман тогда пытался мне этого коня вручить, но я наотрез отказалась. Куда мне этот ужас? Тем паче, только степняка он и признавал. Тогда Таман обещал мне первого же жеребенка от него подарить. Слово сдержал. Кобылица родила двоих – мальчика и девочку. Жеребчика преподнесли в дар государеву сыну, а девочку, нежную белую девочку без единого пятнышка, мою Снежку – привели мне.
Я в нее сразу влюбилась.
Стоит ли говорить, что Славка немедленно потребовала ее себе?
Я стояла потерянная, глотая слезы. Сестре угодить хотелось, но и кобылка была самым дорогим подарком в моей жизни. Да и отдать ее сестре значило проявить небывалое пренебрежение к степнякам в целом и к Таману в частности.
Спасла меня Линд, заявив, что такие подарки передаривать ни в коем случае нельзя. Кровная обида. Да и рано Славке такую лошадь иметь. И вообще кто-то совершенно обнаглел в своих требованиях.
Ох и вопила тогда сестра – примерно так, как сейчас вопит у отца в кабинете. Как баньши, ей-богу. Стыдно за неё. Орать при отце – последнее дело. С ним так нельзя.
Снежка по сей день остается моим самым большим сокровищем. Таман хитер, знал, что дарить. Я его вспоминаю, как на Снежку сажусь.
Что же ты преследуешь меня, степной хан? Для чего я тебе?
А впрочем, знаю.
В год перед своим восемнадцатилетием я вытянулась, выросла из всех платьев, переросла Тамана на полголовы. Вероятно, я бы перестала ему нравиться, если б не пожар. Нет, не так. ПОЖАР.
Огонь в степи засушливым летом – стихийное бедствие. Нет ничего страшнее стены огня, растянувшейся на многие версты, охватывающей всю степь от края до края.
Этот огонь человеку не потушить. Горит сухая трава, горит торф под землей, в тех краях где сотню лет назад были болота. Горит сама земля. Уничтожается всё: и птичьи гнезда, и заячьи лежки, и зародыши травы, и редкий кустарник. Прогорает земля вглубь до сажени. На такой земле десятилетие ничего не вырастет. Конечно, горят стада и шатры степняков. Но это не так уж и страшно – люди уйдут, забрав что смогут. Куда страшнее то, что вернуться им будет некуда.
Столь большие пожары случаются редко – на памяти моего отца это был второй. Оттого-то в пристепных волостях почти все кнесы – водники, и иногда – огневики. Чтобы встать стеной между огнем и землей. Вызывать дождь день за днем, переправлять подземные потоки, поворачивать в степь реки, пядь за пядью двигаться наперекор огню и ветру, сопротивляясь распространению огненной смерти. На то со степью испокон веков союз заключен, и даже в Десятилетнюю войну, когда вспыхнул такой пожар, государь с ханом немедленно замирились и сообща тушили степь. На том война закончилась. Тогда-то отец и получил звание кнесса и государеву дочку в жены – за проявленное мужество и самоотверженность, а также потому, что он оказался одним из сильнейших водников государства.
Воздушники, природники – они тоже нужны, но именно водники должны принять на себя первый удар стихии.
Лето было сухим, жарким. В нашей волости колодцев да болот много, нам такое лето только в радость. Урожаи зерновых, овощей, фруктов обещали быть на редкость обильными. Ягод в лесу было немеряно, а вот грибов не было совсем.
Только всё чаще я видела, что отец хмурится. Урожай его не радовал, дожди он не вызывал на поля, как ни просили его люди.
Я спросила, отчего так. Он ответил, что если вызвать дождь на его волость, в другом, более нужном месте, его не будет вовсе. Да и силы надо копить.
К августу он был совсем черный, взрывался по каждому пустяку, почти перестал спать.
Когда с востока на степь погнало черные тучи, он не сдержался, оседлал коня и уехал, наказав мне следить за водой в чаше и при случае зажигать сигнал в башне.
Водники могут передавать по воде небольшие послания. Отец научил меня короткому заговору для этого. Для прочих же сигналов у нас на холме выстроена сигнальная башня – довольно высокое каменное сооружение с чашей наверху. В этой чаше надобно зажигать дрова с разными веществами. В зависимости от повода дым может быть черный, белый, сизый и розоватый с искрами. Черный всегда использовался для призыва кнесов на великий пожар. Белый сообщал о стихийном бедствии в нашем поместье, сизый – об эпидемии, розовый – о нападении врагов.
Я должна была зажечь огонь с черным дымом, и я его зажгла.
Гроза над степью так и не разразилась, только погрохотала, поплевалась огнем и ушла. Мой отец оказался один на один с пожаром. Молнии пробивали землю вглубь, земля вспыхнула мгновенно в нескольких местах.
Когда пришло послание от отца, только настала ночь. Если бы я попеременно с Линд не бодрствовала над чашей, кто знает, когда бы я еще подняла тревогу.
Хотя… ночью дым был вряд ли виден. Но тем не менее огонь я подожгла, растолкала воина из отцовской дружины и приставила его следить за огнем. На слуг в таком деле надеяться глупо, а воины – они ответственные.
Сама оседлала Снежку, взяла сопровождающего и рванула к кнесу Боровому, ближайшему соседу, чье поместье в двух часах быстрой езды. Потому что степь степью, а отец там один.
Правильно сделала. Боровые спали. Никто сигнала не видел. Да я и сама дым видела очень смутно, только потому, что всматривалась.
Надо отдать должное нашим кнесам, они свое дело знают. Боровой, крупный мужчина чуть старше отца, понял всё мгновенно. Через четверть часа он вместе с первым сыном уже седлал коня. Жена его зажгла их сигнальный факел.
Меня кнесса уложила спать, да я и сама знала, что теперь больше помочь ничем не могу. До рассвета я едва ли доберусь куда-то еще. Светает еще рано, остальные соседи заметят сигнал быстро.
Поутру, несмотря на уговоры кнессы Боровой, вернулась домой.
Посланий от отца больше не было ни назавтра, ни третьего дня. Волновались мы страшно, мачеху особенно беспокоило, что мужчины выехали налегке, без еды, без теплых вещей. Напрасно я говорила, что степняки всеми силами будут помогать своим спасителям, что до сна ли там, когда идет стена огня, что никакой фураж не доберется сейчас до отца.
У мачехи случилась форменная истерика, она уже не верила, что отец вовсе жив, ее уложили в постель, напоив всякими успокаивающими отварами.
Я повела себя не менее глупо, оседлав Снежку, взяв с собой еще лошадь с едой, водой и укрепляющими отварами и, никому не сказав, поехала в степь. Одна. Что мной двигало – сейчас не понимаю. Вероятно, царившая дома атмосфера разразившейся катастрофы совершенно отняла у меня разум.
Повстречайся на моем пути дурной человек – что могла я ему противопоставить, кроме быстрых ног лошади? Напади на меня дикие звери – как бы я спаслась? Сейчас понимаю, надо было звать хотя б оборотней, они бы защитили, поддержали.
В степи было нечем дышать, то и дело попадались навстречу зайцы, птицы, лисы, спешившие покинуть зону бедствия. Я видела, что еду правильно. Намочила кусок полотна, дышала через него. Ночевать на земле боялась, поэтому и при свете звезд понукала усталую лошадь.
Когда услышала гул голосов, поначалу решила, что показалось, однако спустя несколько минут была сдернута со Снежки знакомыми сильными руками.
Таман ругался знатно, сразу на нескольких языках. Некоторые слова я услышала впервые. Отругал меня за привезенную еду, похвалил за воду и отвары.
Я уснула прежде, чем он уложил меня на одеяла.
А всё же я была водником, и водником неплохой силы. Не такого дара, как отец, но и не менее, чем у кнеса Борового, к примеру. С десяти лет отец лично занимался со мной, показывая, как вызвать тучу, как собрать воду из земли, как помочь другому магу, поддерживая его силы. Этим я и собиралась заняться.
Таман пытался поутру удержать меня, да где там! Наскоро перекусив, я рвалась к кнесам. Только и дозволила себя сопровождать, да согласилась на резвого коня, жалея Снежку.
Магов была сотня, если не больше – многие взяли с собой сыновей, а кнес Белянин даже и внука четырнадцати лет. Однако и женщиной я оказалась не единственной: среди магов были две кнессы – водница и воздушница. Увидела я в строю и обоих государевых сыновей. Пожалуй, я бы нисколько не удивилась, узрев и самого государя, хотя он не был водником. Сыновья у него огневики, они как могли огонь унимали.
Водники удерживали над пожаром дождевые тучи. Из-под земли били потоки воды, кругом стоял пар.
Кнесы были похожи на копченых куриц и пахли так же аппетитно. Завидев степняков, они немного оживились. Таман и его люди подносили каждому воды, обтирали лица – бережно и с почтением.
Я же искала отца, другие меня волновали мало. Он стоял, пошатываясь, едва не в обнимку с фонтаном воды.
У отца не было помощников, а ведь он раньше всех начал эту борьбу. Я сомневалась, что он хоть что-то ел за эти три дня, да и спал он, наверное, урывками.
Я дернула его за пояс.
– Иди ешь, – сказала сердито. – Я удержу воду.
Он обернулся. По лицу было видно, что он знает много ругательных слов, возможно, даже больше, чем Таман. Но эта передышка ему была нужна как воздух.
Я аккуратно, как он учил, перехватила водную жилу. Я была молода, сыта, полна сил, я неплохо спала ночью. Мне показалось, что ничего сложного здесь нет.
– В сумках отвары, – крикнула я отцу. – Ты знаешь, на березовых почках и меду.
Через некоторое время я оглянулась на отца – мне все еще было легко. Он спал сидя с ломтем хлеба в руке.
Я шагала вперед довольно быстро, заливая водой огонь. Через час я начала уставать. Через два заломило спину. Через три я уже не чувствовала ни рук, ни ног, не видела, куда идти, из глаз текли слезы.
– Плакать нельзя, теряешь влагу, – сказала мне незнакомая кнесса, поднося воды. – Ты сильная девочка, выстоишь. Если Мстислав еще немного отдохнет, будет просто великолепно.
– Рук не чувствую, – взмолилась я. – Подержите мне руки!
Кнесса встала сзади меня, позволяя откинуться на нее спиной, подхватила меня под локти, повела меня вперед.
Стало действительно легче.
Он шептала мне слова утешения, словно я была роженицей, уговаривала потерпеть еще немного.
Мне очень хотелось, чтобы она замолчала, но я боялась ее оскорбить.
– С этой девочкой так нельзя, – раздался голос Тамана. – Отдохните, кнесса Орлинская. Я поддержу Милославу.
Кнесса Орлинская! Мне немедленно захотелось обернуться. Это же одна из известнейших своей экспрессивностью и скандальностью женщин Славии, ближняя подруга государыни!
Другая бы может и не позволила мужчине прикасаться к девушке, которая не является ни его сестрой, ни женой, ни даже невестой, но кнесса Орлинская давно плевала на все условности.
Опора моя сменилась, теперь сзади стоял Таман, щекотно дыша мне в шею, довольно чувствительно подталкивая и выговаривая, какая я безответственная, глупая, упрямая баба, полезшая в мужские дела. Было обидно настолько, что забывала про боль и усталость. Еще больше было обидно, что он даже не пытался меня полапать. Это уже потом, невесть сколько времени спустя, когда раздался яростный голос проснувшегося отца, распекающий всех за глупость и безалаберность, я практически лежала на степняке и не испытывала ни малейшего стыда.
Мы продвинулись на много саженей вперед, загоняя огонь обратно, щедро орошая землю водой. Сзади нас шли природники, пытаясь найти хоть что-то живое и напитать его силой – травинку ли, семечко, выжившее насекомое.
Отец отправил меня отдыхать, но мне хватило немного полежать на земле и перекусить.
Поэтому я решительно направилась к бледному Боровому и приказала ему отдохнуть несколько минут.
Тот и не спорил. Его тучу было держать легче отцовской жилы, да и спать он не собирался. Только напился воды, немного полежал плашмя и снова встал в строй. И я пошла к следующему кнесу.
Было еще светло, даже не вечерело, а мне-то казалось, что прошло несколько дней.
Через некоторое время они сами стали подзывать меня, когда понимали, что им нужна передышка. Кому-то требовалось умыться, кому-то добежать до кустов, хотя какие там кусты? Отходили недалеко только. Кто-то пихал в себя лепешки и сомнительного вида мясо. Младший Боровой, я видела, отправил послание своей беременной жене, и я порадовалась тому, как сразу прояснилось его лицо и расправились плечи.
– Мила, встань вместо Орлинского, – крикнул отец. – Кнес Орлинский, два часа на сон! Пошел, без разговоров! Мила выстоит, а ты сдохнешь, если не поспишь.
Без слов и просьб Таман встал сзади меня. Эти два часа дались мне куда сложнее всего предыдущего дня. Я, казалось, на миг моргнула, а открыв глаза, увидела, что на степь спускается ночь.
Кнес Орлинский мягко оттолкнул меня, и кто-то – мне было совершенно все равно, кто это был – уложил меня на покрывала уже спящую.
Через несколько часов я проснулось, было еще темно. Мужчины ушли далеко – дым едва курился над линией окоема. Рядом со мной на покрывалах спала кнесса Орлинская и вторая женщина, водница. Нам даже не ставили шатер, мы были настолько измучены, что готовы были спать на голой земле.
Незнакомый степняк, стороживший наш покой, с поклоном подал мне флягу с водой, лепешку и холодный кусок жареного мяса, в который я впилась зубами прямо как наш кот – едва не с урчанием.
– Шабаки желает что-то еще? – спросил он.
– Умыться можно?
Незнакомый мужчина лил мне на руки драгоценную воду, а я, фыркая как лошадь, смывала с лица пот и копоть. Видела бы меня сейчас Линд! Да ее бы кондрашка хватила!
– Я могу ехать к мужчинам? – нерешительно спросила я степняка.
– Конечно, шабаки, сейчас приведу коня.
Шабаки? Кто такая шабаки? Ой, да и бес с ней. Наверное, какое-то вежливое обращение. Он разговаривал со мной с большим почтением, хотя по их традициям незамужняя женщина едва ли не рабыня. Это уже потом на женщину падает отсвет славы ее мужа, да и то – в разной степени. Первая жена – хозяйка шатра, а четвертая, самая младшая – едва ли не служанка. А незамужняя вообще прав никаких не имеет, она – имущество отца. Захочет – подарит ее, захочет – продаст, захочет – на время одолжит соседу. Таман говорил, что молодежь протестует против подобной дикости, да и многие родители, не желая зла своим дочерям, стараются подобрать им хорошего мужа, но как можно раньше.
Девочек здесь отдавали замуж в тринадцать-четырнадцать лет, и многие в моем возрасте уже имели двоих, а то и троих детей.
Степняк привел мне лошадь, и я немедленно отправилась туда, где виднелся дым.
Земля была черна и утоптана, травы нигде не осталось. Мое внимание привлек маленький огонек, танцующий на уцелевших сухих былинках. Да что же это! Спрыгнула с коня, затоптала его. Внимательно осмотрелась. Кое-где земля дымилась. Где-то краснели угольки, тлела сухая трава.
Вскочила на лошадь, понеслась во весь опор вперед.
В лагерь степняков влетела едва ли не с гиганьем. Лагерь, конечно – это громко сказано. Котел, где варится похлебка, люди, деловито снующие туда-сюда, табун лошадей да пара покрывал на земле.
– Тама-а-а-ан! – заорала я, спрыгивая.
Таман немедленно примчался ко мне.
– Шабаки минем, что случилось?
Выглядел он неважно. И так-то был не красавец, а сейчас вовсе страшен. Узкие глаза ввалились, лицо посерело от усталости.
– Там, сзади, трава тлеет, – сообщила я ему.
– Я скажу магам, – не понял меня он. – Пусть кого-то пошлют.
– Таман, ты глупец, – заявила я. – Бери ведро воды и заливай. Для чего тебе маги?
– Воды?
– Эй, ты спал вообще? Воды! – я махнула рукой в сторону удалявшихся магов. – Там из земли струи бьют! Ведром больше, ведром меньше – какая разница!
Таман кивнул, побежал к своим людям. Немедленно большинство степняков схватили бурдюки и, вскочив на коней, отправились заливать останки большого пожара.
Я же пошла помогать магам.
Пожар тогда был потушен, большую часть степи удалось спасти, выгорело сравнительно немного – благодаря тому, что отец вовремя поднял тревогу. Потом степняки много пировали, танцевали и благодарили свою богиню, да только всего этого я не видела. В один момент, подменив кого-то из магов, я упала и больше не поднялась.
В себя я пришла только дома, уже осенью. Лекарь диагностировал практически полное магическое выгорание и крайнюю степень истощения.
Заслуженной выволочки от отца я избежала только благодаря тому, что едва могла пошевелиться. Всю зиму я была слаба как младенец, меня выводили под руки на прогулку сенные девки и оставляли на лавочке возле дома. Закутанная в сотню платков, как капуста, я сама себе казалась жалкой старухой, ведь даже моя бабка двигалась проворнее меня, так ведь ей уже за шестьдесят, а мне было всего восемнадцать.
Магией мне и вовсе запретили заниматься на целый год.
Чуть позже, когда я уже способна была не просто лежать колбаской в постели, а окрепла, чтобы самостоятельно передвигаться в пределах комнаты, отец сказал мне много «ласковых» слов.
– Ты не представляешь, что ты натворила, Милослава, – говорил он. – Как тебе вообще в голову пришло в одиночестве отправиться в степь во время пожара? Выпороть бы тебя как сидорову козу, да как лежачую бить? Не плачь, не надо плакать! Ты нам очень помогла, не поспоришь! Мы бы справились и без тебя, но медленнее, да и здоровья потеряли бы куда больше. Только себе ты нажила большие проблемы. Государь прислал тебе благодарность, Мила.
– Так это же хорошо? – прошептала я.
– Просто замечательно, Милослава. Ты боле не кнесинка, а кнесса.
– Разве так бывает, отец? Я ведь не замужем! Или… я чего-то не знаю?
– Бывает, дочь, но редко, очень редко. И в твоем случае это не столько награда, сколько наказание, и поделом тебе! Еще легко отделалась! Отныне ты самостоятельная, независимая от меня девица. Никто тебе не указ, кроме государя. Хочешь – дом строй, хочешь – замуж иди. Хочешь – иди в ополчение, как кнесса Орлинская.
– Так что же мне, батюшка, дом покинуть придется? – расплакалась я еще горче.
– В моем доме для тебя всегда найдется место, дочь, тебя никто не посмеет прогнать.
– Что плохого тогда в сем именовании?
– Замуж кнессе выйти куда сложнее, чем кнесинке. Ты теперь, к примеру, Егору Боровому или Йозефу Сергиевскому не ровня. Они младшие сыновья, титул не наследуют. Это еще полбеды. Теперь ты, как я, маг на государевой службе. Ты кнесса не та, что от мужа статус получила, ты – кнесса-государева ставленница. Как я, как Боровой.
– Как кнесса Орлинская?
– Кнессе Орлинской не ровняйся. Она свое назначение совсем за другие заслуги получила. Не приведи богиня тебе ее путем идти. Прокляну.
Я замолчала подавленно.
– Малому Белянину тоже кнесство дали, да еще угодье государь отписал. Эх, будь он чуть старше – вот бы муж, тебя достойный, был бы! Если, конечно, оправится мальчишка. Как ты надорвался. Ты хоть девка взрослая уже, да на подхвате была, а парень наравне с нами стоял.
Помолчал немного и добавил:
– Если бы ты не пришла тогда, упал бы я.
Слова эти долго еще моим утешением, когда приходилось звать девок, чтобы справить нужду, когда не раз еще плакала, не в силах открыть дверь или подняться с лавки, когда отец, невзирая на запрет целителя, по весне заставил меня потихоньку работать с водой.
Для справки
Степняки не те люди, с которыми комфортно общаться. Нет, это дикий воинственный народ, всегда готовый к драке. Молодой хан, впрочем, предпочитает дипломатию, а еще он прослушал в университете курс лекций по архитектуре и ирригации. Такого прогрессивного правителя в Степи никогда не было. Если бы не единодушная поддержка старейшин и не жесткие традиции (в степи хан – наместник бога и единственный, кто в силах оседлать Звездную Кобылицу) – Тамана давно бы придушили как сумасшедшего.
