Марина Александровна Юрина
Где-то на Ганимеде
– Ну и как ты их спасла? – поинтересовался запыхавшийся мальчишка.
Юлечка махнула рукой:
– А-а, ничего особенного! Просто громко сказала, что в этом секторе обнаружены полуметровые многоножки, питающиеся всем подряд. И что я провожу здесь дезинфекцию. Кто не спрятался – я не виновата. Вот фанаты и побежали – добро свое спасать!
Никитка фыркнул:
– Ты как всегда: чем противнее придуманный монстр, тем лучше…
Дед Леша, расставшись, наконец, со своими «коллегами», подошел к ребятам.
– А ты внучка, у меня молодец, боевая, вон как лихо фанатов разогнала, я б не догадался. Ах да, Андрей Игнатьев тебе велел «Спасибо» передать.
Юлечка покраснела и живо перевела тему:
– Как же вы здорово сегодня сыграли! Даже лучше, чем с Венерой! А мы-то тебя до сих пор не поздравили. Давай, Никит, три, четыре…деду Леше Ур-ра! Деду Леше Ур-ра! Деду Леше Ур-ра!
Компания уже зашла в гостиницу, а звенящее ребячье «Ур-ра!» еще долго гуляло под прозрачным куполом от стены к стене.
Ганимед
Натужно дыша и тяжело переступая по скользкому насту широкими полозьями снегоступов скафандра, сквозь упругую непроглядную пургу шел человек. Согнувшись под тяжестью заплечного рюкзака и поминутно оскальзываясь, человек непреклонно двигался в сторону каменно-ледяной стены огромного кратера.
Толстый шерстяной шарф, намотанный поверх скафандра, полностью прятал лицо человека от порывов шквалистого ветра. Но он заиндевел и смерзся с пластиком. Человек брел уже несколько часов. Он устал и поэтому останавливался передохнуть все чаще, чтоб сберечь силы и добраться, наконец, до кратера. Глядя в запотевшие стекла очков, он силился разглядеть в льдистой круговерти хоть какие-то признаки того, что его цель уже близко. Сквозь вьюгу не пробивался свет ни одной луны.
Ни золотистая красавица Ио не могла растопить своим мерцающим светом мутную пелену низких снеговых туч, ни нежно-голубая Европа, ни жемчужная Каллисто. Даже лучи далекого, казавшегося с Ганимеда ярко-желтой звездой, Солнца, не проникали сквозь плотную снежную стену.
Идущему в снегах вдруг показалось, что он движется не в ту сторону и что вот-вот потеряет способность ориентироваться в пространстве. Человек остановился и двумя прерывистыми вдохами заставил убраться панику в самый дальний закоулок своего разума. Как выяснилось, все сделал верно.
Через пару метров его руки уперлись в стену. Он пошел вдоль этой скользкой опоры, пытаясь нащупать в ней хотя бы нишу или маленькую пещерку, чтобы укрыться там от пронизывающего ветра. Человеку повезло. Он нашел подходящее углубление в ледяной скале и спрятался там, вжавшись всем телом в шершавую от снеговых наростов стенку кратера.
За двое суток до этого…
Добродушный розовощекий и светловолосый мужчина, одетый в зеленый многокарманный комбинезон, увлеченно гонял на лабораторном столе, заставленном штативами, мензурками и колбами пару мини – голограмморыцарей. Один рыцарь был закованным в громоздкие стальные доспехи конным крестоносцем. А его соперник – пешим русоволосым древнерусским витязем.
Голубые глаза мужчины за тонкими линзами «очков кота Базилио» по-мальчишечьи сверкали боевым азартом. А когда мужчина улыбался, на его румяных щеках появлялись весьма симпатичные ямочки. Тонкие «музыкальные» пальцы игрока вслепую бегали по сенсорным кнопкам пластинки управления. Мужчина мурлыкал себе под нос:
– Где-то на Ганимеде,
Там, где всегда мороз,
Трут, не спеша, медведи
Ганимеда ось…
Зажужжала автоматическая тяга, вбирая в себя едкий оранжевый дым, курившийся из толстостенной пробирки, накрепко зажатой стальными пальцами штатива над пламенем таблетки сухого горючего. Мужчина даже не повернул головы.
Витязь и рыцарь, встретившись на свободном от бумаг и лабораторной посуды пространстве стола, схлестнулись мечами и затеяли нешуточный поединок. Под правым шариком подвесной лампы дневного света ожил крохотный коммуникатор. Он, нежно подмигивая в такт словам зеленым огоньком, проговорил приятным, но слегка подрагивающим девичьим голосом:
– Профессор Дарьял Иван Борисович, вас срочно просят подняться в секретную лабораторию. Повторяю. Профессор Дарьял, пройдите в секретную лабораторию.
Голос секунду помедлил и добавил:
– Пожалуйста…
Разочарование мелькнуло в глазах мужчины и тут же сменилось тревогой. Он вздохнул, прикасаясь к сенсору, отключающему игру, и вполголоса пропел:
– Надо же, надо же, надо ж чему-то случиться… Спасибо, Светочка, уже иду, – Сказал он громко в коммуникатор.
Профессор по привычке взъерошил кудрявый чуб надо лбом, поправил очки, бросил взгляд на дымящую пробирку, скептически хмыкнул и вышел из диагностической лаборатории химического анализа.
Быстрым размашистым шагом он пробежал коридор, выходящий одним своим концом в длинную и прозрачную плексигласовую трубу перехода между корпусами станции.
Труба извивалась по негостеприимной поверхности Ганимеда семьсот пятьдесят два метра. Она была освещена круглые земные сутки, и в ней поддерживалось тепло. Всего таких труб было пять. И все разной длины и степени изогнутости. Трубы защищали от излучения, холода, радиации, метеоров – от всего, что может покалечить на суровом спутнике хрупкую человеческую жизнь.
Так что все жители научно-исследовательской станции, хоть и работали в разных корпусах, всегда могли прибежать друг к другу обсудить научные проблемы, поболтать, или просто попить чайку в приятной компании.
Официальная связь осуществлялась через диспетчерскую, куда приходила голограммоинформация из всех лабораторий и бытовых отсеков станции. «Командовала» связью приятная молодая девушка с крепкими нервами – Светочка. У нее в подчинении было две помощницы – Люба и Лена, которые безоговорочно слушались свою начальницу и любили ее за покладистый характер.
Пока профессор шел внутри трубы перехода, защищавшей всё живое, из аналитической лаборатории в главный учебный корпус, в его неугомонную профессорскую голову начали заползать мысли. И были они у профессора Дарьяла одна хуже другой.
Не понравился ему голос Светочки. Ой, как не понравился… В ее безукоризненно вежливом тоне сквозили явные панические нотки. Профессор, не первый год слушающий Светочкин бархатный голосок по нескольку раз на дню, научился распознавать её настроение по едва заметным изменениям тональности.
Он любил подшучивать над Светочкой.
Но на этот раз профессор решил, что произошло нечто из ряда вон выходящее, нечто шокирующее, потому как оно вывело из равновесия даже воспитанную на голографических вампирах Светочку.
«Может, сломался опреснитель воды в третьем отсеке? Он уже недели две как барахлит…Хотя нет, из-за опреснителя Светочка не стала бы паниковать – вызвала бы Володю и он мигом бы все починил…» – думал профессор, торопливо шагая, глядя себе под ноги, и совсем не обращая внимания на раскинувшуюся над ним звездно-холодную ночь.
«А может зеленококсы выбрались из клеток, разбежались по виварию и съели всех Тамариных шиншилловых хомяков, а заодно и консервированные огурцы?…Нет. Исключено.
Если б зеленококсы убежали, Тамара бы сама доложила, не стала бы привлекать к этому делу Светочку» – Дарьял с охотой тренировал свои способности к дедуктивному методу. Но, вскоре ему наскучило это занятие, и он посмотрел в кристальную прозрачность ночного Ганимедского неба.
«Да-а…Через месяц будет уже пятнадцать лет, как мы основали нашу исследовательскую станцию…А я все еще не могу привыкнуть к тому, что здесь всегда три луны сразу. И всегда зима…»
Профессор чуть замедлил шаг, любуясь разноцветным сиянием трех лун: Ио, Европы и Каллисто.
Они, вместе с ледяным Ганимедом, дружной компанией вращались вокруг Юпитера – неродившейся звезды и самой крупной планеты Солнечной системы.
Пятнадцать лет назад Международная Космоакадемия наук предложила выбрать для научно-исследовательской станции именно Ганимед.
На Ио – слишком жарко и тяжело, на Европе аммиачная атмосфера, а на Каллисто еще холодней, чем на Ганимеде. Сам Ганимед – огромный снежный ком с крохотным каменистым ядром, чуть меньше Марса и с вечно бушующими снежными буранами, худо-бедно годился для жизни.
Ученые смогли обосноваться на этом спутнике и заниматься исследованиями.
Разумеется, нехватку солнечного тепла и света слегка компенсировал бассейн с теплой морской водой, в окружении голографической и настоящей растительности в кадках, расположенный в ботаническом саду.
Но если человек не мог приспособиться к искусственному солнечному свету, то он начинал хандрить, маяться и вскоре улетал домой.
Таким образом, лет за пять на станции образовалась сплоченная группа самоотверженных энтузиастов, помешанных на своей работе и плюющих на сентиментальности, типа отсутствия ровного южного загара. Последние семь лет забота о станции лежала на плечах профессора Дарьяла.
Иван Борисович разглядывал, как причудливо переливается в черноте космоса оранжевыми всполохами Ио, и удивлялся самому себе.
Каким же космическим ветром, его, скромного профессора биоинженерии занесло на Ганимед…
Пиявки Дарьяла
Работа на Земле не так чтобы очень тяготила Дарьяла, но его всегда манили неисследованные пространства, внутри которых, вполне вероятно, могла зародиться жизнь.
С Ганимедом он точно не прогадал. Первая же экспедиция на поверхность планеты познакомила ученых с зеленококсами. Эти мелкие, пучеглазые и восьминогие создания, покрытые гладко-плюшевой зеленой шерсткой при малейшей опасности сворачивались наподобие броненосцев и превращались в мохнатые изумрудные шарики.
Особое обаяние зеленококсовой мордочке придавал раздвоенный хоботок цвета индиго, находящийся в неустанном движении. Жили зеленококсы исключительно семьями, а их повадки напоминали профессору повадки земных луговых собачек. Если зверьков отлавливали поодиночке, то несчастный одинокий зеленококс начинал тосковать и вскоре умирал.
Биохимик Тамара Дёмина очень привязалась к первой пушистой семейке, пойманной в полном составе и выпущенной из карантинной зоны после тщательного обследования. Тамара соорудила специальный вольер, выяснив у биологов, что зеленококсы обожают прятаться во льду и принимать аммиачные ванны.
По ходу обустройства новых обитателей станции выяснилось, что зеленококсы едят все подряд, а их шкурка способна фотосинтезировать. В вольере зеленококсам было жарковато – всего -15”С, но более низкую температуру кондиционер-холодильник отказывался выдавать, начиная натужно дребезжать и выть, как обиженное Кентервильское привидение. Но трудолюбивые зверьки на новом месте осваивались не долго.
