Мы с тобою лишь два отголоска: Ты затихнул, и я замолчу. Мы когда-то с покорностью воска Отдались роковому лучу.
Это чувство сладчайшим недугом Наши души терзало и жгло. Оттого тебя чувствовать другом Мне порою до слез тяжело.
Станет горечь улыбкою скоро, И усталостью станет печаль. Жаль не слова, поверь, и не взора, — Только тайны утраченной жаль!
От тебя, утомленный анатом, Я познала сладчайшее зло. Оттого тебя чувствовать братом Мне порою до слез тяжело.
«Наши души, не правда ль, еще не привыкли к разлуке?»
Наши души, не правда ль, еще не привыкли к разлуке? Всё друг друга зовут трепетанием блещущих крыл! Кто-то высший развел эти нежно-сплетенные руки, Но о помнящих душах забыл.
Каждый вечер, зажженный по воле волшебницы кроткой, Каждый вечер, когда над горами и в сердце туман, К незабывшей душе неуверенно-робкой походкой Приближается прежний обман.
Словно ветер, что беглым порывом минувшее будит Ты из блещущих строчек опять улыбаешься мне. Всё позволено, всё! Нас дневная тоска не осудит: Ты из сна, я во сне…
Кто-то высший нас предал неназванно-сладостной муке, (Будет много блужданий-скитаний средь снега и тьмы!) Кто-то высший развел эти нежно-сплетенные руки… Не ответственны мы!
Молитва
Христос и Бог! Я жажду чуда Теперь, сейчас, в начале дня! О, дай мне умереть, покуда Вся жизнь как книга для меня.
Ты мудрый, ты не скажешь строго: – «Терпи, еще не кончен срок». Ты сам мне подал – слишком много! Я жажду сразу – всех дорог!
Всего хочу: с душой цыгана Идти под песни на разбой, За всех страдать под звук органа И амазонкой мчаться в бой;
Гадать по звездам в черной башне, Вести детей вперед, сквозь тень… Чтоб был легендой – день вчерашний, Чтоб был безумьем – каждый день!
Люблю и крест и шелк, и каски, Моя душа мгновений след… Ты дал мне детство – лучше сказки И дай мне смерть – в семнадцать лет!
Таруса, 26 сентября 1909
Тверская
Вот и мир, где сияют витрины, Вот Тверская, – мы вечно тоскуем о ней. Кто для Аси нужнее Марины? Милой Асеньки кто мне нужней?
Мы идем, оживленные, рядом, Всё впивая: закат, фонари, голоса, И под чьим-нибудь пристальным взглядом Иногда опуская глаза.
Только нам огоньками сверкая, Только наш он, московский вечерний апрель. Взрослым – улица, нам же Тверская — Полувзрослых сердец колыбель.
Колыбель золотого рассвета, Удивления миру, что утром дано… Вот окно с бриллиантами Тэта, Вот с огнями другое окно…
Все поймем мы чутьем или верой, Всю подзвездную даль и небесную ширь! Возвышаясь над площадью серой Розовеет Страстной монастырь.
Мы идем, ни на миг не смолкая. Все родные – слова, все родные – черты! О, апрель незабвенный – Тверская, Колыбель нашей юности ты!
Душа и имя
Пока огнями смеется бал, Душа не уснет в покое. Но имя Бог мне иное дал: Морское оно, морское!
В круженье вальса, под нежный вздох Забыть не могу тоски я. Мечты иные мне подал Бог: Морские они, морские!
Поет огнями манящий зал, Поет и зовет, сверкая. Но душу Бог мне иную дал: Морская она, морская!
Домики старой Москвы
Слава прабабушек томных, Домики старой Москвы, Из переулочков скромных Все исчезаете вы,
Точно дворцы ледяные По мановенью жезла. Где потолки расписные, До потолков зеркала?
Где клавесина аккорды, Темные шторы в цветах, Великолепные морды На вековых воротах,
Кудри, склоненные к пяльцам, Взгляды портретов в упор… Странно постукивать пальцем О деревянный забор!
Домики с знаком породы, С видом ее сторожей, Вас заменили уроды, — Грузные, в шесть этажей.
Домовладельцы – их право! И погибаете вы, Томных прабабушек слава, Домики старой Москвы.
«Идешь, на меня похожий…»
Идешь, на меня похожий, Глаза устремляя вниз. Я их опускала – тоже! Прохожий, остановись!
Прочти – слепоты куриной И маков набрав букет — Что звали меня Мариной И сколько мне было лет.
Не думай, что здесь – могила, Что я появлюсь, грозя… Я слишком сама любила Смеяться, когда нельзя!
И кровь приливала к коже, И кудри мои вились… Я тоже была, прохожий! Прохожий, остановись!
Сорви себе стебель дикий И ягоду ему вслед: Кладбищенской земляники Крупнее и слаще нет.
Но только не стой угрюмо, Главу опустив на грудь. Легко обо мне подумай, Легко обо мне забудь.
Как луч тебя освещает! Ты весь в золотой пыли… – И пусть тебя не смущает Мой голос из-под земли.
Коктебель, 3 мая 1913
«Моим стихам, написанным так рано…»
Моим стихам, написанным так рано, Что и не знала я, что я – поэт, Сорвавшимся, как брызги из фонтана, Как искры из ракет,
Ворвавшимся, как маленькие черти, В святилище, где сон и фимиам, Моим стихам о юности и смерти, – Нечитанным стихам!
Разбросанным в пыли по магазинам, Где их никто не брал и не берет, Моим стихам, как драгоценным винам, Настанет свой черед.
Коктебель, 13 мая 1913
«Вы, идущие мимо меня…»
Вы, идущие мимо меня К не моим и сомнительным чарам, — Если б знали вы, сколько огня, Сколько жизни, растраченной даром,
И какой героический пыл На случайную тень и на шорох… – И как сердце мне испепелил Этот даром истраченный порох!
О летящие в ночь поезда, Уносящие сон на вокзале… Впрочем, знаю я, что и тогда Не узнали бы вы – если б знали —
Почему мои речи резки В вечном дыме моей папиросы, — Сколько темной и грозной тоски В голове моей светловолосой.
17 мая 1913
«Идите же! – Мой голос нем…»
Идите же! – Мой голос нем И тщетны все слова. Я знаю, что ни перед кем Не буду я права.
Я знаю: в этой битве пасть Не мне, прелестный трус! Но, милый юноша, за власть Я в мире не борюсь.
И не оспаривает Вас Высокородный стих. Вы можете – из-за других — Моих не видеть глаз,
Не слепнуть на моем огне, Моих не чуять сил… Какого демона во мне Ты в вечность упустил!
Но помните, что будет суд, Разящий, как стрела, Когда над головой блеснут Два пламенных крыла.
11 июля 1913
“Сердце, пламени капризней…»
Сердце, пламени капризней, В этих диких лепестках, Я найду в своих стихах Все, чего не будет в жизни.
Жизнь подобна кораблю: Чуть испанский замок – мимо! Все, что неосуществимо, Я сама осуществлю.
Всем случайностям навстречу! Путь – не все ли мне равно? Пусть ответа не дано, — Я сама себе отвечу!
С детской песней на устах Я иду – к какой отчизне? – Все, чего не будет в жизни Я найду в своих стихах!
Коктебель, 22 мая 1913
Сергею Эфрон-Дурново
1. «Есть такие голоса…»
Есть такие голоса, Что смолкаешь, им не вторя, Что предвидишь чудеса. Есть огромные глаза Цвета моря.
Вот он встал перед тобой: Посмотри на лоб и брови И сравни его с собой! То усталость голубой, Ветхой крови.
Торжествует синева Каждой благородной веной. Жест царевича и льва Повторяют кружева Белой пеной.
Вашего полка – драгун, Декабристы и версальцы! И не знаешь – так он юн — Кисти, шпаги или струн Просят пальцы.
Коктебель, 19 июля 1913
2. «Как водоросли Ваши члены…»
Как водоросли Ваши члены, Как ветви мальмэзонских ив… Так Вы лежали в брызгах пены, Рассеянно остановив
На светло-золотистых дынях Аквамарин и хризопраз Сине-зеленых, серо-синих, Всегда полузакрытых глаз.
Летели солнечные стрелы И волны – бешеные львы. Так Вы лежали, слишком белый От нестерпимой синевы…
А за спиной была пустыня И где-то станция Джанкой… И тихо золотилась дыня Под Вашей длинною рукой.
Так, драгоценный и спокойный, Лежите, взглядом не даря, Но взглянете – и вспыхнут войны, И горы двинутся в моря,
И новые зажгутся луны, И лягут радостные львы — По наклоненью Вашей юной, Великолепной головы.
1 августа 1913
Встреча с Пушкиным
Я подымаюсь по белой дороге, Пыльной, звенящей, крутой. Не устают мои легкие ноги Выситься над высотой.
Слева – крутая спина Аю-Дага, Синяя бездна – окрест. Я вспоминаю курчавого мага Этих лирических мест.
Вижу его на дороге и в гроте… Смуглую руку у лба… – Точно стеклянная на повороте Продребезжала арба… —
Запах – из детства – какого-то дыма Или каких-то племен… Очарование прежнего Крыма Пушкинских милых времен.
Пушкин! – Ты знал бы по первому взору, Кто у тебя на пути. И просиял бы, и под руку в гору Не предложил мне идти.
Не опираясь о смуглую руку, Я говорила б, идя, Как глубоко презираю науку И отвергаю вождя,
Как я люблю имена и знамена, Волосы и голоса, Старые вина и старые троны, – Каждого встречного пса! —
Полуулыбки в ответ на вопросы, И молодых королей… Как я люблю огонек папиросы В бархатной чаще аллей,
Комедиантов и звон тамбурина, Золото и серебро, Неповторимое имя: Марина, Байрона и болеро,
Ладанки, карты, флаконы и свечи, Запах кочевий и шуб, Лживые, в душу идущие, речи Очаровательных губ.
Эти слова: никогда и навеки, За колесом – колею… Смуглые руки и синие реки, – Ах, – Мариулу твою! —
Треск барабана – мундир властелина — Окна дворцов и карет, Рощи в сияющей пасти камина, Красные звезды ракет…
Вечное сердце свое и служенье Только ему, Королю! Сердце свое и свое отраженье В зеркале… – Как я люблю…
Кончено… – Я бы уж не говорила, Я посмотрела бы вниз… Вы бы молчали, так грустно, так мило Тонкий обняв кипарис.
Мы помолчали бы оба – не так ли? — Глядя, как где-то у ног, В милой какой-нибудь маленькой сакле Первый блеснул огонек.
И – потому что от худшей печали Шаг – и не больше – к игре! — Мы рассмеялись бы и побежали За руку вниз по горе.
1 октября 1913
Аля
Ах, несмотря на гаданья друзей, Будущее – непроглядно. В платьице – твой вероломный Тезей, Маленькая Ариадна.
Аля! – Маленькая тень На огромном горизонте. Тщетно говорю: не троньте. Будет день —
Милый, грустный и большой, День, когда от жизни рядом Вся ты оторвешься взглядом И душой.
День, когда с пером в руке Ты на ласку не ответишь. День, который ты отметишь В дневнике.
День, когда летя вперед, – Своенравно! – Без запрета! — С ветром в комнату войдет — Больше ветра!
Залу, спящую на вид, И волшебную, как сцена, Юность Шумана смутит И Шопена…
Целый день – на скакуне, А ночами – черный кофе, Лорда Байрона в огне Тонкий профиль.
Метче гибкого хлыста Остроумье наготове, Гневно сдвинутые брови И уста.
Прелесть двух огромных глаз, – Их угроза – их опасность — Недоступность – гордость – страстность В первый раз…
Благородным без границ Станет профиль – слишком белый, Слишком длинными ресниц Станут стрелы.
Слишком грустными – углы Губ изогнутых и длинных, И движенья рук невинных — Слишком злы.
– Ворожит мое перо! Аля! – Будет все, что было: Так же ново и старо, Так же мило.
Будет – с сердцем не воюй, Грудь Дианы и Минервы! — Будет первый бал и первый Поцелуй.
Будет «он» – ему сейчас Года три или четыре… – Аля! – Это будет в мире — В первый раз.
Феодосия, 13 ноября 1913
«Уж сколько их упало в эту бездну…»
Уж сколько их упало в эту бездну, Разверстую вдали! Настанет день, когда и я исчезну С поверхности земли.
Застынет все, что пело и боролось, Сияло и рвалось: И зелень глаз моих, и нежный голос, И золото волос.
И будет жизнь с ее насущным хлебом, С забывчивостью дня. И будет все – как будто бы под небом И не было меня!
Изменчивой, как дети, в каждой мине И так недолго злой, Любившей час, когда дрова в камине Становятся золой,
Виолончель и кавалькады в чаще, И колокол в селе… – Меня, такой живой и настоящей На ласковой земле!
– К вам всем – что мне, ни в чем не знавшей меры, Чужие и свои?! Я обращаюсь с требованьем веры И с просьбой о любви.
И день и ночь, и письменно и устно: За правду да и нет, За то, что мне так часто – слишком грустно И только двадцать лет,
За то, что мне – прямая неизбежность — Прощение обид, За всю мою безудержную нежность, И слишком гордый вид,
За быстроту стремительных событий, За правду, за игру… – Послушайте! – Еще меня любите За то, что я умру.
8 декабря 1913
«Ты, чьи сны еще непробудны…»
Ты, чьи сны еще непробудны, Чьи движенья еще тихи, В переулок сходи Трехпрудный, Если любишь мои стихи.
О, как солнечно и как звездно Начат жизненный первый том, Умоляю – пока не поздно, Приходи посмотреть наш дом!
Будет скоро тот мир погублен, Погляди на него тайком, Пока тополь еще не срублен И не продан еще наш дом.
Этот тополь! Под ним ютятся Наши детские вечера. Этот тополь среди акаций Цвета пепла и серебра.
Этот мир невозвратно-чудный Ты застанешь еще, спеши! В переулок сходи Трехпрудный, В эту душу моей души.
<1913>
Бабушке
Продолговатый и твердый овал, Черного платья раструбы… Юная бабушка! Кто целовал Ваши надменные губы?
Руки, которые в залах дворца Вальсы Шопена играли… По сторонам ледяного лица — Локоны в виде спирали.
Темный, прямой и взыскательный взгляд. Взгляд, к обороне готовый. Юные женщины так не глядят. Юная бабушка, – кто Вы?
Сколько возможностей Вы унесли И невозможностей – сколько? — В ненасытимую прорву земли, Двадцатилетняя полька!
День был невинен, и ветер был свеж. Темные звезды погасли. – Бабушка! Этот жестокий мятеж В сердце моем – не от Вас ли?..
4 сентября 1914
С.Э
Я с вызовом ношу его кольцо – Да, в Вечности – жена, не на бумаге. — Его чрезмерно узкое лицо Подобно шпаге.
Безмолвен рот его, углами вниз, Мучительно – великолепны брови. В его лице трагически слились Две древних крови.
Он тонок первой тонкостью ветвей. Его глаза – прекрасно-бесполезны! — Под крыльями распахнутых бровей — Две бездны.
В его лице я рыцарству верна. – Всем вам, кто жил и умирал без страху. Такие – в роковые времена — Слагают стансы – и идут на плаху.
Коктебель, 3 июня 1914
Из цикла «Подруга»
1. «Вы счастливы? – Не скажете! Едва ли…»
Вы счастливы? – Не скажете! Едва ли! И лучше – пусть! Вы слишком многих, мнится, целовали, Отсюда грусть.
Всех героинь шекспировских трагедий Я вижу в Вас. Вас, юная трагическая леди, Никто не спас!
Вы так устали повторять любовный Речитатив! Чугунный обод на руке бескровной — Красноречив!
Я Вас люблю. – Как грозовая туча Над Вами – грех — За то, что Вы язвительны и жгучи И лучше всех,
За то, что мы, что наши жизни – разны Во тьме дорог, За Ваши вдохновенные соблазны И темный рок,
За то, что Вам, мой демон крутолобый, Скажу прости, За то, что Вас – хоть разорвись над гробом! — Уж не спасти!
За эту дрожь, за то – что – неужели Мне снится сон? — За эту ироническую прелесть, Что Вы – не он.
16 октября 1914
2. «Под лаской плюшевого пледа…»
Под лаской плюшевого пледа Вчерашний вызываю сон. Что это было? – Чья победа? — Кто побежден?
Всё передумываю снова, Всем перемучиваюсь вновь. В том, для чего не знаю слова, Была ль любовь?
Кто был охотник? – Кто – добыча? Всё дьявольски-наоборот! Что понял, длительно мурлыча, Сибирский кот?
В том поединке своеволий Кто, в чьей руке был только мяч? Чье сердце – Ваше ли, мое ли Летело вскачь?
И все-таки – что ж это было? Чего так хочется и жаль? Так и не знаю: победила ль? Побеждена ль?
23 октября 1914
9. «Ты проходишь своей дорогою…»
Ты проходишь своей дорогою, И руки твоей я не трогаю. Но тоска во мне – слишком вечная, Чтоб была ты мне – первой встречною.
Сердце сразу сказало: «Милая!» Все тебе – наугад – простила я, Ничего не знав, – даже имени! — О, люби меня, о, люби меня!
Вижу я по губам – извилиной, По надменности их усиленной, По тяжелым надбровным выступам: Это сердце берется – приступом!
Платье – шелковым черным панцирем, Голос с чуть хрипотцой цыганскою, Все в тебе мне до боли нравится, — Даже то, что ты не красавица!
Красота, не увянешь зá лето! Не цветок – стебелек из стали ты, Злее злого, острее острого Увезенный – с какого острова?
Опахалом чудишь, иль тросточкой, — В каждой жилке и в каждой косточке, В форме каждого злого пальчика, — Нежность женщины, дерзость мальчика.
Все усмешки стихом парируя, Открываю тебе и миру я Все, что нам в тебе уготовано, Незнакомка с челом Бетховена!
14 января 1915
15. «Хочу у зеркала, где муть…»
Хочу у зеркала, где муть И сон туманящий, Я выпытать – куда Вам путь И где пристанище.
Я вижу: мачта корабля, И Вы – на палубе… Вы – в дыме поезда… Поля В вечерней жалобе —
Вечерние поля в росе, Над ними – во́роны… – Благословляю Вас на все Четыре стороны!
3 мая 1915
«Безумье – и благоразумье…»
Безумье – и благоразумье, Позор – и честь, Все, что наводит на раздумье, Все слишком есть —
Во мне. – Все каторжные страсти Свились в одну! — Так в волосах моих – все масти Ведут войну!
Я знаю весь любовный шепот, – Ах, наизусть! — – Мой двадцатидвухлетний опыт — Сплошная грусть!
Но облик мой – невинно розов, – Что ни скажи! — Я виртуоз из виртуозов В искусстве лжи.
В ней, запускаемой как мячик – Ловимый вновь! — Моих прабабушек-полячек Сказалась кровь.
Лгу оттого, что по кладби́щам Трава растет, Лгу оттого, что по кладби́щам Метель метет…
От скрипки – от автомобиля — Шелков, огня… От пытки, что не все любили Одну меня!
От боли, что не я – невеста У жениха… От жеста и стиха – для жеста И для стиха!
От нежного боа на шее… И как могу Не лгать, – раз голос мой нежнее, Когда я лгу…
3 января 1915
"Легкомыслие! – Милый грех…"
Легкомыслие! – Милый грех, Милый спутник и враг мой милый! Ты в глаза мои вбрызнул смех, Ты мазурку мне вбрызнул в жилы.
Научил не хранить кольца, — С кем бы жизнь меня ни венчала! Начинать наугад с конца, И кончать еще до начала.
Быть, как стебель, и быть, как сталь, В жизни, где мы так мало можем… – Шоколадом лечить печаль И смеяться в лицо прохожим!
3 марта 1915
"Мне нравится, что Вы больны не мной…"
Мне нравится, что Вы больны не мной, Мне нравится, что я больна не Вами, Что никогда тяжелый шар земной Не уплывет под нашими ногами. Мне нравится, что можно быть смешной — Распущенной – и не играть словами, И не краснеть удушливой волной, Слегка соприкоснувшись рукавами.
Мне нравится еще, что Вы при мне Спокойно обнимаете другую, Не прочите мне в адовом огне Гореть за то, что я не Вас целую. Что имя нежное мое, мой нежный, не Упоминаете ни днем ни ночью – всуе… Что никогда в церковной тишине Не пропоют над нами: аллилуйя!
Спасибо Вам и сердцем и рукой За то, что Вы меня – не зная сами! — Так любите: за мой ночной покой, За редкость встреч закатными часами, За наши не-гулянья под луной, За солнце не у нас над головами, За то, что Вы больны – увы! – не мной, За то, что я больна – увы! – не Вами.
3 мая 1915
"Я знаю правду! Все прежние правды – прочь…"
Я знаю правду! Все прежние правды – прочь! Не надо людям с людьми на земле бороться. Смотрите: вечер, смотрите: уж скоро ночь. О чем – поэты, любовники, полководцы?
Уж ветер стелется, уже земля в росе, Уж скоро звездная в небе застынет вьюга, И под землею скоро уснем мы все, Кто на земле не давали уснуть друг другу.
3 октября 1915
"Лежат они, написанные наспех…"
Лежат они, написанные наспех, Тяжелые от горечи и нег. Между любовью и любовью распят Мой миг, мой час, мой день, мой год, мой век.
И слышу я, что где-то в мире – грозы, Что амазонок копья блещут вновь. – А я пера не удержу! – Две розы Сердечную мне высосали кровь.
Москва, 20 декабря 1915
"Даны мне были и голос любый…"
Даны мне были и голос любый, И восхитительный выгиб лба. Судьба меня целовала в губы, Учила первенствовать Судьба.
Устам платила я щедрой данью, Я розы сыпала на гроба… Но на бегу меня тяжкой дланью Схватила за волосы Судьба!
Петербург, 31 декабря 1915
"Никто ничего не отнял…"
Никто ничего не отнял! Мне сладостно, что мы врозь. Целую Вас – через сотни Разъединяющих верст.
Я знаю, наш дар – неравен, Мой голос впервые – тих. Что Вам, молодой Державин, Мой невоспитанный стих!
На страшный полет крещу Вас: Лети, молодой орел! Ты солнце стерпел, не щурясь, — Юный ли взгляд мой тяжел?
Нежней и бесповоротней Никто не глядел Вам вслед… Целую Вас – через сотни Разъединяющих лет.
12 февраля 1916
"Собирая любимых в путь…"
Собирая любимых в путь, Я им песни пою на память — Чтобы приняли как-нибудь, Что когда-то дарили сами.
Зеленеющею тропой Довожу их до перекрестка. Ты без устали, ветер, пой, Ты, дорога, не будь им жесткой!
Туча сизая, слез не лей, — Как на праздник они обуты! Ущеми себе жало, змей, Кинь, разбойничек, нож свой лютый.
Ты, прохожая красота, Будь веселою им невестой. Потруди за меня уста, — Наградит тебя Царь Небесный!
Разгорайтесь, костры, в лесах, Разгоняйте зверей берложьих. Богородица в небесах, Вспомяни о моих прохожих!
17 февраля 1916
"Ты запрокидываешь голову…"
Ты запрокидываешь голову Затем, что ты гордец и враль. Какого спутника веселого Привел мне нынешний февраль!
Преследуемы оборванцами И медленно пуская дым, Торжественными чужестранцами Проходим городом родным.
Чьи руки бережные нежили Твои ресницы, красота, И по каким терновалежиям Лавровая тебя верста… —
Не спрашиваю. Дух мой алчущий Переборол уже мечту. В тебе божественного мальчика, — Десятилетнего я чту.
Помедлим у реки, полощущей Цветные бусы фонарей. Я доведу тебя до площади, Видавшей отроков-царей…
Мальчишескую боль высвистывай, И сердце зажимай в горсти… Мой хладнокровный, мой неистовый Вольноотпущенник – прости!
18 февраля 1916
"Откуда такая нежность?"
Откуда такая нежность? Не первые – эти кудри Разглаживаю, и губы Знавала темней твоих.
Всходили и гасли звезды, – Откуда такая нежность? — Всходили и гасли очи У самых моих очей.
Еще не такие гимны Я слушала ночью темной, Венчаемая – о нежность! — На самой груди певца.
Откуда такая нежность, И что с нею делать, отрок Лукавый, певец захожий, С ресницами – нет длинней?
