Марина Городилова
Вальс из тюремных снежинок
“Реальность – это то, во что мы все вместе верим. Когда вера исчезает, исчезает и реальность.”
Зимняя Ночь в тюрьме
Это произошло в городе П., в колонии, где было назначено отбывать наказание “первоходам”. Первоходы – это те люди, кто совершает преступление в первый раз, и колония, предназначенная для них, обычно представляла собой нечто вроде исправительного учреждения с элементами перевоспитания. Теоретически, здесь должны были создаваться условия для исправления. На практике же, как и везде, это часто сводилось к жёсткому режиму, тяжелому труду и попыткам сломить волю. Эта колония ничем не отличалась от сотен других, разбросанных по стране. Серые, унылые бараки, колючая проволока, сторожевые вышки – стандартный набор атрибутов места лишения свободы. Но в эту зиму, в этом городе, всё пошло не так.
Длинной, зимней ночью над тюрьмой нависла туча, она была ровно над тюрьмой и больше нигде. Туча была чисто белая, без единого проблеска, по краям были красивые узоры, как на кружеве. Они немного переливались голубым цветом.
Начали падать большие снежинки, они были настолько красивыми, что удивляли всех. Каждая снежинка была размером с ладонь, с филигранным узором, который никто не мог повторить. Под лунным светом, пробивающимся сквозь густой покров, они искрились, будто маленькие бриллианты и осыпали землю несметными сокровищами. Это было зрелище, словно вырванное из сказки. И, казалось, сулило что-то большее, чем просто необычный снегопад. Что-то хорошее. Или что-то ужасное. Таких снежинок ещё никто не видел в городе и за пределами его. Снег всё падал и падал, всю ночь, весь день и далее не переставал, будто небеса решили искупить грехи этого места и засыпать его неземной красотой. Заключённые чистили дорожки целый день, с утра до ночи, отрывались только для принятия пищи и для сна. Лопаты скрежетали по обледеневшей земле, отбрасывали тонны сверкающего снега в сугробы, которые росли с каждой минутой. Работа эта была бессмысленной и изнурительной, словно наказание, помноженное на аномальные природные условия. Но в этой монотонности, в этом физическом труде, появлялось какое-то странное умиротворение. Наверное, это было лучше, чем сидеть в бараке и думать о том, что творится вокруг.
Они молчали и устало ковыряли лопатами снег, который, казалось, никогда не закончится. Холод пробирал до костей, но никто не жаловался – страх перед неизвестностью заставлял подчиняться. Подчиняться не только режиму, но и чему-то большему, чему-то непостижимому, что чувствовалось в этом бесконечном снегопаде. Страх этот сковывал сильнее любых цепей, заставлял беспрекословно выполнять бессмысленную работу, в надежде, что это поможет хоть как-то удержать хрупкое равновесие мира, который трещал по швам. Взгляд то и дело устремлялся вверх, к туче, но она висела неподвижно, словно каменный гость и равнодушно взирала на их жалкие попытки противостоять стихии.
За неделю, что шёл снег, туча не сдвинулась ни на сантиметр. Снег продолжал идти, он не знал усталости. Как будто кто-то решил заморозить время и заточить этот мир в ледяную ловушку.
Вместе со снегом, начались перемены. Не сразу, постепенно, но они ощущались все сильнее. Сначала исчезли привычные запахи, притупились звуки, будто сама реальность начала подстраиваться под эту застывшую, снежную картину. А потом начались изменения в людях.
Сменились все работники администрации от полковника до мелких подчиненных. Будто кто-то стер их из истории и заменил безликими марионетками, словно вырезанными из льда. Новые лица не выражали никаких эмоций, их движения были механическими, а голоса лишены интонаций. Они выполняли свои обязанности, но в их действиях не было ни сочувствия, ни жестокости – лишь пустая формальность. Это пугало больше, чем крики и угрозы прежних надзирателей. Это означало, что что-то фундаментальное изменилось, и никто не понимал, что именно.
Сменились даже медработники, учителя, кладовщики. Все! Лица новых сотрудников были незнакомыми, их взгляд был пустым, а движения – механическими. Они не задавали вопросов, не проявляли интереса к заключённым, словно те были не более чем серыми тенями в этом заснеженном аду.
Медики молча выдавали лекарства, учителя читали лекции, не обращая внимания на пустые взгляды слушателей, кладовщики отпускали продукты, не замечая ни голода, ни нужды. Колония превратилась в бездушный механизм, где каждый винтик выполнял свою функцию и не понимал, зачем и для чего.
Старые порядки, казалось, ушли вместе со старыми лицами. Жестокость, коррупция, хоть какая-то предсказуемость – все исчезло, оставив место леденящей пустоте. В воздухе витала атмосфера тревоги и неопределенности. Тревоги, которая медленно, но верно проникала в души заключенных, заставляла забыть о прежних обидах и объединяться перед лицом неведомой угрозы. Неопределенности, которая стирала границы между добром и злом, надеждой и отчаянием, превращала жизнь в сюрреалистический кошмар, где ничто не имело прежнего значения. Каждый день, каждый час приносил новые странности, новые загадки, которые никто не мог разгадать. А снег продолжал падать.