Марина и Сергей Дяченко
Ведьмин род
* * *
Ровно в десять пожилой инквизитор явился на допрос: Руфус, бывший куратор округа Ридна, властолюбивый, заносчивый, высокомерный Руфус переступил порог своего кабинета, лишенный должности, в роли подследственного.
В двух огромных клетках порхали и пели экзотические птицы. Вдоль стен помещались пальмы в кадках. Инквизитор посмотрел сперва на птиц – кажется, с тревогой и сожалением. Потом перевел взгляд на того, кто занимал теперь кресло куратора.
– Садитесь, пожалуйста, – сказал Мартин Старж.
Простые слова поразили Руфуса, как пощечина, – в собственном кабинете он, выходит, не мог больше сесть без позволения.
– Да погибнет скверна, – буднично продолжал Мартин. – Я обвинил вас в служебном подлоге на основе показаний некой ведьмы. Но записи допроса я не вел. Повторить свои слова ведьма не сможет. Таким образом, у меня нет против вас ни улик, ни свидетелей – только то, что знаем мы оба. Теперь вопрос: от чего умер ваш заместитель, инквизитор Иржи Бор? От сердечного приступа?
Сделалось тихо. Руфус тяжело дышал; до него медленно доходило, в какую ловушку загнал его Мартин. Панический рапорт об отставке уже подан, служебное расследование запущено, отступать поздно… или не поздно?! На лице у бывшего куратора застыло мучительное сомнение: он должен был сделать выбор из двух одинаково плохих вариантов.
Пауза затягивалась. Руфус молчал, будто ему заклеили рот. Мартин не торопил его; новая попытка солгать оказалась бы для бывшего куратора непереносимым унижением, тем более что унижаться пришлось бы перед человеком, которого Руфус презирал и ненавидел. Но признание грозило неопределенными последствиями в будущем – Руфус должен был передать свою судьбу в руки Мартина, причем по своей воле, раз доказательств нет.
– Вам нужно время, чтобы принять решение? – мягко осведомился Мартин. Руфус посмотрел на него с ненавистью и мукой. Хотел что-то сказать, но снова промолчал. Прошло еще несколько минут.
– Мой заместитель Иржи Бор, – начал наконец Руфус не своим, напористым, а очень слабым и бесцветным голосом, – был убит ведьмой…
Мартин вытащил из кармана диктофон, включил и положил на стол. Руфус говорил, выжимая из себя слова с трудом и омерзением; с каждым словом в его голосе все больше звучала растерянность, будто он сам не понимал, как мог по доброй воле совершить то, что совершил:
– …он был обнаружен нами, мной и подчиненным, на столе в кухне арендованной квартиры, его грудь рассечена, сердце изъято и частично помещено… в ротовую полость. С момента смерти прошло не менее трех суток. Задержать ведьму по горячим следам не представлялось возможным. Я счел… оправданным не предавать этот случай огласке… чтобы не способствовать паническим настроениям. Учитывая, что ведьма давно покинула провинцию… по моим расчетам… И огласка не имела бы положительного эффекта… Я не стал докладывать в Вижну о происшествии. По официальной версии, Иржи Бор умер от сердечного приступа.
Он замолчал. Мартин выждал паузу:
– Что-то еще хотите добавить?
– Все, – мертвым голосом сказал Руфус.
Мартин выключил диктофон:
– Не под запись. Можете объяснить – зачем?! Такой опытный человек, как вы…
– Ты не поймешь, – Руфус разглядывал столешницу.
– Что мне помешает?
Руфус поднял взгляд, будто камень, и посмотрел на Мартина через стол – с тоской:
– Один рождается с серебряной ложкой во рту… по факту рождения получает все… Статус, деньги, свободу, возможности… преференции… Пост куратора округа Одница в двадцать семь лет… А другой тяжело работает с детства, пробивается сквозь жизнь, как сквозь застывший бетон… с чугунными гирями на ногах… голодает в юности, чтобы покупать книги… изнашивается, стареет, зубами выгрызает успех… Получает какое-то признание… Но судьба издевается, подсовывая безнадежное дело… и единственная попытка обмануть судьбу… заканчивается вот так.
– Вы не судьбу пытались обмануть, – сказал Мартин. – Вы пытались обмануть Инквизицию.
– Радуйся, – пробормотал Руфус, отводя взгляд. – Смотри, торжествуй: человек рвал жилы всю жизнь, чтобы оказаться накануне пенсии выброшенным. За бортом. На дне. Работать курьером, если возьмут… пиццу разносить…
– Зачем же так мрачно? – Мартин приподнял уголки губ. – В тюрьме кормят бесплатно. А когда выйдете, как раз и пенсия подоспеет.
Руфус вскинул на него ошеломленные глаза:
– И где же здесь уголовный состав?!
– Соучастие, – Мартин невинно улыбнулся. – После Иржи Бора она убила еще двух инквизиторов в Однице. А вы соучастник, вы скрыли ее преступление. Можете доказать, что бескорыстно?
– Какой же ты ублюдок, – с болью прошептал Руфус.
За несколько секунд он вылинял, как тряпка, брошенная в чан с отбеливателем. Глаза сделались совсем крохотными и подернулись дымкой.
– Я пошутил, – сказал Мартин после паузы. – Предъявлять вам соучастие – значит сводить личные счеты. Я не стану.
Руфус близоруко моргнул. Перевел дыхание:
– Издеваешься…
– Вижу, что неудачная шутка. – Мартин пожал плечами. – Извините.
– «Не стану», – пробормотал Руфус, кончиками пальцев вытирая уголки слезящихся глаз. – Можешь себе позволить. Быть каким угодно – добрым, великодушным… уважать себя… ценить себя… Никогда ни в чем себе не отказывал… никогда не выбирал, пообедать или починить ботинки…
– Вы правда хотите меня разжалобить? Серьезно?
Руфус скрежетнул зубами, рискуя сломать их.
– Я бы не исключал вас из состава Инквизиции, – сказал Мартин задумчиво. – Ваш опыт пригодился бы, но… человеку, способному на такой подлог, больше никогда и ни в чем нельзя доверять.
– Мне не нужно твое доверие, – процедил Руфус. – Там была ведьма… Чудовищная, судя по почерку. Она ушла, сбежала… Когда мы нашли Иржи, ее и след простыл… мы не могли ее взять, мы никак не могли ее выследить… Могли только признать свою беспомощность и подставиться под порку, ты бы порадовался… Ну, веселись теперь…
– Вам повезло, – серьезно сказал Мартин. – Если бы вы попытались ее взять – список погибших стал бы длиннее.
Мутный взгляд Руфуса немного прояснился – этот человек все-таки был профессионалом:
– Как ты выкрутился? Почему она тебя не убила?!
– Повезло, – после паузы сказал Мартин. – Флаг-ведьма, колодец под сотню. Реликт. Очень старая, без малого двести лет.
Он мельком бросил взгляд на свою пострадавшую руку – два пластыря, на ладони и на тыльной стороне, и слегка непослушные пальцы.
– Всё тебе, – прошептал Руфус. – Талант – тоже тебе. Удача – валом, горой… Если бы у меня был выбор – я пошел бы в Инквизицию?! Да никогда. А ты пошел… Хотя мог быть кем угодно. И везде получал бы лучшее. Непотопляемый. Неуязвимый.
– Я думаю, на этом мы можем закончить, – сказал Мартин. – По результату расследования вы исключены из состава Инквизиции. В других мерах не вижу надобности. Ваши показания передам в Вижну вместе со своим решением. Птиц, пожалуйста, заберите, я подозреваю, что они вам дороги.
Птицы в клетках, равнодушные к их разговору, беседовали о своем – обмениваясь трелями.
– Люди говорят, ты привез с собой ведьму, – тяжело проговорил Руфус. – И она… инициирована.
– Совершенно верно, – Мартин вежливо улыбнулся. – Это моя жена.
Тусклые глаза Руфуса прояснились и вспыхнули, лицо на секунду сделалось радостным и хищным.
– Наконец-то ты ошибся по-крупному, – прошептал Руфус. – Зарвался, слишком привык к своему везению… Но любое везение когда-нибудь заканчивается. Посмотрим, как закончишь ты.
– Я только начал, – сказал Мартин.
Часть первая
Шел снег, накрывая грязь, лед, опавшую хвою и прошлогоднюю траву. Селение Тышка, спрятанное в горах, выглядело умиротворенным и даже буколическим. Спускались сумерки; на центральную улицу, кое-как очищенную от наледи, выехал черный инквизиторский автомобиль, каких здесь не видели уже давным-давно.
Улицы были пустынны. Дети, прилипнув к окнам, провожали черную машину глазами. Редкие прохожие вытягивали шеи, пытаясь что-то различить за непроницаемыми тонированными стеклами. Инквизиторский автомобиль казался хищным зверем, зловещим, жестоким, наделенным собственной волей. Зеваки переглядывались:
– Ну, всё…
– Что – всё?!
– Конец той ведьме, что в лесу.
– Да что они могут? Нынешние-то инквизиторы… Только выглядят страшно…
Машина остановилась перед местным полицейским участком – деревянным одноэтажным зданием. Некоторое время ничего не происходило. Потом из автомобиля поднялся мужчина в черном пальто, похожем на инквизиторскую хламиду. С непокрытой головой, с канцелярской папкой в руках, издали он мог бы показаться чиновником или банковским служащим, если бы не выражение лица; в лице прибывшего имелось нечто, заставившее зевак перейти на шепот:
– Инквизитор… из этих… маркированных… точно.
Следом из черной машины выбралась женщина, и наблюдатели на секунду потеряли дар речи: в сиреневой куртке и кораллово-красной вязаной шапке она казалась экзотической птицей на снегу, тем более яркой рядом с черным пальто своего спутника. Многим зевакам в этот момент ее лицо показалось смутно знакомым.
* * *
Они должны были явиться в селение Тышка с оперативным отрядом полиции. Хотя бы с одним полицейским экипажем. Но вышло иначе; накануне, встретившись с комиссаром Ридны, Мартин вернулся, исполненный мрачного сарказма:
– Уже очень давно никто не смотрел на меня, как на дрессированную мартышку.
– Думаю, на тебя никто никогда не смотрел, как на дрессированную мартышку, – примирительно сказала Эгле.
– Все случается впервые, – Мартин ухмыльнулся. – Интересный новый опыт.
К тому времени из бывшего кабинета Руфуса вынесли клетки вместе с птицами, остались только пальмы в кадках – пыльные, приземистые, карикатурное напоминание о набережной Одницы, где пальмы упираются в голубое небо и катятся белые волны на длинные- длинные пляжи. Эгле коротко вздохнула.
– Как же хорошо было в Однице, – сказал Мартин, будто отвечая на ее мысли, но имея в виду отнюдь не пальмы. – Комиссар Ларри со мной носился, как с любимым младшим братом. Если мне что-то требовалось вне моих полномочий, полиция всегда была наготове; а этот солдафон считает меня креатурой отца, сопляком, марионеткой и причиной отставки Руфуса.
– Он так прямо и сказал?! – Эгле взвилась, готовая перекусить обидчику горло.
– Нет, он не до такой степени обалдел. – Мартин улыбнулся, растроганный ее праведной яростью. – Но поддержки от комиссара не будет, а будет саботаж. Мне придется самому работать с полицейскими на местах, с экспертами в районном центре, с констеблем в этой самой Тышке…
– Ты же не собираешься ехать туда один?
– Полицейский эскорт мне не дадут, – сказал он задумчиво. – А своих людей я не имею права привлекать, потому что это не инквизиторская операция. Да и нет свободных оперативников, я же сам их погнал в патрули – всех, способных отличить ведьму от фонарного столба… В Однице я бы договорился, но здесь ни одной рожи толком не знаю, все меня авансом ненавидят, и работать придется кнутом, а никак не пряником…
Он ухмыльнулся, и Эгле подумала, что куратор Мартин из Одницы остался далеко, на залитом солнцем берегу, а в бывшем кабинете Руфуса сидит теперь Мартин из Ридны – сумрачный, жесткий, под стать этим горам и всей этой провинции.
…Неделю назад он сообщил ей о своем новом назначении – перед тем, как окончательно принять его. Эгле не стала ни обсуждать его решение, ни сомневаться вслух, но Мартин, конечно, правильно истолковал ее молчание:
– После отставки Руфуса и пожаров… там просто развал, в этой Ридне. Там очень паршивая ситуация.
И еще темнота и холод, подумала Эгле. Ужасная погода и чужие люди, которые заранее готовятся сожрать тебя живьем. И ведьмы, много действующих ведьм. И «Новая Инквизиция». Поэтому ты туда едешь.
– Замечательная провинция. – Он улыбнулся, будто приглашая ее в океанский круиз. – Никто, кроме меня, не справится.
– Кроме нас, – сказала Эгле, принимая его правила игры.
У них обоих были скрытые мотивы ехать в Ридну: Мартин мечтал оправдать доверие отца. Он, возможно, сам не понимал, насколько одобрение Клавдия для него важно, а если бы Эгле открыла ему глаза – удивился бы и, чего доброго, оскорбился. Но и у нее был мотив, который следовало скрывать от Мартина: в горах Ридны пряталось нечто, что давало ведьмам надежду. Древняя легенда о «чистой» инициации.
– Кроме нас, – повторила она в ответ на его вопросительный взгляд. – Смело включай меня в свои планы, Март. В мир через меня пришло что-то новое – давай же устроим небольшой тарарам и поменяем человечество к лучшему.
– Да, – сказал он, обрадовавшись перемене ее настроения. – Небольшой тарарам делу только на пользу!
И вот теперь они сидели в бывшем кабинете Руфуса, за окном выл ледяной ветер, и все опасения подтверждались, а надежды – пока что нет.
– Тышка – очень плохое место, – сказала Эгле осторожно.
– Я тоже умею быть плохим. – Мартин оскалился, чтобы у нее не осталось сомнений.
– Я поеду с тобой, – сказала она тверже. – Я… должна тебе кое-что показать.
Он открыл рот, чтобы ответить, но запнулся и на секунду задумался.
– Эгле, – сказал, поколебавшись, с огромным сомнением. – Мы очень лихо взялись тут за дело… Но теперь я думаю, что лучше бы нам притормозить. Ты действующая ведьма. Твой юридический статус непонятен. Тобой уже интересуется множество людей. Здесь, во Дворце Инквизиции, у меня есть власть, чтобы поступать по-своему, но…
– Я приехала в проклятую родную провинцию не за тем, чтобы отсиживаться в норке, – сухо отозвалась Эгле. – Иначе что я здесь делаю?!
Кажется, он воспринял ее слова как угрозу. И, похоже, угроза подействовала.
* * *
В глубине души Мартин был, конечно, очень ей благодарен, потому что эта дорога в одиночку далась бы ему куда труднее. Дело не в горном серпантине, местами покрытом грязной наледью, и не в снеге пополам с дождем, и не в мутной туманной пленке, облепившей стекла и зеркала, – нет, Мартин прекрасно чувствовал себя за рулем в любую погоду. Дело было в селении Тышка и событиях, с ним связанных. Мартин направлялся в поселок, вызывавший у него омерзение и страх, поэтому было так важно, что Эгле сидела рядом, комментировала пейзажи по сторонам дороги и весело болтала, будто они ехали на лыжный курорт. Мартин улыбался ее шуткам, согревался о каждое ее слово и невольно думал о приятном: как они наконец-то будут жить вместе, не расставаясь даже по будням. Как они поедут все-таки в круиз. Как они быстро и легко закончат дела в селении Тышка и вернутся в город Ридна, центр провинции, сегодня к полуночи.
Они позавтракали в маленьком кафе на бензозаправке. Удивительно, но в Ридне даже в самых неприглядных и странных местах хорошо кормили.
Развеселившись чему-то, Эгле случайно уронила чашку со стола, расколотила вдребезги и тут же подняла, не задумываясь, совершенно целую. К счастью, официантку удалось убедить, что звон разбитой посуды ей померещился. Эгле лукаво улыбалась, свесив на лоб сиреневые пряди, и, кажется, собиралась разбить что-то еще, но Мартин ее предостерег:
– Парад аттракционов? Ты уверена?
Эгле захрустела теплым яблочным рулетом с корицей:
– Ты прав, не надо привлекать внимания… Знаешь, иногда все нормально, а иногда, вот как сейчас, я себя спрашиваю: да кто я такая-то, а? Кто я, Март?
– Звезда киноиндустрии, гуру исторического костюма.
– Ага, без работы и без новых проектов… А может, мне спродюсировать наконец-то нормальное кино о ведьмах? Сыграть главную роль? Все трюки устраивать самой, так не поверят же, решат, что спецэффекты. Кино – территория обмана…
Она засмеялась, откинув волосы и открыв лицо, и Мартину показалось, что она светится – легкая, ясная, свободная, несмотря на то, что творится в мире, и несмотря на то, что ждет их в конце путешествия.
* * *
Вскоре после того как они выехали с заправки, на дороге случился отвратительный инцидент. Сразу за поворотом прямо под колеса бросилась косуля. Мартин успел уклониться от удара, но косуля, доковыляв до обочины, все равно упала: ее бок блестел от крови.
– Ублюдки! – рявкнула Эгле, выскакивая из машины. – Браконьеры!
Косуля была подранена несколько часов назад. Охотникам она не далась, но и выжить ей было, похоже, не суждено.
– Сволочи, – бормотала Эгле, – косорукие снайперы… Ничего, я сейчас все сделаю…
Склонившись, она протянула руки над влажным блестящим боком, и Мартин на секунду поверил, что косуля оживет, подпрыгнет и убежит. Прошло несколько длинных минут, косуля не двигалась, зато руки Эгле подрагивали все заметнее. Наконец, она обернулась через плечо, бледная, сосредоточенная, требовательно взглянула на Мартина:
– Скажи мне, как тогда говорил: «Почини!»
– Почини, – попросил Мартин.
Эгле снова склонилась над косулей, протянула руки, но маленький зверь был уже мертв.
– Почему?! – поднимаясь, Эгле посмотрела на Мартина, кажется, с упреком. – Почему у меня ничего не вышло, а?!
– Ты не всемогущая, – сказал он тихо.
С этого момента Эгле если и шутила в дороге, то через силу, чтобы показать Мартину, будто ничего не случилось.
Световой день в это время года очень, очень короток. Чем ниже склонялось укрытое дымкой солнце, тем реже Эгле принуждала себя нарушать молчание. Она глядела по сторонам, будто что-то пытаясь отыскать, напряженно ожидая каждого поворота; обочины были засыпаны старым и новым снегом вперемешку с сухими листьями и бурой хвоей.
– Скоро? – спросил Мартин.
– Да.
Мартин увидел сосну в стороне от леса, опасно близко к дороге, и затормозил так резко, что машину повело.
Здесь до сих пор воняло бензином. На обочине, у ограждения над обрывом, валялся отбитый бампер. Осколки пластика и стекла, пустая канистра на боку, радужная лужа в дорожной выбоине у самого ограждения. Разбросанные вдоль дороги дрова.
– Как они орали, – сказала Эгле с косой улыбкой. – Как они дрыгали ногами… в воздухе… Конечно, убивать «глухую» ведьму легко и приятно, а когда приходит действующая, господа линчеватели прудят в штаны…
И она засмеялась, хотя весело ей ничуть не было. Она, конечно, чувствовала то же, что и Мартин: жуть этого места, ужас и отвращение.
– Поехали, – сказал Мартин.
– Погоди! – Эгле брела вдоль дороги, всматриваясь в горы листьев под тонким слоем снега. – Была одна вещь… Если я правильно запомнила…
Она протянула перед собой руку ладонью вниз. Листья завертелись, подхваченные порывом ветра, и разлетелись в стороны.
– Не делай так! – Мартин в два широких шага оказался рядом.
– Почему?
– Потому что это привлекает внимание.
– Но здесь же никого нет?
В куче грязи и листьев угадывался предмет: видеокамера. Объектив был расколот, аккумулятор наполовину вылез из гнезда. Камера свалилась, кажется, с неба, и это был ее последний полет.
Мартин, жестом остановив Эгле, натянул перчатки, поднял камеру, бегло осмотрел. Поддел карту записи. Вынул, осторожно держа за края.
– Если это то, что я думаю, – сказала Эгле и облизнула губы, – ты не должен бы это видеть.
– Я обязан.
– Тогда можно я не стану смотреть? – сказала она с неожиданной детской интонацией, и Мартину стало очень жалко ее.
Он упрятал видеокамеру – доказательство – в полиэтиленовый пакет. Избавился от перчаток, взял свой ноутбук и устроился в машине, на пассажирском сиденье, а Эгле прошла немного вперед по дороге и села на покрытый мхом огромный камень. Повернулась вполоборота к Мартину, уставилась на горы по ту сторону ущелья, замерла, как придорожная статуя: тонкий профиль. Сиреневые волосы, собранные на затылке. Одинокий луч солнца, пробившись сквозь облака, лег у ее ног, будто собачонка.
Мартин не без усилия оторвал от нее взгляд. Вставил карточку в разъем. Видеофайл открылся, не сопротивляясь. Мартин увидел на экране, как льется бензин на сложенные у чьих-то ног дрова и чьи-то руки прикалывают к женской куртке бумажный листок с надписью «Новая Инквизиция».
Качество записи было, как на грех, преотличное. Камера поднялась выше, Мартин увидел свою мать – Ивгу Старж, прикованную к древесному стволу. Штабеля дров, уже облитые бензином, поднимались выше ее колен.
– Ты зло, ты грязь, – бубнил молодой голос за кадром, приглушенный, вероятно, мотоциклетным шлемом.
Мартин сжал зубы. Мельком глянул поверх экрана; Эгле все так же сидела у дороги на камне, повернувшись спиной к огромной сосне на противоположной обочине – тому самому дереву, до сих пор источающему запах бензина.
– Твоя сестра ни в чем не виновата, – проговорила Ивга на экране, ее голос был искажен динамиком и звучал очень глухо.
– Заклейте ей рот! – заорали несколько голосов за кадром, все мужские, и Мартин судорожно сжал кулаки.
– Зачем вы делаете это с собой? – продолжала Ивга. – Вы же люди, зачем вы себя калечите? Еще не поздно сейчас остановиться!
Человек с закрытым лицом поджег смоляной факел. Оператор отступил, чтобы взять средний план: люди в масках и шлемах передавали друг другу огонь, зажигали один факел от другого. Ивга мучительно задергалась, пытаясь освободиться, и Мартин остановил воспроизведение.
Пот заливал глаза. Невозможно на это смотреть, Эгле была права…
Он вытащил пластиковую бутылку с водой, напился, чуть не залил водой ноутбук. Эгле по-прежнему сидела на обочине, не шевелясь, глядя в пространство, глаза широко открыты. Неизвестно, что она видела в этот момент.
Мартин снова запустил воспроизведение. На экране факелы – крупным планом – коснулись дров, в ту же секунду штабель будто взорвался, поленья разлетелись, подхваченные вихрем, в полете роняя и стряхивая огонь, окутываясь дымом. Изображение завертелось, закувыркалось, камера воспарила высоко над дорогой. Можно было только догадываться, что творится внизу – дикий смерч, подхвативший мужчин с факелами, неразборчивые вопли, визг ужаса, мельком – Ивга у сосны, а за ее спиной темная женская фигура, лица не разглядеть…
Камера завертелась быстрее, ринулась вниз, хлоп, и экран потемнел. Все.
Мартин сидел несколько долгих минут, собираясь с силами. Потом вернулся к кадру, возникшему за несколько мгновений до финала: Ивга у сосны, за ее спиной силуэт женщины. Мартин несколько секунд смотрел на него, пытаясь выровнять дыхание.
Потом, преодолевая дрожь в руках, вынул чип, сложил в отдельный конверт. Выбрался из машины. Подошел к Эгле, все так же сидящей на камне, встал рядом на колени и обнял, прижавшись лицом к ее сиреневой куртке.
Она чуть вздрогнула. Положила ладони ему на виски:
– Как же я не хотела, чтобы ты на это смотрел…
Торопливо задышала, непроизвольно содрогнулась еще раз. Мартин выпустил ее и отступил:
– Тебе больно?
– Ты бьешься током, как шаровая молния. – Она встала, дотянулась, обняла его. – Но это моя молния, не выпущу, не надейся.
Его все еще трясло, и он никак не мог унять лихорадку. Эгле держала его, прижимая к себе, окутывая, обволакивая, преодолевая свою боль и его потрясение:
– Март, любимый, все хорошо закончилось, проехали. Успокойся, все.
– Спасибо, – сказал он шепотом. – Но какой же ценой!
Она дождалась, пока он перестанет дрожать, потом опустила руки и отстранилась. Критически оглядела его пальто, стряхнула пару налипших сосновых иголок, поправила шарф на шее Мартина:
– Тебе идет строгий деловой стиль. Впрочем, на тебя можно надеть мешок из-под брюквы, и он будет сидеть элегантно… Давай запустим в Ридне дом моделей?
– Я никакая не модель, – сказал он непослушными губами. – Я оригинал инквизитора в натуральную величину.
Она всмотрелась в его лицо, сказала другим голосом:
– Это вовсе не ужасная цена, Март. Хотя, знаешь, я бы заплатила любую. Бывают случаи, когда торговаться… не приходится.
* * *
«Веками быть ведьмой означало проклятие, изгнание, казнь без суда и вины. Нас убивали инквизиторы, написав для этого изуверские законы, нас убивали обыватели, не утруждая себя формальностями. Мы обманывали себя, когда верили, что идеалы добра и общее смягчение нравов сделают нашу жизнь лучше. Нет; пока существует инициация, как обряд превращения человека в чудовище, любая ведьма опасна, как бомба с часовым механизмом. Кто пустит бомбу на порог? Кто отважится любить бомбу?»
Ивга Старж посмотрела поверх монитора на свой дом, увитый виноградом; голые зимние лозы прижимались к стене, переплетаясь поверх живописно-неровного камня. Был теплый день в конце зимы, спокойный и размеренный, и у Ивги немного звенело в ушах – так бывает, когда вой и грохот катастрофы вдруг стихают и наступает тишина и выясняется, что самого страшного не случилось. Больше того там, где зияла пропасть, открылся портал в новый мир. Это больше не легенды, не перепевы старых мифов, это почти готовое лекарство, почти доказанное спасение для человечества – и для всех, кому довелось родиться ведьмами. Надо всего лишь не торопиться, осмыслить все, что случилось, разложить по полочкам и преподнести этим скептикам так, чтобы даже они не могли уже отрицать…
Ивга улыбнулась, глядя в небо, по виду совершенно весеннее. Написала, оставив большой пробел между фрагментами текста: «…Да, простых решений не бывает. Да, «чистая» инициация – не готовый рецепт. Наивно думать, что ведьме достаточно пройти обряд, придерживаясь определенных механических правил, чтобы стать целительницей, свободной от скверны. Пусть не решение, пусть только шанс – но впервые в истории мы…»
Она оставила текст незаконченным. Задумалась. Некстати вспомнилась надпись на разрушенном камне, в глухом лесу, в горах Ридны: «Мир полон зла. Скверна вездесуща».
Побарабанила пальцем по краю стола. Поставила отметку: здесь должен быть большой фрагмент текста, еще не осмысленного, не структурированного. А потом, в завершение, она напишет вот что: «Мы – свидетели величайшего перелома в истории. Обряд инициации перестанет быть приговором. Тысячелетний конфликт человечества и ведьм будет разрешен, и не останется места насилию и страху…»
Она критически перечитала последнее предложение и подумала, что некоторый пафос неизбежен, – и отлично будет звучать с кафедры, перед публикой. Эмоциональный контакт со слушателями, драматическая пауза, потом аплодисменты… Ивга улыбнулась сама себе: немножко тщеславия в этот почти весенний вечер. Работы еще полно, но каков же, каков будет результат!
Все еще рассеянно улыбаясь, она подышала на озябшие руки и, подхватив компьютер, направилась в дом.
* * *
Прежде Эгле не замечала, до чего красивы здешние горы. Сейчас, когда развеялся дым от горящих лесов, когда тяжесть с ее души чуть отступила, Эгле все больше казалось, что она попала внутрь книжной иллюстрации, видового альбома: новая открытка за каждым поворотом. Склоны и кроны, игра света и тени, огромные валуны, будто порождения сурового, но не чуждого романтике скульптора. Край незамерзшего озера, прикрытый низко склоненными ветками, и на черной воде – два белых лебедя.
– Март! – Эгле не удержалась. – Смотри!
Он притормозил так близко к краю пропасти, что снаружи зашелестел, осыпаясь, гравий.
– Почему они не улетели на зиму? – В его голосе было больше тревоги, чем восхищения. – Что они едят?!
– Им виднее, – Эгле засмеялась. – Истощенными не выглядят, несчастными – тоже.
Лебеди, как по команде, расправили крылья, позируя. Мартин осторожно тронул машину:
– Когда мне было четырнадцать лет, я увидел в парке девчонку, которая кормила лебедей белым хлебом. Отщипывая кусочки от такой, знаешь, длинной витой булки, нежной внутри, хрустящей снаружи. Она была с виду моя ровесница, на год старше, как потом выяснилось. И я, бескомпромиссный защитник природы, стал на нее орать…
– Ты?!
– Ну, внешне это выглядело пристойно, я даже голоса не повышал… почти. Но я сообщил, что она убивает птиц, что лебеди в лучшем случае ожиреют, не улетят на зиму и вмерзнут в лед, и она придет полюбоваться на прекрасные белые трупы. А в худшем с ними сделается несварение, разбухший хлеб забьет внутренности, птицы сдохнут в корчах прямо сейчас, и она, опять-таки, сможет полюбоваться на прекрасные белые…
– Это что, правда?! – спросила шокированная Эгле. – Насчет хлеба и лебедей?
– В целом да, но я, конечно, сильно преувеличил.
– На месте девочки я бы там и утопилась, в пруду.
– Она была к этому близка, – Мартин вздохнул. – Могла бы просто плюнуть и уйти, или обругать меня, или огрызнуться. Но она даже не пыталась себя защитить. Зарыдала, как в последний раз в жизни, так отчаянно… И я понял, что, наверное, сделал что-то не то и надо исправлять содеянное.
Дорога отвернула от ущелья и протянулась в ложбине между двух гор. Подмерзшее полотно блестело наледью. В багажнике ехала провонявшая бензином камера в полиэтиленовом пакете, в деловой папке хранился чип с видеозаписью прерванной казни. Эгле была благодарна Мартину, который держал удар, как бронированный солдат на поле боя, и не говорил сейчас ни об Ивге, ни о «Новой Инквизиции» в селении Тышка.
– …Два часа после этого я просил прощения и утешал, как мог. Я пригласил ее в кафе…
– Только не говори, что у вас была любовь, – быстро сказала Эгле.
– В четырнадцать лет? – Он улыбнулся. – Нет… Но ты никогда не спрашивала о моих бывших, я думал, ты патологически неревнива…
– Я?! – Эгле растерялась. – Это ты пошутил сейчас?
– Хотя в чем-то ты права, – он задумался, вспоминая. – Я на нее запал. Она была балерина, студентка хореографического училища. В тот день впервые за год купила булку, чтобы съесть единственную крошку, больше ведь нельзя. Остальное решила отдать лебедям. Знаешь, балерина в пятнадцать лет – это нечто… не вполне земное. А она, кроме прочего, еще была…
– Ведьма, – пробормотала Эгле.
– Да, среди балетных – ведьм полно, даже больше, чем среди киношников. Я тогда был щенок, естественно, чуять ее не мог, спросить напрямую не решался… Я ей просто сказал, что моя мама ведьма, и посмотрел на реакцию. Ох, как она ожила… стала легкой, как голодный лебедь. Ее звали Дафна, и у нее было отличное чувство юмора… Мы подъезжаем?
– Нет. – Эгле огляделась. – Это не здесь, там трасса поворачивает подковой… И что у вас было дальше с этой девочкой?
– Я познакомил Дафну с мамой, обе остались очень довольны, потом мы вместе ходили к маме на лекции, по студенческим билетам. Это… не то чтобы любовь, но у меня было чувство, что я делаю нечто очень, очень правильное. Что я изменяю мир для этой девчонки, у меня-то по рождению есть все… и я должен делиться с теми, кому меньше повезло. Дафна светилась, летала, пригласила меня на спектакль, где была занята со своим училищем. Но, что совершенно закономерно, через пару дней она узнала, кто мой отец… и сбежала.
Он говорил легко, без тени обиды или огорчения, но Эгле догадалась, что тогда, в четырнадцать лет, он вовсе не был так бесстрастен.
– Испугалась, – сказала Эгле. – Что… она не состояла на учете?
– Состояла. – Мартин аккуратно вписался в крутой поворот. – И как раз мой отец ее ставил на учет за год до нашей встречи, причем со скандалом, с побегами, со спецприемником… Проблема Дафны оказалась не в том, что она ведьма, а в том, что у нее был отчим-мерзавец. Все это я узнал много лет спустя, разумеется.
