Марина Серова
Клан бешеных
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015
* * *
Я – поэт, зовусь я Гришка.
От меня вам эта книжка!
Глава 1
– А это кто? Устинова? Так, так… Что-то новенькое… У тебя такой нет? Тогда, пожалуй, я это возьму… А это у нас кто? Донцова? Ага, это я тоже не читала. Донцову я тоже люблю. Значит, берем… А вон ту желтую книжечку подай, пожалуйста… Ну-ка, кто это? А, Буйковский! Нет, ну, ты смотри, какой он взял эпиграф: «Я – поэт, зовусь я Гришка. От меня вам эта книжка!» Оригинально, правда, Полин?
Мы с подругой Алиной уже целый час торчали в магазине «Книжная лавка». Я давно выбрала себе роман и теперь терпеливо ждала, пока Нечаева сгребет с полок все новинки, пользуясь тем, что цены в этом магазине очень заманчивые.
– Буйковский – это кто? – спросила я автоматически, листая очередную новинку.
Подруга вытаращила на меня свои большие голубые глаза и удивленно захлопала густо накрашенными ресницами:
– Полин, ты что, из глухой тайги приехала?! Гриша Буйковский – местное юное дарование, поэт! Он, правда, в основном для рэперов пишет, но есть что почитать и нормальным людям. Вот я однажды была на его авторском вечере. Это было что-то!..
Алина Нечаева занимала «должность» моей лучшей подруги еще с детского сада. Она была суперобщительна и сверхактивна. Ее энергии с лихвой хватило бы на добрую половину девушек нашего Горовска. Она постоянно записывалась во всевозможные организации и движения, протестующие против разнообразных несправедливостей нашей суровой реальности, а также была в курсе всех культпросветмероприятий нашей городской тусовки. Природа наделила мою подругу очень красивыми чертами лица – огромными выразительными глазищами, аккуратненьким, чуть вздернутым носиком, пухлыми губками. Она была воплощением того женского типажа, который нравится всем мужчинам без исключения.
– Слушай, Алина, давай ты мне про своего Буйновского потом расскажешь. Мы тут, как в музее, уже целый час ходим, и, если тебя не остановить, ты половину ассортимента скупишь.
– Не Буйновского, а Буйковского, – поправила меня подруга. – Эх, я бы еще кое-что из фантастики посмотрела…
– Ты у меня сама – ходячая фантастика. Пойдем, а то все деньги здесь оставишь, – предупредила я.
– При таких-то ценах?! Да брось ты! Я потому и ныряю сюда постоянно, что здесь все очень даже дешево, и при этом ассортимент большой. Хотя, ладно, я и так на полгода себя чтением обеспечила. Пошли к кассе. Где тут у меня кошелек?..
Когда мы с Нечаевой вышли из магазина – я со своим романом, она – с целым пакетом книг, мы сели в мой «Мини-Купер», терпеливо ожидавший нас на ближайшей стоянке.
– Слушай, поедем куда-нибудь перекусим, – предложила Алина, – а то у меня прямо в животе урчит.
Я кивнула и вставила ключ в замок зажигания:
– Идея принимается. Здесь, буквально в двух кварталах, есть очень приличная кофейня «Запад-Восток»…
Вскоре мы с Нечаевой сидели в уютном зале. Здесь был стильный современный интерьер, играла музыка в стиле легкий хаус и блюз. Мы заказали тирамису, сок и эспрессо и теперь наслаждались их божественным вкусом и трещали обо всем, что только приходило в голову.
– Так ты что, правда ничего не слышала о Буйковском? – спросила Алина, вспомнив наш недавний разговор в «Книжной лавке».
– Наверное, ты будешь удивлена, – ответила я, – но, честное слово, ничего не слышала даже краем уха. А ты откуда о нем знаешь?
Нечаева пожала плечиком:
– Да так… Познакомили нас на одной тусовке на вечере художников и скульпторов. Кстати, познакомили Витьки́.
– Какие Витьки́? – удивилась я.
– Полин, да ты что?! – возмутилась подруга. – Из тундры сюда приехала?! Витьки́ – это Витя Шило и Витя Мыло. Их так все зовут. Ну, Шилова ты знаешь, я вас давно познакомила, а его друг Мыльников по кличке Мыло – художник и скульптор. Кстати, их общий друг – директор выставочного зала Микола Бобусь, уж о нем-то ты, надеюсь, слышала? (Я на всякий случай кивнула головой, боясь, как бы меня не посчитали прибывшей с какого-нибудь полуострова Таймыр. На самом деле ни про какого Бобуся я тоже слыхом не слыхивала.) Так вот, Буйковский сочинил про них троих такой памфлет:
Жили у Бобуся два веселых гуся:
Один Шило, другой Мыло, два веселых гуся!
Алина рассмеялась, а я удивилась про себя, при чем тут памфлет, но состорожничала и вслух ничего не сказала, только выразила свое отношение к «произведению» какого-то там Буйковского неопределенным восклицанием: «Мм!»
– Скажи, прикольно пишет? – продолжала докапываться до меня подруга.
– Скорее уж переписывает заново русский народный фольклор.
– Да у него и свои произведения есть, – вступилась Нечаева за нашего доморощенного поэта.
– Охотно верю, – кивнула я, чтобы прекратить наконец этот разговор про человека, которого я в глаза не видела и который был мне ну абсолютно безразличен.
– Ой, Полин, чуть не забыла!.. – Нечаева торопливо отхлебнула глоток кофе. – Знаешь, я тут недавно познакомилась с одним молодым человеком… Все бы ничего, он, кажется, даже при деньгах, только, знаешь, он какой-то деспотичный. Любит указывать, что мне делать, как себя вести, как одеваться, как наносить косметику и наносить ли ее вообще… А еще любит сам решать, когда он придет ко мне и во сколько, а я в этот торжественный момент должна быть дома при параде и встречать его, как заморского гостя. Как ты думаешь, это нормально?
– Нет. Это очень ненормально, – отрезала я, удивляясь про себя, как резко сменила тему Алина.
Появление у подруги нового бойфренда не было для меня такой уж большой неожиданностью: Алина постоянно меняла кавалеров, практически каждый месяц. И почти все они ей не подходили, ну, разве кроме тех, которые сбегали от нее сами.
– Тогда, пожалуй, я его брошу, – задумчиво сказала Нечаева, глядя куда-то в угол и дожевывая последний кусок пирожного, – терпеть не могу над собой никакого контроля, а уж тем более – насилия.
– И правильно сделаешь, – поддержала я подругу. – От всяких придурков лучше держаться подальше.
– Думаешь?
Я кивнула.
– Тогда точно брошу! Вот прямо сейчас! – Алина решительно достала из сумки мобильник и набрала какой-то номер. – Петр, это я… Где нахожусь? В кафе… В хорошем кафе… Как с кем? С подругой, разумеется… А с чего это я буду тебе что-то доказывать?.. Нормально я с тобой разговариваю, понял?.. Знаешь, что, дорогой? Я не собираюсь тебе докладывать, где я, с кем и что делаю! Я тебе вообще не за этим звоню… А затем! Я звоню сказать тебе, что между нами все кончено… А вот так!.. Да, вот так!.. Ага, щазз, разбежалась!.. А это потому, дорогой, что не надо было мной командовать, указывать, что мне делать… Нет, ты командовал!.. Нет, ты указывал!.. Короче, все, Петюня, наш конструктивный диалог окончен. Забирай свои игрушки и не писай в мой горшок!.. «Что, что»!.. Говорю: забудь дорогу к моему дому, козел!.. Ты что, угрожаешь мне, урод?! Да у меня брат в ментуре… да у меня весь убойный отдел… и ОМОН… Да пошел ты!!!
Нечаева с чувством швырнула мобильник в свою безразмерную сумку. Я огляделась: люди за столиками вокруг нас с интересом посматривали в нашу сторону.
– Алина, ты что?! – зашипела я. – Все-таки здесь приличное заведение, нас же могут и попросить…
– Я сама могу кого хочешь попросить! – отрезала Алина, правда, уже не так грозно, как раньше.
Она отодвинула от себя пустую чашку и принялась потягивать сок через соломинку.
– Нет, ну ты молодец! – выразила я свое восхищение подруге. – В минуту разобралась с этим уродом.
– Будет он еще указывать, как мне жить! Да кто он такой?! И еще угрожает, представляешь?!..
– Гад, – выразила я свою женскую солидарность.
– Еще какой! Вот только пусть теперь попробует позвонить мне!..
Через несколько минут мы с Нечаевой вышли из кофейни.
– Куда бы еще навострить лыжи?
Проблема свободного времени у нас с Алиной действительно имелась: поскольку мы обе давно не работали, вопрос «чем бы еще заняться» возникал у нас частенько. Подруга, как я уже сказала, решала его, записываясь во всевозможные общественные организации и движения, стояла в пикетах, протестующих против вырубки леса где-нибудь под Нижним Тагилом, или посещала различные женские курсы типа «Как захомутать миллионера».
Я же, в свое время оставив почетную должность юрисконсульта кирпичного завода, занялась тем, что помогала обратившимся ко мне людям, попавшим в беду, которым официально ни полиция, ни прокуратура помочь не могли. Или не считали нужным. Удостоверившись в правдивости предоставленных ими сведений, я бралась наказать их обидчиков, сумевших уйти от заслуженного наказания. За такую деятельность я получила весьма лестное звание Мисс Робин Гуд.
В то время, когда никакого «дела» у меня не было, я целыми днями сидела с книжкой в кресле возле камина и предавалась блаженным мечтам, читая о «большой и чистой любви», неожиданно свалившейся на голову какой-нибудь героине. Мою подругу Алину такое пустое, по ее мнению, времяпровождение выводило из себя, и она жутко пилила меня за это и пыталась записать в ту общественную организацию, в которой на данный момент состояла сама, или поставить меня в пикет против безобразия, типа того, что «тигру в зоопарке не докладывают мяса». Я, как могла, аккуратно открещивалась от такой деятельности: мало того что надо было торчать на улицах города с лозунгами в руках и периодически скандировать то, что было на них написано, но еще и необходимо было платить членские взносы.
– Куда бы еще навострить лыжи?
Я посмотрела на Алину удивленно:
– Ты еще спрашиваешь, чем заняться? Ты же купила десяток книг, иди домой и читай их, наслаждайся!
– Книги я буду читать перед сном или в ванной, лежа в морской воде с ароматическими маслами. Вот тогда ими можно действительно насладиться. А световой день надо использовать более продуктивно… О! Полина, смотри!..
Я перевела взгляд туда, куда указывала Алинина рука, и увидела круглую тумбу, всю оклеенную афишами. На одной из них было написано крупными буквами:
ПРИГЛАШАЕМ НА ТВОРЧЕСКИЙ ВЕЧЕР МОЛОДОГО ГОРОВСКОГО ПОЭТА Г. БУЙКОВСКОГО, КОТОРЫЙ СОСТОИТСЯ В ДОМЕ ТВОРЧЕСТВА…
Далее шли число и время.
Алина посмотрела на часы:
– Сегодня. И время подходящее – двадцать ноль-ноль. Ну, что, пойдем? Местная тусовка будет в полном составе…
– А стоит ли?
Я не особо рвалась проводить вечер с местной тусовкой. Но Алина начала уверять меня, что будет «жутко интересно», что я «умру от восторга» и так далее. Умирать я считала для себя преждевременным, даже от восторга, но как еще можно было скоротать длинный летний вечерок? Да и цена вопроса была чисто символической.
Договорившись с Нечаевой встретиться без четверти восемь на крыльце Дома творчества, я направилась к своей машине. Билеты подруга обещала достать сама, и я решила пока съездить домой, приготовить Арише обед. Сегодня весь день с самого утра меня не было дома, и я боялась, что он может просто погибнуть от голода, а допустить этого я никак не могла.
Ариша – это мой дед, Аристарх Владиленович Казаков, папа моего папы. Четырнадцать лет назад мои родители погибли по вине пьяного прокурора, сумевшего тогда выйти сухим из воды, а мы с Аришей ничего не смогли сделать. Доказать вину убийцы не представлялось возможным. Но, спустя почти полтора десятилетия, я сумела так отомстить прокурору и его водителю, бывшему тогда с ним, что мало им не показалось. А я сама оказалась как бы ни при чем. С тех пор лавры Робина Гуда не дают мне покоя, а пьянящее чувство мести толкает на новые подвиги.
Арише почти семьдесят, но он полон сил и энергии. Страстный любитель казино, необычайный интриган и артистичная натура. Мы живем вдвоем в большом доме в коттеджном поселке.
Четырнадцать лет назад, когда мы остались вдвоем, дед взял заботу обо мне на себя, отдал в элитную школу с углубленным изучением иностранных языков. Потом я поступила в только что открывшийся в нашем городе вуз на самый престижный юридический факультет, после чего какое-то время доблестно трудилась на благо Родины на кирпичном заводе в должности юрисконсульта.
Отомстив прокурору, в скором времени я ушла с этой «престижной» должности, так как поняла, что работать под чьим-то «чутким руководством» с восьми до пяти – не для меня. Наверное, у меня обостренное чувство справедливости, пройти равнодушно мимо преступника, избежавшего наказания, я просто не могу. Если закон оказывается бессилен, это не значит, что нет других вариантов. С тех пор я занимаюсь тем, что, как Робин Гуд, воздаю негодяям по заслугам. Конечно, мне приходится рисковать и порой даже поступать не совсем законно, но мое юридическое образование дает мне представление, как самой не угодить за решетку. Как говорится, незнание законов не освобождает от ответственности, а вот их знание – как раз наоборот.
Конечно, я работаю не одна, во многом мне помогают мои друзья и близкие люди. Чего, например, стоит помощь Ариши. У деда такие связи! И не только в мире честных и законопослушных граждан.
А мой приятель журналист Антон Ярцев! Он работает в местной газете «Горовск сегодня». Надо сказать, что наши отношения с Антошей действительно приятельские, и не более. За рамки дружеско-деловых они не выходили и вряд ли когда-нибудь выйдут. Профессия частенько обязывала его присутствовать на всевозможных молодежных тусовках или фуршетах. Иногда по его просьбе я составляла ему компанию, и ни один из нас не расценивал это как выражение особой симпатии. Я иногда обращалась к Антону со своими просьбами, и он с удовольствием на них откликался.
Еще один бесценный помощник в моих делах – Сергей Дмитриевич Курбатов, полковник ФСБ, старый друг моих родителей. Когда они погибли, дядя Сережа отчасти заменил мне отца, и все проблемы, возникающие у нас с дедом, как волшебник, решал в секунды. Конечно, по мере возможностей я старалась обходиться своими силами и не тревожить очень занятого человека пустяками, но иногда бывали моменты, когда обойтись без помощи дяди Сережи я была просто не в состоянии.
Да, как видно, за деда я волновалась напрасно: его просто не оказалось дома. Скорее всего, он пропадает у кого-нибудь из своих многочисленных приятелей. Положив на стол пакет с купленными по дороге в супермаркете продуктами, я достала из него блинчики-полуфабрикаты и поместила их в микроволновку. Остальное отправилось в холодильник дожидаться своей очереди.
Когда блинчики были готовы и микроволновка сообщила мне об этом радостным «дзыньком», я достала их и положила на тарелку. Я уже села за стол, вооружившись ножом и вилкой, когда в дверях кухни неожиданно появился сияющий Ариша.
– Бонжур, Полетт! До чего аппетитно пахнет!
– Ты вовремя, дедуля. Мой руки, блинчики остывают.
Вскоре мы с Аришей сидели за столом вдвоем и уминали за обе щеки румяные блинчики с мясом. Я включила чайник, он ворчливо закипел, создав на нашей кухне атмосферу уюта.
– Что делаешь вечером? – поинтересовался дедуля.
– Иду повышать свой интеллектуальный и культурный уровень.
Дед посмотрел на меня с недоумением:
– В каком смысле – повышать? Ты записалась на какие-то курсы, Полетт?
– Нет, просто мы с Алиной идем сегодня на творческий вечер нашего горовского поэта Буйковского. Слышал о таком?
– Нет. Зато я слышал о таком поэте, как Маяковский.
– Маяковский – это что! Буйковский пишет для рэперов, это покруче будет, чем «Кто там шагает правой? Левой! Левой!..».
– А о чем пишет наш доморощенный поэт?
– Честно говоря, дедуля, не знаю. Вот сегодня с Алиной посетим его творческий вечер, тогда я тебе и расскажу…
– А, так я, кажется, что-то читал в газете про этого господина… Где-то тут у меня… Я только сегодня утром…
Дед поискал на кухне и нашел на подоконнике газету, которую положил передо мной.
– Вот, просветись!
Это была небольшая заметка о молодом начинающем поэте Г. Буйковском. Я быстро пробежала ее глазами. Краткая биография: когда родился, где учился, с каких лет начал писать стихи. Оказалось, что творить мальчик Гриша начал еще в пятом классе. Писал для школьной стенной газеты. Учителя его хвалили, вот он, похоже, и вошел во вкус…
В статье приводилось одно произведение местной знаменитости. Я прочла вслух:
Не метет, не кружится,
Тишина кругом.
Сплетена, как кружево,
Дума о былом.
– Как дела? – Не жалуюсь.
– Как живешь? – Как все…
Вплетена из жалости
Ленточка в косе.
Разговор не клеится,
Значит, помолчим.
– Торопись! – Успеется!
Главное – почин…
– Дедуль, ты понимаешь, о чем тут речь? – спросила я, отбросив газету в сторону.
– Полина, в поэзии главное – не понимать, о чем речь, главное – приобщиться к искусству, – глубокомысленно заметил Ариша.
– Да? – с сомнением спросила я. – Возможно, возможно… Тогда скажи честно: тебе нравится такое… произведение искусства?
– Полетт, ты же знаешь, я – человек консервативный, я люблю классиков:
Когда одни воспоминанья
О днях безумства и страстей
Наместо славного названья
Твой друг оставит меж людей…
Дедуля даже жестикулировать начал с вилкой в руке. Я на всякий случай отодвинула подальше от него тарелку.
– Значит, я так понимаю, Буйковские вирши тебя не очень растрогали, – сделала я вывод. – Впрочем, оно и понятно: я тоже не пришла от них в восторг.
Мы доели свой нехитрый обед, я заварила чай, и по комнате поплыл аромат далекого и загадочного острова Цейлон. После чаепития Ариша сказал мне: «Мерси, мадмуазель!», поднялся в свою комнату на второй этаж и засел в свое любимое ротанговое кресло с очередной газетой в руках. Я убиралась на кухне, невольно вспоминая только что прочитанное стихотворение.
…Вплетена из жалости
Ленточка в косе…
И как, интересно, сие высказывание понимать? Если тебе кого-то жалко – заплети в косу ленточку? А если ты мужчина и косы у тебя нет? Надо сначала отрастить и потом уже вплетать? Что за чушь?!
… – Торопись! – Успеется!
Главное – почин…
Хотелось бы знать: это вообще о чем? Кто с кем разговаривает? Куда и кому надо торопиться? Что успеется? И что за почин такой? Или я просто не доросла до высокой поэзии?
Я поняла одно: меня, кажется, коробит от такой, с позволения сказать, поэзии. Что-то и на вечер этого Буйковского идти вовсе не хочется. А может, ну его, этот творческий вечер! Посижу дома с книгой, в кресле у камина, почитаю о высоких отношениях благородных людей? Где там мой новый роман?..
Едва только я прочла первую главу, как раздался телефонный звонок.
– Поль, ты готова? – Это была моя неуемная подруга.
– К чему?
– Как к чему? Мы с тобой идем на творческий вечер, ты что, Казакова, забыла?
– Не забыла, – успокоила я Алину, – но у меня появилось сомнение: стоит ли туда идти. Ты уверена, что нам так уж надо на этот вечер?
– Она еще спрашивает! – возмутилась подруга. – Собирайся без разговоров! Через час встречаемся на крыльце Дома творчества…
Через час я подъехала к Дому творчества на своем «Мини-Купере». Здесь было совсем немного машин, не более полутора десятка. «Странно, – подумала я, – обычно, когда проходят творческие вечера каких-нибудь артистов, писателей или художников, здесь просто невозможно найти место для парковки. А сейчас я свободно встала между захудалым «Москвичом» и шикарным «Лексусом». Что ж, тем лучше, хоть проблем с парковкой нет».
Алина ждала меня на крыльце. Она была в новых джинсах и голубом топике, за который были заткнуты солнечные очки. Зачем они ей, ведь на улице почти вечер? Фиолетовые босоножки на головокружительной высоты каблуках не скрывали ее пальчиков, покрытых лиловым лаком.
– Пошли скорее, через пять минут начало… – Алина взяла меня за руку и потащила ко входу.
Наши места оказались в среднем ряду. Народа в зале было не очень много, в основном молодежь – подростки, юноши и девушки лет двадцати. Они все сидели почему-то на последних рядах, одетые крикливо и просто несуразно. В первых рядах я заметила десятка два людей более солидного возраста, такого, как мы с Нечаевой, – лет под тридцать. Может, и нам надо было сесть туда? Может, здесь вообще принято возрастное разделение: более или менее солидная публика – отдельно, «зелень» – отдельно? Как мухи и котлеты…
Начало задерживали.
– Где он, твой Буйковский? – нетерпеливо спрашивала я подругу.
– Сейчас… Подожди… – отмахивалась та от меня. – Ага, вон Мыльников, тот самый – Мыло – художник и скульптор. Вон директор выставочного зала Микола Бобусь, а рядом с ним – писательница Элеонора Зозуля… А вон, смотри – твой приятель, журналист Антон Ярцев. Так, и пресса здесь… Я же говорила, вся тусовка будет…
Но вот наконец на сцену какой-то подпрыгивающей походкой подстреленного воробья вышел молодой человек, почти юноша. Он был высок и худощав. Его взъерошенные рыжие волосы торчали во все стороны так, словно он на месяц избавил их от шампуня и расчески. На нем был джинсовый костюм – брюки и безрукавка, под которой виднелся огненного цвета джемпер. На шее недоросля красовался пестрый шейный платок, на ногах – кроссовки размера детских лыж.
В зале с первых рядов раздались хлопки, с последних – свист.
– Буёк! Давай сбацай нам чё-нибудь!
– Давай, Буёк, заводи шарманку!
– Эй, Гриня! Начинай, чего выпендриваешься? – закричали с задних рядов.
Такая странная встреча поэта зрителями меня несколько обескуражила. Я не привыкла к тому, что поклонники так фамильярно встречают своего кумира. Но сам талант, похоже, вовсе не обиделся на неформальное обращение к нему зрителей. Он несколько неуклюже поклонился первым рядам, которые в отличие от последних не свистели и ничего не выкрикивали. Когда «приветствие» зрителей стихло, Буйковский встал к микрофону, попытался пригладить свою растрепанную шевелюру рукой, отчего она растрепалась еще больше прежнего, и наконец сам поздоровался с нами.
– Дорогие зрители, ребята, дорогие мои друзья и коллеги! Сегодняшний вечер я посвящаю вам, всем тем, ради кого пишу и творю. Сегодня я прочту вам свои новые стихи, а затем мы вспомним старые, любимые вами… Итак, первое стихотворение посвящается женщинам.
В зале сразу стало тихо. Молодой человек в джинсе откашлялся, несколько театрально выставил вперед правую ногу, а левую руку вскинул вверх. Он закрыл глаза и начал декламировать:
Я люблю всех женщин – маленьких, высоких.
Я люблю всех женщин – умных, недалеких.
Я люблю всех женщин – зрячих, близоруких.
Я люблю всех женщин – неумех безруких.
Я люблю всех женщин – толстых, некрасивых.
Я люблю всех женщин – черных, рыжих, сивых.
Я люблю всех женщин, верность им храня…
Почему ж не любят женщины меня?..
Когда Гриша закончил читать, он снова неуклюже поклонился. В первых рядах захлопали, а с последних раздались свист и боевой клич: «У-у-у!» Я сидела в недоумении. Алина аплодировала, а у меня появилось желание засвистеть. Впрочем, Буйковский воспринимал свист весьма своеобразно: он был им доволен и даже помахал рукой тем, кто сидел за нашими спинами.
Потом он прочитал еще несколько стихотворений на тему беззаветной любви, верной дружбы и восхищения самыми разными вещами – от заплеванной урны в парке до разрывающего ночную тишину черного байка. И опять молодежь в последних рядах радостно свистела, выла и топала ногами от восторга, а жалкая кучка солидных зрителей в первых рядах сдержанно аплодировала.
Поэт просто светился от удовольствия. Наконец он объявил, что почитает свои старые стихи на заказ. Из зала сразу кто-то крикнул:
– Гриня! Давай «Старик и горе»!
Гриня понимающе покивал головой, мол, разделяю вашу тягу к таким вещам. Он выставил вперед теперь уже левую ногу, а правую руку вскинул вверх и начал читать. Стихотворение было про бедного дедушку, который жил один в своей квартире и попивал от горя и одиночества.
…А в углу за дверью – дряхлая клюка,
Жалкая подруга деда-старика.
На столе без скатерти водочка стоит
И своей прозрачностью старика мани́т.
От всего этого веяло какой-то безысходностью. Хотелось плакать. Я покосилась на Алину. Та слушала, буквально открыв рот.
…И пришли риелторы, как бандит с ножом,
И остался дедушка навсегда бомжом…
Такая печальная история вышибала слезу. Спившегося старичка было, конечно, жаль, «черные» риелторы, естественно, вызывали острое чувство ненависти. Грине долго аплодировали, улюлюкали и свистели. Он кланялся, потом кто-то выкрикнул с задних рядов:
– Буёк, давай нашу! «Морда кирпичом»!
– «Морда кирпичом»! Буёк, давай «морду»!..
Гриня тут же встал в какую-то странную позу Буратино, шагающего в школу с азбукой под мышкой, и, подпрыгивая, затараторил скороговоркой:
Я хожу ни в чем, морда – кирпичом…
На задних рядах скороговорку с готовностью подхватили. За нашими спинами доносилось:
Я хожу в джинсе, радостный, как все…
– Скажи, прикольный малый? – подмигнула мне Алина, кивнув на кривляющегося на сцене Буйковского.
– Уж куда прикольней! – съязвила я. Мне лично такие речевки не нравились.
– Тебя что, не вставляет? – удивилась подруга.
– Да знаешь, что-то не очень.
Алина хмыкнула и повернулась к сцене. А Гриня уже читал на заказ какую-то новую речевку:
Гуляю я по городу в лапти обутый,
Я как Лев Толстой, и это очень круто.
Я давно не бреюсь, уже день шестой,
Скоро я буду совсем как Лев Толстой.
– Хорошо, что Лев Толстой не дожил до такого, – шепнула я Алине. – А Буйковский что себе думает – надел лапти, отрастил бороду, и нате, пожалуйста, – великий русский писатель?!
Подруга прыснула.
К концу вечера я поняла одно: меня коробит от бездарных пошленьких стишков этого рыжего клоуна. Я вообще удивляюсь тому, что в местных изданиях хвалят его, с позволения сказать, «произведения». Писал бы себе для местных рэперов, а в искусство не совался. Со сцены между тем звучала очередная речевка-скороговорка:
Хорошо быть кошкой, а еще собакой:
Где хочешь, там и писай, где хочешь, там и какай.
Вырыл лапкой ямку – и садись, и какай!..
Хорошо быть кошкой, а еще собакой.
Задние ряды выли от восторга.
– Это что, ностальгия по детству, когда, гуляя во дворе со сверстниками, в туалет бегали за гаражи да за кустики, ленясь подняться домой на пятый этаж? – усмехнулась я.
Алина хихикнула.
– Если бы это написал восьмилетний мальчик, я бы, пожалуй, ему даже поаплодировала, но когда такое выдает двадцатилетний юноша-переросток, тут уж – извините… А вообще, может, пойдем? – спросила я подругу, кивнув на выход.
– Ты что?! Давай дослушаем. Прикольно же!
– Прикольно? Хорошо, Алина, но учти: я сижу здесь исключительно ради тебя!
«И героически терплю это издевательство над своим тонким эстетическим вкусом», – добавила я мысленно.
В этот момент Гриня выдал со сцены нечто совсем оригинальное:
Дали б кредит – купил бы динамит,
Взорвал бы кредитора – пускай горит!
А у юного дарования, оказывается, садистские наклонности! Но на этом он не остановился:
Были бы гроши – купил бы галоши,
Ходил бы по лужам, плевал на прохожих…
– Не приведи судьба оказаться на улице рядом с господином Буйковским, когда он на прогулке! – снова шепнула я подруге. – Заплюет, как пить дать! Верблюд горовский!
– Похоже, ты не воспринимаешь его как поэта, – сделала вывод Алина.
– Поэта?! – переспросила я и, почти не задумываясь, выдала экспромтом:
Имел бы я штиблеты – не лез бы я в поэты.
Какой же я поэт, когда извилин нет?
Нечаева покатилась от смеха, а я посмотрела на Гриню, мечущего со сцены в зал свои «перлы речевые». Еще один-два таких его «шедевра», и мне никакого героизма не хватит высидеть вечер до конца, даже потешаясь при этом над автором.
– Может, все же пойдем? – кивнула я на выход.
– Поль, ну, давай досидим до конца, я хочу послушать, – заканючила подруга.
Но на мое счастье, эта пытка вскоре кончилась. Буйковский поклонился зрителям, загадочно пообещав написать «еще много чего», а те, в свою очередь, обрадованно зааплодировали и, конечно же, засвистели.
– Видишь, как все радуются? – спросила меня Алина.
– Еще бы: вечер наконец-то закончился!
– Пойду возьму у Гриши автограф…
Подруга достала из сумки желтую книжечку стихов, которую купила сегодня утром в «Книжной лавке», и стала пробираться к сцене, возле которой столпился народ. Кто-то пытался взять автограф у Буйковского, кто-то лез, чтобы поздороваться с ним, как со старым знакомым. Часть зрителей вывалилась в фойе, в их числе была и я. Решив подождать подругу в более или менее спокойной обстановке, я встала в фойе у окна.
