Марина Серова
Концерт отменяется
– Ну, после трех часов точно. Димка, – Катя кивнула на малыша в коляске, – как раз проснулся. Так что я как раз посмотрела на часы.
– Да у нас тоже в подъезде постоянно какой-то шум и гам, – вставила Света. – Я не знаю, бывают какие-то тихие дома или нет. Может, какие-нибудь элитные новостройки только, с закрытыми территориями.
Света была права. Я почти ни от кого не слышала, чтобы все соседи были тихими, соблюдали правила тишины и вообще с пониманием и участием относились друг к другу. Сейчас каждого интересует только он сам. Хочу – делаю ремонт в восемь утра в субботу. Хочу – веду друзей в квартиру посреди ночи, попутно поднимая на уши весь подъезд. Хочу – слушаю музыку на максимальной громкости, даже если знаю, что у соседей маленький ребенок, которому нужно спать. Я никогда не была сторонницей точки зрения «раньше было лучше», потому что сама не знаю, как там было раньше. Но, может быть, люди, обладающие бо́льшим жизненным опытом, не так уж и неправы.
– Так он тут, что ли, жил? – спросила я, стараясь задавать максимально простые вопросы.
– Да не знаю. – Катя пожала плечами. – Я тут не общаюсь практически ни с кем. Да и не вижу толком – люди рано уходят на работу и поздно приезжают. Это я дома сижу.
Что ж, по крайней мере, понятно, что в подъезде что-то происходило после трех часов ночи. Конечно, нет никакого подтверждения, что шум, который слышала Катя, как-то связан с погибшим человеком, но держать в голове этот факт точно стоит. Картина произошедшего всегда складывалась в самом конце. Уж точно не в первый день.
– Ну, понятно. Тут стариков, наверное, вообще нет? – сказала я, понимающие кивая.
– В моем доме есть пара-тройка бабушек, – Света поправила что-то в коляске, улыбнувшись младенцу, – но они, по-моему, выходят только в магазин.
Да уж, время лавочек у подъезда прошло. Я помнила, что в детстве, да и потом в юности, ничего из произошедшего во дворе не могло остаться незамеченным. Возле каждого подъезда сидели бабушки, зорко следя как за своими внуками, так и за всеми вокруг. Любой входивший в дом или выходивший из него получал быструю и точную оценку, которая у не очень умелых юмористов в дальнейшем превратилась в простейшие бинарное разбиение «наркоман – проститутка». Шутка, конечно, но, кем бы ты ни был, пройти мимо этих стражей двора было невозможно. Трехглавый пес по кличке Пушок из книги про Гарри Поттера, который, если я правильно помнила, никогда не спал, не шел с бабушками ни в какое сравнение. Нейросеть, знавшая ответы на все вопросы, и «биг дата»[2] нашего детства – вот что это было, не иначе. Сейчас бы они очень пригодились.
– Ну, конечно, высоко тут, – я обвела дом взглядом. – Кошмар, падать оттуда!
– У меня восьмой этаж, – ответила Катя, – и то, когда на балкон выхожу, голова кружится. А с ребенком – так и вообще боюсь.
«Раз она слышала ночью шаги в подъезде, то кто-то явно поднимался еще выше по лестнице, – подумала я. – Надо сказать Кирьянову, чтобы обратили особое внимание на квартиры девятого-двенадцатого этажей».
– Ладно, пойду я, в магазин надо, – улыбнулась я девушкам, давая понять, что разговор закончен.
– Ох, хотела бы я так же пойти. – Света мечтательно закатила глаза. – Так надоело сидеть дома да гулять вокруг. Или пойти в какой-нибудь бар…
– Кстати. – Я уже собралась уходить, но снова повернулась к ним. – Какой тут ближайший бар?
– «Техас», если я не ошибаюсь. – По лицу Кати было невозможно понять, жалеет она о том, что не может куда-то пойти, или нет. – Но там, насколько я слышала, не очень хорошо.
– Почему?
– Да вроде и кухня так себе, и, знаешь, контингент… – Катя сделала неопределенный жест рукой, мол, и так понятно.
– Хорошо, спасибо!
Я развернулась и направилась к выходу из двора. К этому моменту солнце поднялось еще выше, так что улица выглядела веселее. Тело увезли, толпа зевак почти рассосалась, и о случившемся напоминала лишь полицейская машина да потемневшее пятно на асфальте.
«Как же быстро жизнь возвращается в обычное русло», – подумала я.
На перекрестках ничто не напоминает о попавших в аварию. Лишь иногда – букетик цветов, закрепленный на столбе. Да и тот остается там ненадолго. Особенно за городом на трассе то тут, то там встречаются эти забытые всеми памятники и столбики с фотографиями. Когда-то это место было сосредоточением чьего-то горя. А теперь вокруг тишина, нарушаемая только проезжающими мимо машинами. С каждым новым днем все эти следы последних мгновений чьей-то жизни желтеют, ржавеют, сползают на обочину, а то и вовсе падают на землю. Значит ли это, что люди забыли? Конечно нет. Но человеку свойственно сначала во всеуслышание заявить о своем горе, а потом, когда уже не останется сил или средств поддерживать его для всех, спрятать его глубоко в себе, как одно из самых дорогих сокровищ. Чтобы иногда возвращаться к нему и снова испытывать жалость к себе.
Да, меня многие называли циничной. Говорили, что, мол, горечь по какому-либо событию – это не то, чему человек может противиться. Говорили, что это чувство сильнее всех остальных. Я же всегда отвечала, что у меня нет возможности постоянно чувствовать себя плохо. Я должна жить дальше, работать – от меня многое зависит. Я не могу оправдывать себя тем, что у меня плохое настроение, горе или что-то еще. Всегда, чтобы ни случилось, я должна двигаться вперед.
И я двигалась. Оставляла позади потерю друзей, неудачи в расследованиях, мелкие неурядицы, но в глазах других продолжала оставаться только лишь циником, или «черствой девкой».
Еще раз окинув взглядом дом, я сверилась с картой в телефоне, поняв, что до бара «Техас» мне идти минут десять, после чего перешла на другую сторону дороги. Здесь я оказалась в тени магазинов, сейчас только начинавших свою работу. Цветочные были для меня просто набором ярких пятен – самые бесполезные из всех. Ну не могу я понять, что такого в том, что тебе подарят что-то стоящее больших денег, что при этом через пару-тройку дней превратится в труху.
Следом шли магазины одежды – здесь было интереснее. Хорошая одежда всегда улучшала мое настроение и уж точно по-разному влияла на окружающих людей. На встречу с бизнесменами и просто состоятельными людьми я старалась подбирать дорогие аксессуары, зная, что они обратят на них внимание. Если же предстоял разговор с обычным человеком с зарплатой чуть выше прожиточного минимума, аксессуар (да и вообще любая дорогая одежда) был абсолютно бесполезен. В лучшем случае о стоимости этих вещей человек ничего не знал. В худшем – мог счесть меня зазнавшейся мажоркой. Так что я не покупала вещи просто потому, что могла их себе позволить. Хотя, конечно, иногда – особенно после гонорара за успешное расследование – взгляд падал на какую-нибудь дорогую сумку, и я не могла устоять.
Но за ненужными мне цветочными магазинами и изредка необходимыми магазинами одежды шли те, взаимодействие с которыми было наполнено для меня самой большой страстью и самым большим разочарованием. В работе они мне не пригождались, а в жизни, можно сказать, только мешали. Так что любовь к ним я не афишировала, в редкие моменты жизни наслаждаясь ей в гордом одиночестве.
Булочные. Запах сдобы и корицы так и манил зайти и купить что-то, чтобы потом бесконечно жалеть о сделанном выборе. Все эти пирожки, ватрушки, сочники, штрудели, синнабоны и прочие фантастические изделия пекарского искусства как будто только и ждали, что я пройду мимо. Точнее, как раз не мимо. А я раз за разом сражалась с собой, выдерживая долгие объяснения внутреннего голоса, выслушивая его за и против. Первых было больше, но вторые – сильнее. И все же иногда я поддавалась, хоть потом и успокаивала совесть увеличенным количеством подходов в спортзале. Сейчас, несмотря на то что торопиться было некуда, я все равно, стиснув зубы и стараясь не вдыхать дурманящий аромат свежей выпечки, прошла мимо.
До бара «Техас» оставалось совсем немного, а поскольку время подходило к обеду, я надеялась, что он уже откроется либо мне придется ждать совсем немного.
Еще один сквер (снова мамочки с колясками), потом через дорогу, в арку (всегда темно и сыро), и справа на стене я заметила порядком потрепанную временем вывеску бара.
Да, судя по внешнему виду, бар «Техас» был не самым кассовым местом. Обшарпанная дверь изо всех сил старалась выглядеть деревянной и стильной, но больше производила впечатление старой и ветхой. К ней вели три бетонные ступеньки, края которых уже обсыпались, натолкнув меня на мысль, что в гололед тут можно легко сломать ногу или шею. Отсутствие хоть каких-либо поручней лишь усугубляло ситуацию. Над дверью располагался козырек, с виду даже не прохудившийся, когда-то стилизованный под навес над салуном Дикого Запада. Как там было на самом деле – кто ж разберет, но в кино он выглядел именно так. Вывеска «Техас», естественно, была выполнена тем же узнаваемым шрифтом.
Поднявшись по ступенькам, я потянула тяжелую дверь. В нос сразу ударил запах пива и чего-то жареного. Выражение «запахло жареным» здесь потеряло свою фигуральность. Глаза после яркого солнца не сразу привыкли к полумраку внутри. Постепенно один за другим стали проявляться очертания квадратных столов, за ними – сцена, сейчас не подсвеченная, а впереди по правую руку – барная стойка. Видимо, бар открылся только что, тишина внутри говорила не только об отсутствии посетителей, но и о том, что еще не включили фоновую музыку. Значит, я первая посетительница. Иначе бы уже что-то звучало, чтобы было не так скучно пить свое пиво и есть гренки. Ну или что там в «Техасе» подают?
Обведя взглядом заведение, я сделала несколько шагов вперед и тут же зацепилась ногой за стул, который с громким лязгом шаркнул по полу. В полной тишине бара звук оказался очень уж внезапным.
– Кто тут? – из-под барной стойки показалась голова парня. – А… Не ожидал, что кто-то так рано придет.
Он выпрямился во весь рост. На вид ему было лет двадцать пять или, может, чуть больше. Довольно высокий и худой, он был тем, кому вполне подходило определение «долговязый». Рыжеватые волосы были всклокочены, как будто их хозяин только что проснулся. Непонятного цвета глаза смотрели удивленно.
– Да, я вот проходила мимо, – протянула я, – и решила зайти.
Подойдя к барной стойке, я уперлась в нее руками и обвела взглядом полки, уставленные бутылками с разнообразным алкоголем.
– У-у… нас так рано почти никого не бывает. – Парень явно не ожидал посетителей и, похоже, не был готов вести диалог.
Я не могла его винить. Если твоя работа в основном связана с темным временем суток, ты едва ли ждешь выполнения своих обязанностей в обед. Даже если по договору рабочее время начинается в обед, ты все равно первые пару часов определяешь как предназначенные для чая, кофе, чтения новостей и еще кучи способов бесполезно потратить жизнь.
Парень смерил меня взглядом, видимо думая, какой формат общения со мной выбрать, после чего его мозг выдал самую заученную фразу:
– Выпьете что-нибудь? – Это звучало так неуверенно, что было видно – он еще сомневался в своем выборе.
Я задумчиво обвела взглядом полки за его спиной. К алкоголю я была безразлична, хотя и могла иногда ради отдыха выпить чего-нибудь вкусного. Чаще всего это было вино, и чаще всего красное. Сейчас, в обед, для вина мне казалось рановато, как, впрочем, и для чего-то другого, но разговор с барменом нужно было поддерживать.
– Давайте кофе и добавьте туда капельку «Бейлис»[3].
Бармен снова задумался, стараясь, видимо, склеить картину мира, в которой красивая девушка заходит в обед в бар где-то в подворотне, чтоб выпить кофе с ликером. Я не была уверена, получилось ли у него это, однако спустя пару мгновений он все же повернулся к кофемашине и занялся приготовлением напитка.
– У вас вообще тут много народу бывает? – спросила я как бы невзначай, чтобы выглядело, будто я закрываю паузу в разговоре.
– Да, приходят, но чаще в пятницу вечером, – отозвался он через плечо. – Вчера вот было много.
– Почему? – Я еще раз оглядела зал.
– Так музыка ж была. Концерты вечером перед выходными – самое кассовое время.
Я знала. Будучи довольно далекой от искусства, я была в курсе, сколько краж, средних или тяжких телесных, а также убийств случается после таких мероприятий в пятницу вечером. Особенно в барах, так как на крупных концертных площадках охрана работала не в пример лучше, да и алкоголя там не было. А так – кто-то что-то сказал, кто-то кого-то толкнул, не рассчитал своих сил в распитии горячительных напитков, и – пожалуйста! Полицейским, следователям и судмедэкспертам не нужны же выходные, правильно? Все думают только о себе, что тут скажешь!
Бармен поставил чашку кофе на стойку передо мной. Сделав глоток, я даже прикрыла глаза от удовольствия. Кофе… Хоть снаружи – да и внутри – этот бар не производил впечатления прекрасного заведения, подтверждая общественное мнение о себе, кофемашина в нем работала исправно. Вкус был ярким, крепким, может немного плоским, без каких-либо фруктовых ноток, так любимых мной в дорогих сортах кофе, но это был кофе как он есть – горьковатый и бодрящий. С одним большим «но»… Ликер в нем либо отсутствовал, либо бар настолько экономил, что маленький объем подобных добавок никак не отражался ни на вкусе, ни на за-пахе.
– У вас тут, наверное, кто-то из местных приходит? – спросила я, ставя чашку обратно на стойку.
– Я у них паспорта не спрашиваю, – усмехнулся парень. – Но вообще есть завсегдатаи. Думаю, раз они тут каждый день, то, наверное, живут где-то рядом. А почему вы спрашиваете?
– Да просто интересно, – уклончиво ответила я.
В этот момент сзади раздался скрип открываемой двери. На пороге стоял мужчина лет пятидесяти, одетый в костюм, когда-то бывший новым. Растянутые брюки, пиджак с оплывшими плечами, на ногах порядком стоптанные туфли.
– Захар! Я к тебе сегодня, видишь, спозаранку! – громко сказал он, обращаясь к бармену.
– Да, вы, Павел Евгеньевич, сегодня рановато. – Они явно были знакомы, но бармен все же не ожидал такого раннего посетителя. – Что, ваша уже вас выпроводила на сегодня?
– Что? – нахмурился Павел Евгеньевич, а потом махнул рукой. – Да ну ее… Она там на кухне как начнет что-то кашеварить, я вообще в доме находиться не могу.
Мужчина подошел к стойке, и бармен привычным движением и без лишних расспросов толкнул ему стакан светлого пива. Видимо, этот ритуал повторялся изо дня в день уже давно и не требовал слов ни от одного из участников.
– Но дело-то не в этом. – Павел Евгеньевич отхлебнул пива и облокотился на стойку. – Слышал уже, что произошло?
– О чем вы?
Павел Евгеньевич повернулся ко мне, как будто только заметил.
– Вот это да! – Судя по лицу, он был крайне озадачен. – Я не первый и не единственный клиент в это время! Могу я поинтересоваться, как вас зовут, мадам?
– Мадемуазель.
– Оу…
– Татьяна. – Я решила, что скрываться нечего.
Для диалога в баре с местным выпивохой мое имя вполне подходило. Здесь были бы лишними Инессы, Ангелины, Эвелины и прочая братия тех, кто одним своим именем и фактом нахождения в баре в обед может быть отнесен к представительницам вполне определенной профессии. Не буду скрывать, что иногда это даже помогало.
– Вот я тебе, – Павел Евгеньевич повернулся обратно к бармену, – и Татьяне-то и расскажу, если вы не знаете. В доме напротив один человек решил, что может летать аки птица!
– В смысле? – Бармен либо действительно не понимал, либо всецело отрабатывал роль, давая посетителю выговориться. В любом случае выглядело очень натурально.
– Да в прямом! – Павел Евгеньевич взмахнул руками, отдаленно напомнив мне старого голубя, которого настолько прикормили на балконе, что летать ему уже практически незачем, но он еще примерно помнит, как это делается. – Открыл окно и сиганул вниз!
– Что, сам?! – Я максимально непринужденно включилась в разговор, понимая, что, раз уж я оказалась в баре в это время, выглядеть подозрительно молчаливой не стоит.
– Как есть сам! – У меня возникло ощущение, что еще немного, и Павел Евгеньевич перекрестится, как это делали герои романов девятнадцатого века. «Вот те крест». Он одним махом осушил стакан, однако Захар не растерялся и тут же его обновил.
Я отпила еще кофе. «Бейлис» в нем так и не появился – отметила я про себя, все еще надеясь, что ликер куда-то там осел и вот-вот появится. При всей моей любви к кофе пить его в баре в обед вызывало у меня когнитивный диссонанс. Я надеялась, что наличие слабого алкоголя как-то поможет мне пережить этот момент, но чуда не произошло.
– А почему вы так уверены, что он сам прыгнул? – спросила я, ставя чашку обратно на стойку.
– Так я видел! – признался он.
«Вот оно», – подумала я, но ничего не сказала, а только смотрела на Павла Евгеньевича, ожидая продолжения рассказа.
– Как это видели? – Бармен Захар задал этот вопрос вместо меня.
– Так дом-то напротив. – Павел Евгеньевич ничуть не удивился обновленному стакану и отхлебнул, прежде чем продолжить. – Я как раз на балкон вышел покурить – не спалось мне. Так вот, я внимание обратил, потому что света немного в окнах в это время. А он прям в окне стоял. Силуэт видно было. Ну и прыгнул.
Горел свет… Но когда я была на месте гибели этим утром, в квартирах в этом подъезде не то что не было света, так еще и окна были закрыты. Значит, человек прыгнул в окно, а его за ним потом закрыли и, уходя, выключили свет. Забота, ничего не скажешь…
– Ну а дальше что? – Захар протирал кофемашину, повернув голову к Павлу Евгеньевичу.
– Да ничего, – ответил тот. – Я еще минуту постоял, наверное, и все – спать ушел.
– В смысле? Вы увидели, что человек выпал из окна, и просто спокойно пошли спать? – Я надеялась, что мой голос прозвучал не слишком холодно.
– Так а… – Павел Евгеньевич задумался, но не потому, что я поставила его в тупик своим вопросом, а потому, что он, казалось, не понял его смысла. – Мое-то какое дело?
Я вздохнула, снова возвращаясь к своей чашке. Раньше это называлось «моя хата с краю», да и сейчас, впрочем, называется точно так же. Во избежание любых проблем – реальных, потенциальных или надуманных – человек готов умалчивать о подозрительных личностях, правонарушениях или чужих несчастьях. Конечно, не в последнюю очередь причиной этого стал образ полиции, создаваемый в фильмах и сериалах. Ну и убежденность русского человека в том, что правила можно нарушать, если никто не видит.
Итак, явный свидетель (вроде бы) заявил, что человек сам выпрыгнул из окна. Надо ли мне было спросить его, кто тогда выключил свет в квартире? Я была уверена, что нет. Могу себе представить, какая шумиха поднялась бы по всем барам в округе, когда бы стало известно, что это на самом деле было убийство, которое к тому же «в прямом эфире» наблюдал один из завсегдатаев! «Диванные аналитики» мигом подняли бы волну обсуждения, придумывая все новые истории – конечно же, одна невероятнее другой – о том, как все на самом деле было и как полиция ошиблась в расследовании этого дела. Именно расследованию я и не хотела мешать, а это точно бы произошло, потому что нет никакой гарантии, что предполагаемый убийца сам не является посетителем того или иного бара. В этом случае он заранее узнал бы, что полиция не считает произошедшее самоубийством, как, возможно, он хотел бы это все выставить. И ищи его потом. Так что – да, чем меньше людей знает о ходе расследования, тем лучше.
Остаться в баре и продолжить слушать невероятные истории Павла Евгеньевича или поехать к Кирьянову, чтобы обсудить то, что уже удалось узнать? С ответом на этот вопрос мне долго мучиться не пришлось.
Сделав последний глоток кофе, в котором, стоит заметить, так и не появился ликер, я выпрямилась, сверкнув напоследок в сторону бармена улыбкой. Почему бы нет, вдруг я еще загляну сюда, оставшись в его памяти как обворожительная незнакомка, заглянувшая в его захудалый бар в будний день сразу после открытия.
– Спасибо за кофе. – Я повернулась к Павлу Евгеньевичу. – Мое почтение.
И еще одна улыбка.
Павел Евгеньевич как-то оторопело поклонился, чем еще больше утвердил меня в мысли, что, как только он выйдет отсюда, на улице будет ждать извозчик, который повезет подвыпившего завсегдатая бара в скрипучей повозке вниз по улице. Бармен, в свою очередь, смог выжать из себя «пожалуйста», но тоже остался чем-то напоминающим восковую статую.
Выйдя на улицу, я остановилась на крыльце. Пока тяжелая дверь за моей спиной не захлопнулась, молчание у барной стойки продолжалось. Что ж, видимо, впечатление я произвела.
Нужно было ехать к Кирьянову и побольше расспросить о результатах осмотра тела погибшего. Может, если он подсуетится, то и на стол к судмедэксперту оно попадет побыстрее.
Возвращаться домой, чтобы взять машину, мне было лень, так что я решила вызвать такси.
Несколько минут спустя, уже сидя в такси и глядя на здания, проплывающие за окном, я прокручивала в голове картину, описанную Павлом Евгеньевичем. Он должен был видеть, был ли еще кто-то в квартире, раз окно было освещено. Кто же тогда его закрыл? Да еще и выключил свет… И еще у меня не шли из головы руки погибшего человека. Ухоженные, с длинными пальцами. Если он модель, то какое-нибудь агентство уже забило бы тревогу.
Такси остановилось у городского управления полиции. Привычно кивнув охране на входе, я направилась прямиком в кабинет Кирьянова.
– …а я говорю, что ты поедешь туда и будешь разбираться, как так вышло… Нет… Нет… Это мне неинтересно, Саш. Что делать, что делать? Работать!
Все это я услышала, оказавшись у его двери. Раздача «ценных указаний» подчиненным – в этом Кире не было равных, но и поощрять заслуги он не забывал. Несмотря на расхожее мнение о том, что в России метод кнута и пряника отличается тем, что пряником у нас тоже бьют, подполковник никогда не считал, что вариант мотивации сотрудника – это запрет и отрицание. Всех способных, упорных (а в чем-то и упоротых, уж извините) и искренне любящих работу Кирьянов очень уважал и всегда был готов пойти им навстречу, дать выходной или помочь каким-то иным способом. От всех остальных он избавлялся жестко и безоговорочно.
Для проформы я постучала в дверь и тут же зашла в кабинет.
Кирьянов, не прерывая разговор, махнул мне рукой, мол, заходи.
– …да, у нас такая работа. Что? Работа не волк? Работа – это ворк, Саша, а волк – это ходить, по-английски. Ты меня понял? Чтобы к вечеру были результаты. Все, давай.
– Что, все считают, что у них много дел и с ними ну никак невозможно справиться? – спросила я, усаживаясь в кресло. – А ты, конечно, сидишь в теплом кабинете и получаешь все плюшки за их стертые ноги.
– Плюшки… – Кирьянов повел плечами. – Сказал бы, что я получаю, но ты ж девушка.
– О да, ты ж наш джентльмен, – улыбнулась я. – Прям бальзам на душу.
Кирьянов улыбнулся. Я его знала уже столько лет, что, казалось, он был всегда. В нем странным образом сочеталась любовь к работе, любовь к семье и способность при необходимости как быть самым строгим человеком, которого я встречала, так и шутить напропалую, в том числе достаточно черным юмором.
– Ты же, я думаю, не проведать меня пришла, Тань. – Кирьянов потянулся за стоящей возле компьютера чашкой чая и отхлебнул. – Остыл чай. Я хоть один раз в день могу горячего чая выпить?!
Последняя фраза была почти воззванием к высшим силам и сопровождалась тяжелым вздохом и закатыванием глаз.
– Кому, как не тебе, знать, что такое «председательский чай», Вов, – отозвалась я, вспоминая старинную шутку, рассказанную дядей, о том, как называется остывший чай – председательский. Некогда высоким чинам чаи гонять, работают они – вот и остывает чай, сколько бы раз его ни обновляла секретарша.
– Ну да, ну да. А так хочется, знаешь, горячего, с лимоном или бергамотом каким. Чтобы запах по всей комнате стоял. И печенюшку, – мечтательно сообщил Владимир.
– А дома что мешает? – улыбнулась я.
– А дома я сплю. – Наигранно-удивленное лицо Кирьянова потрясающе контрастировало с подполковничьими погонами. – Да и с детьми, знаешь, не до того, чтобы спокойно посидеть. То это папа, то другое. Не, ты не подумай, я не жалуюсь…
– И в мыслях не было!
– Ага… Сейчас Иванова пойдет всем рассказывать, как я тут ей на судьбу жалуюсь…
– А хоть раз такое было? – хитро прищурилась я.
– Нет. Но могла бы. Зачем тебе лишний повод давать? – ухмыльнулся Владимир.
Конечно, он так не думал. Не обо мне так точно. Что бы вокруг нас ни происходило, какие бы передряги у каждого в жизни ни убивали напрочь способность коммуницировать, а то и вообще желание просыпаться поутру, друг к другу мы всегда относились с безграничным уважением.
– Вов, я по делу. – Я решила, что подобный обмен шутками может продолжаться долго, а проблемы сами себя не решат. Упавший с высоты человек с ухоженными руками сам не встанет и не расскажет, что с ним произошло. А было бы неплохо. И да, я цинична.
– Да, я понимаю, – мгновенно посерьезнел Кирьянов и потянулся за тонкой папкой в углу стола. – Вот, держи документы.
– О! – Мои брови удивленно взлетели. – Нашего десантника уже посмотрели?
В папке лежали лишь пара страниц отчета, скрепкой были присоединены несколько фотографий.
– Кататравма… закрытая непроникающая ЧМТ, – начала я пробегать текст глазами. – Хлыстообразный перелом позвоночника… травмы легких… соударение с грудной клеткой… перелом четырех ребер. Он приземлился на голову или на ноги?
– Судя по заключению, упал он явно телом на асфальт, но непонятно, сам или помогли. – Кирьянов покачал головой и отхлебнул холодного чая. – Надо ждать заключения трасологов. Но обнаружили его лежащим на животе. Как сказал патологоанатом, травмы характерны для падения с большой высоты и именно они и привели к смерти. Если его до этого кто-то и бил, то бил очень умело – следов не оставили.
Я взглянула на фото, как делала уже бессчетное количество раз при расследовании множества других дел. Тела на столе патологоанатомов выглядели одинаково и в то же время по-разному. Каждое могло что-то рассказать о произошедшем, а могло и промолчать, значительно усложнив работу следователя. Я бы не смогла заниматься такой работой – пытаться получить ответы у навечно замолчавших людей. Мне всегда был нужен диалог, взгляд в глаза, интонации, позы. А здесь были тишина и холод, из которого умелый врач получал ответы, которые я, возможно, никогда бы не смогла получить, пока этот человек был жив.
Когда я перелистнула несколько страниц, мне в глаза бросились фото рук погибшего. Или убитого? Я пока не определилась. Все те же тонкие ухоженные пальцы, так запомнившиеся мне с самого начала. И подпись: внутрисуставный перелом указательного и среднего пальцев правой руки.
– Вов… – позвала я, не поднимая глаз от фотографий.
– Что? – Кирьянов что-то сосредоточенно искал в компьютере. Рядом сиротливо стояла чашка с недопитым чаем.
– Ты знаешь, какова вероятность сломать при падении пальцы рук?
– Что? – Подполковник наконец повернулся ко мне. На лице застыло озадаченное выражение, по-видимому вызванное каким-то другими проблемами, а не моим вопросом.
– Пальцы он мог сломать, только если – гипотетически – приземлился на них. А точнее, они оказались между его телом и асфальтом. Ты же сам знаешь, чаще всего при падении происходят черепно-мозговые травмы, переломы позвоночника, потом идут переломы нижних конечностей, а уж потом – переломы ребер. Переломы пальцев рук в эту статистику вообще не входят.
– Так… – Теперь Кирьянов был точно сосредоточен на том, что говорила я. – К чему ты ведешь?
– К тому, что внутрисуставные переломы пальцев рук он не мог получить при падении. Скорее всего, ему их сломали.
Кирьянов откинулся на спинку кресла и посмотрел на меня.
– Так, ну, я не понимаю, зачем человеку могут ломать пальцы. Тем более всего два.
– Чтобы напугать, предупредить, простимулировать возврат долга…
– Да-да.
– Или чтобы он чего-то не мог сделать, – ответила я.
– А чем он занимался, мы так пока еще и не выяснили, – вертел в руках папку с фотографиями Кирьянов.
Я снова задумалась о возможных вариантах работы погибшего. Будь он моделью, ему бы, с большой долей вероятности, попортили бы лицо. С другой стороны, есть модели рук… Да и кому могло понадобиться ломать пальцы мужчине-модели? Я сталкивалась с ситуациями, когда богатые ухажеры пытались навредить (и у них это иногда получалось) девушкам-моделям, отказавшим им в… эм… совместном времяпрепровождении. Но ломать пальцы парню? Сейчас, конечно, время, когда свободными отношениями никого не удивишь, но…
– Чем таким он мог заниматься? – Я подняла глаза на Кирьянова.
Подполковник задумался, постукивая пальцами по столу. Любителю джазовой музыки, если судить по найденному на теле билету на концерт, зачем-то ломают два пальца, а затем выбрасывают из окна.
– Думаю, сначала нужно выяснить, кто он, – ответил Владимир после паузы. – По отпечаткам пальцев в базе он отсутствует. Так что опросим жильцов дома, близлежащие магазины, бары, рестораны. Кто-то должен был его видеть.
– Я поговорила с парой жильцов сегодня. Обрати внимание на этажи выше девятого. Кто-то поднимался туда ночью. Я, конечно, прошлась там и сама, но пока ничего не заметила. Выход на крышу закрыт на замок.
Кирьянов кивнул.
«Может быть, все эти опросы, осмотры и проверки действительно позволят нам узнать, кем был погибший. А может быть, он оказался в эту ночь там случайно или его привезли силой. И в этом случае никто из живущих в этом доме или посещающих окрестные бары его знать не может», – подумала я.
– Чем займешься ты? – Кирьянов сделал себе какие-то пометки в блокноте и снова посмотрел на меня.
Я никогда не отличалась особой любовью к искусству. Нет, конечно, музыку в машине я выбирала и даже помнила нескольких художников с их картинами на том простом основании, что их помнили все. Но отличить «семидесятников» от «восьмидесятников», а импрессионистов от экспрессионистов – это для меня было слишком. Как-то так сложилось, что моя работа редко сводила меня с деятелями мира искусств, а сама я хоть и ходила иногда в бар, когда там играли живую музыку, никогда не обращала внимания, что же, собственно, звучит. Пришла пора восполнить этот пробел в своем развитии.
– Я схожу на концерт.
