Марина Серова
Поддавки с убийцей
Глава 1
Мертвый сезон в работе всегда немного расслабляет, а для частного детектива это роскошь непозволительная, поэтому – чтобы не потерять форму – я решила отправиться в спортзал к своему лучшему другу (и даже более того) Константину Чекменеву, с которым собиралась провести сегодняшний вечер. Правда, последние несколько дней он практически не покидал свой спортзал. Предстояли какие-то ответственные соревнования по рукопашному бою с приличным призовым фондом, и он готовил к ним свою команду. Это тоже бизнес!
Вот уже почти месяц я испытывала дефицит в солидных заказах. Можно было подумать, что с наступлением лета деловая жизнь Тарасова замерла, а криминал снизил активность до минимума. Проблемы улетучились или усохли под жарким июньским солнышком, и наступил мертвый сезон. Что показательно, в прошлом году в это же время было то же самое, а это уже похоже на закономерность. Самое время для того, чтобы позволить себе отпуск. Гонорар за проведенное мной последнее расследование я присоединила к своему банковскому счету – пусть капают проценты – и трогать его пока не было резона. Оставшись без копейки, я была сейчас не против взяться за выполнение каких-нибудь несложных и скучных поручений вроде тех, прошлогодних.
В тот раз мне пришлось поработать профессиональным фотографом и проторчать под жарким июньским солнышком несколько часов. Не обошлось, правда, без мелких неприятностей и погони.
Бизнесменчик, для которого я трудилась, занимал пост начальника отдела одного из муниципальных управлений и очень гордился своей важной должностью, которая, помимо неплохой зарплаты, давала ему возможность иметь небольшую, но весьма доходную фирму с филиалами.
Бизнесменчик заподозрил в нечистоплотности своих помощников, но просто выставить их за дверь считал слишком примитивным, а потому приготовил им некую каверзу. Для этих целей ему понадобились мои услуги, а точнее сказать, фотографии.
Я добросовестно сфотографировала и злополучный рефрижератор, и водителя, и экспедитора, и груду товара, перекочевавшего из машины прямо под чахлую крону придорожного дерева.
В общем, работу свою я сделала, как всегда, чисто, и заказчик был мною доволен, чего, впрочем, я не могла сказать о себе. Только не подумайте, пожалуйста, что я была недовольна собой – нет-нет, такого со мной не случается. А вот в нем, в моем скупом рыцаре, я была несколько разочарована – уж очень тяжело он расставался с деньгами, хотя мой гонорар в пятьсот «деревянных» и деньгами-то можно назвать лишь с большой натяжкой.
Я не случайно вспомнила о том деле именно сегодня. Не успела я доехать до спорткомплекса, как мой сотовый напомнил о себе сдержанным попискиванием. Звонил мой прошлогодний клиент. Не застав меня дома, он перезвонил мне на мобильный и попросил о встрече. Я решила поменять свои планы и вместо приятного свидания поехала на деловую встречу. Единственное, что меня немного смущало, – это мой совсем не деловой спортивный костюм. Ну да ладно, переживет.
Имя моего клиента – Игорь Малышев, но ему нравилось, когда его называли Гансом. Немолодой, вальяжный, с претензией на барственную утонченность, он даже немного нравился мне за полное отсутствие презрения к окружающим, недалекий ум и своеобразный юмор, проявляющийся в те редкие моменты, когда Ганс не был занят самолюбованием. К тому же он очень любил женщин, и для того, чтобы не тратить сил на самооборону, приходилось держать его на расстоянии, контролируя каждое свое слово. Этим он меня немного утомлял. Впрочем, за время, прошедшее с момента нашего знакомства, он, получив от меня несколько уроков хороших манер, неплохо усвоил их, и теперь мне стоило только не поощрять его, чтобы чувствовать себя в его обществе спокойно.
Ганс встретил меня в вестибюле своего солидного учреждения. Церемонно поздоровавшись, он покосился на мое спортивно-военно-полевое одеяние, выглядевшее здесь несколько неуместно.
– Впервые вижу вас, Татьяна Александровна, не в строгом деловом костюме, – не удержался он от замечания. – (Интересно, а в чем бы он поехал в спортзал?) – Хотя я поражаюсь способности современных женщин менять обличье, оставаясь при этом неизменно очаровательными.
Замечание приобрело вид комплимента и сняло возникшее между нами напряжение.
Он с ходу подхватил меня под руку и повел вниз по лестнице. Мы миновали автостоянку и вышли к небольшому скверу с голубыми елями у входа.
– Мне не хотелось говорить о делах в кабинете… Так, знаете, из осторожности…
Намерение сейчас же освободиться от его руки пришлось попридержать, потому что меня заинтересовало его вступление. Ведь с этого может начаться интересное дело, стоящее хороших денег, заработать которые я была не против.
Малышев помолчал, собираясь с мыслями, и со вздохом проговорил:
– Задумал я, Татьяна Александровна, дом построить. И место присмотрел великолепное. Представьте, край города, до жилых строений – метров сто, до дороги – не меньше трехсот. К тому же в округе разбит парк, огороженный забором. В общем, лучше не придумаешь. Но дело в том, что на том самом месте уже стоит дом. Большой, старый, деревянный.
Он надолго замолчал.
– Мне становится скучно, Малышев, – напомнила я о себе.
– Хорошо! – наконец-то решился он. – Домом владеет некто Семиродов Кирилл Федорович, человек преклонных лет и с бурным прошлым. Все документы оформлены на него. Чего казалось бы проще, купить дом, снести его и поставить на этом месте свой. Я пытался их заинтересовать деньгами, квартирой, тем и другим вместе. Предлагал варианты, от которых не отказываются люди и с большим достатком, чем у них. Тщетно! Старый Кирилл и слушать меня не пожелал. Я поговорил с глазу на глаз с его племянником, Иваном. Так, знаете, наудачу… Он производит впечатление пьющего, так я налил ему перед разговором, но сразу пожалел об этом. Иван понес такую белиберду, извините, что ничего я не понял и не стал разбираться в мешанине обстоятельств, амбиций и пьяной болтовни.
– Вы хотите, чтобы за вас это сделала я?
– Не только. Мне нужен дом Семиродова, и я прошу вас склонить его к сделке. Возьметесь устроить дело?
Наступила моя очередь, глубокомысленно вздыхая, воспользоваться паузой. Он оказался терпеливее меня и не торопил.
– Это хлопотно, – наконец ответила я. – Хлопоты сами по себе энтузиазма не вызывают. Заинтересуйте!
– Вознаграждение я готов обсудить прямо сейчас.
– Гонорар, – поправила я его. – Хорошо, я назову его сумму, но обсуждать это не собираюсь. Не будем торговаться, Ганс.
– Не будем, – согласился он. – Я рассчитываю на ваше благоразумие. Итак?
– Тридцать процентов от суммы сделки.
При виде его округлившихся от изумления глаз я сочла необходимым уточнить:
– От общей суммы: за дом, за надворные постройки, за приусадебный участок и за землю.
– Земля не их, земля принадлежит муниципалитету, – уточнил он быстро.
– Жаль! Нет, нет! – остановила я его. – Никакой торговли.
– Согласен! – принял он наконец решение и рассмеялся: – Удивительная вы женщина, Татьяна Александровна!
– Уж какая есть!
Я получила от Малышева листочек, на котором он криво нацарапал адрес Семиродова, и оговорила условия. Для него они были совсем не обременительны, но важны для меня – право отказаться от дела после ознакомления с деталями и размер накладных расходов, не входящих в гонорар, остающийся у меня независимо от исхода.
– Вы своего не упустите! – ухмыльнулся Ганс.
Я восприняла это как комплимент и оставила его реплику без ответа.
В рассказе Малышева я отметила два заинтересовавших меня момента. Но прояснять их сразу не стала, а оставила на потом, чтобы не портить о себе впечатления преждевременными расспросами.
Расстались мы с ним не слишком сердечно. Он остался недоволен неопределенностью, поскольку не добился от меня окончательного согласия взяться за это дело. А я обдумывала, сколько смогу заработать, согласившись на его предложение. Именно поэтому, невзирая на вечер и утомление после трудового дня, я вывела машину с автостоянки и направила ее в сторону, противоположную от моего дома, по адресу, нацарапанному для меня Гансом. Хотелось взглянуть на строение, приблизительно оценить его стоимость и составить представление о размерах условленных тридцати процентов. Если сумма окажется достаточно солидной, это заставит меня работать в полную силу и можно будет считать мертвый сезон закончившимся. К тому же я надеялась приятно провести сегодняшний вечер. А если еще и Чекменев Костя украсит его собой, то можно будет считать прошедший день удавшимся во всех отношениях.
Приятные мысли.
Район, где нужно было искать дом Кирилла Федоровича Семиродова, я знала приблизительно. Это был частный сектор еще социалистической застройки: непритязательные домишки, по обеим сторонам нешироких улиц – сады, редкие пешеходы и почти полное отсутствие автотранспорта как в ту, так и в другую сторону.
Такое впечатление, что здесь все было под рукой, как в деревне. Нужную мне улицу я отыскала довольно быстро. Неторопливо катила по ней, присматриваясь к номерам домов, и вскоре оказалась на городской окраине, так и не добравшись до нужного мне. Слегка растерявшись, я остановила машину и закурила, размышляя, продолжить ли поиски пешком и поспрашивать у местных или колесить дальше по округе, надеясь на удачу. Но сейчас мне везло даже в мелочах.
Я назвала фамилию Кирилла Федоровича топавшемуся по обочине мальчонке с удочкой, и он, не задумываясь, махнул рукой в сторону холма, поросшего невысокими редкими деревцами, мимо которого, в пятистах метрах отсюда, проходило загородное шоссе.
Да, место для своей будущей резиденции господин Малышев выбрал отменное, ничего не скажешь! А вот и дом Семиродова. Стоит на отшибе от прочих, не привлекая к себе внимания, и имеет вид отошедшего в сторонку, отвернувшегося от толпы престарелого аристократа. Одноэтажный, но довольно высокий, с разросшимся садом, обнесенный крепким забором, он всем своим видом заставляет вспомнить редкое теперь слово – усадьба. Стоит присмотреться к нему получше. По-моему, стоимость его больше двухсот тысяч. Только если уж он совсем ветхий…
Дом был хорош, чего нельзя было сказать о ведущей к нему дороге. Свое асфальтовое покрытие она, по-видимому, потеряла еще в незапамятные времена, превратившись в грунтовку в самом худшем понимании этого слова. Протащив машину по колее около пятидесяти метров, я решила выбраться на целину. Тем более что следы от колес на ней уже были.
Лучше бы я этого не делала!
Едва машина выбралась на ровное место, как раздался хлопок и моя «девятка» заковыляляла, припадая на «переднюю лапу». Приехали. Вот досада! Теперь вылезай, Танечка, и чеши затылок.
Сознавая свою полную беспомощность, я уныло потыкала носком кроссовки пропоротое колесо и в растерянности оглянулась по сторонам. Ситуация! Хотя в багажнике, как и полагается, лежало запасное колесо, пользы от него без домкрата было немного. Надо сказать, что я категорически против того, чтобы возить с собой эту вечно масляную, тяжеленную штуковину. Когда же в ней – вот как сейчас – возникала необходимость, я предпочитала пользоваться услугами добровольных помощников.
Вот только где их взять сейчас, в стороне от дороги?
Выбора у меня не было, и, заперев машину, я двинулась на своих двоих к семиродовскому дому. Пешком до него было не так уж и близко. Пройдя несколько десятков шагов, я наткнулась на капот автомашины, скрытой кустами сирени, широко разросшимися вдоль стены. Почувствовав воодушевление от того, что судьба подарила мне прекрасную возможность ненавязчиво познакомиться с хозяевами и попросить у них помощи, я расценила приключившуюся со мной неприятность чуть ли не как удачу.
Дом и вправду был великолепен. С кирпичным цоколем, широкий – три окна по фасаду, – сложенный из толстых тесаных бревен. Над черепичной, потемневшей от времени красной крышей фигурными башенками возвышались две трубы. Стоит он здесь наверняка не одно десятилетие и простоит еще столько же. Отгрохать такое жилище в социалистические-то времена?! Это кем же надо было быть при старом режиме? Родственником партийного бонзы? Директором завода? Или наисиятельнейшим руководителем райпищеторга?
Довольно обширная, заросшая буйной растительностью территория за домом была обнесена, по обычаю наших краев, частым штакетником. Подойдя ближе, я удивилась, что между деревьями не видно ни клумб, ни овощных грядок, ни ровных рядков картофельной ботвы. Да и сами деревья не из культурных – ни одного фруктового среди них нет. А ведь посажены они здесь искусственно, это очевидно. К тому же посажены давно. Даже порядок какой-то в их расположении угадывается. А в окрестностях – голо. Только кусты кое-где лепятся по склонам канав. Вместо сада – как это полагается у нормальных людей – возле дома парк разбили и обнесли его забором. Видимо, от непрошеных гостей. Оригиналы здешние хозяева, ничего не скажешь.
Размышляя на эту тему, я вскоре оказалась у таких же крепких, как и дом, старых деревянных ворот, запертых изнутри. Я огляделась по сторонам. Околица метрах в ста, не меньше. Да, во всем угадывалось стремление к уединенности, граничащее с нелюдимостью и стремлением отгородиться от общества. «От коллектива», – как говаривали раньше.
Невысокая калитка между воротами и углом фасада оказалась незапертой. Громко и расхлябанно скрипнув, она поддалась, и я очутилась в узком длинном дворе, заросшем по краям лебедой и отгороженном от парка ржавой металлической сеткой.
– Шарик, Бобик, Тузик! – позвала я на всякий случай, готовая ретироваться в любой момент.
Но ненавистного собачьего лая не последовало. Калитка с протяжным скрипом закрылась за моей спиной. От безлюдья и запустения мне стало тревожно. Хотя место определенно было обитаемо: вытоптанный посередине двор, следы колес на сухой земле…
Да что я, в самом деле, беспокоюсь! Электросчетчик, что ли, я пришла проверять?!
Отставив в сторону беспричинно возникшую настороженность, я прошла по тропинке к высокому крыльцу под навесом. Подойдя к двери с отодвинутой наружной задвижкой, с проушинами для навесного замка, я решительно и громко стукнула несколько раз. Не дождавшись реакции хозяев, я уже нагло, с дребезгом, забарабанила в окно рядом с крыльцом.
– Да что они там, поумирали, что ли? – пробурчала я, с силой толкая дверь.
Наглость всегда приносит какие-нибудь плоды.
Дверь с противным скрипом внезапно поддалась, и я перешагнула через порог. Постояв немного, чтобы глаза привыкли к темноте, и жалея, что подошвы кроссовок не стучат по деревянному полу, как кованые каблучки, я направилась к еще одной приоткрытой двери, ведущей внутрь дома.
– Хозяева! – крикнула я громко, еле удержав себя от дурацкого: «Ку-ку!»
Однако выйти мне навстречу хозяева не торопились. Впрочем, дом отозвался на мой призыв, но, увы, не по-человечески. Где-то в глубине дома гавкнула собака и с подвываниями заскулила, будто жалуясь на свою нелегкую долю. Опасность нарваться на собачьи клыки была реальна, и следовало соблюдать если не вежливость, то, уж во всяком случае, осторожность.
Помня об опасности, я оставила дверь в прихожую открытой – таким образом в нее проникало хоть немного света – и двинулась наугад по коридору, готовая в любой момент к поспешному отступлению. За эту осторожность я не раз потом себя хвалила.
Нет, собака мне так и не попалась. Мне вообще никто не встретился.
Все случилось в одно мгновение…
За спиной что-то коротко прошуршало. Я даже дернуться не успела, как шею обожгло настолько сильной болью, что мне показалось, будто ее перерезают лезвием. Моя реакия и физическая подготовка сыграли свою роль, и в ту секунду, когда удавка уже врезалась в кожу, я умудрилась подцепить ее пальцами.
Гаротта – стальная струна или тонкая цепочка – инструмент для надежного и бесшумного убийства. При умелом использовании она впивается в шею, не оставляя ни единого шанса жертве, в предсмертной судороге бесполезно скребущей горло ногтями.
Сначала я почувствовала нестерпимую боль, а дальше автоматически включилась программа самозащиты – спасибо Косте Чекменеву, изрядно помучившемуся со мной на тренировках.
Убийца стоял вплотную сзади, растягивая концы струны в разные стороны. Он не успел закончить свое подлое дело, когда мое колено резким движением вскинулось кверху, пятка прижалась к ягодице, а бедро резко дернулось вниз. Подошвой кроссовки я надежно угодила нападавшему между ног и впечатала ее с такой силой, на какую только была способна. Задохнувшись от боли, убийца выпустил из рук стальную струну. Оттолкнув его, я почувствовала, что оседаю на пол. Падая, я ушибла плечо и рефлекторно выдернула пальцы из-под удавки. Впиявившаяся в кожу струна причинила мне дополнительную боль. Нащупав за затылком один конец удавки, я поспешно высвободилась от нее.
Осознавая на данный момент только то, что меня сейчас всерьез постарались отправить на тот свет и что убийца мог еще не отказаться от своих намерений, я вскочила на ноги и с гароттой в руке шагнула к корчившемуся и глухо рычащему от боли мужчине. И тут на меня накатила такая истерика, что впоследствии, вспоминая о том, что произошло дальше, я не раз краснела от стыда.
Пританцовывая на полусогнутых ногах, я принялась изо всех сил хлестать его струной. Перекладинки на ее концах щелкали по голове, по плечам и несколько раз попали ему в лицо. Нападение застало его врасплох. Он поднял голову и, без единой попытки к защите, держась за стенку, стал подниматься. Когда он уже почти выпрямился, я еще раз ударила его ногой в живот.
Он опять скорчился, теперь уже лежа. Не удержавшись на ногах от внезапной сильной дрожи в коленках, я уселась рядом.
Внимание постепенно возвращалось в нормальный режим восприятия окружающего, и я опять услышала собачий визг, перемежающийся злобным брехом. Взбудоражили мы животное своей возней, заставили нервничать.
Мой партнер по драке, похоже, начал приходить в себя. Расслабился, глубоко задышал и тут же обдал меня алкогольным перегаром. Ах, тварь ты этакая!
– Послушай, мерзавец, – обратилась я к нему с праведным негодованием, – даже забравшегося в дом воришку нормальные люди не кидаются душить, не спросив хотя бы о целях визита.
Мерзавец посопел, подумал о своем и выдал коротко, но ясно:
– Пош-шла ты!..
– И пошла бы, если б ты меня в дверях не встретил. А сейчас прими в знак признательности за обхождение!..
Я сидела на подходящей от него дистанции, и пощечина – нет, это была оплеуха – получилась весомой и классически звонкой. Мерзавец охнул и, взмахнув рукой, попытался меня достать. Пришлось со всей серьезностью посоветовать перестать наконец резвиться и взяться за ум. В противном случае я обещала не удержаться и повторно применить меры воздействия… С некоторыми добавлениями…
Пока я упражнялась в красноречии, не забывая, кстати, о ненормативной лексике – чтоб до него легче доходила родная речь, – он оправился настолько, что сел и внимал мне, разинув рот.
– Так ты – не она? – удивился он, едва я смолкла.
– Ну, это еще вопрос! – возразила я, поднимаясь. – Вот что я – не он, так это без сомнений.
Юмора он не понял, но, кажется, даже обрадовался чему-то. Я пнула его, как колесо, носком кроссовки и велела подняться и провести меня в помещение, более подходящее для объяснений, чем это. Но наглости его не было предела.
– Каких еще объяснений?.. – начал он, но я не дала ему договорить.
– Ты что, свинья, – заорала, как ненормальная, – думаешь, что я вот так просто оставлю тебя в покое после всего, что ты со мной сделал?
– А что, платить мне тебе нечем, – пробурчал он, вставая.
Слегка прихрамывая, он повел меня обратно в прихожую и, не дойдя до нее, открыл не замеченную мной ранее дверь. Мы оказались в гостиной, обставленной старой, послевоенной поры, мебелью. Снаружи окна были закрыты ставнями, изнутри – занавесками, под потолком тускло горела лампа в синем матерчатом абажуре с бахромой.
В обычной ситуации я с удовольствием обошла бы эту комнату, рассмотрела и потрогала бы комод, покрытый лаком буфет и шифоньер. Тут даже был сундук, размером с односпальную кровать. Но все это я едва заметила, потому что меня колотила нервная дрожь и мне было не до интерьеров.
«Мерзавец» подошел к столу, заставленному тарелками с остатками еды, и осторожно опустился на стул с круглой спинкой и гнутыми ножками, после чего обратил ко мне свой лик.
Ничего особенного: худощавое вытянутое лицо, морщинистый лоб, мутноватые глаза, острый нос, толстые, синюшные губы и большие залысины. На вид лет под пятьдесят. Ничем не приметен и обычен, как эмалированная кружка.
Я бросила гаротту прямо на тарелки с объедками, с грохотом придвинула стул и упала на него, почувствовав внезапную навалившуюся слабость. Он смотрел на меня снизу вверх, и от этого взгляд его казался виноватым.
– Ты, хам, опусти глаза!
Он спрятал лицо в ладони, и его «Угу!» прозвучало глухо и гнусаво.
– Как ты здесь оказалась?
– Пешком пришла!
Самым разумным было бы сейчас послать этого идиота куда подальше и поскорее выбираться на воздух. Но шея ныла, да и любопытно было выяснить, за что же здесь, вот так, запросто, людей проволокой душат? Причем выяснять хотелось поподробнее.
– Выпить хочешь?
Откуда-то снизу он достал початую бутылку водки и поставил ее на стол.
– Дай сигарету! – потребовала я и, прикурив, приступила к допросу: – Выкладывай, – предложила я для начала вполне миролюбиво, сдержав мгновенный порыв шарахнуть его бутылкой по башке.
– Зачем?
После всего случившегося я расценила этот вопрос как издевку.
– Может, ты с белой горячки на людей кидаешься?
– Нет, не страдал никогда!
Он плеснул себе в стакан водки и, выпив ее одним глотком, поднял на меня сразу заслезившиеся глаза.
– Я тебя в темноте за другую принял, перепутал. Извини, пожалуйста!
От этого «пожалуйста» меня разобрал такой смех, что даже губы затряслись, но я сдержалась. Справившись с накатывающейся истерикой, я глубоко затянулась, а «мерзавец» налил себе еще водки. Выпитое укрепило в нем дух, и он заговорил вполне членораздельно:
– Да повадились тут ездить к нам на мотоциклах… Молодежь. Требуют, понимаешь, от нас не знаю чего. Несуразицу какую-то несут, о справедливости толкуют, о правах что-то доказывают. Ну, достали они нас, дальше некуда. Да еще грозят! Сожжем вас, говорят, если не отдадите по-хорошему! А чего отдавать-то! – Он глотнул, сморщился и, ткнув вилкой в объеденный огурец, захрустел, а потом, со свистом выдохнув, продолжил: – Эта Катька Лозовая сама не знает, чего хочет. И ведь договорились, что за дом деньгами отдадим, и согласилась она, зараза, взять, а теперь черт-те что требует, ну уму непостижимо! С-су-уки!
Он пьянел буквально на глазах.
– Что за Катька?
– Лозовая! – ответил он возмущенно и махнул вилкой в мою сторону. – Ты же не знаешь… На мотоциклах они из другого города приехали. У нее там дед помер, сволочь старая! А этот дом его, по праву его, только мы в нем живем и документы на нас сделаны. Ну не я, у меня квартира в городе, но это – ладно… А она наследница этого деда, который помер, ты понимаешь? Он дом ей оставил. И не только его, но это – ладно! За дом мы с ней сговорились деньгами отдать, а теперь она орет – остальное давай. Зараза! И дружки ее, которые тоже на мотоциклах, кричат, спалим, мол, вас завтра, а если и тогда не отдадите, поубиваем к чертовой матери! И ведь поубивают!
Последние слова он произнес тонким, плаксивым голосом.
– И ты решил Катьку убить? А вместо нее на меня набросился?
– Что? Да-а! – протянул он со свирепой решимостью. – Потому что сказали мы ей, чтобы здесь больше не появлялась!
Еще немного, и он, похоже, буянить начнет. Вот уже и кулаком по коленке стукнул.
– А этой Лозовой сколько лет-то?
– Хватает! – он махнул рукой. – А сколько, к примеру, тебе?
– Двадцать семь, – ответила я откровенно.
– Вот и ей столько же, наверное. И вообще, вы с ней по-хо-жи.
Как все пьяные, он довольно быстро перешел из стадии «закипания» в полублаженное состояние. Он перестал злиться и откровенно пялился на меня мутными глазами, масляно улыбаясь. Зараза!
– А что еще, кроме дома-то, Катька требует? За что спалить обещает?..
Он не дал мне договорить.
– Да за «капли» же! – проорал возмущенно.
– А ну заткнись! – тихо, но грозно прозвучало за моей спиной.
«Мерзавец» мгновенно заткнулся, будто выключили и воздух из него выпустили. Он весь сжался и даже как-то уменьшился в размерах, привалившись грудью к краю стола.
А вот и долгожданный «второй» появился. Добро пожаловать. Здра-авствуйте!
Меня чуть не передернуло от отвращения. Вот это образина! Из-под шапки седых, курчавых, как у старого негра, волос в меня вперились маленькие, близко посаженные глазки.
– Заткнись и убери эту дрянь со стола, – скомандовал он.
Вовремя он появился – стоило лишь «мерзавцу» заикнуться о каких-то каплях. Должно быть, за дверью стоял и подслушивал.
Тот, что сидел за столом, послушно взял со стола гаротту, но, зацепив ею какую-то посуду, со стуком опрокинул ее. Старик взглянул на него злыми глазами, а я решила поподробнее рассмотреть его.
А посмотреть было на что. Старый, но слово «дряхлый» к нему было абсолютно неприменимо, столько энергии чувствовалось в его худом, прямом, без признаков старческой сутулости теле. Если б не морщины и седые волосы, он казался бы не старше «мерзавца». Лицо же его было ужасно! Нерадостные прожитые годы отразились на нем в полной мере. Кожа на лбу была изрезана глубокими морщинами, между которыми бесформенными кустами торчали клочки седых бровей. От скул к подбородку по щекам пролегали вертикальные складки. Нос, в незапамятные времена свернутый набок безжалостным ударом, казалось, имел только одну ноздрю. Четко очерченные кривые губы сжаты в тонкую, неровную линию. Дополняли эту вурдалачью внешность усы. Длинные и седые, они начинались у уголков рта и свисали, как у монгола, вертикально вниз до самого подбородка. Довершали портрет спортивные штаны, темная фланелевая рубаха (это в такую-то теплынь!) и босые ноги.
Проследив за исполнением своего распоряжения, старик взглянул на меня.
– Ты кто такая? – Пили они наверняка вместе, хотя дед казался совершенно трезвым. – Ты откуда взялась, фря?
Фря, насколько мне известно, женский род. От мужского – фраер. Малоизвестное широкой публике, это слово в основном употребляется лицами, разбирающимися в блатном жаргоне прошлых времен.
– Ну?! – подогнал он меня чересчур грозно.
Во мне всколыхнулась волна холодного бешенства. Взяв со стола стакан, я сполоснула его водкой, выплеснув ее прямо на босые ноги старика, налила себе пальца на два и выпила одним глотком, не почувствовав вкуса. Окурок все еще дымился у меня в руке, и я бросила его в тарелку с остатками картошки. Только после этого одарила Семиродова – а я была уверена, что это он – ответом. Поднимаясь с места, я повернулась к нему лицом:
– С улицы. Я всего лишь случайная прохожая. Забрела к вам попросить помощи и чуть не угодила в проволочный переплет.
– Это не Катька, Кирилл Федорович! – ясно и быстро проговорил «мерзавец». – Ошиблись мы.
– Мы? – прозвучало удивленно.
Мягко шлепая босыми ногами, старик медленно прошел к покинутому мной стулу и со вздохом уселся на него.
– Я… – растерянно поправился «мерзавец», но он уже перестал существовать для Кирилла Федоровича.
– О чем базаришь, если ты без спросу в чужой дом влезла?
– Влезают воры, – ответила я со всей вежливостью, на которую только была способна. – А я вошла.
– Не воры, а крадуны, – невозмутимо поправил он. – Воры по домам не шарят.
Не хватало мне с ним еще спорить на тему блатной иерархии!
– Если не дозвалась хозяев, то надо было повернуться и уходить. Разве не так?
– Так. Но и войдя без разрешения, я не заслужила петли на шею.
– Все виноваты, – рассудил он примирительно. – Сунулась ты куда не надо, не зная дел, вот и пострадала. Давай мы извинимся за неприятность, и иди своей дорогой.
– Ничего себе неприятность! – Я дотронулась до шеи. – Рубец останется. А если дорога моя у ваших ворот кончается? Тогда как?
Ух как зыркнул на меня Кирилл Семиродов! Ух как сузил свои глаза в пронзительном прищуре! Что, не выдержал борзости моей, урка замшелый, психовать начал? Давай-давай, в гляделки поиграем. Кто кого? Жаль, что ты стар, а то я – по своему теперешнему настроению – или научила бы тебя разговаривать, как полагается, или отмордовала бы без жалости!
Семиродов не выдержал, отвел глаза. Вежливо, без вывертов, попросил:
– Я что-то не понял про ворота. Но ты подожди, Маша, мы с тобой сейчас вдвоем побазарим.
До меня не сразу дошло, что в былые времена «Машами» называли уважаемых в блатной среде женщин. Подойдя к старику вплотную, я нагнулась к его лицу и, держа ладонь на больной шее, по-змеиному прошипела:
– Ты, бывший, не буду я с тобой разговаривать после этого. Боюсь потерять уважение к твоим сединам и поступить недостойно. Завтра жди. Тогда и поговорим. И счет тебе за сегодняшнее выставлю. Не этому лоху, – я ткнула пальцем в Ивана, – а тебе.
Сцепив пальцы в синих, зоновских наколках, старик, опустив глаза, молчал. Чем-то я его уела. Своей яростью, что ли?
– А ты, – повернулась я к племяннику с грозным видом, но при виде его вконец перепуганного лица смягчилась, – пойдешь со мной. Возьми домкрат. Колесо у моей машины лопнуло.
– Смотри, язык больше не распускай! – предупредил его дед Кирилл. – Не твое это дело.
Господи, как хорошо на заросшем лебедой, освещенном вечерним солнышком дворе! Но и от двора мне захотелось удрать подальше, едва мы с Иваном вышли из калитки на улицу.
Пока он ковырялся с запаской, я, забравшись в салон машины, принялась рассматривать в зеркало свою пострадавшую шею. Удавка оставила на коже заметный со всех сторон след, а местами, особенно с боков, даже кровоточила. Но ведь могло быть и хуже.
Захотелось вылезти и пнуть заканчивающего работу Ивана в зад. Чтобы не поддаться искушению, я спросила:
– А откуда взялась здесь эта Лозовая?
При ее упоминании он сплюнул, но ответил весело:
– Из другого города принесла ее нелегкая. Странно, что ее сегодня здесь нет. Она с дружками обычно вот по этому шоссе гоняет, вокруг аэропорта. Бензин жгут, бездельники! Рокеры, мать их!
– Когда дом-то жечь собираются? – спросила я, кончиками пальцев массируя вздувавшийся рубец.
– Ха! Завтра обещали заняться. – Он поднялся и отряхнул колени. – Все. Готово. А зачем тебе?
Я вылезла из машины, чтобы оценить его труд.
– Да вот, думаю, не приехать ли полюбоваться?
– Оно тебе надо? – выпятил он губы в удивленной гримасе и вернул мне гаечный ключ.
