Марина Серова
Смерть наяву
Глава 1
Бешеные струи холодного осеннего дождя молотили по асфальту, порождая у населения запоздалые сожаления о сорокаградусной летней жаре.
Кажется, еще вчера ходили по дому, позабыв об одежде, ежеминутно забирались под душ, который с трудом можно было назвать прохладным – так прогревалась вода в трубах, поглощали литрами ледяную кока-колу – и все зря, все безуспешно.
Хотелось куда-нибудь на север, в Норвегию или Гренландию. Теперь уже не хочется.
Как пошутил один мой знакомый, русский человек не может быть нормальным при таком климате, когда природа бросается из крайности в крайность – зимой минус тридцать, летом – то же самое, но со знаком плюс.
Я сидела у окна и, закрыв глаза, слушала шум ливня. Кому-то это может показаться странным, но вой ветра и тяжелые шлепки воды о землю меня успокаивали, навевая полудремоту. Но спать мне пока что не светило – я ждала телефонного звонка.
Впрочем, звонки этим вечером уже были – числом пятнадцать. Но что-либо более-менее внятное я смогла понять только из первого, да и то не совсем. Продолжение следовало, но запаздывало.
Первый звонок раздался полтора часа назад. Не могу сказать, что я была ему очень рада, так как в этот момент принимала ванну.
– Женечка! – разнесся по коридору голос моей тетушки. – С тобой хочет поговорить мужчина с очень приятным баритоном.
– Пусть перезвонит! – крикнула я в ответ, переключив воду с душа на кран, чтобы меня было слышно. – Минут через пятнадцать.
– Это межгород, – уточнила тетушка. – Может быть, выйдешь?
Я накинула халат и выскочила из ванной. Вдруг действительно что-то важное?
– Евгения Максимовна? – раздался в трубке томный говорок.
– Да-да, – откликнулась я, подумав про себя, что у нас с тетей довольно разные представления о приятных мужских голосах.
– Вас беспокоит Костяков Симон Аронович. Мне дал ваш телефон Синицын – помните такого? – и сказал, что к вам можно обратиться.
– Я вас слушаю.
– Дело, Евгения Максимовна, могу сказать сразу, нелегкое, – с сожалением отозвался голос в трубке, – но оплата будет соответствовать степени сложности, могу вас заверить.
– В чем состоит работа?
– Охрана. Постоянная охрана человека, который должен прибыть в ваш город через два дня, – продолжал Костяков. – Хотелось бы избежать возможных инцидентов… Что-то у вас там в трубке трещит?
– Это у вас трещит.
– Да? Вполне вероятно. Алло! Алло! Вы меня слышите, Евгения Максимовна?
– Слышу!
– Алло!.. Я перезвоню…
Костяков действительно попытался перезвонить немедленно, но у него ничего не получилось.
На этот раз нас упорно не хотели соединять – на линии свирепствовали какие-то жуткие помехи, и я с трудом смогла расслышать только очередное костяковское «алло!» и последующее чертыхание.
После третьего звонка (с тем же результатом) я минут десять глядела на молчащий телефон и затем решила продолжить свои омовения. Но эта неодушевленная тварь снова задребезжала, когда я уже готова была влезть в ванную.
Пришлось бежать в гостиную и снова слушать в трубке хрипы и шорохи.
Дальнейшие попытки Костякова закончить наш с ним разговор многое рассказали мне об этом человеке. Сначала он перезванивал через минуту. Потом, видимо, ему надоело накручивать диск или тыкать пальцем в кнопки, и он стал перезванивать по какой-то своей иррациональной временной параболе. Я ради интереса даже засекала время, промежутки между звонками занимали последовательно три, двадцать, одну, шесть, четыре, восемнадцать, снова одну, пять и сорок минут.
Наконец что-то там у них в проводах совместилось, и я вновь обрела возможность оценить тембр голоса Симона Ароновича.
– К вам едет Роальд Голицын! – объявил он мне. – Вы понимаете, что это значит?
Я пожала плечами, хотя и не была видна собеседнику. Почему я должна это понимать?
– Будет лучше, если вы поясните, – предложила я. – В чем заключается проблема?
– Проблема? – тяжело вздохнул Костяков. – В двух словах, даже в одном, если быть кратким – в лице Роальда Голицына.
– Он что, урод?
Последовала пауза.
– Вы телевизор вообще-то смотрите? – осторожно поинтересовался Симон Аронович.
– Бывает, – честно ответила я. – А что, Голицына часто показывают?
– Столичный канал «Экран» у вас ловится? – задал следующий вопрос Костяков.
– Вроде бы да.
Я подняла к глазам телепрограмму и нашла на одном из дециметровых каналов названный Костяковым «Экран» – развлекуха с местными вкраплениями.
– Включите, пожалуйста, ваш телевизор, – сдержанно попросил Симон Аронович, – и посмотрите немного, а я вам потом перезвоню. Ой нет, лучше я подожду, а то до вас не дозвонишься.
– Тогда ждите.
Я щелкнула пультом, и передо мной засветился экран. Шла какая-то омерзительная юмористическая передача – явно для слабоумных.
– Видите? – раздался в трубке голос Симона Ароновича. – Перед вами сам Голицын.
– Вижу, – только и могла я сказать, не отрывая взгляда от экрана.
Передо мной кривлялся какой-то накачанный бугай, который корчил рожи под записанный на пленку смех «публики». Немного напрягши память, я припомнила, что пару раз видела его в чернушных перестроечных боевиках в роли супермена а-ля русский Рембо.
– Ну вот, – удовлетворенно продолжал Костяков. В его якобы красивом баритоне на порядок прибавилось значительности. – Теперь вы понимаете всю степень ответственности?
Глядя на выкрутасы ведущего юмористической передачи, я не могла разделить пафос Симона Ароновича, но возражать ему не стала.
– Если вы беретесь за эту работу, нам нужно будет обговорить с вами ряд деталей.
Я пододвинула к себе блокнот и принялась записывать. Перечитывая впоследствии исписанные мною страницы, я могла только качать головой, искренне сочувствуя нелегкой участи народных любимцев.
Да-да, Роальд Голицын принадлежал именно к таковым. Как выяснилось, рейтинг этой самой передачи по каналу «Экран» был весьма и весьма высок, а ее ведущий числился среди теперешних тинейджеровских кумиров.
Популярность Голицына равномерно распределялась на две его ипостаси – киноактера и телеведущего. Разумеется, Роальд Голицын предпочел бы и дальше тиражировать однажды удачно схваченный образ на киноэкране, но вы сами знаете, как сейчас обстоят дела с производством новых фильмов, даже приключенческих.
Думаю, что он стал вести юмористическую передачу под названием «Животики надорвешь» не от хорошей жизни, но умудрился преуспеть и на этом поприще. Эту передачу смотрели миллионы зрителей, несмотря на ее довольно низкий уровень.
Что ж, если она помогала хоть кому-то справляться с тяготами современной жизни, от души хохоча возле экрана три раза в неделю по сорок пять минут, то можно смело констатировать, что определенную пользу своей стране Роальд Голицын приносил.
Но звездная болезнь есть звездная болезнь. Приоритеты, перечисленные Симоном Ароновичем Костяковым, могли бы сделать честь самому Сталлоне, соберись он в наш город с частным визитом, а не только его бледному отражению, каким являлся Роальд Голицын.
Собственно, кинотелекумир собирался в наш город по сугубо бытовому поводу – навестить родителей и поздравить маму с днем рождения.
Голицын, по словам Костякова, был крайне заинтересован в соблюдении инкогнито.
Симон Аронович заверил меня, что Роальд утомлен назойливым вниманием поклонников и поклонниц и не собирается ни встречаться с аудиторией, ни тем более проводить какие бы то ни было вечера со своим участием. Совершенно исключались также любые контакты с прессой – никаких фотографий, никаких интервью. В общем, визит любящего сынка к родителям, проживающим в провинции и издалека радующимся успехам своего чада.
– А вы уверены, что к Голицыну будет проявлено внимание, если в городе узнают о его появлении? – спросила я на всякий случай.
Костяков был потрясен моей наивностью. Даже отчасти оскорблен.
– Позвольте ввести вас в курс дела, – начал он свой ответ. Его тон при этом был чуть-чуть снисходительным, чуть-чуть поучающим. – По результатам зрительских опросов Роальд Голицын входит в первую десятку наиболее популярных телеведущих – это данные за прошлый месяц. Как кинозвезда мой подопечный уверенно держится в топ-двадцатке уже почти полгода. Это вам о чем-нибудь говорит?
– Разумеется.
На самом деле это говорило мне о суммах, которые продюсеры телепрограмм отстегивают подводящим итоги опросов социологам, и об ужасном состоянии отечественной кинематографии.
– Даже в Москве у него бывают проблемы с поклонницами, – доверительно сообщил Костяков. – Ну, сами понимаете, то признания в любви, то угрозы самоубийства, если не придет на свидание. А вот еще прошлой зимой в Петербурге во время эстрадного тура, в котором Роальд принимал участие, так вообще на него с ножом бросались!
– Бедный Роальд, – равнодушно произнесла я. – Скажите, а он в жизни выглядит так же, как на экране? Ну такой же…
«Такой же отвратный», – хотела я сказать, но вовремя осеклась.
– В принципе, – неуверенно произнес Костяков, – так же. Хотя мы временами вынуждены использовать грим. Честно говоря, мало помогает.
– Вот как? Почему?
– Вы не знаете, какие пронырливые и дотошные сейчас поклонницы, – пояснил Костяков. – Это самые настоящие частные сыщики, которые ежесекундно суют свой нос куда не надо.
Я недовольно покачала головой. Сомнительное, однако, сравнение!
– Просто маньячки! – продолжал изливать свое негодование Костяков. – Я действительно подчас думаю, что они платят деньги каким-нибудь детективным конторам, чтобы те следили за их кумирами и передавали информацию о том, где обычно бывает та или иная звезда. И эти, с позволения сказать, астрономы вычисляют траекторию звезды и сообщают ее клиентке. А дальше уже дело техники. Скажем, поклонник-маньяк знает, что звезда должна в девятнадцать ноль-ноль посетить какой-нибудь клуб и при этом будет без охраны. Тут-то ему и раздолье! Хватай и насилуй!
– Даже так? – усомнилась я. – Неужели дело доходит и до такого?
– И это еще не самое страшное! – заверил меня Костяков. – Леннона помните?
Я была вынуждена согласиться с Симоном Ароновичем, хотя случай с одним из великой четверки все же выглядел для меня исключением из правила.
В общем, Костяков меня «накачал» как следует, и минут пять после разговора я пребывала в уверенности, что Роальда Голицына поджидает здесь как минимум неминуемая и страшная гибель от рук поклонниц-насильниц, и я должна его уберечь во что бы то ни стало.
Но этот запал скоро прошел. Я сварила кофе с корицей и принялась размышлять, совмещая вопрос, который я ставила сама себе, с сигаретной затяжкой, а ответ – с выдохнутой струей дыма.
Начнем с Костякова. Судя по повадкам, этот деятель – старый прожженный волк, наверняка еще с москонцертовской школой. Цену своему Роальду Голицыну он прекрасно знает, но играет «в дурочку».
Цена эта, само собой, выражается вполне определенной кругленькой суммой, которую можно урвать сегодня с имиджа Голицына, а вовсе не являет собой эвфемизм типа «цена его таланта».
Сегодня раскручен Голицын, что с ним будет завтра – еще вопрос, но, поскольку сегодня его «берут» и этот проект оказался удачным, звезду надо поддерживать, чтобы она до времени не шлепнулась с небосвода.
Далее. Этот тип намерен пробыть в нашем городе от силы неделю, максимум – дней десять. Я должна неотлучно находиться при нем и оберегать «приму экрана» мужского пола от нежелательных контактов – так сформулировал мою задачу Симон Аронович.
Уже тут мне сразу видится неувязка, но обычно я не тороплюсь ставить все точки над i, чтобы народ не начинал нервничать раньше времени.
«Неотлучно». Как вы себе представляете это в реальности?
Ну встретить в аэропорту, довезти до дома. Ну посидеть в прихожей, а то и за праздничным столом – если дозволят – во время семейного торжества.
А дальше? Спать на раскладушке возле ложа объекта? Охранять его сон, бодрствуя на собачьей подстилке? Круглосуточно «бдеть»?
Разумеется, все заказчики полагают, что именно так и должно быть. В принципе, это возможно при определенном тренинге, но, господа, будем смотреть правде в глаза – не больше двух-трех суток кряду.
«Попробуйте-ка не поспать неделю – и вас можно с чистой совестью сдавать в сумасшедший дом, где вы будете месяц восстанавливать расшатанное психическое здоровье», – так мне хотелось ответить Симону Ароновичу, но я, повторюсь, промолчала.
Ведь если начать с первых же минут переговоров учить уму-разуму даже не клиента, а его менеджера, то с вами просто не будут разговаривать.
Они чего хотят? Безопасности клиента. Да ради Бога! А уж спать мне или не спать и если спать, то сколько – позвольте решать самой.
Вот еще вопросик. Какого черта Роальду Голицыну торчать в нашем городке неделю с лишним? Приехал, поцеловал мамочку в щечку, посидел вечерок с родителями – и привет! День-полтора за глаза хватит.
Сдается мне, что у Роальда здесь еще какие-то дела, о которых мне не сообщается. А это уже достаточно неприятно, поскольку скрывать информацию от человека, который отвечает за вашу жизнь, так же глупо, как врать домашнему доктору или личному адвокату.
Ну ладно, черт с ним, неделя так неделя. Но как быть со словечком «неотлучно»?
Скажем, захотелось звезде-инкогнито немного поразвлечься и проинспектировать здешних дорогих проституток. Звонит он в салон и заказывает девочку.
Ваши действия, бодигард?
Обыскивать по полной программе пищащее на пороге создание?
Тщательно наблюдать за актом и предотвращать любые действия, которые могут нанести ущерб моему клиенту? Держать все под контролем?
А как насчет посещения туалета? Ведь там тоже может скрываться маньяк-поклонник или поклонница!
Впрочем, пора бы и прекратить этот бессмысленный спор с отсутствующим оппонентом – ведь Симон Аронович давно уже положил трубку, а твой кофе, Женя, начал остывать. Выпей его одним глотком, свари себе вторую порцию и закури новую сигарету.
Помещение, в котором предположительно будет уединяться твой объект, можно заранее проверить и подождать у дверей. А насчет словца «неотлучно» – спросите лучше у самого Голицына.
Держу пари на свой гонорар, что он первый же взвоет от моей «неотлучности» и взмолится о пощаде: «Дайте же мне побыть одному!»
И я дам. Но на самом деле буду рядом – в миллиметре от объекта, но так, чтобы не докучать ему своим присутствием. В этом и заключается один из секретов нашей сложной профессии.
Кстати, о гонораре.
Пятьсот долларов в день – на такой сумме мы остановились с Костяковым.
Вроде не много и не мало, в самый раз. Правда, Симон Аронович сначала решил поторговаться – ведь я заломила сумму в два раза большую.
Если ты говоришь, что твой клиент – суперзвезда, то и гонорары его бодигарду должны быть вполне соответствующими, не правда ли?
Костяков тяжело вздохнул и честно сказал мне, что если бы речь шла хотя бы об Андрее Губине или о ком-нибудь из «нанайцев», то проблем бы не возникло. Но вот за Голицына он столько платить не будет.
В общем, Костяков сначала набивал цену своему протеже, а потом, когда речь зашла о живых деньгах, был вынужден ее снижать.
Короче, сторговались.
Завтра утром я должна встретить самолет с Роальдом и препроводить Голицына в дом его родителей, где тот собирался оставаться до вечера.
Жить кинозвезда-телеведущий намеревался в гостинице. И как уж он тут собирался соблюсти свое инкогнито, я не представляла.
Что ж, будем работать…
* * *
Для начала я позвонила своим приятелям в пункт кинопроката и заказала два фильма с участием Голицына – «Крутая разборка» и «Печальные глаза осени», оба конца восьмидесятых годов.
Ребята из видеопроката не скрывали своего удивления моим заказом и даже поинтересовались, все ли у меня в порядке и не попала ли я в катастрофу, результатом которой могло бы стать сотрясение мозга.
Дело в том, что обычно я смотрю одну за другой голливудские новинки, предпочитая профессионально сделанное массовое кино.
Всю классику я уже пересмотрела не по одному разу, и у меня на полке есть «полные собрания» и Висконти, и Фасбиндера. Их я довольно регулярно освежаю в памяти, но основная пища для моих глаз – кино сугубо американское и европейское. В последнее время, впрочем, сюда можно приплюсовать Тайвань и Китай.
Русско-советское кино всегда ограничивалось для меня Тарковским, Муратовой, Сокуровым и еще пятью-шестью именами. Остальное же смотрелось, когда ничего другого под рукой просто не было.
– С головой, господа, у меня все в порядке, – напустив на себя изрядную строгость, ответила я в трубку. – Оставьте ваши дурацкие шуточки при себе и, если не хотите лишиться постоянного клиента, извольте привезти мне на дом заказанные кассеты сегодня же вечером.
Передо мной столь же церемонно извинились, объяснив свою гипотезу относительно моей съехавшей крыши тем фактом, что и «Крутая разборка», и «Печальные глаза осени» за прошедшие два месяца побывали на телеэкране целых восемь раз по разным каналам.
Как ни странно, «Крутая разборка» оказалась заурядной мелодрамой, а «Печальные глаза осени» боевиком по-русски, хотя, судя по названиям, должно быть наоборот. Но Бог им судья.
Да-да, теперь я окончательно вспомнила Голицына: ей-ей Сталлоне! Так же печально смотрит в камеру и несет какую-то хренотень. Весьма физически развит, мог бы сорвать какой-нибудь приз на соревнованиях культуристов. И так же, как Сталлоне, актер никакой.
«Но зато какие глаза!» – парировала это утверждение одна моя знакомая. Что ж, с таким аргументом не поспоришь.
Хотя, мне кажется, что печаль в этих глазах и не ночевала – и у Сталлоне, и у Голицына. Просто тип лица такой от рождения.
У меня был один приятель со столь зверской рожей, что его обходили за версту. А ведь добрейший был человек! Так что про глаза – не надо ля-ля.
Позевывая, я досмотрела до конца оба фильма. Который боевик – туда-сюда, который мелодрама – редкостный отврат. Уж и не знаю, зачем на такое деньги выделяют. Впрочем, если выделяют, значит, так нужно – наверняка там свои ходы-выходы, неведомые простым смертным.
Сюжеты обоих фильмов были донельзя схожими. В первом – «Крутая разборка» – Голицын исполнял роль телохранителя, влюбленного в богатую миллионершу, которая периодически отвечала ему взаимностью то на фоне Останкинской телебашни, то возле другой башни – Эйфелевой. В конце концов, муж героини убивает обоих где-то возле Пизанской башни: влюбленные пытались скрыться в Италии. Башни, видимо, предполагали собой фаллическую символику, а сценарий – как можно больше заграничной натуры, чтобы съемочная группа могла вдоволь покататься по миру.
Во втором фильме – насчет печальных глаз осени – Голицын играл супермена-спецназовца, который влюбляется в бандитку и пытается наставить ее на путь истинный, но в результате оказывается втянутым в грабежи и разбои. В финале оба гибнут под пулями коллег Голицына, не отягощенных нежными чувствами к криминальным дамам. Заграницей тут уже и не пахло, финансирование было не то, и режиссер ограничился крымскими пейзажами – тоже хлеб.
Печальных глаз Голицына в обоих фильмах было с избытком. Одинаково невыразимо тоскливым взором смотрел Роальд и на своих возлюбленных, и на своих врагов. Женщины, наверное, млели.
Помнится, сразу после первого фильма начал складываться своеобразный культ этого актера, да вот как-то не сложился. Причин тому могло быть великое множество, и я решила как-нибудь при случае навести справки по этому поводу – сейчас уже не оставалось времени.
Очевидно, чтобы добру не пропадать даром, Голицына решили перепрофилировать и, периодически напоминая населению, что Роальд еще и в кино снимался, перебросили на телевидение.
Уж и не знаю, почему решено было выбрать именно эту юмористическую программу и была ли она создана специально «под Голицына». Герой-любовник-супермен в роли идиота-ведущего – это было довольно крутым поворотом в имидже Роальда, но и тут он пришелся ко двору.
Аудитория, кстати сказать, расширилась. Теперь Роальда Голицына любили не только неполовозрелые киноманки, но и домохозяйки всех возрастных категорий, которые подсели на эту передачу.
Роальд по-своему был даже слегка обаятелен в роли ведущего. Его амплуа можно было определить как «грустный клоун» – у нас таких любят, чтобы сам был печальный, а других смешил.
Напомнив себе, что при случае следует выяснить причину столь резкой перемены образа, я улеглась спать, поставив будильник на шесть часов.
Глава 2
С утра моросил мелкий противный дождь. Я стояла в аэропорту под длинным навесом, медленно, но верно теряющим штукатурку – потолок был покрыт мокрыми пятнами, с которых мерно срывались тяжелые капли.
Самолет запаздывал уже на полчаса, и по всему выходило, что это – не предел.
Встречающих было немного. Рядом со мной под навесом курили двое озабоченных грузин в чересчур легкой для такой погоды одежде и неподвижно стояла мрачного вида девочка лет пятнадцати.
– Свежие газеты! Покупайте свежие газеты! Самая полная телепрограмма! Городские новости, кроссворды, гороскопы, курсы валют, брачные объявления! – как заведенная повторяла через равные промежутки времени продавщица за лотком прессы.
Это монотонное выкрикивание действовало на меня гипнотически. Хотелось подойти и скупить весь лоток только для того, чтобы больше этого не слышать, – иначе можно было заснуть прямо так, стоя.
Я подошла и купила газету. На первой же полосе мне бросилась в глаза заметка, набранная крупным шрифтом и обведенная изящной рамочкой:
«По информации, полученной редакцией из достоверных источников, в наш город сегодня прибывает Роальд Голицын, известный киноактер и популярный телеведущий. Визит носит сугубо частный характер, и Голицын не намерен принимать участия в каких-либо мероприятиях.
Наша газета обещает читателям наиболее подробный рассказ о пребывании знаменитости в родных пенатах. Следите за дальнейшей информацией!»
Я скомкала газету и выкинула ее в урну. Вот тебе и инкогнито!
Кто раструбил? Утечка информации из Москвы? Разболтали родители?
Впрочем, этого следовало ожидать. Просто я предполагала, что раскрытие инкогнито произойдет по крайней мере на второй-третий день.
– Прибыл самолет рейсом шестьсот шестьдесят шесть из Москвы, – раздался мощный голос дикторши. – Прибыл самолет рейсом…
Я навострила глаза и разглядела самолет, приземлившийся не на центральной полосе, как я рассчитывала, а где-то в отдалении. Пришлось бежать под дождем к отстойнику, расположенному метрах в пятидесяти, – оттуда должны были выпускать пассажиров рейса с номером, который совпадал с числом антихриста, вычисленным в Апокалипсисе.
Сквозь пыльные стекла отстойника я видела летное поле, по которому медленно катил желтый автобусик, набитый пассажирами.
Он неуклюже притормозил возле распахнутой настежь двери. Находившиеся внутри автобуса вынуждены были ухватиться за поручни и друг за друга, чтобы не повалиться вслед за своими вещами – с прицепленных сверху навесов уже летели на пол водруженные туда сумки.
Голицын вывалился из двери, сдержанно матерясь. Он пошарил взглядом в скудной толпе встречающих, демонстративно пожал плечами и направился к отделению, куда должны были доставить багаж.
Роальд Голицын был весь в коже – широкий черный плащ, коричневые брюки, крепкие башмаки. Венчала все это серая широкополая шляпа из того же материала.
Я решила не окликать его прилюдно и быстро последовала за Голицыным, стараясь догнать его – Роальд вышагивал широко, четко, словно солдат, – вероятно, был сильно рассержен.
– Здравствуйте, я Женя Охотникова, – тихо проговорила я, поравнявшись с Роальдом.
Он остановился, посмотрел на меня, чуть сдвинув с переносицы темные очки с широкими круглыми стеклами, и внятно произнес:
– А пошла ты…
Хорошенькое начало!
Мне пришлось ухватить Роальда Голицына за рукав и произнести только одну фразу, чтобы привести бывшую кинозвезду в чувство:
– Передайте Симону Ароновичу Костякову, что наш договор расторгнут.
И демонстративно повернулась к нему спиной, намереваясь отправиться восвояси.
Теперь догонять меня пришлось Голицыну. Впрочем, я позволила ему сделать это, чуть сбавив темп ходьбы. Роальд чуть тронул меня за плечо и, аккуратно приостановив, загородил мне дорогу.
– Миль пардон, мадам! – проронил он, приподняв шляпу с широкими полями. – Я думал, что вы из этих… повернутых фанаток.
– Извинения принимаются, инцидент исчерпан, – довольно сухо сказала я Роальду. – Давайте-ка вернемся за вашим багажом.
– Я не думал, что вы окажетесь… э-э… женщиной, – пояснил Роальд, пока мы возвращались к багажному отделению. Костяков сказал, что меня встретит охранник Женя, ну и я подумал, что будет мужик.
– Вы разочарованы?
– Н-ну почему? – прищелкнул языком Голицын. – А вы справитесь? Шучу-шучу…
Когда два чемодана были транспортированы пыхтящим носильщиком к моему автомобилю, произошел довольно любопытный эпизод.
Роальд распахнул дверцу жука – «Фольксвагена» и уже занес ногу, как неподалеку – из кустов справа – я заметила мгновенное зарево фотовспышки.
Кусты зашуршали и смолкли. Тут же послышался шум мотора и промелькнул мотоцикл, оседланный молодым человеком, лицо которого скрывал шлем.
– Вас сфотографировали, – мельком заметила я, садясь за руль.
– Как? Кто? – недовольно сморщился Роальд. – Что все это значит?
– Как? Фотоаппаратом, вон из тех кустиков. Кто? Парень с мотоциклом. А все это значит, что из сегодняшних газет жители области узнали о вашем приезде, – ответила я, выруливая на магистраль.
Голицын театрально застонал, прижав пальцы к вискам. Затем снял очки, протер покрасневшие глаза и, прильнув к стеклу, начал рассматривать местность, по которой мы проезжали, комментируя увиденное:
– О, как тут все отстроили! Не узнать! Смотрите-ка, и «Мост-банк» у вас есть!
Он обернулся ко мне и серьезно спросил, поглядев мне прямо в глаза:
– А ведь меня могли не только сфотографировать. Оптический прицел, глушитель – и все. Пишите письма на тот свет.
– Ну зачем же так мрачно? – отозвалась я. – Вас любят. А тех, кого любят, убивают редко. Это нетипично для наших широт.
– Вы просто не знаете, – снисходительно покачал головой Роальд. – Даже не представляете себе, в какой клетке нам приходится жить.
– За все надо платить…
– Что? Ах да, конечно! – Роальд снова вернулся к изучению заоконных пейзажей.
Сосредоточенно рассматривая проносившийся мимо город, Голицын походил на иностранца, которого черт занес в деревушку, где он имел несчастье когда-то родиться – давным-давно, почти в другой жизни.
– Роют и роют, – сокрушенно покачал он головой, когда мы осторожно проехали мимо неогороженной канавы. – А потом дома падают.
– Они не только падают. Они еще и взрываются, – добавила я.
– У вас тоже? – недоверчиво спросил Роальд. – Хм, однако, тенденция…
Мы миновали спуск и теперь неслись по шоссе, выходящему на центральные улицы города.
– Нам куда? – осведомилась я, тормозя у светофора. – Как я понимаю, к родителям.
– Угу, это вроде недалеко, – кивнул Роальд. – Сейчас я посмотрю…
Он порылся в своей сумке и достал органайзер, из которого извлек помятый листок.
– Коммунистическая, шесть, – торжественно произнес он. – Кажется, в центре?
– Уже Столыпина, – отозвалась я, выруливая налево и направляясь в район набережной. – Пять лет как переименовали.
– Правда? – удивился Роальд. – Что ж, похвально. А у нас только в исторической части города прошлись по названиям, дальше руки не дошли.
– Вы, видимо, давно не бывали в наших краях? – осторожно спросила я.
– Года два или три, – рассеянно ответил Роальд. – А что?
– Так… А что же вас на этот раз потянуло? Ностальгия заела?
Голицын даже расхохотался. Впрочем, смех быстро затих, и Роальд уставился на меня с явным неодобрением – он вспомнил, кто я по статусу.
– Слушайте, а почему вас это вообще интересует? – раздраженно спросил он. – Почему я должен вам что-то объяснять?
– Да нет, как хотите, – спокойно пожала я плечами. – Мне, в общем-то, все равно.
– Вы ко мне приставлены, вот и охраняйте, – не без легкого хамства в голосе произнес Голицын. – А как да почему – не ваше дело.
Роальд откинулся на сиденье, недовольно осматривая салон автомобиля.
– Это у вас что, служебная? – ткнул он пальцем в потолок автомобиля.
– Я не служу, – коротко ответила я, подруливая к дому. – Личная собственность.
Теперь Голицын оценивающе посмотрел на меня, как бы прикидывая, сколько я стою.
– Н-да, – хмыкнул он. – Надо сказать, что Симон Аронович человек довольно эксцентричный. Не буду скрывать, что я предполагал нечто иное…
– Десяток автоматчиков и кортеж из «Мерседесов»? – повернулась я к Голицыну, тормозя у подъезда. – Что ж, перезвоните своему Костякову, пусть переиграет. Мобильник у вас имеется?
– Нет, – мрачно буркнул Голицын, приоткрывая дверцу. – Специально с собой не взял, чтобы не беспокоили всякие-разные…
Он вылез из машины и обомлел. Первым желанием Роальда было нырнуть обратно и умотать отсюда как можно скорее, он даже сделал шаг назад – но было уже поздно. Слишком поздно для отступления.
Словно из-под земли возникли три пожилые женщины, одетые в нечто парадно-цветастое. Стоявшая впереди поклонилась и протянула Роальду каравай с солонкой, водруженной на вершину хлеба.
– Милости просим, Ромочка! – хором проговорили стоявшие рядом дамы.
– Хлебушек вкусный, сами пекли, в американской печке! – с гордостью сказала дама с караваем. – Берите, не стесняйтесь!
Роальд Голицын с нескрываемой ненавистью посмотрел на импровизированную делегацию, потом на меня. Уже открыл рот, чтобы смачно послать всех подальше, но, видимо, вспомнил о родителях – ведь им пришлось бы потом извиняться перед соседями.
Да и народ начал понемногу подтягиваться – вокруг нас уже стояло человек десять, включая любопытствующих детей и старушек.
Роальд выдавил из себя улыбку, быстро отщипнул ломоть каравая, запихнул себе в рот и ринулся в подъезд. Я едва успела опередить его, и правильно сделала – дорогу пришлось расчищать.
Голицын сплюнул непережеванный мякиш сразу за дверью и, подняв голову, тихонько завыл, словно зверь, который попался в капкан:
– О-о-о! И зачем я только сюда приехал! Послал бы телеграмму…
Я схватила Роальда за руку и повела его вперед, проталкиваясь между стоящими у стены и у перил людьми. Казалось, встречать Голицына высыпал весь дом, сгруппировавшись в одном подъезде.
Откуда-то сверху свисали головы любопытствующих, вытянувших шеи с верхней площадки, под ногами мельтешили дети и кошки. Роальд шел, втянув голову в плечи, а улыбалась за него я.
Вообще, подобное скопление народа бывает разве что на похоронах – и дверь квартиры открыта, и народ на лестнице тусуется.
Мы достигли площадки пятого этажа, где нас уже ждали с распростертыми объятиями.
