Марина Эльденберт
Цепи его души
– В ванную тебе сейчас нельзя, – говорит он. – Поэтому сиди здесь.
– Смирно? – я вскидываю брови.
Эрик замирает и смотрит пристально-пристально.
Потом произносит:
– Все верно. Смирно, Шарлотта.
Мне очень хочется проверить, что будет, если я не стану сидеть смирно, но он уже выходит за дверь. От горячей воды ноги согреваются мгновенно, а вместе с ними согреваюсь я вся. Покрывало больше не нужно, я позволяю ему сползти на пол, и только тут замечаю, что ковер тоже заменили. Ни следа испепеляющей темной силы.
Глаза закрываются сами собой, поэтому приходится подпереть ладонью подбородок.
Смотрю на поднимающийся от тазика пар и пытаюсь поймать какую-нибудь фигурку в дымке, но она расплывчатая, как… как проступающая сквозь стену белесая тень. На мгновение она замирает над пустой ванной, обретая смутные очертания мужской фигуры, а потом рывком бросается вперед.
На меня.
Сидеть и трястись под одеялом – не самое лучшее завершение вечера. У меня по-прежнему зуб на зуб не попадал, только теперь уже точно не от холода. Чувство, что в тебя вливается чистая ярость и злоба, ледяная и неумолимая, заставляло внутренне сжиматься. Зубы звучно клацнули о чашку с чаем и настойкой, которую мне принес Эрик.
– Шарлотта, здесь нет призраков.
– Да? Тогда что я, по-твоему, видела?
– Уверена, что это был не сон?
– Если я не сплю сейчас, то в ванной точно был не сон, – отрезала я. – Почему ты мне не веришь?
– Потому что будь здесь призрак, я бы его почувствовал. Увидел.
– Но…
– Я говорил тебе про свое проклятие, Шарлотта, – голос его прозвучал глухо. – Я не маг смерти, но я вижу смерть. Вижу Грань. Вижу обратную сторону жизни и все, что с ней связано, потому что я умирал.
От такого признания даже я похолодела. Отставила чашку, чудом не промахнувшись мимо тумбочки, осторожно коснулась его руки.
– Прости.
– Это часть моей жизни, – он отмахнулся от собственных чувств, как от ничего не значащей ерунды, и руку отнял тут же. – Просто я хочу, чтобы ты была спокойна.
Наверное, именно так и стоит успокаивать девушек. Небрежным тоном заявляя, что ты умирал.
– Я… – после такого даже толком и не знаешь, что сказать. – Просто это чувство было настолько ярким…
Поежилась, вспоминая, как в меня врезалась белесая фигура. Врезалась сквозь мгновенно утративший краски мир, заполняя меня собой, лишая возможности дышать, пошевелиться, хоть слово сказать. Никогда раньше я не чувствовала ничего подобного… никогда, и надеюсь, что уже не почувствую.
– Сны иногда бывают очень яркими, Шарлотта.
Да уж, кому как не ему это знать.
– Ты задремала, глядя на пар, а перед этим замерзла. Одно наложилось на другое…
В точности так же, как в предыдущем сне.
– Поэтому так и получилось.
– Надеюсь, – вздохнула.
– Только поэтому, – Эрик кивнул на чашку. – Допивай чай и спать. Помимо прочего, призраки не могут нападать на людей.
– Не могут? – я приподняла брови. – Почему?
Чашка в руках больше не дрожала, и это определенно радовало.
– Потому что это бестелесные существа, без сознания и тем более без разума. Отголосок испытанной человеком эмоции в последние минуты его жизни. Они остаются на местах смерти, привязаны к ним. Со временем их силы истощаются, и призраки просто развеиваются без следа.
– А люди… то есть… все так остаются после смерти?
– Нет, только те, кто испытал какое-то сильное чувство в момент гибели. Чаще всего призраки – последствия насильственной смерти.
Я поежилась.
– Они что-нибудь чувствуют?
– Только последние отголоски испытанного.
Брр, ужас-то какой. Все время чувствовать страх, боль или ярость…
И снова я мысленно вернулась к случившемуся. В моем сне, как уверял Эрик, этот призрак, это непонятное существо, точно было злым. Не просто злым, это был сгусток концентрированной ненависти, направленной на меня.
– Подозреваю, что совсем не так, как мы, Шарлотта. То, что остается, это уже не человек. Сгусток, всплеск, бесформенное неопределенное нечто.
– То есть призраки не могут обретать форму?
– Сейчас уже нет.
– Сейчас?
– Во времена расцвета цивилизации армалов существовала раса, которая изучала таинства некромагии. И не только некромагии, они собирали самые сильные заклинания из самых разных отраслей магии, экспериментировали и получали… иногда самые непредсказуемые результаты. Но об этом не стоит говорить вслух.
– Почему?
– Потому что большинство их заклинаний относится к запрещенным. Почти все они на крови, из-за этого настолько сильны. Они содержат в себе знания, повторить которые не брались даже сильнейшие маги Темных времен. Одно из таких – заключение сознания в оболочку призрака, накопление силы, принятие формы и возвращение разума.
– О… – только и сказала я.
Чай кончился, но я продолжала держать чашку в руках. Она немного грела ладони, или уже ладони грели ее?
– Так что живи ты в то время, призрак вполне мог броситься на тебя, – Эрик покачал головой. – Но не сейчас.
Ладно, это меня немного успокоило. Ключевое слово «немного», потому что мне все равно было не по себе. Глаза начинались слипаться (не представляю, что такого было в этом чудесном чае, но догадываюсь, что какая-нибудь настойка вроде усыпившей меня в прошлый раз в ванной).
– Это радует, – пробормотала я, сползая на подушки.
Камин был растоплен, и в комнате стало очень тепло. Языки пламени оживляли неуютную, безликую обстановку. Темно-синий в обивке стал густым и насыщенным, по вплетавшемуся в черное серебру узоров бежали теплые искры. Если забыть о том, что за дверями – огромный пустынный дом, то можно представить себе сияющий огнями особняк, наполненный голосами, шелестом платьев, перешептываниями горничных и звонким смехом детей.
Детей?
Эта мысль поразила меня настолько, что я широко распахнула глаза.
Чтобы наткнуться на внимательный взгляд Эрика. Живой огонь отблесками играл на его волосах, согревая даже иней пряди.
– Не бойся, Шарлотта. Призраки больше не потревожат тебя даже во снах.
– Почему?
– Потому что я буду рядом.
Он лег, притягивая закутанную в кокон покрывал меня ближе. Я выкрутилась из свертка и потянулась к нему, чтобы расстегнуть жилет, но Эрик перехватил мои руки.
– Я разденусь позже. Сам.
Почему?
Этот вопрос я поймала на губах, в ответ только молча кивнула. Холод, которым потянуло от него несмотря на прогретую спальню, отразился в серых глазах, но я все равно обняла. Обняла и прижалась, устраиваясь у него на плече, стараясь вложить в эти объятия все тепло, что во мне было.
«Потому что я умирал».
Не знаю, что произошло в его жизни, но после такого, должно быть, очень сложно согреться.
Не знаю, но постараюсь его согреть.
7
– Ты чудесно поработала, Шарлотта. Молодец!
Несмотря на то, что поработала я пока что относительно (мне все было в новинку в мастерской декораций, и я больше мешалась, чем помогала), щеки покраснели от похвалы. Возможно потому, что она была искренней: мистер Стейдж, художник-декоратор театра ее светлости, всегда говорил искренне. Среди его подчиненных я была единственной девушкой, но кажется, это никого здесь не смущало. Ко мне вообще отнеслись очень тепло, не только не бросали косые взгляды (чего, признаться, я очень боялась), но еще и всячески опекали.
– Спасибо, – ответила я. – Мне было очень приятно работать с вами.
– Вот и хорошо. Завтра продолжим, – он кивнул на начинавший обретать очертания эскиз, который мы воссоздавали с утвержденного макета, стоявшего на столе. – Тебе далеко добираться до дома?
– Нет, мне… – тут я вспомнила, что мне еще предстоят занятия с Эриком. – Просто нужно еще кое-куда по делам.
– Ну, хорошо, – мистер Стейдж кивнул. – В таком случае хорошего тебе вечера.
– Хорошего вечера, – я сделала книксен.
– Давай обойдемся без этих формальностей, – он махнул рукой. – Мы все здесь художники, и все немного сумасшедшие, верно? Так что нам простительно. Доброго вечера, Шарлотта.
Он поднялся, чтобы открыть мне дверь, и я вышла из кабинета.
Театр ее светлости был небольшой, но я все равно еще немного путалась в расположении коридоров. В служебной части на втором этаже располагались кабинеты антрепренера, мистера Стейджа и других руководителей, на первом устроились гримерные. Кажется, если пойти направо, будет выход к подъему над сценой, а вот налево как раз лестница, ведущая вниз.
Память меня не подвела, спустя несколько минут я уже стояла у служебного входа, раздумывая, как быть дальше. В Дэрнс не ходил общественный транспорт: действительно, кому он нужен в таком районе, где каждый может позволить себе личный экипаж или мобиль.
Похоже, придется внести в статью расходов поездки до Дэрнса. Вот только, наверное, выгоднее будет брать экипаж, доехав до ближайшей остановки.
Пока я об этом раздумывала, рядом раздался негромкий голос Тхай-Лао:
– Мисс Руа. Прошу вас.
Я настолько не ожидала его увидеть, что сейчас растерянно моргнула. Утром Эрик нанял мне экипаж, а впрочем, утро вообще выдалось суетным. Я проснулась на рассвете и вспомнила, что мне сегодня на работу. Не считая вечернего платья, которое благодаря небрежному отношению тоже было не в лучшем состоянии, у меня не было никакой одежды.
К счастью, пока мы завтракали (если так можно выразиться, мне кусок в горло не лез), Эрик послал за моим повседневным нарядом, и мне его привезли. Отглаженное и готовое к выходу светло-серое платье.
– Тебе пора переставать носить свои мышиные наряды, Шарлотта, – хмыкнул он, едва увидел меня в нем.
В другое время я бы искренне оскорбилась, но сейчас волновалась настолько, что даже оставила это замечание без внимания. Сейчас внимание вернулось: и к замечанию, и ко встрече Тхай-Лао, и к пробуждению. Проснулась я сегодня одна, подушка рядом была примята, но Эрика рядом со мной уже не было. Он вышел из ванной спустя пару минут, полностью одетый и невыносимо далекий, насколько мне показалось.
Возможно, только показалось.
По крайней мере, сейчас мне бы очень хотелось в это верить.
– Пойдемте, нас ждет экипаж, – иньфаец указал в сторону стоявшей у стены кареты.
Лошади перетаптывались, кучер откровенно скучал. Серое небо затягивали еще более плотные тучи, грозящие вот-вот разразиться снегом. Сумерки обволакивали серый камень мостовой, стирали цвета со стен лавочек и домов. Насколько я поняла, мой новый дом находился где-то неподалеку, но где именно, я пока не представляла. Вчера мне так и не удалось там побывать, потому что…
Тхай-Лао подал мне руку, помогая ступить на подножку, сам забрался следом и постучал по стенке. Экипаж тронулся.
Я отодвинула шторку, делая вид, что меня интересуют улочки Лигенбурга. На самом деле украдкой скосила глаза на мужчину, пытаясь угадать его настроение: как он на меня смотрит, не осуждает ли. Времени подумать о случившемся у меня было не то чтобы много, скорее, совсем не было. На новом месте приходилось вникать во все и стараться делать это быстро, чтобы не отвлекать от работы остальных, а по возможности еще и помогать. Сейчас же, когда основное напряжение схлынуло, вернулись сомнения, с которыми я вроде бы успешно справилась ночью.
В моем случае ключевым оказалось «вроде».
Иньфаец тоже смотрел в окно, поэтому мгновение, когда он обернулся, стало для меня полной неожиданностью.
– Пауль просил встретить вас, потому что занят, – пояснил он, спокойно глядя на меня. Интересно, его спокойствие и невозмутимость вообще возможно нарушить? – Но к нашему приезду он уже будет вас ждать.
Интересно, сколько мы будем заниматься?
Освободилась я не позднее, чем от Илайджи, то есть около четырех, пока доберемся, будет уже пять, в лучшем случае. Когда я утром ехала в театр, руки у меня холодели по одному поводу. Теперь – по-другому. Ведь я теперь не просто его ученица, я… а кто я, собственно, для него? Имеет ли для него значение то, что между нами случилось?
Вчера ночью мне показалось, что для него это значит не меньше, чем для меня. Но сегодня утром он вел себя так, словно мы… ну, просто снова писали меня в его мастерской.
Еще и эта картина…
Воспоминания о веревках снова плеснули на щеки румянцем.
Да уж, нашла чему смущаться, Шарлотта. После такой ночи.
– Как вы познакомились? – спросила я, чтобы немного отвлечься от темы предстоящей встречи.
И обучения.
– Я обязан ему жизнью.
Жизнью?!
– Это история вашего знакомства? – спросила я, улыбнувшись.
Но Тхай-Лао не ответил на улыбку.
– Именно так.
Голос его звучал по-прежнему приветливо, но прохладно, из чего я сделала вывод, что поднимать эту тему не стоило. Впрочем, едва я пыталась поднять какую-то мало-мальски серьезную тему, касающуюся Эрика, как натыкалась на вежливое отчуждение. Сначала в разговорах с ним, и теперь вот с Тхай-Лао.
– А Сюин? – попыталась зайти с другой стороны. – Она ваша сестра?
– Жена моего брата, мисс Руа.
И снова холодная вежливость.
Чувство было такое, что я разговариваю с кем-то из круга леди Ребекки или графа Вудворда, потому что рядом с Эби и другими никогда такого не испытывала. В общем-то, подобные разговоры всегда считались личными, но среди прислуги никогда не возбранялись. Я охотно слушала, как Эби рассказывает о своей сестре, о зяте, о внуках, и никогда не находила это скучным. Горничные, забегавшие к нам на кухню, тоже охотно делились семейными историями. Впрочем, возможно в Иньфае просто другие традиции.
– Я прошу прощения, если спросила что-то не то.
– Вам не за что извиняться.
Или Эрик запретил ему со мной разговаривать. Хотя с чего бы?
Понимая, что разговор затух, не успев разгореться, снова повернулась к окну. Вот только на сей раз руки похолодели еще сильнее.
Что, если Эрик действительно запретил ему говорить со мной?
Нет, Шарлотта, так невесть до чего можно додуматься.
Я сцепила пальцы, расцепила, поправила локон в простенькой, дальше некуда, прическе. Чем ближе становился Дэрнс, тем сильнее колотилось сердце.
Какой будет наша новая встреча?
Чем ближе мы становились к дому, тем отчетливее я хотела… сама не знаю, чего.
Чтобы Эрик вышел меня встречать? Чтобы сказал – что?
Дом спал: это было видно еще издалека. Он выделялся из роскошных особняков Дэрнса темными окнами и молчаливой уединенностью. Так может стоять на балу старая дева, чуть поодаль от стайки дебютанток, лишенная их красок и привлекательности, мрачная и нелюдимая.
Не представляю, откуда в голове возникло это сравнение, но мне оно показалось весьма подходящим.
– Не сложно управлять таким огромным домом? – спросила я у Тхай-Лао.
Инфьаец покачал головой.
– Не сложнее, чем лачугой.
– Но здесь же столько комнат, за которыми нужно следить…
– У каждого дома есть свое сердце, мисс Руа. Главное его сразу почувствовать.
Сказать, что я ничего не поняла – значит, ничего не сказать. Но если у этого дома и было сердце, оно билось в каком-то особом ритме. Холодное, жесткое, оттаивающее только в мастерской. Вот она всегда была полна света, даже в самый пасмурный день или в самый ужасный (для меня, как когда-то казалось). Даже вчера ночью мне было там спокойно и уютно, хотя за ее пределами брала дрожь.
В ту минуту, когда я об этом подумала, экипаж остановился.
Тхай-Лао вышел и подал мне руку, а после проводил до дверей. По холлу растекался ненавязчивый, приглушенный свет, но вопреки моим предположениям, встречать нас вышел не Эрик. Сюин едва уловимо поклонилась, когда мы вошли. Дождалась, пока мужчина примет у меня пальто, а после кивнула:
– Пойдемте, мисс Шарлотта. Я вас провожу.
– Можно просто Шарлотта, – напомнила я.
– Хорошо.
На ходу бросила взгляд в зеркало: волосы слегка примялись под шляпкой, но в целом я выглядела довольно-таки привлекательно.
И вовсе у меня не мышиные платья!
По просторному коридору мы направились в крыло, где мне раньше бывать не доводилось. По крайней мере, тот странный иероглиф опасности на потолке, кажется, остался в комнате по правую руку от холла. Сюин не торопилась, но и заговаривать не спешила, а идти в тишине было, по меньшей мере, странно.
– Я думала, ты здесь не бываешь, – произнесла, чтобы нарушить молчание.
– Очень редко. Когда требуется моя помощь, как сегодня.
– Помощь?
– Да, я готовила ужин, пока Тхай-Лао вас встречал.
– Ужин? – я даже чуть замедлила шаг. – Но…
– Здесь две столовые. Даже три. Одна, где предпочитает обедать Пауль.
Я обратила внимание на то, что она тоже называет его Пауль.
– Вторая малая, куда мы сейчас идем. И третья для приема гостей, но она закрыта.
Учитывая, что гостей у Эрика не бывает…
Эта мысль мигом вылетела из головы, когда Сюин приоткрыла передо мной дверь. Я скорее почувствовала его, чем увидела, потому что в малой столовой горели всего лишь две свечи. Портьеры были плотно задернуты, не пропуская даже капельку света от фонарей с отрезанной каменными стенами улицы. Показалось, что в груди кончился воздух, а может быть, он и впрямь кончился, когда я шагнула вперед, а дверь с мягким щелчком закрылась.
Порыв воздуха скользнул по щеке, пощекотав выпущенной из прически прядкой лицо.
– Здравствуй, Шарлотта.
Голос Эрика прозвучал из-за спины, и я едва не отпрыгнула. Обернулась, глядя на мужчину, стоящего в двух шагах от меня. С зачесанными назад волосами он выглядел как-то слишком официально. В серых глазах, помимо неопределенности тумана, застыли отблески стекающего со стен серебра.
– Здравствуй. Ты… – только сейчас заметила, что за его спиной ниша.
Открытая, вроде тех, в которые ставят вазы и прочие предметы искусства. Сейчас она была пуста, точно так же, как и вторая: присмотревшись, заметила еще одну справа от дверей.
– В этом доме тоже много потайных комнат?
– Этот дом невероятно скучен, – он взял мою руку в свою. – Пойдем ужинать.
– Тогда зачем он тебе?
Эрик отпустил мою ладонь и отодвинул для меня стул.
– У тебя графит на лице, Шарлотта.
– Что? Правда?
Прежде чем я успела достать зеркальце, он коснулся пальцами моих губ, размыкая их. Я даже вздохнуть не успела, когда надавил сильнее, заставляя приоткрыть рот, а потом скользнул влажными подушечками по щеке. Беспардонно-интимный жест заставил замереть, пока Эрик стирал следы моего рабочего дня с кожи. Наверное, стоило его остановить, убрать руку или сказать, что приличные люди для такого пользуются платком, но…
Ничего приличного рядом с ним со мной не происходило.
Несколько долгих мгновений он смотрел мне в глаза, смотрел так глубоко, что я забывала дышать. После чего коснулся спинки стула.
– Полотенце для рук, – Эрик указал на стоявшую рядом с приборами странную коробочку с крышкой. – Горячее. Не обожгись.
И правда, стоило мне стянуть перчатки и снять крышку, как изнутри повалил пар: влажное полотенце приятно пахло травами. Дожидаясь, пока оно остынет, взглянула на Эрика. Вопреки этикету и любым правилам, его место оказалось совсем рядом с моим. Не напротив, не во главе стола, а рядом. Даже свечи, плачущие от жара, были плотно придвинуты друг к другу. Возможно, именно поэтому в комнате было так темно: их свет едва перетекал на нас и на блюда.
– Что тебе положить, Шарлотта? Салат или жаркое?
– Салат, – пробормотала я. – И жаркое.
Хотя решительно не представляла, из чего этот странный салат с какими-то прозрачными белыми макаронинами: тонюсенькими, как иглы, и длинными, как нитки. Зато жаркое пахло так, что мне даже захотелось есть. Несмотря на то, что днем мы только немного перекусили пирогом, припасенным одним из художников, голодной я себя не чувствовала. До этой минуты.
– Как прошел твой день?
– Чудесно, – выдохнула я, чувствуя себя неловко от того, что приходится сидеть так близко к нему. Возможно, после случившегося понятие «неловко» было чересчур громким, но именно это я сейчас и испытывала.
– Чудесно, – повторил Эрик и потянулся к высокой глиняной бутыли, чтобы наполнить мой бокал.
– Нет! – вскрикнула я и тут же добавила. – После вчерашнего…
– Здесь нет алкоголя, Шарлотта. Это напиток на основе иньфайских ягод и трав, который снимает усталость, придает сил и пробуждает аппетит.
– А, – сказала я, все еще недоверчиво косясь на бутыль. – Тогда ладно. Хотя на аппетит я не жалуюсь.
Эрик улыбнулся.
– Похоже, ты единственная леди, готовая открыто признаться в своих аппетитах.
– Аппетитах?
– Вчера ты открыто признавалась в аппетитах, никак не связанных с едой.
От такого заявления я чуть не уронила салфетку, которую собиралась расстелить на коленях.
– Ты мог бы говорить об этом не так откровенно?
– Мог бы. Но не хочу. Особенно рядом с тобой.
По цвету напиток напоминал вино, а вот по запаху – скорее, ягодный компот, который летом так любила готовить Эби. Правда, в винах я не особо разбиралась, а если быть точной, не разбиралась совсем. Иначе не выпила бы вчера столько пузырьков.
Интересно, с Камиллой он тоже так откровенно обо всем разговаривает?
Наверняка!
Ревность кольнула сердце металлической занозой, причем по ощущениям, эту занозу для начала сунули в кипяток.
– Не думаю, что я единственная, – хмыкнула я и разгладила салфетку, – готовая в таком признаваться.
– В аппетитах по поводу еды точно единственная, – ответил он. – За чудесный вечер, Шарлотта.
– За быстрое обучение, – заметила я и подняла бокал.
– Значит, тебе понравилось в театре?
– Очень, – заметила я. – Там столько хороших людей… и все они удивительно тепло ко мне отнеслись. Каждый норовил подать стул, если я уставала, или принести чай.
Глаза Эрика сверкнули, но я только подцепила вилкой кусочек мяса.
– Безумно приятно, когда мужчины признают твои способности и не стесняются об этом говорить.
– Приятно? – вот теперь его глаза потемнели, а может быть, это мне просто показалось.
– Безумно, – добавила я с улыбкой.
Которая, впрочем, тут же погасла, когда в его глазах отразилось пламя свечей. Раньше я думала, что такое только в книгах пишут, но нет, язычки пламени словно перетекли в радужку и обратно. Только на этот раз свечи словно впитали холод и темноту, даже потускнели слегка.
– Мне кажется, должность художника-декоратора может помешать обучению, Шарлотта.
– Что?!
– И как твой наставник я вынужден настоять, чтобы ты отказалась от места.
– Ты шутишь? – я отложила вилку и попыталась улыбнуться.
Не получилось.
– Вовсе нет.
– И каким же образом моя должность может помешать обучению?
– Ты поздно возвращаешься.
– Что?!
– Поздно возвращаешься, – Эрик положил руку на спинку моего стула. – В то время, когда по-хорошему тебе стоит отдыхать и читать теорию, практику по которой мы будем отрабатывать на следующее утро.
Внутри все сжалось.
– Я говорила тебе о том, что буду работать, когда подписывала договор.
– Знаю, – он смотрел на меня, и цвет его глаз сейчас напоминал штормовое море. – Но ты его подписала, а там ясно сказано, что ты обязана подчиняться мне во всем, что касается обучения.
– Это не касается обучения! – меня затрясло. – Эрик! Мы же договорились…
– Устная договоренность перед магическим договором не значит ровным счетом ничего.
От жестокости холодных слов на глаза чуть не навернулись слезы. Я не могла поверить в то, что мне придется расстаться с работой… с работой, которая так меня вдохновляла. Всевидящий, сегодня утром я ехала туда и тряслась от страха, но эти люди, все они, и мистер Стейдж, и его помощники, действительно оказались очень милыми. Любезными, внимательными, добрыми, а работа с ними каждую минуту была мне в удовольствие.
– Эрик, пожалуйста, – прошептала я. – Ты не можешь так со мной поступить…
– Могу. И поступлю, – в море отразились не то вспышки молний, не то огонь свечей.
Снова.
– Если ты еще хоть раз вздумаешь говорить со мной о других мужчинах.
Что?!
Я молча хлопала глазами, пытаясь переварить случившееся. То есть все, что он сейчас говорил… все, что заставил меня пережить: страх лишиться нового места, отчаяние, сомнения – это все потому, что я осмелилась с ним так говорить?
В груди что-то дрогнуло, я отшвырнула салфетку и выскочила из-за стола, чудом не опрокинув стул. Бросилась к двери, испытывая одно-единственное желание: оказаться как можно дальше от него.
Успела лишь коснуться дверной ручки, когда меня перехватили за талию и толкнули к стене. Зажатая между ним и шелком обивки, рванулась, но тщетно. Эрик перехватил мои запястья, завел руки над головой, вжимая всем телом в стену. Сейчас, когда все внутри разрывалось от обиды, эта близость не вызывала ничего, кроме желания освободиться. От него, от чувства, которое рождал внутри его голос:
– Не смей заставлять меня ревновать, Шарлотта.
Пальцы на запястьях сжались сильнее, вторая ладонь скользнула по моей шее, и я вздрогнула. В том, как он вжимал меня в стену, было что-то дикое, бессовестно-острое и совершенно непохожее на случившееся между нами ночью. Неправильное, невыносимое, безумное. Притягательное и отталкивающее одновременно. Когда пальцы сжались на моей шее, перед глазами потемнело. Насколько может потемнеть в комнате, в которой и света-то толком нет.
Только бессильные язычки пламени, пытающиеся сорваться с восковой привязи.
Безуспешно.
Как я.
Он почти ничего не делал, только прижимал меня к себе, но дыхание участилось. Дыхание, которого не хватало, потому что его ладонь давила на мое горло.
По телу снова прошла дрожь, от которой мне стало страшно.
Пожалуй, страшнее, чем от того, что сейчас между нами творилось.
– Эрик, – прошептала еле слышно, насколько хватило сил. – Отпусти. Отпусти, ты меня пугаешь.
Он медленно разжал руку, так медленно, что я почти почувствовала, как моя грудь раскрывается навстречу возможности вдохнуть в полную силу. И так же медленно освободил запястья, в которые впивался тонкий узор настенной обивки.
Чувствуя, как бешено колотится сердце, обернулась.
Чтобы снова увидеть это странное золото в его глазах.
– Давай вернемся за стол, – он протянул мне руку.
Помедлив, вложила в нее ладонь и вздрогнула: слишком яркими были воспоминания о том, как она сжималась на моей шее. В этом собственническом, жестоком жесте не было ничего привлекательного, но я до сих пор ощущала давление пальцев на кожу. Плавно усиливающееся с каждой минутой, заставляющее меня слабеть и поддаваться этому наваждению. Усилием воли отогнала эти мысли, опускаясь на стул и чувствуя легкую дрожь в пальцах.
«Он любит причинять женщинам боль, Шарлотта».
– В Иньфае считается неуважением садиться далеко от гостя, – произнес Эрик, – и уж тем более разделять себя преградой стола.
Он говорил об этом так спокойно, словно между нами ничего не произошло.
– Исключение – когда гостей много. Ешь, Шарлотта. Жаркое может остыть.
И я ела, хотя кусок в горло не лез. Понимала, что нужно затолкать в себя хотя бы что-то, чтобы во время занятий желудок не начал урчать, а голова кружиться. Поэтому съела все, что он мне положил, вдобавок щедро запила это предложенным мне напитком, который на вкус чем-то напоминал приправленный травами компот. Необычно, но после него и впрямь почувствовала прилив сил. Никакой «пузырьковости» не последовало, напротив, разум прояснился, как если бы я только что проснулась.
Но в этом сне осталось то, что я отчаянно хотела забыть.
– Где мы будем заниматься? – спросила, чтобы нарушить затянувшееся молчание.
– В библиотеке. Начнем с теории.
– А практика? Как скоро я смогу начать практические занятия?
– Думаю, через неделю.
– Через неделю?!
– Что тебя так удивляет?
– Не знаю, – пожала плечами. – Возможно, то, что ты говорил о магии смерти. Я ведь могу кому-то причинить вред…
– Не причинишь.
– Не причиню? А что насчет кресла и ковра в ванной, которые тебе пришлось поменять?
– Это был единичный случай. Больше такое не повторится.
Он говорил, как выдавал информацию из справочника. Из весьма запутанного справочника, в котором одно слово расходилось с другим.
– Не повторится? Но ведь магия смерти…
– Твоя магия не имеет отношения к магии смерти, – Эрик повернулся, чтобы встретить мой взгляд.
– То есть как?!
– Твоя магия – полная ей противоположность. Ее называют магией жизни.
Не в силах поверить в услышанное, замерла. Магия жизни?!
– Но ты говорил…
– Я помню, что я говорил, Шарлотта.
Помнит?! Все это время я думала, что моя магия способна убить, все это время, когда сходила с ума от переживаний, когда мучилась от неизвестности, когда…
– Но как же то, что произошло?! Что это было?
– Это способность сродни моей. Ты тоже видишь смерть.
– Но ты… ты видишь ее, потому что ты…
Осеклась.
Внутри все мелко подрагивало, дрожь перетекала в пальцы и бежала по телу. Эрик молчал, но мне не нужны были слова, его взгляд говорил о том, что я и так знала.
Потому что я умирала. Я тоже умирала, как и он.
Вот теперь меня затрясло и затрясло по-настоящему. То, что я не помнила свою смерть, точнее, свою к ней близость, еще не значит, что этого не было.
Вскочила, комкая в руках салфетку.
– И ты только сейчас это говоришь?! Эрик, это не просто магия, это… моя жизнь. Ты должен был сказать об этом до того, как я подписала договор!
Глаза Эрика сверкнули сталью.
– Сказать тебе? Когда, Шарлотта? Я сам узнал об этом, когда ты сказала про ожившие розы. Сказать тебе, что ты умирала, когда ты и правда чуть не умерла?
Он поднялся вслед за мной, и мы оказались лицом к лицу.
– Я. Чуть. Не потерял тебя. Тогда.
Сейчас это был голос Ормана: надломленный, низкий, глухой. Не успела даже опомниться, как его ладонь легла мне на затылок, а губы прижались к моим. Раскрывая и выпивая мое дыхание, сжигая остатки сомнений. Сейчас я сама подалась к нему, отвечая на поцелуй. Прижимаясь и чувствуя, как резкими сильными ударами отзывается под ладонью его сердце. Он целовал меня так, словно в последний раз, и этот поцелуй ничем не напоминал все, что у нас было раньше.
Рваный.
Между вздохами, которых не хватало.
От этого поцелуя горели губы. От прикосновения его ладони, мягкого и в то же время уверенно-сильного, горела я вся. До той минуты, когда Эрик хрипло выдохнул и отстранился. Если так можно выразиться: несколько дюймов между нами, текущее по коже дыхание и пальцы, перебирающие мои волосы.
– Обещай, что больше не будешь умалчивать ни о чем, что касается меня, – попросила серьезно. – Особенно о моей магии. Пожалуйста.
Он внимательно посмотрел на меня.
– Обещаю. А ты обещай, что не будешь заставлять меня ревновать, Шарлотта. Ты моя и только моя.
Взгляд его потемнел, но в груди почему-то стало тепло.
Так тепло, что никакой камин не нужен.
– Обещаю, – ответила в тон ему.
– Хочешь десерт?
– Разве что чаю, – ответила, глядя в эти плывущие глаза. – А ты?
– Он у меня уже был.
Несмотря на то, что надо бы уже отучиться от этой вредной привычки, я покраснела.
– О чем ты сейчас подумала, Шарлотта?
– О том, что… нам, наверное, пора в библиотеку?
Попыталась вывернуться из его рук, но Эрик перехватил меня и привлек к себе.
– Упрекаешь меня в том, что я слишком прямолинеен?
