Мария Александровна Анисова
Когда оттаял Байкал
История о том, как десятки людей разрушали мою жизнь, а один её спас.
Посвящается С. В. Стребкову
Предисловие
Сейчас я объясню, почему решила написать эту книгу и почему вам стоит её прочитать.
Не нужно быть психологом, чтобы понимать, что хорошее окружение – это, как минимум, 50 % успеха. И насколько тяжелее даётся человеку тот же путь, если рядом те, кто мешает идти. Мне кажется очень показательной метафора ведра с крабами, которую часто применяют для описания подобных ситуаций, по крайней мере, в англоязычной среде. Оказывается, охотники за этими дорогими членистоногими спокойно складывают их друг на друга в ведро, не опасаясь, что добыча сбежит. Потому что будь ты хоть самым сильным, умным и мотивированным крабом, выбраться не удастся до тех пор, пока собратья по несчастью цепляются за тебя клешнями и тянут вниз.
Я долгие годы ощущала себя в шкуре (или, правильнее сказать, в панцире) такого краба, пока не появился ещё один – совершенно не такой, как другие, – и, вместо того, чтобы мешать, подтолкнул меня вверх. А сам остался в ведре.
Обычно в книгах о великих наставниках восхваляются люди, достигшие славы и почёта, реализовавшие свой потенциал и затем уже подтянувшие до нужного уровня других. И эти другие, переняв лучшее от учителей, становятся драгоценными камнями в коронах своих воспитателей. А некоторые и вовсе, желая приобщиться к чьей-нибудь славе, выбирают известную личность себе в учителя, даже никогда не встречавшись с ней лично. Дескать, вдохновил меня Леонардо да Винчи – значит, теперь и я его ученик.
Но в моей жизни всё сложилось совершенно иначе. Мой учитель вовсе не из тех, кто добился всеобщей славы. Он не достиг того, чего мог бы, не реализовал весь свой поистине огромный потенциал (причины этого мне вполне ясны, и я приведу их позднее). Он никогда не хотел, чтобы мои успехи, достигнутые при его наставничестве, свидетельствовали о его собственном вкладе. Более того, он никогда не был женат и у него нет детей, которые могли бы увековечить память о таком удивительном человеке. Именно поэтому я решила рассказать о нём: чтобы показать, каким может быть настоящий наставник, отвергая всяческие стереотипы и клише, и чтобы сохранить драгоценную память хотя бы в этой небольшой книге. И, конечно, мне очень хотелось бы, чтобы читатели, дойдя до финала, обрели веру в то, что хорошие люди всё ещё есть, как бы большинство не убеждало нас в обратном. И даже самый забитый и потерянный краб может встретить товарища, который его подтолкнёт – и случается это порой в самом неожиданном месте.
Часть 1. Как я оказалась в ведре
Глава 1. О том, как больно падать с высоты
Равно встречай успех и поруганье,
Не забывая, что их голос лжив.
Редьярд Киплинг (пер. Михаила Лозинского)
Профориентационными тестами сейчас никого не удивить. Школьников самых разных возрастов проверяют на склонности к тому или иному роду занятий, чтобы помочь определиться с выбором жизненного пути. Такие тесты очень полезны для большинства, но мне всегда казались пустой тратой времени. Я знала, чем хочу заниматься и к чему у меня талант с трёх лет – вернее, это знала мама уже тогда, когда сама я только начинала что-то соображать.
Так вышло, что я родилась литератором. Писателем и поэтом. С трёх лет, только начав выговаривать слова, стала сочинять стихи: сначала двустишия, хотя и маленькие, но отлично срифмованные. Дальше – больше. В каком бы детском литературном конкурсе я не поучаствовала, везде становилась первой. Однажды даже выиграла нам с мамой путёвку на базу отдыха, с включённым в тур трёхразовым питанием в ресторане. Помню, впервые попробовала там говядину, тушёную с черносливом. Дома мы такого позволить себе в те времена не могли.
В школе самая строгая учительница у нас была по литературе. Но мои сочинения неизменно получали пятёрки. Я писала их пачками: себе, соседу по парте, подругам. Это выходило легко, словно тексты уже давно были скачены в мою голову, как вордовский файл из какого-то неведомого облака. В выпускном классе учительница устроила прощальный урок, где говорила каждому свои наставления. Лучшие ученики удостаивались фразы: «Ты можешь писать». Когда же дело дошло до меня, преподаватель, ни на секунду не задумавшись, произнесла: «Тебе писать обязательно!».
Я сдала ЕГЭ по русскому языку на 98 баллов из 100, по литературе – на 96 и поступила на бюджет в университет в своём городе. Факультета, на котором обучали бы писателей, тогда не было (насколько я знаю, идеи создания такого появились позже, но были ли они реализованы, мне до сих пор неизвестно). Поэтому я пошла на журфак. Так как я несколько лет посещала подготовительные курсы и очень много занималась, преподаватели уже знали, на что я была способна. Они встречали меня в аудитории с удивлением: «Маша? Мы думали, ты в Москву или Санкт-Петербург поступишь». Но это тогда было нам и не по средствам, и не по силам. Во-первых, у нас не было денег на билеты на поезд, не говоря уже о проживании в столице. Во-вторых, я росла очень застенчивой, и, ожидая очереди на подачу документов в вуз, даже просила маму узнать, где здесь уборная – сама спрашивать боялась. Куда поедешь с таким характером?
От писательства журналистика оказалась довольно далека, но хорошая филологическая база, тем не менее, оказалась для меня очень полезна. А ещё в институте мне пришлось постоянно бросать вызовы себе и своей застенчивости, так что, под конец обучения я уже с лёгкостью могла не то что найти уборную, но и даже обменять в магазине бракованный товар. Я закончила с красным дипломом бакалавриат, затем, тоже с красным, магистратуру. Моё портфолио насчитывало множество сложных публикаций, включая настоящее журналистское расследование, репортаж из операционной, где хирурги удаляли раковую опухоль и остросоциальную статью о межнациональных отношениях на Ближнем востоке (бесплатная обучающая поездка в Израиль прошла не зря). За плечами осталась и практика в Германии, где мы с коллегами освещали Кильскую неделю – важное событие в мире парусного спорта. Высоко оценивались и мои научные труды – я даже стала вместе с преподавателями соавтором настоящего словаря, который выпустил наш факультет.
Иными словами, мне была открыта чистая и светлая дорога в будущее. Я уже вполне могла бы уехать работать и в Питер, и в Москву, и за границу. Могла бы успешно продолжить путь в науке, который, честно признаться, тоже меня привлекал. Выбирай – не хочу!
Но у меня к тому времени уже был первый, единственный и любимый человек – сейчас он мой муж. И однажды он сказал мне, что уезжает работать в маленький закрытый городок, в институт ядерной физики, и хочет взять меня с собой. Я поняла, что если хочу остаться с ним – нужно ехать. И согласилась.
Сначала я не поддавалась унынию. Разыскала в городке единственную более-менее сносную газетку, написала туда с просьбой пройти практику. Мне долго не отвечали, а потом я узнала, что в текущем месяце (был июль) абсолютно вся редакция находится в отпуске, и оторопела. Это что за журналистика такая? В моём (и вполне классическом) понимании, журналистика не то, что в отпуске не может быть, она даже не спит! Кто-то всегда в редакции, всегда начеку. Текст с мероприятия нужно успеть опубликовать ещё до того, как событие завершится. А здесь… похоже, здесь из инфоповодов будет только прорыв канализационной трубы или что-то в таком роде. С профессиональной точки зрения неинтересная, рутинная работа, но, думала я, уж с моим-то послужным списком я наверняка стану для редакции подарком судьбы!
Июль закончился, но мне так и не ответили – ни в августе, ни в сентябре, ни до сих пор. Дух был слегка подорван, но я не отчаивалась – всё-таки уезжаю за любимым человеком. Как жена декабриста. Поздней осенью мы с мужем оформили документы и заселились в общежитие для специалистов ядерного центра.
Ноябрь – мой самый нелюбимый месяц в году. Серая осень, когда красок уже нет, а снег ещё не выпал, холод, мрак, ледяные ветра. Основательно промёрзнув в автобусе, мы затащили сумки в полуторку на пятом этаже. Изначально сообщали, что дадут несколько квартир на выбор, но комендант об этом даже не заговорила, а мы слишком устали, чтобы спрашивать. И вот оказались на чемоданах среди пустой комнаты с дешёвым потрескавшимся линолеумом…
Мы закупили какую-то недорогую мебель, муж начал заниматься трудоустройством и вскоре вышел на работу. Я осталась заниматься хозяйством. Не то, чтобы это занятие мне сильно претило, но после насыщенной, любимой работы среди единомышленников, в родном городе-миллионнике, здесь меня объяла тоска. Я ходила по квартире, стараясь заглушить пульсирующие в голове строки Мандельштама: «и всю ночь напролёт ждут гостей дорогих, шевеля кандалами цепочек дверных…».
Именно кандалами происходящее и ощущалось. На въезде в город – колючая проволока, КПП с военными, куча солдат на улицах, пропускной режим. Каждый смотрит на тебя с подозрением – не шпион ли? Хочешь уехать – оформляй документы, хочешь вернуться – оформляй ещё больше. Ощущение полной духовной, тотальной несвободы писателями всегда чувствуется особенно остро. Поэтому прогнать Мандельштама из мыслей никак не получалось.
Кроме мужа, у меня в городе не было ни одного знакомого. Я ходила по городским организациям, оформляя документы, и в начале разговора там непременно узнавали: не из института ли я? Нет? Ну, тогда пожалуйте в общую очередь. Социальное расслоение на сотрудников основного предприятия и прочих сильно усложняло и без того непростую адаптацию.
На стенке в лифте в нашем доме висела инструкция по пользованию этим незамысловатым устройством. В строке, где указывалась скорость в 7 м/с, ручкой было зачёркнуто число и подписано сверху – 0,7 м/с. И ни одной философской надписи на стене, ни одного рисунка. Это было очень показательно: в городе жили сплошь физики и математики, в общество которых я совершенно не вписывалась. Моим идеалом был и остаётся подъезд «нехорошей квартиры», в которой ныне размещается дом-музей М. А. Булгакова. Если вы бывали там, то могли видеть, что все лестничные пролёты сверху донизу пестрят цитатами из его произведений и самодельными иллюстрациями к ним.
Всё это привело к тому, что цитирование Мандельштама постепенно превратилось в один тоскливый вой и ежедневные слёзы. Это был тот момент, когда мы окончательно поняли: так больше продолжаться не может. И муж начал пытаться пристроить меня на работу с помощью своих более-менее сложившихся связей. Благодаря им меня пригласили на собеседование в корпоративную газету института, и я с воодушевлением туда отправилась.
Первое, что я услышала с порога от женщины, державшей моё резюме, это агрессивное: «А что, это нынче так модно у вас, что ли, не брать фамилию мужа?». Я оторопела. Какое отношение это имеет к моей профессиональной деятельности? Дальше – больше. В таком пассивно-агрессивном духе и прошло всё собеседование, на котором мне чётко сказали ни на что не рассчитывать, а ещё – что штат укомплектован на 10 лет вперёд. И ещё добавили, что могут предложить только неоплачиваемую месячную практику.
Я согласилась – изнывала без любимого дела, хотела писать хоть что-то, что угодно, пусть даже и про ядерную физику. И, надо сказать, способностями моими воспользовались на полную катушку, даже успели отправить в командировку в город Кыштым, освещать научные чтения. Это было гораздо интереснее прорыва канализационных труб, который светил мне в обычной городской газете. Я работала, как учили, брала комментарии у большого количества людей, сдавала материалы в тот же день. Среди журналистов поползли разговоры о том, что как-то нехорошо я выделилась на общем фоне – там так быстро работать было не принято. Редактор с прежним настроем правила мои материалы – по большей части, справедливо, но всё же не без нескрываемого удовольствия. Мне явно демонстрировали, что мои заслуги и заграничная практика тут ничего не значат, если я не родственница какого-нибудь местного академика. И, спустя месяц, отпустили на все четыре стороны.
Дни потянулись по-прежнему. Я занялась сменой фамилии в надежде, что эта формальность хоть как-то поможет. Муж продолжил хлопотать по поводу трудоустройства, и следующая вакансия, которую смогли выделить, представляла собой что-то вроде работника архива. Короче говоря, как я тогда объясняла семье, копировать бумажки, чтобы создавать новые бумажки для копирования. Для такого труда, наверное, и образования в девять классов будет много. Но теперь уже выбирать не приходилось.
В этот раз собеседование прошло успешнее. Меня попросили не уезжать из города, не уходить в ближайшее время в декрет, взять на себя (на чистом энтузиазме) издание ещё одной корпоративной газетки и отправили на обязательное собеседование с психологом. И вот там уже стали задавать странные, хотя, как стало понятно спустя время, правильные вопросы. Это было что-то вроде: «Если вы на работе окажетесь среди пожилых людей, ненавидящих молодёжь, как будете выходить из ситуации?» Я не ответила ничего конкретного, честно сказав, что буду действовать по ситуации, стремясь найти компромисс. Психолога такой ответ, кажется, устроил.
После снятия ковидных ограничений я вышла на работу. Коллектив действительно попался возрастной, но меня это нисколько не смущало – наоборот, я надеялась, наконец, найти умных, интересных собеседников, чтобы разбавить свой информационный вакуум. Поначалу все действительно были довольно милыми, и я неоднократно отвечала начальнику: «Всё отлично, всё нравится». Конечно, это было совсем не то, чего я хотела, но я надеялась, что это будут временные трудности. По крайней мере, и плюсы у сложившихся обстоятельств были: муж в соседнем здании, мы встречаемся с ним на обеде, да и зарплата регулярная (что для нас, живущих очень скромно, было немаловажно). Однако, как говорится, нет в мире ничего более постоянного, чем временное. И моё трудоустройство чуть не стало началом конца.
