Мария Дьяченко
Стихия (Сугроб 3)
Мальчик, сынок, как зовет его мама, к которой он меня не подпускает, которую он не посвящает в свои сны, – борец и мечтатель. Я не видела ещё кого-то настолько чувствительного, но сильного. Это сочетание, безусловно, должно разорвать его на части. С его мощью я бы могла набрать невероятный заряд. Я хотела его, он мог бы стать великим переносчиком. Нельзя понимать страх так глубоко и сохранить себя.
***
Гадюка возле горной реки хищно напряглась, застыла, почуяв чьё-то приближение: сначала шорох, а затем и голоса.
– Стой, говорю тебе. Да остановись ты. Мы уже далеко от них, – слышался в зарослях настойчивый мужской шепот.
– Надо торопиться. Они проснутся и побегут за нами, – отвечал детский.
– Да объясни ты, в чём дело, кто они такие? Они не твои родители? Зачем ты написал мне «помоги»?
– Нам надо добраться до леса, потом они нас не найдут, – пробормотал мальчик, скрываясь в очередных зарослях кустарника, быстро приближаясь к змее.
– До какого леса? Мы и так в лесу. Да остановись же ты, наконец. Мы так окончательно заблудимся. Стой, говорю. Тебя как зовут? Меня …
– Ты Старик, я и так знаю, – грубо перебил мальчик. Он явно торопился к воде, прям к змее. Гадюка насторожилась, готовая накинуться в любой момент.
Мальчик сломя голову нёсся на звук журчания реки, разглядеть которую в темноте леса было невозможно. Со всех сторон был мрак, сырой и скользкий. Упасть и сломаться – проще простого. Старик вовремя задержал ребёнка, схватил за руку, ещё секунда и змея б набросилась на незваного гостя. К счастью, мальчик остановился в двух шагах – гадюка незаметно юркнула в реку, тут же пропав в непроглядной воде.
Казалось, весь лес насторожился, изучая пришельцев. Лесные жители всегда готовы к гостям, оттого каждый с любопытством «слушал», что происходит. Даже деревья, особенно деревья, затаили дыхание, чтоб не мешать свершиться чему-то необычайно важному.
– Всё, дальше не пойду. Хоть потеряйся, хоть что. Никуда, пока не скажешь, чего ты от меня хотел, – съедая слова, прикрикнул Старик запыхавшись и не помня себя от негодования.
Мальчик нехотя пробурчал в ответ:
– Непонятливый какой. Мы идём к Седой.
– Какой Седой? Ты совсем что ли? – недоумевал взрослый.
– К той, из твоего сугроба, – как ни в чём не бывало выпалил ребёнок.
Мужчину ножом в сердце пронзили эти слова. Он невольно отпустил мальчика, напуганный, запутавшийся. Откуда малыш знает о сугробах? Что он несёт?
– А ты что перчатку не узнал? – укоризненно пробормотал мальчик, ползая где-то под ногами, по мокрым камням вдоль реки.
– Какую ещё перчатку? – не понимал Старик.
– Игрушку мою. Точнее, папину. Короче, теперь она моя, – попробовал объяснить ребёнок и прибавил шёпотом: – Королева думает, что Чудик для страха, а нет.
– А как же твои родители? Они тут при чём? – опомнился Старик. – Ещё раз, тебя родители обижают? Тебе помощь нужна? – трепетал как в истерике мужчина, засыпая ненормального мальчика вопросами.
– Родители, конечно, нет. Только Седая, – на полном серьёзе продолжал ребенок. – А помощь всем нужна. Тебе, в особенности.
– Ты совсем что ли? Хочешь сказать, что я похитил ребёнка, ради твоих шуточек. Да ты понимаешь, что меня в тюрьму упекут. Да ты вообще понимаешь, что ты натворил? – вздрогнул Старик, ужасно побледнев. Осознание того, что он помог сбежать явно сумасшедшему малышу, что для всех остальных он – преступник, заставило не на шутку испугаться.
Всё время разговора мальчик непрестанно шарил по берегу, стараясь что-то найти. Только по звукам можно было догадываться, где сейчас ползает этот чудик. Старик вот-вот ухватил ребёнка за одежду, но тот промелькнул где-то совсем рядом и со словами «Нашёл» будто вмиг куда-то провалился. Где он? С содроганием в сердце мужчина опустился на колени, принявшись щупать прибрежные камни. Упал в воду? Всплеска слышно не было. Только не это. В темноте, как ёжик в тумане, он страшным полушёпотом полурёвом звал ребёнка, в ответ – гробовая тишина. В судорожном порыве Старик полез в воду, стал скрести руками по мрачным ледяным камням на дне:
– Я убил ребёнка, – шептал он как потерянный. – Пожалуйста, только не это. Где же ты…
Старик хаотично метался из стороны в сторону, по колени в воде, в безумной тревоге за жизнь малыша. Дикий холод сковывал тело, камни больно били по пальцам. Руки, грудь, лицо – всё было мокрым; одежда пудовыми цепями тянула вниз. Старик этого не замечал, он был занят самым важным делом в своей жизни.
И тут он услышал отдаленный голос, глухой, слабо уловимый голос мальчика. В сердце Старика разгорелась искра надежды, словно в судьбе, так долго ставящей ему подножки, появился шанс на спасение. Но голос был неясным, неким отголоском из прошлого. Он не знал, действительно ли слышит что-то, или это лишь плод воображения. Старик застыл, силясь понять откуда звук. Одинокое журчание воды в тишине леса жутким эхом текло по жилам напряжённой души. Старик весь дрожал от холода и нахлынувшей истерии, обострённые чувства превратили его в дикого зверя.
– Сюда, – гулко прошептал знакомый голосок, как бы из-за стены, из-под земли и вновь затих в тишине леса.
– Где ты? Где ты? Где ты? – циклично не автомате повторял запыхавшийся Старик в сковавшем безумном припадке, из последних сил заново шерстя берег.
– Сюда-а-а, – еда слышно повторился глухой голос ребёнка вперемежку с водным журчанием.
Сердце Старика выпрыгивало из груди, тело трясло крупной дрожью. Он никак не мог нащупать несчастного в проклятых тёмных водах. Старик изрядно промок, отяжелевшая куртка тормозила, но он по-прежнему ни на что не обращал внимания, лихорадочно соображая, откуда доносится голос. Страх за жизнь малыша превысил все разумные пределы.
Неожиданно в тусклом освещении проглянувшей из-за туч Луны возникла синяя пресловутая игрушка. Чудик, так, кажется, называл это малыш. Небольшая заводь, окружённая по берегам белёсым налетом, чёрной дырой с лежащим в центре Петрушкой, настойчиво указывала направление. Выкарабкавшись на берег, он забрался на камень, нависший над тихой заводью. Разглядеть в потёмках мальчика было невозможно, но игрушка однозначно была та самая, синий Петрушка, которого Старик видел уже не раз. Игрушка покоилась на водной глади, приглашая в путь.
Покрытая по берегам тонким льдом с инеем, заводь выглядела мертвой, ни одно дуновение не нарушало покойной воды. Нигде не было пузырьков или хоть малейших отдалённых признаков, что мальчик там, в глубине этой сумрачной водной стихии. Но Старик в эту минуту думал и ещё кое о чем. Он не мог оторвать взгляда от посеребрённых берегов. «Снег», – пульсировала жуткая мысль.
Какая же тут глубина? Так и самому погибнуть не грех. Отделаться от кошмарной мысли про снег было не просто, но Старик всеми силами отгонял предательский страх. Не дав себе времени передумать, он сбросил промокшие ботинки с курткой и прыгнул в заводь к игрушке. Сердце с отчаянием замерло. Рука крепко держала Чудика, а ледяные копья враз врезались в тело. Старик задохнулся от боли и страха, одновременно сообразив, что он не только никого не спасёт, но и сам здесь умрёт. Он наивно полагал, что оказавшись под водой, сможет лавировать и выловить мальчишку, но как только погрузился – осознал, насколько ошибся. К своему изумлению, он очутился не в воде, а в сугробе, в жутком, засасывающем, снежном пространстве, беспощадно сдавливающим со всех сторон. Гонимый адреналином и страхом, он начал судорожно барахтаться, как в детстве, хвататься за пустоту, рассекать снег руками и тряпичной куклой, но с каждой минутой давление нарастало. Он почти задохнулся, почти сдался, потерял сознание, как внезапно снова услышал знакомый детский голосок:
– Не бойся, – шептал мальчик. – Лебедь больше не один.
Слова ребёнка заставили ухватиться за надежду, но до спасения было ещё далеко. Слишком страшно, противоестественно, мучительно больно. Как же легче сдаться и умереть, чем взбивать молоко до масла. Мир кругом обернулся бесконечной мукой, безнадёжным сопротивлением чему-то сверхсильному, чему-то, что не поддается внутреннему контролю. Старик провел в суГРОБЕ целую вечность. Его тело существовало где-то отдельно от сознания, упираться не было смысла, воля иссякла. Плоть задыхалась, хрипела. Последний вдох нестерпимым кашлем выходил наружу, кислород закончился. Его чем-то тошнило, выдавливаемый страх будто вырывался из нутра.
Он принял тот факт, что навсегда оставляет здесь самого себя, а вместе с тем и свой страх. Осознание, что ему уже на себя плевать, что суГРОБ – всего лишь сугроб, постепенно заполняло сердце и душу. Он смирился с концом, освободился, подчинившись стихии, расслабившись напоследок. И в эту самую секунду послышалось отдалённое пение: сначала тихое, с трудом различимое, затем более отчётливое и ясное.
«В холодном парке среди льдин
Зимует лебедь он один…»
