Мария Фомальгаут
Нигдерево
Иллюстратор Мария Фомальгаут
© Мария Фомальгаут, 2017
© Мария Фомальгаут, иллюстрации, 2017
ISBN 978-5-4485-4848-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Ю Ту
На одной стороне жаба.
А на другой заяц.
А третьей стороны нет.
Совсем.
Да вы сами подумайте, откуда у луны третья сторона?
Тух-тух-тух, тух-тух-тух…
Нефритовая ступка.
Агатовый пестик в мягких лапках.
Тух-тух-тух – снег падает с неба, укрывает Синь.
Земля такая – Синь.
Была Хань.
Была Цинь.
Была Чу.
А вот – Синь.
Еще будет Вэй.
И Шу будет.
И У.
Воет ветер, завывает за зябкими стенами фанзы, – Вэ-э-э-эй, Шу-у-у-уу-у, У-у-у-у-у-уу!
Пророчествует ветер.
Где-то в императорском дворце старый прорицатель прислушивается к завыванию ветра, запоминает жуткие слова из далекого будущего.
Одинокая птица причитает в заснеженных зарослях – Хань! Цинь! Синь!
Тух-тух-тух – падает снег.
Тух-тух-тух – толчет старый знахарь целебные травы.
Нет, ступка не нефритовая.
И пестик не агатовый.
У знахаря по простому всё.
Это для Ю снадобье.
Хворает Ю, кровью кашляет.
У Ю ресницы длинные, как тени по вечерам в месяц ю, и чёрные, как ночи в месяц ю.
Ю – это месяц такой, второй по осени.
В этот месяц и родилась Ю семнадцать зим тому назад.
Знахарь поит Ю снадобьем, кланяется Ту, разводит руками, чем мог, тем помог.
Тревожно у Ту на душе, дрожит у Ту рука, когда бросает Ту в ладонь знахаря мелкие монеты. Вроде и на тигра хаживал Ту, и в реке тонул, повздорил с духом реки – и то не было так страшно, как сейчас.
Завывает ветер за тонкими стенами, зовет Ю – Ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю!
Ю вздрагивает, мечется в бреду.
Ки берет лук со стрелами.
Прикасается губами к разгоряченной щеке Ю.
– Ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю!
Это ветер за окнами.
Ки выходит в снег, в метель, в холод, куда пошел, ну куда пошел, как будто можно найти в холодном лесу в месяц цзы.
Только невидимая птица причитает в зарослях – Хань! Цинь! Синь!
Тух-тух-тух.
Это стучит агатовый пестик в нефритовой ступке.
Гуй-хуа, гуй-хуа, гуй-хуа.
Так шелестит кричное дерево.
Это оно может.
Шелестеть.
Тух-тух-тух.
Шелестит подол платья, Нюйва шагает мимо по редким облакам.
Ю Ту кланяется Нюйве, едва не роняет пестик, смущенно поводит длинными ушами.
Нюйва смеется.
Так его зовут – Ю Ту.
Лунный заяц.
Лунный заяц.
Ту поднимает голову, отворачивается от бушующего ветра, смотрит на диск луны.
Складываются пятна в причудливый рисунок.
– Па, а там чи-во?
Маленький Ту дергает отца за полу, тычет пальцем в небо:
– А там чи-во?
– А заяц. Лунный.
И правда, вот он, сидит на луне, стучит пестиком в ступке, готовит снадобье бессмертия.
– У-у-у-у-у-у-у-у-у!
Ветер пророчит об империи У, которая будет когда-то.
Ветер, он много что знает, много что напророчит.
Тух-тух-тух.
Стучит агатовый пестик в нефритовой ступке.
Шелест платья.
Сивамну, госпожа моя.
Холеные руки берут драгоценное снадобье в ступке.
Шелест платья.
– Ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю!
Ветер зовет Ю, Ю мечется в бреду, протягивает руки к тусклому очагу, отгоняет смутные видения.
Ю Ту отрывается от снадобий, прислушивается.
– Ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю!
Ветер поет.
Ю Ту не понимает, что за Ю, откуда Ю, почему Ю.
Ветер летит к маленькой хижине, обвивает её со всех сторон, завывает – Ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю!
Теперь Ю Ту и сам видит.
Ю.
У Ю ресницы длинные, как тени по вечерам в месяц ю, и чёрные, как ночи в месяц ю.
Ю – это месяц такой, второй по осени.
В этот месяц и родилась Ю семнадцать зим тому назад.
– Хань! Цинь! Синь!
Одинокая птица пророчит в зарослях.
Ту натягивает тетиву, тут же опускает, – не разглядеть мелкой птахи в снегу, да и толку с неё, с мелкой-то птахи…
– Цзинь!
Только непонятно, какая Цзинь, западная или восточная.
Пока ни той, ни другой нет.
Ту сжимает зубы, будь он проклят, если вернется с пустыми руками, будь он проклят…
Ту поднимает голову, смотрит на диск луны, овеваемый ветром.
Вздрагивает.
Чистая луна, будто вылизанная до блеска.
А заяц где?
А зайца нет.
– Сбежал Ю Ту.
Нюйва говорит.
– Найти Ю Ту.
Сювамну говорит.
Непорядок это, что сбежал Ю Ту, негоже сбегать Ю Ту, не должно смертным вкушать зелье бессмертия…
Волнуется трехлапая жаба, не уследила за Ю Ту.
– Ю-ю-ю-ю-ю-ю!
Ветер зовет.
– У-у-у-у-у-у-уу!
Пророчествует ветер об империи У.
Отсюда кажется, что земля подернута пеной, будто морская волна.
Скачет Ю Ту огромными прыжками.
Благоухают в нефритовой ступке лавр и османтус.
Скачет трехлапая жаба на поиски Ю Ту, одергивают жабу Нюйва и Сивамну, да куда ж в такую непогоду, в такую-то непогоду и себя в метели потеряешь.
Спешит Ю Ту через заросли, через холод, через снег, через метель, земля падает Ю Ту под ноги, катится Ю Ту с горы, кувырком, кувырком, кувырком – только бы добраться до одинокой хижины, где гаснет пламя в очаге, протянуть драгоценную ступку Ю.
Ю.
У Ю ресницы длинные, как тени по вечерам в месяц ю, и чёрные, как ночи в месяц ю.
Ю – это месяц такой, второй по осени.
В этот месяц и родилась Ю семнадцать зим тому назад.
– Цин. Цин. Цин.
Невидимая птица в зарослях пророчествует о грядущих империях.
– Чу! Чу! Чу!
Филин в зарослях вспоминает империи минувшие.
– Цинь. Цинь. Цинь.
Теперь малая птаха в кустах о прошлом вспоминает.
– Шу! Шу! Шу!
А филин о грядущем пророчествует.
Хочет филин рассказать об эпохе осеней и весен, вот такая эпоха чудная была, одни осени и весны были, а лет и зим не было – но не находит слов.
И малая птаха в кустах:
– Цзин!
Тут бы не запутаться малой птахе, где Цин, где Цзин, где Цинь – вроде всё одно, а разница где в сотни лет, а где и в тысячи.
– Цин!
– Чу!
– Цинь!
– Шу!
Спорит мелкая птаха с филином.
– Шу!
Взмахивает крыльями филин, выпускает когти.
Была птаха – и нет.
Спешит Ю Ту.
Ту сжимает зубы, слышит в памяти голос свёкра – да какой из тебя охотник, в большую стену с двух шагов попасть и то не сможешь. Не бывать моей Ю замужем за тобой, помяни моё слово!
Ох и прогневается новоявленный свекор, если найдет хижину, где укрылись Ю и Ту…
– У-у-у-у-у-у-у-у! – пророчествует ветер.
Тень в зарослях.
Ту натягивает тетиву.
Летит стрела.
Ю Ту вспоминает что-то, что было – или не было? – века и века назад, в династию Ся, или того раньше, когда бегал он по этим лесам, грыз кору, прятался от…
От…
От кого?
Давний страх перед чем-то большим, сильным, неведомым, что приминает снег – шаг, шаг, шаг.
– Ю-ю-ю-ю-ю!
Летит стрела, зовет Ю.
– Ю!
Это Ту зовет Ю.
Входит в фанзу, отряхивает шапку, снимает ханьфу.
– Ты смотри, Ю, зайца принес!
Тишина.
– Ю?
Гаснет огонь в очаге.
– Ю!
Ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю-ю! – надрывается ветер над лесом.
Смотрит в окно полная луна единственным глазом, чистая луна, гладкая луна, не единого пятнышка.
Ту зовет:
– Ю!
Уже знает, что ответа не будет.
– У-у-у-у-у-у-у-у!
Ветер пророчествует об империи У.
– Ю-ю-ю-ю-ю-юю-ю!
Вьюга вспоминает об осенних вечерах в месяц Ю.
– Цинь! Цинь! Цинь!
Малая птаха вспоминает о прошлом, таком далеком, что уже никто и не помнит, как это было.
– Чу!
Филин вспоминает минувшее.
Смотрит с неба отмытая до блеска луна единственным глазом.
Людная ночь
Ночь сегодня людная.
Это не каждый раз бывает людная ночь. Это надо ждать. Караулить. Ловить. Когда посмотришь вверх, в звездное небо, на высокую землю, вон она, стоит в зените – и увидишь людей.
Вон они все, высыпали на улицы, от мала до велика. Помню, развлекались по молодости, считали, сколько людей на земле, доходили до миллион сколько-то-там, сбивались со счета, начинали снова, кто больше насчитает.
Это по молодости…
Потом появились у меня какие-то суеверия, когда человек на земле падает, можно загадать желание, и оно непременно исполнится. Только трудно подгадать, успеть, человек, он же быстро падает, вот только что шел, болтал с кем-то из сородичей, и бац, уже растянулся на земле, и другие вокруг хлопочут.
Была даже мыслишка какая-то, может, когда люди падают, они умирают, а мы тут на их смерти желания себе загадываем. Мыслишку от себя гнала, где это видано, чтобы люди умирали, не звезды же, чтобы умирать…
Смотрела на людей – в часы бессонницы, в минуты отчаяния, когда все шло крахом, смотрела на людей, чтобы видеть, есть в мире еще что-то спокойное, безмятежное, до чего не долетают наши всякие передряги. Ну и конечно, во время челопада смотрела на людей, когда люди падают – один за другим, один за другим, только успевай загадывать желания. И, как правило, тут-то все желания из головы вылетают, уже ничего не помню, что хотела.
А падают люди красиво, ну вы сами знаете, видели: со вспышками огня, со всполохами пламени, с не слышным издалека грохотом. Люди бегут навстречу друг другу и падают, падают, падают, озаренные вспышками пламени.
Выискивала какие-то стекла, через которые можно смотреть на людей, и вместо маленьких точек видишь всего человека, какой он есть – голова, четыре лапки, две снизу, две сверху. Кто в эти стекла смотрел, орали – вау, круто, все видно, а мне не было круто. Раньше смотрела на людей, гадала, какие они могут быть, выдумывала каких-то немыслимых чудищ. А оказалось… всего-то… пропала загадка, пропала тайна, а что за люди без тайны…
В людные ночи смотрю на людей. Сейчас по всему космосу не спят, где ж тут спать, когда люди вылезли. Говорят, они на нас влияют как-то, телепатически, что ли, или направляют на нас какие-то волны…
Не знаю.
Не спится нам. Ночь-то людная. Смотрим на людей. И где-нибудь какой-нибудь висит в небе, мечтает, вот бы свалиться на землю, к людям, вот бы посмотреть, как у них там. И валятся, дурачье, хоть кол им на голове теши, что никто еще не возвращался.
Смотрю на людей. Смотреть трудно, слепит мне глаза солнце, а люди в тени. Все равно разглядываю, считаю, как в детстве, загадываю желание, если человек упал. И смотрят на меня люди в темноте ночи, тычут пальцами:
– Луна-то сегодня какая…
Джаума
Зеленоватый туман поднимается с болот, тает где-то там, там, в сумерках.
А здесь всегда сумерки. Да вы старожилов спросите, они только рукой махнут – а-а-а, всегда сумерки, по-другому и не бывает никогда…
Время здесь заблудилось, замерло между днем и ночью, между летом и зимой – вон, деревья желтые стоят, недаром говорят:
Край вечной осени.
Агнесса идет по краю болота, подмочила подол платья.
Темнеет.
Здесь всегда кажется, что темнеет.
Агнесса торопится, – нужно успеть дотемна.
А то Руфус рассердится.
Агнесса еще не знает, почему – но рассердится. Потому что… потому что…
…потому что нечего ночью по болоту шариться, вот почему.
Ухает месяц.
Восходит филин над лесом.
Они с месяцем местами поменялись, про это отдельная легенда есть.
Агнесса ступает на узкую тропинку, ведущую к дому, вот он уже виднеется за деревьями, светятся огни на втором этаже, там дети, а на первом света не видно, там столовая и холл, а на третьем ночник, там кабинет Руфуса и спальня…
– Тетя… а тетя?
Агнесса —
– Ах!
– оборачивается.
Мальчик. Ему на вид лет десять, не больше.
Волосенки светлые.
– Тетя… а я заблудился…
Агнесса вздрагивает, протягивает руку в туман:
– Пойдем… пойдем скорее…
– Тетя… а я бо-ю-у-у-усь…
Агнесса спохватывается, болото все-таки, болото…
…если вы оказались на твердой поверхности, будьте осторожны – буквально в шаге от вас может начинаться трясина…
– Стой! Стой на месте… сейчас… подойду к тебе…
Ангесса нащупывает землю под ногами, вроде твердая земля, идти можно, можно, только осторожно…
Шаг.
Шаг.
Еще шаг.
Надо бы Руфуса позвать, да что Руфуса, еще из-за этого Руфуса тревожить…
Мальчик хватает руку Агнессы.
– А у вас кулон как у мамы такой был… а она его потеряла, потом снова нашла…
…когда жителям приказали покинуть свои дома, многие жители отказались повиноваться.
– Ну как я уеду, ну куда я уезжать должен, этот дом мне в наследство достался еще от… от… – Руфус путается, теряется, не помнит, – а они мне – уезжать!
– А я сегодня Агнессу видел.
Это Руфус говорит.
И все молчат.
Руфи молчит, в айфон смотрит.
Агни молчит.
Вроде и надо сказать Руфусу, что нет больше никакой Агнессы, Руфус сам её вчера нашел на болоте с прокушенным горлом – а никто не говорит.
Руфус повторяет:
– Видел… в окне.
В лесу ухает месяц.
Филин восходит над лесом.
Они с месяцем поменялись.
Про это отдельная легенда есть.
Руфи торопится домой, еще бы не торопиться, загулялся, заигрался, сам не заметил, как сгустились сумерки.
Сумерки тут, они всегда сумерки, только к ночи сгущаются сильно.
Ну да ничего.
Руфи домой успеет.
Дядя с тетей ругать не будут.
Вон уже дом виден за деревьями, вон окно наверху горит, там у дяди кабинет, там чучело филина есть, и чучело месяца, и чучело земли есть, глобус называется.
Руфи спешит.
– Руфи! Руфи!
Руфи оборачивается.
Тетя стоит.
Тетю он знает.
Хорошо знает.
– Руфи, ну сколько тебя просить можно!
Тетя показывает на полные сумки. Руфи спохватывается, обещал же помочь, обещал, заигрался, задумался…
А… щас, щас…
Руфи бежит, хватает здоровенный баул, тетя подхватывает руку Руфи, вот так, давай потихоньку…
Больше всего жители деревни недовольны, что власти так и не сдержали своё обещание и не перенесли с заболоченных территорий могилы старожилов. Теперь болото полностью поглотило кладбище.
– А Руфи где?
Это Агни спрашивает. И правда, Агнесса на стол собрала, все сидят, а Руфи нет.
Все молчат. Агнесса молчит и Руфус молчит.
– А Руфи?
Это снова Агни. Уже громче.
Руфус кивает:
– А он… его родители забрали.
– К-как забрали?
– С-сегодня… у них там что-то…
Агнесса подхватывает:
– А там папа у Руфи путевку куда-то купил в Пуэрто-Рико…
– А со мной не попрощался?
– Ну, они быстро уехали… он тебе писать обещал…
Агни смотрит в тарелку.
Руфус смотрит в тарелку.
Главное, не сболтнуть, что Руфи нашли сегодня вечером, горло прокушено…
…Это был последний раз, когда я видела Руфи: вечером мне сказали, что он уехал. Но уже тогда я поняла, что это ложь, но что случилось на самом деле – я не знаю до сих пор…
Сегодня первое июня. Мама сказала, что я поеду к дяде и тете. Я сказала, что не хочу ехать, а мама сказала, что слышать ничего не желает. Мы ехали в электричке. Потом на вокзале нас встретили дядя и тетя. Тетя была красивая. А дядя много улыбался и шутил. Мы сели в дядитетину машину и поехали в их дом. У дяди и тети оказался большой дом. Там три этажа. В лесу ухает месяц. А по вечерам восходит филин. Там есть мальчик. Его зовут Руфи. Он сказал, что в лесу водятся вампиры. А я сказала, что он врет. Мы даже поссорились. А дядя сказал, что если мы будем ссориться, он отведет нас в лес и там оставит. А я думаю, что дядя шутит. Потому что он вообще много шутит…
Агнесса кусает губы, хочется кричать и топать ногами, но – нельзя, нельзя, нельзя, зачем она позволила Руфусу привезти себя сюда, зачем, зачем, зачем, говорила мать – он тебе не пара, не пара, не пара, говорил отец – смеешься, душа моя, и слышать о нем ничего не желаю, а тетка говорила – все сестры как сестры, и мужей себе выбрали как на подбор, а ты, и дядька говорил… а нету у Агнессы дядьки, так что ничего он не говорил…
…приехали вечером, как приехали, так сразу же растопили в доме камин, потом с вещами носились туда-сюда, вроде и немного вещей, а поди ж ты размести их в маленькой комнатушке, и шляпку куда-то нужно пристроить, и туфли, сколько их у Агнессы, много их у Агнессы, и еще шарфики развесить, а шляпки, шляпки-то куда, вот так, Руфус даже не позаботился, куда Агнессе шляпки девать…
…Агнессе хочется кричать и топать ногами, ну да, про это Агнесса уже говорила, а ведь обещал Руфус, что здесь тихо, как в раю, и вообще деревенька – райский уголок, а здесь ни деревеньки тебе, ни уголка, и вообще не пойми, что, не ночь, не день, не лето, не зима, что-то среднее-среднее, между-между, тает в тумане то, что осталось от леса, тает в пучине то, что осталось от деревеньки, чьи-то судьбы, чьи-то воспоминания, а Агнессе обещали, да мало ли что Агнессе обещали, уже не сбудется ничего, не сбудется, и назад уже ничего не вернешь, не скажешь – я домой поехала, уже не скажешь…
А это Руфи.
Агнесса смотрит на Руфи, не понимает, откуда Руфи, почему Руфи, зачем Руфи. Ну да ладно, Руфи и Руфи, веснушки во все лицо, вихры торчат, надо бы подстричь, да ладно, это не Агнессины проблемы, где там Руфи вихры подстричь надо.
А это Агни.
Агнесса смотрит на Агни, Агнесса в детстве тоже такие лосины хотела, а…
– Только через мой труп!
Это мама.
– Только через мой труп!
Это тетя.
– Только через мой труп.
Это дя…
…а нет, дяди у Агнессы не было, дядя ничего не сказал. А мама с тетей про лосины сказали:
– Только через мой труп!
…и не было у Агнессы таких лосин. Агнесса тогда еще мечтала, вот вырастет, вот купит себе все-все, что захочет, да что, что захочет, можно подумать, сейчас Агнесса будет себе лосины покупать с неоновыми звездочками…
…сели чай пить.
Чай хороший, а Агнесса все ждала, что будет чай с привкусом мертвых болот.
Взошел филин.
В лесу ухает месяц.
– Вам съехать надо.
Руфус ничего не понимает, как съехать, куда съехать, зачем съехать, жил себе Руфус и жил себе, дом здесь у Руфуса, хороший дом, добротный дом, достался в наследство от… м-м-м, не помнит Руфус, от кого, но достался.
Хороший дом.
Три этажа.
И нате вам:
– Вам съехать надо.
Люди в форме.
Ордера.
Постановления.
– Вам компенсацию выплатят.
Руфус презрительно фыркает. Люди в форме начинают рассказывать про размеры компенсации, а вот за пять километров отсюда новый поселок строят, вам как раз на дом хватит…
А я не поеду.
Это Руфус.
Люди бормочут что-то про постановление.
Никуда не поеду.
Это снова Руфус.
Вот такой Руфус.
– …а там вампиры водятся… чего, не веришь?
Это Руфи.
– Да ну, врешь!
Это Агни.
– А айда ночью посмотрим…
– Да ну тебя!
– Боишься?
– Да не боюсь я, врешь ты всё!
– Аг-га-а-а, стру-у-усила!
Руфи спешит домой, забегался, заигрался, вот так, теперь дядя с тетей ругаться будут, так-то они не ругаются, а теперь будут.
Вон уже дом виден за деревьями, вон окно наверху горит, там у дяди кабинет, там чучело филина есть, и чучело месяца, и чучело земли есть, глобус называется.
Руфи спешит.
– Руфи! Руфи!
Руфи оборачивается.
Тетя стоит.
Тетю он знает.
Хорошо знает.
– Руфи, ну сколько тебя просить можно!
– …а где Руфи?
Это Агни.
Еще совсем недавно в этих краях путешественников встречала живописная деревня – но уже сейчас мы видим только темное болото ядовитых отходов…
Вечером вернулась Агнесса. Вернулась как ни в чем не бывало, бросила сумку у входа, чмокнула Руфуса в щеку, Агни помахала, ну, привет.
И к плите.
Сегодня рыбные котлеты будут.
И Руфус не понимает, как Агнесса, почему Агнесса, месяц назад Агнессу похоронили, в сырой земле Агнесса лежит…
– А ты же…
– Что такое?
– А ты же…
Руфус хочет сказать —
– А ты же умерла…
Не говорит.
И то правда, как умерла, почему умерла, вот же она, живая.
– А ты же…
Смотрит Руфус, а у Агнессы на губах кровь.
– А, ну да, – Агнесса смеется, вытирает губы салфеткой.
В лесу ухает месяц.
Филин светится в темноте ночи.
Сели ужинать.
– А где Руфи?
Это Руфус. Смотрит, все на месте, а Руфи нет.
Агнесса смотрит на темное болото там, за окнами.
– Заигрался… пойдем… поищем…
Вечером вернулся Руфи.
Вбежал в прихожую, запыхался, уже в холле спохватился, что ботинки не снял, а сколько раз ему говорили, чтобы грязь в дом не тащил, всё бесполезно. Кинулся назад, разулся, кинулся грязь за собой вытирать, еще больше грязь развел…
И Руфус смотрит.
И Агни смотрит.
И Руфи скороговоркой – а-извините-пожалуйста-а-я-больше-так-не-буду-а-можно-зайти-и-все-такое…
– Руфи, а ты же…
– А-а-а, а щас, уберу…
– Руфи…
– А я больше так не буду…
И надо бы сказать, что Руфи умер, месяц назад похоронили – и что тут скажешь…
– Руфи, – Руфус не выдерживает, – иди… умойся…
– Ага, ага, щас… а я больше так не буду…
В лесу ухает месяц. Один месяц, другой месяц, вон их целая стая…
Филин взошел.
Сели ужинать.
– А где Агнесса?
Оглядываются, и правда что – Агнессы нет.
– В магазин пошла… – Руфус хмурится, – э-э-э… надо бы встретить… пойдемте… посмотрим…
Агни не понимает, в какой магазин, почему в магазин, откуда здесь вообще магазин, нет здесь никаких магазинов, вообще ничего нет, здесь и деревни-то толком нет, деревня вся там, в болоте утонула, только крыша церквушки торчит…
Уже тогда я начала понимать, что маленькая деревенька вовсе не то, что кажется. Я не понимала, откуда берутся продукты в нашем холодильнике – ведь на много миль в округе не было ни одного магазина, а Руфус никогда не вывозил из гаража свой Форд…
Агнесса отстраняется от Руфуса, сладко потягивается на постели, обнаженная в свете филина.
Спрашивает то, что хотела спросить уже давно:
– А мальчик с девочкой… они тебе кто?
Руфус вздрагивает:
– В смысле?
– Ну…. Племянники они тебе? Или брат с сестрой? Или…
Агнесса замирает в страхе. Только бы сейчас не оказалось, что у Руфуса дети есть, это вот Руфи от первого брака, это вот Агни от второго, а от третьего… а пусть Агнесса не беспокоится, от третьего брака дети уже взрослые, в институте учатся, по воскресеньям приезжают…
– Э-э-э… а я думал, они с тобой.
Гром среди ясного неба.
Агнесса не понимает, как с ней, почему с ней, не было с ней никакого мальчика, и девочки никакой тоже не было, и вообще…
– Э-э-э… а нет…
И теперь уже Руфус на Агнессу смотрит, ничего понять не может, как, почему, зачем…
…к сожалению, у поселка нет будущего – будущее у поселка отобрали в тот момент, когда возле Джаумы началось строительство комбината…
Ученые обеспокоены тем, что выбросы с предприятия могут серьезно повлиять не только на экологию местности, но и вызвать нарушения в физических законах…
…предприятие по производству…
– …по производству чего? – Руфус сжимает в руках обрывок газеты, – что они там делают, чёрт возьми?
– Да ничего не делают, фабрика-то не работает уже…
Это Агнесса.
– Не работает? Не работать-то она не работает, только отходы с неё текут и текут!
Сели ужинать.
У них на ужин курица жареная.
И картоха вот такими кусками.
И шоколад.
Откуда у них шоколад, если в деревне ни одного магазина нет, да и деревни никакой нет, и вообще…
А вот.
Шоколад.
Руфус ест.
И Руфи ест.
У Руфуса волосы рыжие и веснушки на лице.
У Руфи волосы рыжие и веснушки.
Агнесса ест.
И Анги.
У Агнессы черные кудри.
И у Агни черные кудри.
Вот так.
Болото молчит.
Болото думает.
Время вязнет в болоте, закручивается само на себя, изгибается причудливыми лентами.
Время…
– А не могло так быть… чтобы сначала вы меня спасли… потом я вас…
Это Руфи.
Агнесса пожимает плечами.
– Болоту виднее.
Старик.
Агнесса не понимает, что за старик, откуда старик, почему старик, зачем старик.
А вот – старик.
И Руфус тоже не понимает, что за старик, откуда старик, почему старик, зачем старик.
А вот – старик.
Идет, опирается на тяжелую палку, смотрит подслеповатыми глазами на дом…
…стоп-стоп, а что это у нас с домом, не было такого с домом, нормальный был дом, а теперь огни в доме погасли, и дом стоит истлевший, полуразрушенный…
И старик к дому подходит.
Руфус кивает старику.
И старик кивает Руфусу.
Говорит:
– Я здесь жил когда-то… пока болото не подступило…
У Руфуса веснушки.
И у старика веснушки.
Подходят, пожимают руки. Осторожно.
Смотрят на болото, что-то оно еще замыслило…
Болото думает.
…засекреченное производство доставило немало хлопот местным жителям…
