Мария Фомальгаут
Обратная сторона Мебиуса
Пресс старается унять головную боль. Приговаривает, как мантру: Я смогу. Я сумею. У меня все получится.
Все-таки всю жизнь знал, что будет властелином мира, всю жизнь готовил себя к тому, чтобы управлять земным шаром. А кто сказал, что быть первым человеком на планете – это легко?
Глотает «Позитив». Вроде бы уже время «Успокоя» пришло, ну да ладно, можно еще часок посидеть на Позитиве. Пресс включает Новости, перебирает анонсы, крупное ДТП в районе Бизнес-Сити, пожар на юге Манчестера, свадьба Твигги Твит и Твиттера Твист…
Черт…
Сегодня в 18:30 по местному времени у себя дома застрелен крупнейший магнат прошлого Эльф Найт. Ведется следствие, по предварительным данным…
А потом у Ван Клика остановилось сердце.
То есть, сердце у Ван Клика давненько пошаливало. Бывает, проснется среди ночи от резкого толчка в груди, и что-то давит, и так становится не по себе. Ван Клик примет таблетку-другую «Успокоя», ляжет спать.
А вот тут сердце остановилось. Совсем.
Не было никаких приступов, никаких болей в груди, никаких сигналов, когда еще можно что-то сделать, кого-то вызвать на помощь. Сердце просто остановилось. И все.
Ван Клик вытащил сердце из груди. Посмотрел. Впрочем, мог и не вытаскивать, и не смотреть, все равно Ван Клик в этих микросхемах и датчиках ничего не понимает. Сердце у Ван Клика электронное, и странно, что покупал вроде бы недавно, а нате вам, отказало.
Как чуют, сволочи, где брак сделать. Почки искусственные поставил – ничего, работают. Легкие прокуренные заменил – все в порядке. Глаза… желудок… а сердце какое не поставишь, через месяц остановится.
Хорошо у Ван Клика второе сердце есть. Запасное. Плохонькое, ну да ничего, на час, на другой хватит. А вот что будет через этот час, через другой…
Ван Клик идет к дальней пирамиде там, на заснеженном горизонте. Люди от пирамиды разошлись, рассосались, расползлись по каким-то своим норам. Это хорошо, что очереди нет. Если нажать на кнопку пирамиды, пирамида даст все – новое сердце, горячий ужин, курточку потеплее, а то в этой уже зуб на зуб не попадает. Только надо добраться до этой пирамиды, потихонечку, чтобы не разрядить раньше времени запасное сердце.
А там надо думать, как выбираться отсюда. В город. Знать бы еще, в какой стороне этот город. Сам виноват, географию учить надо было, да кто ее когда учил, эту географию, кому она нужна. Хотя нет, география тут не при чем, на глобусе русским по белому нарисовано, что нет в мире ничего кроме города, от северного полюса до южного, от Аляски до Мадагаскара, от Огненной Земли до Гренландии – один бесконечный город.
И ни про какие снега, ледники, вечные ночи и вечные холода никто никогда не говорил.
– К вам посетитель.
Пресс Эни Кей кивает. Он знает этого посетителя. Хорошо знает.
– Пусть войдет.
Посетитель заходит, чуть замирает на пороге. Пресс пожимает ему руку жестом начальника.
– Ну что… гонорарчик можете получить…
– За Найта? – спрашивает квадратный человек.
– За него. Молодчина. Только грязновато работаете, ну что такое, застрелен у себя дома. Тут ежу понятно, дело нечисто. Нет, чтобы помягче, уснул и не проснулся, сердечный приступ, все такое, любим, помним, скорбим…
– Но…
– Ну, это я так. Вам, конечно, виднее, я-то не спец…
– Но… господин директор…
– Я за него.
– Я… – квадратный человек бледнеет, – никого… не… убивал…
Не теряем лицо. Делаем хорошую мину при плохой игре. Улыбаемся и машем. Пресс пожимает руку жестом начальника, выпроваживает гостя за дверь. Глотает две таблетки Позитива, думает, добавляет еще одну.
Нужно что-то делать. Пресс не знает, что. Когда раньше не знал, что делать, звонил отцу. Это было раньше. Сейчас отцу не позвонишь, на тот свет роуминг до сих пор не доходит.
Пресс перебирает номера, случайно натыкается на номер мачехи. Джабриэлла Рододендрон, Пресс про себя звал ее Джабой, и в телефоне записана как Джаба, хорошо, не видит никто. Пресс попробовал вспомнить, когда последний раз говорил с мачехой. Никогда. Звонить не хотелось, но черт побери, надо было что-то делать…
Длинные гудки…
– Алло.
– А… День добрый, Джабриэллу я могу услышать?
– А… убили ее.
– К-как убили?
– С-сегодня… застрелили… в спальне… – девушка, должно быть, служанка, всхлипывает, ей бы сейчас Успокой вперемешку с позитивом, тройную дозу… и Пресс Эни Кею тоже.
Трубка выпрыгивает из рук…
Ван Клик уже не пытается отладить сердце, все равно не умеет. Сколько ни говорили что-то там, в школе, это должен знать каждый, все такое, Ван Клик только отмахивался, зачем я это буду знать, как будто врачей нет…
Ван Клик оглядывается, зовет на помощь, голос тонет в метели.
Глюк…
Нет, не глюк. Вот она. Пирамида. Там, на горизонте, стоит, полуприсыпанная снегом. Но вроде бы мигает, вроде бы работает. Только бы не получилось так, что идет Ван Клик к пирамиде и натыкается на табличку: НА РЕМОНТЕ
Ван Клик идет к пирамиде. Не идет – ковыляет. Не ковыляет – ползет. Через метель. Через снег. Через ночь. Через смерть. Просит кого-то, сам не знает, кого, чтобы пирамида была не на ремонте. Как будто кто-то его услышит. Как будто…
Холодно. Теперь зима не только снаружи Ван Клика, но и внутри. Пирамида не хочет приближаться, она как будто убегает от Ван Клика, играет с ним. Тпру, стоять, падла…
Сердце подпрыгивает, как будто из последних сил.
Ван Клик протягивает к пирамиде дрожащую руку, где у нее кнопка, где, где, где, мне бы сердце новое, и…
Что-то происходит, что-то притягивает Ван Клика к пирамиде, сильнее, сильнее, что-то высасывает из Ван Клика энергию, тепло, саму жизнь. Клик еще пытается позвать на помощь, голос тонет в метели….
КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩАЕТСЯ!
– Подходить к пирамиде ближе чем на 0,5 м. во избежание засасывания жизненной энергии в пирамиду, что в 99,3% случаев вызывает летальный исход.
– Работать на неисправном оборудо…
– Сдавай оружие!
Жека поднимает бритую голову, потирает инструмент, несет мастеру. И хоть ты на тридцать три раза протирай, а все равно мастер заорет, а-аа, грязно, а-а-а, намусорил, хрюкни… Так и хочется ляпнуть, свинья везде грязь найдет. Только за такое ляпанье тебе потом по морде так ляпнут, мало не покажется.
– Жека, я стесняюсь спросить, ты когда инструмент протирать научишься? Ты клещи в дерьме извалял, что ли, или как?
Парни хохочут, Жека чувствует, что краснеет. Так и дал бы этому мастеру по лысине, да посильнее…
– А станок выключать на хрен надо? пра-авильно, пусть он сгорит к хренам собачьим, у нас же этих станков, как грязи!
Жека стискивает зубы. Он уже не помнит, выключил он станок, или нет, и вообще, разве есть в мире еще какой-то там станок. Жека перебирает ногами, ноги не слушаются, хочется лечь прямо тут, на полу, заснуть, проспать эдак лет тысячу, может, тогда Жека выспится…
– А подметать кто будет? Мети метелку, кому сказал… куд-да ты стружку под станок заметаешь, я тебе ее щ-щас за шиворот замету!
Жека сжимает зубы. Считает, сколько осталось до конца смены. А что тут считать, сейчас поступит запрос из пирамиды, подавай пирамиде бежевый кадиллак со вкусом клубники… и опять начнется, давай-давай, живей-живей, ты как руль выкручиваешь, я тебе щ-щас башку выкручу…
– Ра-аз дваа-а взяли!
Жека раз-два берет тележку с прикованными к ней велосипедами. Сегодня Жека весь день делал велосипеды, уже смотреть на них не может, так и слышится в ушах проклятое дзынь-дзынь…
Жека ждет своей очереди. Очередь тянется бесконечно медленно, какая-то там хрень сегодня с пирамидами, что они принимают товар медленно. Очень медленно. В час по чайной ложке. Задолбали, с-суки. Чш, чш, пирамиду, говорят, ругать нельзя. Покарает. Вон, Лешка из седьмого цеха в Новый Год наклюкался, орал на весь цех, что пирамиду эту на хрен снесет, заберет из нее все, что мы туда складываем. И где теперь Лешка? Говорите, с крана свалился? Да вроде как не сам он свалился, вроде как помогла ему пирамида, чтобы другим неповадно было. Чтобы мозги лешкины от пола поотскребали, подумали…
– Жека, ты там заснул, что ли?
Жека подкатывает тележку к пирамиде. И правда, заснул, заснешь тут, по двадцать часов в сутки пахать. Выгружает велосипеды, один за другим заталкивает в ненасытную пирамидову глотку…
БРАК
Во, блин…
Толкает следующий…
ПРИНЯТО.
Жека переводит дух…
Половина велосипедов бракованные, и чего этой пирамиде не понравилось, чего не понравилось… ах, цвет не тот. Да задолбали с цветом со своим, тут сваргань две тыщи великов в день, вообще забудешь, какого они цвета…
Охренеть, не встать…
– Чего смотришь, перекрашивай! – гаркает мастер.
Жека перекрашивает. Не своей краской, чужую стырил, завтра еще от хозяина краски попадет. Ладно, плевать, у Жеки тоже много чего тырят, и ничего.
Когда Жека приползает в столовку, там уже никого и ничего нет. Голодный таракан юркает по столу, подбирает крошки. Здоровые мужланы в углу доедают кашу, чует Жека, там и его порция тоже. Смотрит на мужланов. Лучше не связываться.
К вечеру метель приударила сильнее, сбивает с ног. И похолодало вроде как, хотя кажется, дальше холодать уже некуда. Интересно, что такое вечер, почему так говорят, утро, день, вечер, ночь. Мастер бы ответил – по кочану да по капусте. Жека думает, что раньше, давно-давно были какие-то день, вечер и утро, а потом вымерли, осталась одна ночь.
Жека идет вдоль прилавков, опять все ценники перепутали, хрен пойми, что сколько стоит. Тетка за прилавком зарылась в журнал, буркает что-то, что выберете, скажете, чего надо…
Да выберем, не сомневайтесь. И скажем. Было бы из чего выбирать, когда в кармане последняя десятка…
Жека смотрит на беляши, потом смотрит на Дольче Виту. Это журнал. Мужики его не любят, потому что глянцевый, и самокруток из него не наделаешь. А Жека любит.
Выгребает монеты.
Была не была.
– Дольче Виту.
– Чего-о?
– Дольче Виту. Журнал мечты.
– А-а, помечтать захотелось…
Жека и тетка многозначительно переглядываются. Она сама зарылась в Дольче Виту. Листает глянцевые страницы.
Метель бьется головой в стены, рвет с неба звезды. Жека вытягивается на койке, листает. Читает.
ТОП-ДЕСЯТЬ МАШИН ЗНАМЕНИТОСТЕЙ
На десятом месте сын магната Конфедерации Ван Клик Энтер, который на прошлой неделе заказал уникальную модель Эквилибриум Эскалибур цвета ночного неба, украшенный звездами. Каждая звезда сделана из россыпи бриллиантов по индивидуальному заказу Ван Клик Энтера. В салоне есть климат-контроль, панорамная крыша, мини-бар, кресла с массажным эффектом. Автомобиль может передвигаться как на колесах, так и на воздушной подушке.
Жека листает.
Ну и кто же на первом месте? На этот раз нашу десятку возглавляет супруга магната Конфедерации, Джабриэлла Рододендрон. Совсем недавно она заказала себе матиз, снаружи сплошь покрытый розовым мехом и украшенный сердечками из рубинов. Однако, самую главную фишку машины поклонники Джабриэллы могли увидеть только с наступлением короткой ночи: оказывается, матиз… светится в темноте розовым сиянием! О том, сколько энергии было потрачено на изготовление матиза, первая леди многозначительно умалчивает.
Жека щелкает себя на плохонький телефон.
Еще.
Еще.
Нажимает принт.
Фотки получились так себе, ладно, какая рожа, такие и фотки. Вырезает ножницами, стыренными в цехе. Ляпает себя, любимого, поверх рожи Ван Клика. Поверх Пресс Эни Кея. Поверх Эльф Найта. Хочет ляпнуть поверх Джабриэллы, спохватывается, еще не хватало, он в бабьем платье тут стоять будет.
У Жеки много таких Дольче-вит. Вот это Жека на своей яхте. Вот это Жека машину купил. Вот это поместье жекино. Вот это Жека в Альпах. А это в Бразилии. А это Жека разорился на космический лайнер, видите, это он в прошлом месяце на Луну летал, про него даже в журнале написали.
Жека листает журнал, натыкается на какую-то статейку про Ван Клик Энтера, из жизни знаменитых хикки. Ван Клик Энтер впал в депрессию… Жека тихонько вырывает страницы, щелкает зажигалкой. Заворожено смотрит, как пламя пожирает Ван Клик Энтера. Не будет никакого Ван Клик Энтера. Сгорит Ван Клик Энтер. Гнать его. А на его место Жека придет. У Жеки никакой депрессии не будет, можете не сомневаться…
Жека читает какой-то фантастический рассказ, как какой-то фрезеровщик выиграл билет, по которому можно попасть в город. И стал жить в Городе. Написали, что он на поезде в город уехал. Чушь собачья, нет таких поездов… Да сейчас уже никаких поездов нет, электричество экономят…
Жека тоже писал фантастический рассказ. Как кто-то однажды свалился по ту сторону пирамиды, только не погиб, а упал туда, куда пирамида все вещи заглатывает. И было у этого у Кого-То всегда жрачки до хрена, и дом свой, и велосипед, и много чего еще. Только жекин рассказ в журнал не взяли.
Глаза у Жеки слипаются, журнал падает на пол. Жека еще успевает подумать, кто все эти истории каждый месяц сочиняет. Про Ван Клик Энтера и Джабриэллу. Про город, в котором все есть, и вечное лето. Про машины и яхты.
А то ведь нелегко придумывать про то, чего нет…
Летят искры.
Летят люди.
Летит все.
Жека собирает велосипеды, быстро-быстро-быстро, раз колесо, два колесо, прикрутить, привинтить, гаечный ключ пляшет, рвется из рук. Следующий. Следующий. Следующий. А конвейер вертится, вертится все быстрее, падают, падают колеса, больше, больше, больше.
– Жека-а-а! – орет мастер.
Жека торопится. Скорее, скорее. Велосипед в его руках плавится от скорости, Жека бросает его в брак, хватает следующий, тот тоже плавится…
– Чего брак-то гони-ишь?
Так и хочется ответить, а мне так хочется. Да тут не очень-то поотвечаешь.
Несется лента конвейера, быстрее, быстрее, быстрее. Валятся и валятся колеса. Жека привинчивает, быстрее, быстрее, быстрее, да что ты будешь делать, только что привинтил колесо, и вот лежит у его ног велосипед в разобранном виде.
– Жека-аа-а-а!
Жека спохватывается, вот ведь черт, так торопился, что начал работать быстрее скорости света, а быстрее скорости света время идет в обратном направлении. Теорию относительности, блин, знать надо…
– Жека-а-а!
Счас, счас. Жека спешит. На этот раз заспешил еще больше, время пошло вспять, во уже у Жеки лежит вместо велосипеда неотесанная болванка…
– Жека-а-а!
Счас, счас… да куда вы так конвейер гоните, куда гоните, вон уже и на конвейере у вас время вспять пошло, вон уже вместо велосипедов железные болванки, резинки, уже какой-то мамонт первобытный по конвейеру топает, объедает первобытный папоротник…
– Жека-а-а!
Жека подскакивает на постели. Во, блин…
– Чего?
– Ты на работу, соколик, идти собираешься или на хрен надо?
– Так я же… уже на работе…
Жека оглядывается. Во, блин, уже не знает, где сон, где явь. Выбирается из постели, наспех одевается, скорей-скорей-скорей, на работу…
Черт…
Смотрит в насмешливые глаза мастера, это совсем дело дрянь, что мастеру на глаза попалось, что Жека проспал. Несется в цех…
Несется в цех…
Несется…
А где цех, а нету цеха.
Сгорел.
Вот так.
Ни с того ни с сего.
Мужики столпились вокруг пепелища, горланят, с ноги на ногу переминаются, не знают, что делать. Первый раз такое, чтобы цех сгорел. Кто-то говорит – теракт, кто-то говорит – срок пришел, кто-то вообще орет про кару Пирамид, мол, колитесь, кто чего плохого про пирамиду сказал, вот теперь получайте за это.
– А-а, явился… – говорит кто-то про Жеку.
Жека разводит руками, ну явился, ну что, а куда торопиться-то, если один хрен цех сгорел, работать не будем… то есть, как работать не будем, а жрать тогда что? За простои черта с два кто заплатит…
– Евгений… Вы вчера последний из цеха выходили?
Это прораб спрашивает. А Евгений, он же Жека, вообще не помнит, выходил он вчера их цеха, или нет, и он это был, или не он, и вообще, было ли какое-то там вчера…
– Да он, стопудово, он вчера велики эти перекрашивал.
– Жека, я стесняюсь спросить, ты не мою краску стырил?
– Да полно, Тоха, один хрен сгорело все, так какая разница…
– Он, точно он… Евгений, можно нескромный вопрос…
У Жеки холодеет спина. Если говорят про нескромный вопрос, значит, рыльце в пушку. Или чужой кусок урвал, или чужую работу запорол, или…
– Евгений, а ты ток выключал?
Жека не помнит. Жека уже спал, когда из цеха уходил, Жека к тому времени сам выключился.
– Во, блин…
Кто-то бросается на Жеку, кого-то хватают, кому-то скручивают руки за спиной. Жеке тоже скручивают руки за спиной. Щелкают наручники.
Метель бьется головой в стену. Прошлой ночью сорвало с неба все звезды, вон они лежат, рассыпанные по снегу, искрятся. И башню какую-то ржавую обрушило у десятого цеха.
Жека еще не понимает, что случилось. Некогда понимать. Одна мысль – привели в камеру, это теперь можно лечь поспать. И вот, блин, сколько мечтал лечь да выспаться, а теперь лежишь, и не спится. Думается.
И злоба такая на душе. На себя. На мастера, вот где идиотище. На цех, который сгорел не вовремя. На ночь, которая сожрала утро, день и вечер. На зиму, которая сожрала весну, лето и осень. На пирамиды. Хотя на пирамиды гневаться нельзя. Хотя Жеке уже по фигу, что нельзя, что льзя, ему уже терять нечего, он сейчас про пирамиды такого наговорит, они до конца своих дней красные стоять будут…
А больше всего Жека зол на Ван Клик Энтера. Сам не знает, почему. Да как почему, потому что. По кочану, да по капусте. Навыдумывали про этого Ван Клика, сегодня он на Тибете, завтра он в Париже, послезавтра вообще с батискафом в Тихий океан прыгает. А океан у него теплый, со всякими рыбами, гадами морскими, не то что наши океаны, промерзшие до самого дна… Мужики как-то штуку привозили, глыбищу льда, а внутри акула замерзшая.
Ладно, не о том речь… ненавидит Жека Ван Клика. Ненавидит. Так бы и придушил его к чертям собачьим, и сам бы на его место встал. Да как на его место встанешь, в журнал-то не залезешь, в выдумку…
– Щеглов Евгений, с вещами на выход.
Вот, блин, только дремать начал…
– Ленусик, давай, колись, ты вчера в цехе допоздна была? – спрашивает мастер.
Ленусик садится мастеру на колени. Хихикает. Так, говорят, русалки хихикают. Интересно, что такое.
– Да я там штучку одну в компьютере нашла, там кофточки такие…
Мастер расстегивает на Ленусике брючки.
– Ты, красавица, ток не вырубила?
– А там какую ручечку повернуть надо, я все время забываю…
Ну-ну…
Мастер расстегивает брюки на себе.
– Ты, красавица, когда отчет-то подготовишь, бухгалтерша ты моя?
Ленусик хихикает, делает милую гримаску.
– А мне теперь ничего не будет?
– А ты думала, цех подпалила, тебе за это памятник поставят? Да не боись, – мастер кидает Ленусика на продавленный диван, – да не боись, ничего не будет… крайнего назначили уже…
– Это кого?
– Жеку Щеглова.
– Это такой хорошенький, худенький?
– Чш, ты мне про хорошенького-то не очень, а то сама за ним отправишься…
– Ну му-у-усик, ну ты мог кого-нибудь поуродливее наказа-а-ать?
Жека выходит в ночь, холод кусает за щеки, впивается невидимыми когтями в лицо. Интересно, что за цех спаленный будет, суд или сразу тюрьма. Главное, журналы, журналы в закуточке своем оставил, мужики найдут, то-то ржать будут… ладно, к тому времени, когда Жека освободится, они уже забудут все. Может быть. А то так девка одна все фотки этого Ван Клика собирала, другие девки нашли, задразнили ее, она в гальванику пошла, из ванны с цианом водички растворчику выпила.
Дура.
– А куда идем? – спрашивает Жека у конвоира.
– На Кудыкину гору воровать помидоры.
– Не-е, я серьезно.
– И я серьезно.
– Ну, не хочешь, не говори.
– Не хочу, и не говорю.
Метель пляшет свою мертвую пляску. Жека пытается прикинуть, куда ведут. Вроде бы тюрем никаких в той стороне нету, да там вообще ничего нету, цеха заброшенные…
– У меня там журналы остались в закутке… как бы не нашел никто, – говорит Жека.
– Сжечь, что ли хочешь? – спрашивает конвоир.
– Ну…
– Где жил?
– В сто пятнадцатом.
– Без проблем, сожгу.
– Спасибо.
– Да не за что. Может, еще чего?
– В смысле?
– Ну, там, передать кому что…
– Да не-а.
Конвоир останавливается перед заброшенным цехом, сжимает Жекино плечо.
– Ну, прости, мил человек… ниче личного… я тоже своим местом дорожу…
Жека оборачивается, давится собственным голосом. Это новенькое что-то. Охренеть, не встать. Дуло пистолета прижимается к жекиному виску.
А дальше все как во сне. Да ты не поспи ночи две, для тебя все будет как во сне. Жека бьет конвоира, что есть силы, вместе с ним валится в снег, выбивает кольт из ослабевших пальцев. Хватает голову конвоира, что есть силы впечатывает в стену заброшенного цеха. Старается не смотреть на кровавые брызги, старается не думать, убил, не убил…
Подхватывает оброненный кольт. Бежит. В метель. В темноту ночи. В никуда. Бежит, подгоняемый метелью, скользит в снегу, сучий снег, кажется, и нет под ним ничего, только один нескончаемый снег. Какая-то шавка с брехом вырывается из темноты, Жека стреляет, блин, промазал, шавка убирается восвояси.
Жека спешит.
Боится не успеть за край земли.
Когда как следует выспишься – первый раз за тыщу лет – к тебе возвращаются детские сны. На пепелище души. На руины сознания. Детские мысли. Какие-то мечты, в которых боишься признаться сам себе.
Здесь, на складе, тепло. Конечно, не как дома, но хоть метель не свищет. Здесь можно спать. И можно думать.
Жека уже и забыл, как это – думать. Дикость какая-то, что не надо винтить гаечки, гаить винтички, вжикать железкой по шлифовальному кругу, мести метелку и красить краску. И приходят мысли. Которые никто не звал.
Жека думает, что там, по ту сторону пирамид. Как маленький, представляет себе там планету, заваленную благами цивилизации, бери, не хочу. Даже секта какая-то есть, которая говорит, что будешь себя хорошо вести, хорошо работать, любить ближнего своего, не завидовать, вилку в левой руке держать, и попадешь после смерти в такой вот мир, по ту сторону пирамиды. Враль называется или Врай.
Жека тоже в детстве во что-то такое верил. Потом не до того стало. Пытался найти какие-то научные объяснения, что такое Пирамиды, – непостижимые божества, забирающие у людей все. Спрашивал, когда появились пирамиды. Перелопачивал учебники, которые говорили, что пирамиды были всегда.
А вот еще в детстве Жека верил. Что все эти дольче-виты, они там. По ту сторону пирамид. Должны же они где-то быть. Все. Эти. Самые. Джабриэллы и Ван Клик Энтеры. Пресс Эни Кеи и Эльф Найты.
Сейчас-то, конечно, понимает, что все это выдумки. А раньше даже потихоньку подходил к пирамидам, заглядывал, не мелькнет ли там какой-нибудь актер на серебристом порше… и мамка хватает за руку, тащит от пирамиды, отвешивает оплеухи, да что за дебил такой, да ты мне всю жизнь испоганил, проклятье мое…
Один дурень так засмотрелся, свалился в пирамиду, она его и высосала дочиста, энергию всю. Страшно так, когда пирамида из человека жизнь пьет, на глазах человек высыхает, как мумия… Тоже, видно, хотелось дурню посмотреть, как там Ван Клик на своем эскалибуре ездит…
Вот на хрена про Ван Клик Энтера вспомнил, вот на хрена, вы скажите? Ненавидит же его Жека, ненавидит, так чего вспоминать. И все, и только что так сладко на душе было, спокойно так, и все, и уже только и думает Жека, кого бы придушить. А кого-кого, Ван Клика, без вариантов.
И как раньше, Жека представляет себе, как проникает в дольче-виту, неважно как, но проникает, а там этот Ван Клик выходит из клуба, у него депрессия, у него то, у него се… Жека хватает Ван Клика за горло, впечатывает в стену, вон, как конвоира, и что-то мерзко хрустит под жекиными пальцами…
Что за черт…
Померещилось.
Нет. Снова кричат. Там. С севера, откуда ветер дует.
Жека осторожно подбирается к выходу. Куда поперся, куда поперся, еще приключений мало, вот щ-щас увидят люди Жеку, мало не покажется.
Метель мешает небо с землей.
Мерцает пирамида на горизонте. Нехорошо мерцает. Так мерцает, когда энергию высасывает. И кто-то бьется, кричит возле пирамиды.
Охренеть. Быть не может. Это кто такой умный догадался к пирамиде подойти, чтобы она его высосала…
Жека спешит, проваливается в снегу, беззвучно ругается, на этот снег уже мата не хватает. Что за дебилище там у пирамиды, додумался, чучелко, залез. А может, нарочно. Бывает, вот так достанет жизнь по самое не могу, и кто-нибудь кинется в пирамиду…
Только ты, парень, определяйся, ты или жить хочешь, или не хочешь, а то сунулся в пирамиду и орет, будто режут его…
Жека подбирается к пирамиде, медленно, осторожно, как бы самому в эту пирамиду не засосаться. Слышь, парень, если я из-за тебя влипну, тебе не жить, ты меня понял? Жека оттаскивает от пирамиды что-то холодное, но еще живое, ты еще отбиваться будешь, падла, я тебя щас обратно запихну, на хрен… Падла не отбивается, пробует идти, не может, Жека хватает падлу, тащит к заброшенному складу, где нет метели.
– Чего парень… глаза-то есть, не видел, что ли, куда прешь?
Парень растирает виски. Парень разрывает грудь, вытаскивает сердце. Почему-то не умирает.
Во, блин…
– Спасибо… большое спасибо.
– Да не за что… тебе чего, жить надоело?
– Да нет, нет… уже не надоело… уже передумал.
– Почаще бы передумывали. А то у нас девка одна в цехе циан выпила, дура…
Парень кивает. В изнеможении поднимает голову.
Жека смотрит в его лицо.
Во, блин…
Так не бывает. Ошибка. Просто похож. Хотя… может, актер. С кого-то же эти фотки для журнала делают. Про красивую жизнь. Во, повезло. Это и автограф можно на счастье…
– Тебя как зовут? – спрашивает Жека.
И думает, что ослышался. Когда слышит:
– Ван Клик Энтер.
– Ван Клик Энтер.
– Да хорош прикалываться-то.
– Я серьезно. Почему ты мне не веришь?
– Потому что. Его же не существует. Он же ненастоящий…
Ван Клик оторопело смотрит на Жеку. Кто из нас сошел с ума, думает Клик, он или я. Или мы оба вместе. Ван Клик не знает, что говорить, когда тебе говорят, что ты ненастоящий. Ван Клик уже вообще не помнит, как говорить с людьми, вот что значит досиделся дома. И уже привычным жестом ищет кнопку ОСТАВИТЬ СВОЙ КОММЕНТАРИЙ
– Как до города добраться… не подскажете? – спрашивает он.
– Город, это че?
– Ну… город, город…
Ван Клик хочет объяснить, что такое город – и не может объяснить. Потому что город он и есть город, разве есть в мире вообще что-то кроме города?
Оказывается – есть.
Жека первый приходит в себя, тащит Ван Клика к выцветшей карте на стене в закуточке склада, под которой в хорошие времена прокуренные мужики забивали козла.
– Вот те карта мира…
– Ага, вижу…
– Ищи свой город.
Ван Клик смотрит. Не понимает, как можно искать город. Потому что город – он везде. Город – он от северного полюса до южного. А здесь, на карте, нет никакого города. Здесь, на карте, все по-другому. Снега. Ледники. Океан, промерзший до самого дна. Фабрики. Комбинаты. Склады. Полуразрушенные магистрали.
Знакомо Ван Клику только одно. Пирамиды. Пирамиды. Пирамиды. Вот они все, ровным слоем раскинулись по планете, Большая Московская, Малые Московские, Рублевская, Большая Питерская, Большая Минская, Большая Таллинская…
Снова прихватывает сердце, последнее, которое еще бьется, Ван Клик хватается за грудь.
– Чего ты?
– Сердце…
– Во, блин…. Тут аптечкой-то на складе и не пахнет. И даже не воняет.
Ван Клик не понимает половины слов, чувствует только одно, этот чумазый парень хочет ему помочь. Ван Клик беспомощно протягивает обесточенное сердце…
– Чего ты мне суешь?
– Разрядилось…
– Дай гляну… блин, самому зарядить не судьба было? Тут проводок подпаять, все дела…
– Не умею.
– У тебя руки, что ли, не тем концом вставлены? И башка туда же?
– Тем…
– Те-ем… а чего к пирамиде полез? Жить расхотелось?
– Да нет… я думал от нее топливо взять…
– Ну я и говорю, башка не тем концом вставлена. Где это видано, чтобы пирамида топливо давала? Она из тебя, брат, все вчистую высосет… На вот штуку свою, зарядил я тебе…
– Спасибо.
– Не за что. Не во что. Чего сидишь, давай там в ящиках пошукаем, может, где тушенка какая завалялась… Если крысы не слопали. А то у нас такие крысищи пошли, скоро банки железные с голодухи прогрызать начнут…
Ван Клик покорно идет за Жекой, Ван Клик первый раз видит такое, чтобы сломанную вещь можно было воскресить. Вот так. Голыми руками. Ну, не голыми, ну, какой-то палочкой с дымком. Похоже, волшебные палочки бывают не только в фильмах про Хогвартс…
– Жека, а когда утро будет?
– Да уже утро, ты глянь на часы, пик-пик девять… наши щас на работу поперли…
– Да нет, настоящее утро – когда?
– Ясен пень, никогда.
– Нет, я серьезно, все ночь и ночь…
– И я серьезно. Где это видано, чтобы утро было…
Жека спохватывается:
– А утро, это как?
– Это когда солнце поднимается… – осторожно отвечает Ван Клик.
Что Жека сумасшедший, это ясно. Должно быть, под действием какой-то дури, очень сильной, нормальный такую чушь пороть не будет. Но тогда и весь этот мир под действием какой-то дури. И земля, и небо…
Жека припоминает. Солнце… это на картинках, желтое такое, как лампочка. Обчитался парняга красивых журнальчиков, уже с ума сходит. У Жеки в цехе работал такой убогий, грузовой лифт поднимал. Каким-то там мессией себя считал, или черт пойми…
– Чш!
Жека что-то слышит. Вожделенная тушенка падает из рук, уже не до тушенки, уде ни до кого и ни до чего.
– Ложись!
– Что?
– Ложись, говорю, че, жить надоело?
Ван Клик ничего не понимает. Но это он запомнил, когда Жека говорит – жить надоело, значит, случилось что-то нехорошее. Ван Клик падает на холодный пол, сливается с землей. Замирает. Это в какой-то игре было, там надо было своего виртуального персонажа…
Ладно, не о том речь.
Ван Клик видит, что так напугало Жеку. Люди. Много людей. Там, снаружи. Идут по снегу, едут по снегу на некрасивых машинах. Куда-то торопятся, что-то кричат, давай, давай, живей, живей. Как будто ищут кого-то.
Ванн Клик видит их через окошечко склада. Давненько он не видел столько людей, да Ван Клик вообще давненько не видел людей. Отвык от людей. Боялся людей. Должно быть, у Жеки тоже социофобия, раз он так от людей шарахается. Может, Ван Клик с ним даже на каком-нибудь форуме хикки переписывался, интересно, у него ник не Чипман случайно?
Люди продолжают суетиться, но теперь далече, – только на горизонте мелькают огни. Жека осторожно пробирается вглубь склада, тащит за собой Клика, тащит тушенку, хоть пожрать первый раз в жизни…
Чего они всполошились вообще? Как это, сколько их, куда их гонят, что так жалобно поют… ни фига себе отправили армию на поиски Жеки, ну да, шуточка ли дело, цех спалил…
– Чего смотришь, лопай давай…
Ван Клик не понимает. Но Жека ест, и Ван Клик тоже ест, не чувствует вкуса, ничего не чувствует, за годы жизни в городе Ван Клик уже и забыл, что значит проголодаться…
– Ты вот чего… ты спать хочешь?
– Да… – Ван Клик прислушивается к себе, – как-то нет…
– И славно. Давай, я сосну чуток, а ты тут покараулишь.
