Мария Лаговая
Говори, никто не услышит
Медленно поднявшись по ступенькам, женщина скрылась в парадной. Аркету, который стоял напротив входа, в этот момент показалось, что в окне на втором этаже, за портьерой, виднеется чей-то силуэт. Он успел отметить бледное лицо и длинные тёмные волосы. Поэт перехватил взгляд, который эта фигура бросила на их компанию, и как через секунду взор её метнулся на противоположную стену. Аркет обернулся и успел поймать жест руки, опускавшей занавеску в окне на третьем, будто кто-то поспешил скрыть своё присутствие.
Все сидящие замолчали и разом посмотрели в небо, которое затягивалось сизыми дождевыми тучами. На минуту стало очень тихо. Герасим, поёжившись, чуть повёл плечами и головой. Ему почудился странный щелчок, донёсшийся сверху, и еле слышное жужжание. Может, так звучит наэлектризованный грозой воздух? Или это птицы и насекомые транслируют друг другу сигнал о непогоде? Но как же изящен великий Моцарт…
Из всех лишь Аркет уловил, что это случится.
7
Гроза бушевала всю ночь. Она любила навещать старый город, и дарила ему свои музыкальные творения – дробь дождя, громовые раскаты, треск деревьев и шум ветра. Если бы кто-нибудь не спал в эту ночь, и послушал грозовой концерт, он удивился бы искусности небесного оркестра. В грозе как в музыке, звук шёл волнами, нарастая и стихая через определённые промежутки, давая солистам этой симфонии, автомобильным гудкам и водосточным трубам, право сыграть на бис.
Ранним утром, ещё не выпив кофе, полусонная Ника вышла покурить на лестницу. Накануне с перекурами в девятиметровке было покончено. В джинсовой курточке, накинутой на халатик, она выскользнула в квадрат лестничного проема, куда выходили двери двух квартир. Из полуоткрытого окна веяло прохладой, а на широком подоконнике подсыхала натёкшая за ночь дождливая лужа. Мертвец висел напротив, в углу брандмауэра заброшенного ДК. На его глухой стене с давних времен красовалось граффити «Только дохлые рыбы плывут по течению». И теперь подвешенный за верёвки человек ставил бескомпромиссную точку в философском изречении.
«Красиво, – невольно залюбовалась Ника, – Лёшка оценил бы постановку кадра». Она всё-таки затянулась, и медленно выпустила струйку дыма: «Хм, пора курить бросать! Пора! Что ни сигарета – то труп!»
Заброшенный ДК по периметру был затянут зелёной сеткой, которая местами была уже ободрана и клочьями висела на брандмауэре. Глухая стена замыкала двор-колодец, к ней боком ютилась пристройка – одноэтажное помещение бывшей прачечной, окна и двери которой были заколочены листами железа. От другой стены дома, смотрящей наружу, шёл невысокий кирпичный забор, за которым находился плац училища подводного плавания. Училище давно расформировали, и в центре забора зиял проём, поросший диким плющом. Это был очень старый, доживающий свой век, городской квартал. Здесь Ника выросла, и сюда вернулась спустя двенадцать лет.
«Улыбайся! Улыбайся, ты же актриса!», – жестикулировал ей тогда Лешка. Они познакомились на съемках каталожной рекламы для международной косметической компании. Промышленный гигант-осьминог проводил фотосессию в рамках благотворительной акции, и активно привлекал к процессу людей с ограниченными возможностями. Веронику и ещё троих актеров нашли по базе данных, когда они учились на последнем курсе театрального отделения специализированной академии искусств. В рекламе глухим не надо было говорить и слышать. Только принимать эффектные позы и улыбаться: «Ах, какая помада!» или «Что за чудо-порошок!»
Рекламная фотосессия прошла на ура и стала Никиной визитной карточкой. Алексей – профессиональный оператор и фотограф, очень хвалил начинающую карьеру модель. Только он, как влюблённый мужчина, мог так её фотографировать, чтобы глаза, волосы, руки как на медальон, словно взгляд внутрь души. Идеальное совпадение в жизни богемы – мастер и его Галатея.
Сложно сказать, что развело её с Алексеем, им долгое время было хорошо вместе. Но за год до переезда Вероники, Алексей признался, чуть не заплакав – люблю другую, ну вот люблю, и всё тут! Женщина была старше его, разведена, с ребенком. Это Нику хоть как-то примиряло с ролью оставленной. Всё-таки не сволочь, не ушёл к какой-нибудь вертихвостке, а взял на себя роль отца чужого ребенка. Да, это примиряло. Свербила банальная мысль – что сама не родила? Жили же больше пяти лет вместе. Да всё некогда, какие дети, когда такая сумасшедше-прекрасная жизнь? Саднило у Ники в сердце ещё долго, год не уходило никуда: «А я? А меня ты любил? Как-то иначе? Жалеючи, что ли? Как же, родной?»
Да вот так, милая Ника. Разве мало в жизни вопросов без ответов? Вот откуда труп на брандмауэре?
«О чём думаешь?»
Ника заорала от неожиданности. Абр!!
– Сейчас в твоем составе крови очень низкий уровень гормона серотонин. Поэтому ты такая грустная, – с сожалением в голосе констатировал он.
Верон усмехнулась. Перед ней стоял платиновый блондин с косой, заплетённой дугою вокруг головы, как у известной украинской женщины-политика. Ника молча кивнула Абру на висельника, в ответ он бросил взгляд через окно, где во двор, мигая огоньком, медленно въезжала милицейская машина.
8
Абр не мог сказать, кто это сделал, несмотря на попытки Вероники узнать правду. «Иначе меня покарают на тысячу лет», – невозмутимо отвечал он на все пытливые вопросы. «Хитрец! – думала про соседа Ника, – Зато проводку починил, и прокладку в кране поменял. Хоть какой-то толк от мужчины в доме». И посуду моет за них двоих. Это Веронику особенно подкупало.
Сегодня к Верон должна была заехать её хорошая подруга и большая любительница собак, чтобы вместе свести четвероного друга Ники с терьершей-невестой и её хозяйкой. Свахи познакомились на выставке миниатюрных пород, где Ники даже что-то выиграл. После ринга к Веронике и «собакомаме» подошла эффектная молодая женщина с милым нарядным существом на руках. Они разговорились, и новая знакомая пригласила Нику и собакомаму к себе в гости – обсудить перспективы по возможному разведению. Собакомама держала много разной живности, даже зарабатывала на этом небольшие деньги, но Никиным питомцем занималась для души. К Веронике она относилась как к дочери.
Ника сама не захотела жить с ней, она мечтала о своём уголке: чтобы много гостей и споры на кухне о смысле жизни. Собакомама, как могла, помогала: ходила вместе с ней по разного рода инстанциям, канючила, доказывала и настойчиво добивалась для Верон лучшего. Один вариант для переселения, который нашли по объявлениям, казался очень подходящим. Это была квартирка, переделанная из огромной коммуналки: с отдельным входом, в двадцать четыре квадратных метра общей площади. Но дело встало: для доплаты живых денег у Верон не хватало, а жить отдельно очень хотелось. Собакомама подобную сумму ссудить сразу не могла и обещала навести о квартире справки. Может, хозяева согласятся в рассрочку?
Собравшись, они выехали из города в полдень, чтобы успеть ко времени встречи. Ехать было недалеко, но по областной дороге пришлось двигаться медленно, по пути объезжая толстые, поломанные грозой, сучковатые ветки деревьев. Однако они не скучали, и подшучивали над терьером – расфуфыренный Ники сидел с важным видом на заднем сиденье: «Едет как жених на сватовство!» – смеялась собакомама, пока Ника настраивала свой слуховой аппарат для встречи.
По пути Верон успела прочитать газетную заметку об очередном случае догхантерства: подбросили отравленные куски мяса, да не куда-нибудь, а в Таврический сад. «Это какая глухая чёрствая душа должна быть у человека, чтобы такое сотворить своими руками!» – возмущалась собакомама.
Вероника всё ещё мечтала о своих несбыточных двадцати четырех метрах, когда они подъехали к большому частному владению за железной оградой. На крыльце их ждала хозяйка с «невестой» под мышкой. Гостей пригласили в дом. Обставлен он был с изысканным вкусом и восхищал своих нечастых посетителей сотворённым внутренним пространством из света, воздуха и предметов искусства.
Ника чувствовала, чего не хватает в пустынном доме – присутствия живых людей и детей. Он словно был лишён голоса – смеха, топота ног, лая потревоженной собаки, звонкого плача разбитой вазы, шелеста за занавесками, хлопанья дверей и бормотания стихов. Красивая молодая женщина проживала здесь своё одиночество, при вечно отсутствующем супруге-финансисте. После того, как выяснилось, что у него физически не может быть детей, он с головой ушёл в работу. «Ушёл, и до сих пор не вернулся», – с грустной улыбкой пошутила она.
«Да, да, мы, конечно, за десять лет попробовали всё, за границей лечились, я хотела усыновить, но муж против. Лучше тогда вдвоём, так он сказал. А я люблю его очень. Спорить не буду».
Однажды юная Лара, под влиянием эмоций, накупила ворох детских вещей и поехала в отделение Армии спасения, чтобы бесплатно отдать их нуждающимся. Ей казалось – она делает настоящее благое дело, и тяжелее, чем сумки со шмотками, сдавливало грудь чувство самодовольства. Но на пункте приема её никто не встречал с оркестром, около входа сидели на корточках два беспризорника.
Бабушка-вахтерша оживилась при виде гостьи: «Ой, спасибо, золотко! Какое всё красивое и новое! Дорогое, видать?» Окрыленная добрым словом, Лара в ответ распахнула душу: «Может, ещё чем помочь?»
«Да, вот тут пол надо вымыть», – тихо произнесла маленькая сухонькая женщина в очках, возникшая у неё за спиной. Лара онемела. Ей будто в глаза плюнули, промыли, прочистили, словно ёршиком, всё внутри и явили наружу – и гордыню, и самолюбие, и напускное геройство. Лара не нашлась, что ответить, пробормотала что-то на прощанье и поспешила уйти. Всю дорогу домой она как рыба ловила ртом воздух, словно пыталась найти хоть какие-то слова в своё лишь ей нужное оправдание. После последовали слёзы на груди у изумлённого мужа, нервный озноб и успокоительное, депрессия на месяц и приходящий психолог, далее много лет бесплодного ожидания в попытках зачать, опять терапия, и вот, наконец, четвероногое альтер-эго, малышка Дора.
Так они до сих пор существовали вместе: миниатюрная терьерша, красавица Лара и закрытый дом-музей, стерегущий её одиночество. «Как в сказке, будто мёртвая царевна в своих чертогах», – по дороге домой поделилась впечатлениями Вероника. Собакомама устало кивнула, она уезжала довольная – сватовство состоялось.
9
Виктор Павлович навестил Веронику через неделю после первой встречи. Он пришёл подписать бумаги в установленное посредством телефонных сообщений время. Было начало восьмого вечера, когда он «позвонил» в Вероникину дверь. На кухне и в комнате замигали лампочки, которые заменяли входной звонок. Открыла ему Надя, и проводила на кухню, где сидела Ника. Виктор Павлович попросил стакан воды.
– Может, чаю? – вежливо предложила Надя.
– Пожалуй, спасибо, – согласился он.
Перед встречей Виктор обошёл всех немногочисленных жильцов этого старого дома. Он чертовски устал за весь день, и в присутствии девчонок, мог немного расслабиться. Пока закипал чайник, Виктор листал свою записную книжку, что-то отчёркивая ручкой.
«Так, сестра Айришата есть, баба Настя – вычеркиваю, мама с дочей, молодожены, йог. Кажись, все», – он, довольный, засунул блокнотик в карман рубашки.
– Ну, теперь вы, девушки, – искренне улыбнулся он Нике и Наде, – расскажите, как живёте, как дела?
– Это лучше Вы нам расскажите, почему людей в районе убивают? – парировала Надя, – второй уже, знаете?
– Да, конечно, бомж с Болтов, бывший, кстати, повар, – начал свой рассказ Виктор, – беда у него приключилась с ребенком, вот и запил. Потом жена выгнала, выписала с жилплощади. День назад ко мне приходила за его вещами. А на трупе бывшего мужа, повара-то, ни отпечатков, ни улик, чисто. Словом, опять висяк.
Виктор удручённо смолк. Как следователь, он прекрасно понимал, что убийства никому не выгодные, как говорят, дело слепого случая. Свалились они ему на голову как раз накануне ежегодного отпуска, в который Виктор регулярно навещал старичка отца, единственного своего родственника. Витя внешностью пошёл в него: светло русый, среднего роста, чуть худощав. Отец ходил в кепочке, лысый и сморщенный, с холщовым, похожим на военный, рюкзаком за плечами. Однажды он проведал сына в этом большом, чужом ему городе. Они долго сидели на скамейке и говорили о чём-то. Прощаясь, старик не сдержался: притянул Витю к себе и поцеловал, как бывало мать в щёку, потом ещё раз. Виктор не чувствовал брезгливости или стыда за отцовскую нежность, не было у него на лице гримасы сострадательного терпения, а лишь выражение спокойной сыновней любви.
«Береги себя, Витя!»
«И ты, батя, себя береги».
После знакомства с Вероникой, Виктор сам себе пообещал проверить информацию об её отце. Он не мог поверить, что у такой девушки мог быть никудышный родитель, а она должна считать себя сиротой. Витя решил поискать по своим каналам, а если найдет, и тот окажется нормальным человеком – то, при случае, он расскажет об этом Нике.
Соседи у Вероники оказались все, как на подбор, со странностями. Особенно тяжело дался Виктору разговор с йогом. Тот жил отшельником в квартире, из окна которой великолепно просматривалось место преступления. Кроме матраса, на котором сидел сам хозяин, тумбочки и трёхногого столика в комнате ничего не было. На подоконнике стояла керамическая чашка без ручки, а на облезлой стене висел рваный с угла постер с Памелой. Виктор усмехнулся, йог, а туда же, «медитирует» на пышногрудую красотку? Сесть было некуда, и Витя, достав свой блокнот и ручку, присел на выступ подоконника. На вопросы следователя йог, которого по паспорту звали Леонид Зыков, отвечал вежливо и кратко. Но Виктор Николаевич всё же сумел расположить его к себе, и йог стал охотно рассказывать о своих странствиях, о жизни в ашрамах в аскезе и благости, и даже посвятил гостя в азы своей философии, где нет ни привязанности, ни боли. «Странно, вот человек в Индии был, а сейчас прозябает в пустой квартире. Какая уж тут привязанность… Но еда у него есть: может собратья по духу помогают, а может, материализовалась?» – раздумывал Виктор, слушая его вполуха. Уже прощаясь, он ненароком сдвинул чашку на подоконнике. Когда разговор закончился и гость ушёл, йог Зыков молча посмотрел на чашку, которая медленно поползла на своё место.
Следом за отшельником, у Виктора состоялся разговор с парой молодоженов, симпатичной полненькой блондинкой и её низкорослым, уже с наметившимся животиком, супругом. Они жили в предвкушении переезда на новую квартиру, и по существу могли сказать только, что в дни, когда произошли убийства, оба пропадали с утра до ночи в строительных интерьерных магазинах. Чеки с датами прилагались в качестве алиби. «Славные ребята, конечно, да, только он все кредиты на неё повесил, ну ладно, к делу это не относится», – профессионально отметил про себя Виктор.
Дальше по списку он встретился с другой семьей – мать и дочь, Заславские, две души, два силуэта, два голоса, они и рассказывали на двоих. Виктор заметил, что мать и дочь странным образом старались подыграть друг другу, словно показывали пьесу новому зрителю, роль которого выполнял следователь. «Фальшивят немного, но, похоже, они здесь ни при чём», – и Виктор Николаевич поспешил уйти в антракте, не дожидаясь дежурно предложенного кофе.
Соседа по парадной Вероники, Айришата, он не застал, зато смог поговорить с его сестрой, тонкой высокой девочкой-подростком. Она только что вернулась с занятий из музыкальной школы, и, кажется, разогревала себе обед. В квартире вкусно пахло свежей выпечкой. Девочка была предупреждена заранее о его приходе, отвечала на вопросы доброжелательно, и Виктор под конец разговора всё-таки согласился на чашку ароматного восточного чая с горячими пшеничными лепешками.
