Мария Метлицкая
Счастливая жизнь Веры Тапкиной (сборник)
Правда и ложь
Эта старуха привязалась к Веронике на прогулке – ну, как это обычно бывает.
Вероника приехала в санаторий три дня назад – привез муж, за руль после той аварии она садиться боялась.
Сразу обрушилась целая гора процедур – массаж, иглотерапия, бассейн, ЛФК. Только после ужина нашлось время немного передохнуть и погулять.
Вероника вышла из корпуса и, опираясь на палку (без нее она ходить еще боялась), осторожно дошла до скамейки перед столовой. На улице стояло распрекрасное бабье лето, и под ногами плотным и ярким ковром лежали опавшие листья. Вкусно пахло грибами и прелой травой.
Старуха материализовалась минут через пятнадцать. Любопытная, как все старухи, она начала расспрашивать Веронику обо всем. Почему она с палкой? Ах, авария! Какой кошмар! Ах, сустав, ах, переломы. Надо же, чтобы так угораздило – такая молодая и приятная женщина, почти девочка. Далее хорошо воспитанная Вероника давала подробный отчет – сколько лет, где работает, кто муж, как зовут детей. Нелюбопытная по природе, она удивлялась, как постороннего человека может занимать чужая жизнь. Но старухе, было видно, и впрямь все было интересно.
Она была похожа на большую облезлую ворону: седые, растрепанные волосы, крупный крючковатый нос, большие широкие ладони. Облик завершали многочисленные черные тряпки, висевшие, как на пугале, – черная юбка, черные чулки и ботинки, черный макинтош. Она много курила и хрипло кашляла.
Вероника извинилась и заторопилась в номер – к вечеру сильно свежело. Кряхтя и охая, старуха проводила ее до корпуса.
Наутро, на завтраке, старуха увидела сидевшую в одиночестве Веронику и бодро направилась к столику, видимо полагая, что ее общество, безусловно, приятно. Вероника тяжело вздохнула и отодвинула пустую тарелку из-под манной каши.
Старуха вновь казалась не в меру любопытной и словоохотливой. Пару раз кивнула знакомым и принялась свистящим шепотом рассказывать какие-то истории из жизни отдыхающих.
– Простите, но мне это неинтересно, – решительно заявила Вероника.
Старуха замолчала и обиженно захлопала глазами с редкими ресницами.
Вечером Веронику настигла та же участь. Старуха опять подсела на скамейку.
«Вот влипла, – подумала Вероника. – Всегда со мной так».
Старуха закатывала глаза и с упоением сплетничала про медсестер, врачей, уборщиц и поварих.
Веронике хотелось поскорее оказаться в номере – выпить горячего чаю, почитать наконец новую Улицкую, позвонить своим. И всего-то было нужно резко оборвать старуху, извиниться и быстро пойти к себе. Быстро не получилось. Старуха начала вспоминать любимых актеров ее поколения. Потом заинтересовалась литературными пристрастиями Вероники. Вероника удивилась – старуха оказалась в курсе всех книжных новинок.
Старуха опять проводила измученную Веронику до дверей корпуса, объявив на прощание, что с ней «очень мило». Вероника кисло улыбнулась.
Каждое утро старуха явно караулила новую подругу в столовой, стоя с подносом в руках и оглядывая столики. Вероника хоть и раздражалась, но старуху жалела – бедная, скорее всего, одинока как перст. Отводила глаза, когда проходившие мимо их столика отдыхающие бросали насмешливые и сочувственные взгляды.
Меж тем, исчерпав, видимо, сплетни и новости, старуха явно загрустила. И как-то вечером на скамейке решилась наконец рассказать о себе. Она приосанилась, воодушевилась и торжественно объявила, что история ее жизни уникальна, необыкновенна, трагична. Преподнесено это было так, будто новые познания Веронику обогатят и наполнят.
Словом, старуха решила поделиться сокровенным. С полным доверием. А это что-то да значит. Она откинула голову, на минуту прикрыла глаза. Неторопливо и размеренно, с долгой, тщательно выверенной для эффекта паузой, начала свой рассказ. Издалека, слава богу, не из детства и юности, но из молодости точно.
Первый муж – инженер-нефтяник. Крупный специалист, таких по пальцам. Послали в долгую командировку в Баку – там он был незаменим. Дали роскошную виллу – пять комнат, терраса. Белый дом, колонны, чей-то бывший особняк, теперь – только для специалистов такого класса. Прислуга и повариха. Черная икра на завтрак, осетрина на обед. Кусты роз под окном. В саду гуляет павлин. Правда, по ночам орет дурным голосом, но это мелочи. Она молода и прекрасна. С мужем полнейшая идиллия. Она ходит в белом кисейном сарафане и срывает с дерева янтарный инжир. Купается в море, много читает. По просьбе мужа привозят фортепьяно. Вечерами она играет с листа. Беременеет. Рожает прелестного мальчика, долгожданного и обожаемого. В семье царят лад и покой. Зарплата у мужа такая, что о деньгах никто не думает. Муж обожает сына. Мальчик очарователен – белые кудри, черные глаза. В три года знает буквы и пытается складывать слова. Резвится в саду – отец купил ему щенка. Жизнь безоблачна, как синее апшеронское небо.
До поры. В пять лет мальчик тяжело заболевает. Да что там тяжело – болезнь страшная и необратимая, опухоль мозга. За что их так наказывает бог? Он сгорает за полгода. Могила на русском кладбище в Баку. Памятник из белого мрамора – малыш бросает в море гальку. В броске закинута пухлая ручка, откинута кудрявая голова.
Муж чернеет лицом, а она не встает три месяца. Он носит ее на руках в туалет. Видеть людей невыносимо. Она просит мужа уехать в Москву – ей кажется, что так будет легче. Ему идут навстречу – и отпускают их на несколько лет.
В Москве она постепенно начинает приходить в себя. Новая квартира на Тверской, новые связи, новые подруги. В ноябре она заказывает в ателье шубу, закрашивает седину и покупает сервиз на двенадцать персон. В доме опять появляются люди. Муж получает крупный пост в министерстве. Они ведут светский образ жизни – приемы, обеды, премьеры. Через три года – ей уже хорошо за тридцать – она наконец беременеет. Беременность протекает тяжело – все-таки возраст, но она, слава богу, рожает прекрасную девочку, очень крупную, четыре с половиной килограмма – на отца похожа как две капли воды. Муж, конечно, ее обожает – долгожданный и такой желанный ребенок. Девочка тиха и послушна. В четыре года берется за карандаш и рисует изумительные картинки. Чудо, а не ребенок! Снова няни, прислуга. Они опять начинают выходить в свет.
Когда девочке исполняется девять лет, ее насмерть сбивает машина – на Тверской по дороге из музыкальной школы. Теперь не встают оба – муж лежит в кабинете, она в спальне. Лечат их лучшие доктора. Она поднимается первая – и начинает ухаживать за мужем.
Через год муж объявляет ей, что уходит. У него новая женщина, разумеется, молодая. У него новая жизнь. Они ждут ребенка.
Она пытается отравиться, но ее спасают. Разменивают квартиру на Тверской – и она уезжает в Перово, в однокомнатную. Муж, правда, дает денег на содержание, но это весьма скромное содержание. Ей надо привыкать жить по-новому. Она идет в районную школу библиотекарем. Там, среди людей, понемногу приходит в себя.
И через пару лет даже выходит замуж. За неплохого человека, вдовца, военного в чине майора. У майора десятилетняя девочка, дочь. Девочка с ней груба и неприветлива, но она терпелива и упорна – и их отношения более или менее становятся похожими на нормальные. Они съезжаются, у нее снова – трехкомнатная квартира. Достают по записи ковер, цветной телевизор. Подходит очередь на машину. Начинают строить дачу. Жизнь непростая, но все-таки это жизнь. С мужем живут неплохо, а вот у дочки тяжелый характер, но девочка очень талантлива, ей прочат большое будущее в точных науках.
Далее, собственно, ничего особенного в жизни не происходит, хватит с нее событий. Живут они тихо, свой огород, цветы в палисаднике, варенье, в отпуск в Кижи или Питер. На море она больше не ездит.
После университета дочка уезжает в Америку – получает грант. Конечно же, там остается, она же нормальный человек. Выходит замуж, рожает сына. Сын растет успешным и положительным.
Муж умирает от инфаркта в почтенном возрасте. Дочка звонит два раза в неделю – это уж обязательно. Присылает посылки, деньги. Зовет ее к себе. Но, знаете, не хочется быть обузой. Да и потом, какая там новая жизнь?
– Буду доживать эту.
Старуха откидывается на скамейке и тихо, беззвучно смеется.
Вероника потрясена. Она долго не может прийти в себя, а потом провожает старуху до корпуса и долго гладит по руке.
Ночью, конечно, не до сна. Она дважды пьет снотворное и обезболивающее – под утро очень болят нога и спина. К завтраку она не спускается и долго лежит в кровати. Ей стыдно за то, что она так сильно переживает по мелочам – у мужа не клеится на работе, сын принес двойку, нет шубы и приличных сапог, в квартире давно пора делать ремонт – отваливается плитка и отходят обои. Ей стыдно, что она такая мелочная и неглубокая, что ее угнетают и расстраивают столь пустячные и незначительные вещи. И вообще, ей почему-то стыдно, что жизнь ее так благополучна. Она звонит домой (суббота, все дома) и долго говорит с мужем – говорит горячо и объясняется ему в любви, потом просит к телефону сына и почему-то плачет, услышав его голос.
Она безумно боится встречи со старухой. Хотя понятно: сочувствовать и сокрушаться просто нет сил.
Поднимается Вероника только к вечеру и перед ужином идет на массаж.
Массажистка, крупная, немолодая женщина с сильными руками и смешным именем Офелия Кузьминична, профессионально и мягко делает ей массаж. Вероника немного расслабляется и начинает приходить в себя.
Офелия Кузьминична спрашивает ее про новую подругу, и она, поняв, что речь идет о старухе, пытается рассказать ей что-то о своей невольной знакомой, но Офелия машет рукой. Знаю, все знаю, она сюда уже который год ездит по бесплатной собесовской путевке. Морочит всем голову, обожает лечиться. А сама, между прочим, тот еще конь. Кардиограмма как у молодой. Ну, конечно, суставы, артрит – это все понятно.
– Жизнь у нее, конечно, не сахар – продолжает Офелия. – Сын всю жизнь сидел. Как сел по малолетке в шестнадцать за вооруженный грабеж, что ли, так и пошло дело. Выйдет на полгода – и снова садится. Жить на воле не может. Она к нему столько лет ездила, а потом он вышел в очередной раз и вообще сгинул. Дочка родилась крепкая физически, красивая, но полный олигофрен. Дома с ней не справлялись. В десять лет отдала ее в интернат. Ездила к ней всю жизнь – но та ее даже не узнавала. Только в руки смотрела – что привезла. В общем, слюни по подбородку. Первый муж бросил, ушел к молодой. Она, уже в летах, второй раз вышла замуж, за военного, кажется. У того девочка была, дочь. Стерва редкостная, всю жизнь им испортила. А ведь она, старуха, столько в нее вложила, всю душу, все сердце. Дочка эта потом замуж вышла, на Север уехала. Даже отца хоронить не приезжала. Сука та еще. Старухе вообще не пишет, не звонит. Ни копейки за все годы.
Офелия звонко хлопнула Веронику по мягкому месту:
– Ну, все, вставай, красавица! На ужин опоздаешь.
Вероника молча поднялась, оделась, кивнула и вышла из кабинета.
На ужин она не пошла. На следующий день опять началась бесконечная беготня по кабинетам. В обед в столовой старухи не было, впрочем, как и в ужин тоже. Видимо, уехала. Слава богу! Иначе бы пришлось общаться – а это казалось Веронике невыносимым.
На вечерней прогулке после ужина Вероника совсем успокоилась. Старухи нигде не было, значит, точно уехала. Сыграла последний спектакль – и занавес, можно уезжать со спокойной душой. Чужую-то душу она разбередила до донышка, отыгралась. Артистка хренова. Впрочем, что ее осуждать; хотел человек чуть приукрасить свою жизнь, правда, таким странным и страшным образом. И не всегда понятно, что страшнее – правда или ложь.
Вероника присела на лавочку, прикрыла глаза и стала вдыхать запахи вечернего осеннего леса.
И жизнь не показалась ей такой страшной и ужасной. Несмотря ни на что.
Здравствуй, Париж!
Он позвонил ей по дороге из офиса. Как всегда: «Привет, как дела?»
«Нормально», – ответила она.
– Любимое слово – «нормально», – усмехнулся он и осторожно спросил: – Я заеду?
Вопрос человека, не уверенного в том, что его хотят видеть.
Она ответила, вздохнув, через пару секунд:
– Заезжай. Только у меня из съестного – предпенсионного возраста рокфор и остатки кофе.
По дороге он заехал в магазин, купил продукты и через час уже стоял на пороге ее квартиры. Она открыла дверь, и он увидел, какое у нее бледное и замученное лицо.
– Опять не спала? – спросил он, вешая на вешалку пальто.
– Спала, – ответила она. – Я теперь все время сплю.
– Это хорошо, – кивнул он.
Она посмотрела на пакеты из супермаркета.
– Ты сумасшедший, – сказала она.
– Тебе надо есть.
– Ну, тебе виднее. – Она усмехнулась. – Ты всегда точно знаешь, что мне необходимо. Даже если я в этом сильно сомневаюсь.
Он предпочел не ответить. По бесконечно длинному коридору они прошли на кухню.
«Какая все-таки идиотская квартира, – в который раз подумал он. – Комнаты крошечные, кухня с гулькин нос, а ванная и туалет – огромные. Проектировал, определенно, маньяк. Или кретин».
Они вошли на кухню, и он сел на табуретку. Она достала из шкафа турку.
– Ты голодный? – спросила она.
Он мотнул головой.
– Нет, на работе обедал. Спасибо.
Она разлила кофе по чашкам и села напротив него.
– Какая за день? – он кивнул на чашку.
Она махнула рукой – мол, какая разница.
– Счастье, что этот бред наконец закончился. Девять дней, сорок дней. Кому это надо? Никому это не надо, – упрямо сказала она. – Ни мне, ни всем остальным. Ни тем более ему. Ты же знаешь, как все эти примочки ему были до фонаря. А мне выслушивать все эти «милые» речи? Эти соболезнования, сожаления и сочувствие? Полный бред. Все лгут, его никто не любил. Ни его маман, ни его сестрички полоумные. Ни эта Эмма, мать его ребенка. Никто. Все только пользовались. Впрочем, я их понимаю. И даже не осуждаю. Любить его было сложно. Вот ты, например. Лучший, так сказать, друг. – Она прикурила сигарету и посмотрела ему в глаза.
– Ну, ты же знаешь, – ответил он. – У нас были сложные отношения.
Она встала и подошла к окну.
– Знаю, Лень. У сложных людей всегда сложные отношения.
– Ну я-то прост, как пятак, – улыбнулся он.
Она обернулась и посмотрела на него.
– Ага, простачок. Всю жизнь прикидываешься.
– Я не прикидываюсь, Ань, – почти обиделся он. – Просто в силу обстоятельств я многое не мог обнародовать.
Он встал и кивнул на пакеты:
– Разбери, не забудь.
В коридоре он долго надевал пальто, шнуровал ботинки и смотрел на себя в зеркало.
– Давай уже, – улыбнулась она. – Твоя Пенелопа уже небось заждалась.
– Подождет, – ответил он. – На то она и Пенелопа. Завтра позвоню, – добавил он.
– Кто же сомневается? – усмехнулась она.
Она закрыла за ним дверь. Потом зашла в комнату и, не зажигая света, села в кресло. Она сидела так долго, час или два. Просто смотрела в одну точку, перед собой. «Путь к безумию», – подумала она.
Встала, зажгла торшер и подошла к комоду. На комоде в траурной черной рамке стояла фотография ее мужа. Рядом стояла стопка водки, накрытая уже подсохшей горбушкой черного хлеба. Она провела рукой по фотографии – брови, нос, губы – и сказала:
– Привет. Ну, как ты там? – Потом усмехнулась: – Думаю, ты не в раю. Туда тебе пропуск не получить. А ты ведь привык, что за все можно заплатить. Но тут точно не выйдет. Черти, наверное, готовят сковородки и длинный перечень твоих деяний. Но ты и там разберешься, – опять усмехнулась она. – Тебе и там все сойдет с рук, если включишь личное обаяние. Кто ж устоит? И там пристроишься. Тебе повезло, ты еще красиво ушел – в офисе, за рабочим столом, за разборкой ценных бумаг. Хорошо, что не в постели очередной подружки, а то было бы совсем неловко. Мне бы досталось еще больше порции «сочувствия». Просто бы захлебнулась в нем. Но ничего, я бы и это пережила. Кто говорит обо мне?
Она замолчала, подошла к окну и уткнулась лбом в прохладное стекло. В коридоре зазвонил телефон.
– А пошли бы вы все! – громко сказала она и не тронулась с места.
«Все эти сопли, охи и вздохи. Посмотрю на вас через полгода – когда вскроется завещание. Когда будете дербанить фирму, квартиру и дачу. Сразу увидим, кто из вас чего стоит, дорогие партнеры и родственники. – Она села в кресло и опять посмотрела на фотографию мужа. – А как ты любил жизнь! Немного я встречала людей с таким аппетитом. Как жадно хватал – сколько мог ухватить. Рвал кусками. Боялся что-то пропустить, не успеть. Боялся, что вдруг, не дай бог, что-то пронесут мимо. Или что ты чего-то не успеешь. Был уверен, что проживешь до ста лет – здоровье богатырское, денег полно, планов громадье. А тут вон как получилось, никто не ожидал. Никто. Даже я думала, что ты бессмертен и уж наверняка переживешь меня. Ну, это-то сто процентов. С моей апатией, безразличием и, как ты говорил, «неумением получать от жизни удовольствия».
Не раздеваясь, она легла на диван и укрылась шалью.
«Только бы уснуть, – подумала она. – Единственное спасение – сон». И, конечно, поняла, что без снотворного ей не справиться.
Проснулась от звонка мобильного. Глянула на часы – без четверти одиннадцать. «Ничего себе!» – подумала она и взяла трубку.
Это был, конечно же, он. Общий разговор: как спала, как дела. Она промямлила:
– Слушай, а это и вправду тебе так интересно?
– Не сомневайся, – ответил он. А потом строго спросил: – Ты что-нибудь ела?
– Отстань, – отмахнулась она.
Потом она долго стояла под душем, варила кофе, долго его пила и смотрела в окно, размышляя о том, что пришла весна и скоро станет совсем тепло.
Она набрала его номер.
– Знаешь, я решила съездить на дачу.
– Я тебя отвезу? – предложил он.
– Не лишай меня удовольствия побыть одной, – взмолилась она.
Он вздохнул:
– Звони, если что.
– Если что, – усмехнулась она.
Она бросила в сумку пачку сыра, хлеб и банку с кофе. Достала из шкафа старые джинсы и кроссовки, накинула легкую куртку и вышла из квартиры.
Во дворе подошла к машине мужа – большой, черной и грозной, – обошла ее со всех сторон, вздохнула и завела свою «букашку». Маленькая красная «Тойота» легко взяла с места. Машин было немного – полдень и будний день, и она довольно быстро выехала на Можайку. Открыла окно, и в салон влетел свежий и теплый, уже пахнущий весной ветерок.
Через полчаса она уже подъезжала к поселку. Ей вежливо поклонился охранник, и она въехала под шлагбаум.
«Райское место», – подумала она. Сосны, елки, березы. Ровный, без единого бугорка, асфальт. Высокие, добротные заборы. Черепичные крыши домов, стоящих в глубине участков. Тишина и покой. Чистый воздух. Приличные, солидные соседи. Было бы жалко со всем этим расстаться.
Дачу она любила, всю стройку, все три года, ездила сюда через день, говорила, что теперь может получать диплом строителя. В доме сделала все так, как хотела: никакой современности, все – и мебель, и светильники, и ковры – покупала в комиссионках или по объявлению. Хотелось создать атмосферу «старой дачи», такой, какая была у деда в Хотькове. Получилось все именно так, как она мечтала. Буфеты, комоды, абажуры. Перевезла туда старые, любимые книги, старые, еще дедовские, чашки и тарелки, повесила на стены фотографии – черно-белые, уже слегка пожелтевшие – молодая мама, отец, любимые дед и бабуля. На столы постелила скатерти с бахромой. В доме было уютно, уютней, чем в московской квартире, где дизайном и ремонтом распоряжался муж, который любил помпезность – завитки на мебели, позолоту, лепнину на потолке. Ее это ужасно раздражало, а он радовался, как ребенок, компенсировал свое нищее и голодное детство. А вот дачу не полюбил, называл ее уголком старой девственницы. Да он туда практически и не ездил – построил охотничий домик где-то под Рузой и отдыхал там. Разумеется, со своей компанией.
Она достала пульт, нажала кнопку – ворота медленно, со скрипом открылись, и она въехала на участок и вышла из машины.
На земле еще лежали темные проплешины снега, но перед домом, на лужайке, уже пробивалась еле-еле светло-зеленая первая свежая травка. Она глубоко вздохнула, сняла очки, закрыла глаза и запрокинула лицо к солнцу.
В доме было тепло. Она раскрыла окна, разделась и принялась растапливать камин. Вкусно запахло деревом и смолой. Она включила музыку (Первый концерт Брамса), сняла куртку и кроссовки и принялась за уборку. Потом налила себе большую кружку чая, села у камина, укуталась в плед и стала смотреть на огонь.
К вечеру он, конечно, позвонил.
– Как ты там, не скучаешь?
Она хмыкнула: человек, привыкший к одиночеству, не очень понимает этот вопрос.
– Я приеду? – осторожно спросил он.
– Не сегодня, ладно? Не обижайся, о’кей? – попросила она.
Он не обиделся: ему ли привыкать?
Вечером она оделась и пошла гулять. Долго ходила по поселку и удивлялась тишине, вспоминая, как шумно и суетливо было на даче у деда. Днем дети гоняли по просеке на велосипедах, вечером ходили друг к другу в гости, пили чай, играли в лото или в карты. Поселок замирал только к самой ночи. А здесь на улице ни детей, ни собак, будто все вымерло, но почти в каждом доме горит свет, каждый в своей норе. Каждый ребенок на своем участке. Не с бабушкой – с няней. Родители отдыхают после тяжелого рабочего дня. Никому ни до кого нет дела. Будешь звать на помощь – оборешься. Что случись – только звонить на охрану. Частное, тщательно охраняемое пространство.
«И что мы от этого выиграли?» – загрустила она.
И подумала, что ей, в принципе, тоже никто не нужен. Никого у нее нет. Подруг растеряла, родные давно ушли. Остался один Леня. Верный паж и верный друг. На все времена. Только что ей до этого?
Она часто думала, как бы сложилась ее жизнь, выйди она замуж за Леню. Если бы тогда, в девятнадцать лет, она бы не влюбилась в своего будущего мужа. Хотя все это смешно. Конечно, она предпочла его – сильного, умного, красивого, самого успешного на всем курсе. Лучший баскетболист, черный пояс по модному тогда карате. А как он пел и играл на гитаре! Как замирали и обрывались неискушенные девичьи сердца! Синеглазый красавец под два метра ростом. Ему все давалось легко – спорт, учеба. Счастливчик, везунчик. На втором курсе подкатил к институту на новеньких «Жигулях». Все обомлели – ну, ты, Андрюшка, даешь! А он так легко, между прочим, сказал, что на тачку заработал летом на шабашке. Врал, конечно. Машину ему купили родители, но так было романтичней, и он по-прежнему оставался героем.
А Леня – что, собственно, Леня? Обычный тихий мальчик. Ничего примечательного. Только смотрит неотрывно глазами, полными любви и тоски. Конечно, она досталась не ему. Лучшая девочка курса, умница-красавица, комсомолка, спортсменка – что еще там из старого фильма? Конечно, она стала встречаться с Андреем. А как можно было устоять? Однажды, чуть припоздав (лекция уже началась), он вошел в аудиторию и на глазах у всех положил к ее ногам огромный букет ромашек. Девчонки от зависти побелели. А в другой раз привел пьяненького баяниста, прихватив его у метро. Тот вошел в аудиторию, раздувая мехи старого баяна, подошел к ней и запел чуть осипшим, но довольно сильным голосом «Бе са мэ мучо». Все, конечно, рухнули, даже преподаватель. Потом его вызвали в деканат, дали по шапке – так, слегка. А он, делая наивные глаза, объяснял замдекана, что завоевывал сердце любимой девушки. Его, конечно, простили.
Она сопротивлялась недолго, месяца три. Потом закружилось, завертелось. Они словно сошли с ума – не могли прожить друг без друга и полдня. На третьем курсе она залетела. Сказала ему. Он благородно ответил, что примет любое ее решение. Свадьба – значит, свадьба. Она оценила, но сделала аборт. Ей тогда казалось, что они все еще успеют. Впереди целая жизнь.
Но жизнь оказалась короче, чем она предполагала. Забеременеть больше не получилось, как ни старалась. Лет через восемь она ему предложила: уходи, ты молодой и здоровый мужик, у тебя все еще сложится.
Он отмахнулся: какая разница? Ему тогда было все равно, он начал создавать свою империю. Был так увлечен, что всех остальных проблем, кажется, не замечал. Предпочитал не замечать и ее слез и тоски, предлагал заняться чем-нибудь полезным – например, открыть свой магазин или турбюро. Она попробовала. Сначала вроде увлеклась, но очень быстро надоело. Он ее свободу не ограничивал. Хочешь – сиди дома, хочешь – работай, хочешь – путешествуй. Весь мир как на ладони. В деньгах проблем нет. Загородный дом, квартира в центре, машина, прислуга. Спа-салоны, маникюр, педикюр. Тренеры, массажисты. Тысячи женщин, бьющихся за кусок хлеба, позавидовали бы ей. Она это понимала, но все равно казалось, что проживает не свою жизнь. И ведь даже пожаловаться было стыдно. Да и кому? Кто бы ее понял и не осудил? От тоски и отчаяния позвонила своей школьной подружке. Встретились. Посидели в кафе. Та торопилась и смотрела на часы. Объяснила: муж, дети, ужин, уроки. Посетовала, что совсем нет времени. На прощанье положила свою руку на ее и, вздохнув, сказала: «Мне бы твои заботы!» С осуждением сказала, не по-доброму. Но она ее поняла и не осудила. Понимала, что все ее проблемы обычной работающей семейной женщине кажутся незначительными и надуманными. Вспомнила, как подруга мечтала: «Мне бы полгодика пожить твоей жизнью!» Что после этого скажешь? Что ни скажи, будешь выглядеть наглой и зажравшейся дурой. В общем, с подругой этой она больше не встречалась – оно и понятно.
Иногда она созванивалась с Леней. Встречались где-нибудь в центре, обедали, гуляли. Она его тревожно спрашивала:
– Ты думаешь, это у меня с жиру?
Он качал головой и грустно улыбался:
– Нет, просто ты не очень счастлива.
Она начинала кипятиться:
– А где ты видел счастливых людей? Абсолютно счастливых? У всех проблемы, да почище моих!
– Я не о том, – отвечал он. – Ты же все понимаешь!
Дела у мужа шли прекрасно. Лучше не бывает. Он оказался на своем месте и жил в свое время. Да, это точно было его время – время жестких, деловых людей, без всяких сантиментов. Только так можно было состояться и не сгинуть. Андрей оказался талантливым бизнесменом – за что ни брался, все у него получалось. В общем, деньги к деньгам, царь Мидас.
Леня тогда почти бедствовал – его небольшой бизнес практически загибался. Она попросила Андрея взять Леню к себе. Тот ответил жестко: по протекции не беру, пройдет собеседование – тогда пожалуйста. Леня прошел. Стал сначала ведущим специалистом, потом топ-менеджером, потом дорос до директора одного из питерских филиалов. Когда Леня уехал в Питер, ей стало совсем грустно и одиноко. Но, конечно, она была за него искренне рада.
А через два года Андрей его уволил. Грубо и некрасиво – без выходного пособия. Ей объяснил, что тот завалил шикарный контракт. В общем, не справился, не оправдал, так сказать, высокого доверия. Она тогда ругалась с ним до хрипоты. Говорила, что нужно простить и дать человеку шанс. Но муж твердо стоял на своем: если бы я вел дела так, как ты мне предлагаешь, то меня как бизнесмена давно бы уже не было.
– Лучше бы не было! – бросила она тогда в сердцах.
А он спокойненько так ответил:
– Не лезь не в свои дела.
И тему прикрыл.
Отношения с Андреем у нее тогда совсем разладились. Каждый жил своей жизнью, теперь почти официально. Отдыхать ездили порознь. Она, конечно, понимала, что баб у него вагон и маленькая тележка, но ей было почти все равно. Почти. Так, иногда скребло по самолюбию. Но с этим она научилась справляться.
Тогда она и узнала, что какая-то девица родила ему ребенка. Позвонили доброжелатели – такие анонимы всегда находятся. Она восприняла это почти спокойно, а он и не думал отрицать. Хозяин жизни. Сказал, что ребенка признал, но это никак не отразится на их совместной жизни. Она тогда спросила:
– А у нас есть эта самая «совместная жизнь»?
– Считай как хочешь, – бросил он. – Как тебе больше нравится.
Она тогда уехала на дачу. Жила там безвылазно полгода. Они почти не созванивались – если только по делу. Муж каждую неделю присылал водителя с продуктами, а Леня приезжал к ней часто, почти каждые выходные. Они ходили в лес за грибами, разводили костер и пекли в золе картошку. Вечером сидели у камина и трепались обо всем на свете.
– Почему ты от него не уйдешь? – спросил он однажды.
– А что изменится? – пожала она плечами.
– Все, – сказал он. – Ты проживешь вторую жизнь.
Она усмехнулась:
– Ну, знаешь, что-то я не заметила очереди под своим окном.
– А меня ты совершенно в расчет не берешь? – спросил он серьезно.
Она улыбнулась:
– Я против инцеста, Леня. Ты мне почти что брат.
– В этом-то весь и ужас, – усмехнулся он.
Она погладила его по руке и чмокнула в нос.
Как-то зимой она свалилась с радикулитом. Леня был в командировке. Срочно было нужно обезболивающее и растирка для спины. Она позвонила Андрею. Была уверена, что он пришлет водителя, но муж приехал сам. Был сама любезность – заварил свежего чаю, сделал бутерброды. Почему-то сильно смущаясь, она попросила его натереть спину вольтареном. Он кивнул: ну, разумеется. Растер мазью, сделал легкий массаж и укутал спину теплым шарфом.
Она сразу вспомнила его руки, сильные и надежные, и от заботы и почти ласки вдруг разревелась. Он удивился, сел рядом на диван и погладил ее по голове. Господи! Как ей хотелось обнять его, уткнуться ему в грудь, выплакаться ему до донышка. Еще минута – и не сдержалась бы. Потом, конечно, проклинала бы себя до конца дней. Но он пересел в кресло и включил телевизор. Обоим почему-то стало неловко.
– Зачем ты живешь со мной? – почти выкрикнула она.
Он медленно повернул голову и усмехнулся.
– Не преувеличивай!
– Вот именно! – Ее била сильная дрожь. – Вот именно, – повторила она. – Зачем тогда все это? Может, честнее было бы развестись? Или ты остерегаешься, что я буду претендовать на твое имущество?
– Ты моя охранная грамота. Пока я женат, ко мне нет никаких вопросов. И потом, я доверяю тебе, я абсолютно в тебе уверен. А это самое главное.
– Господи, какой же ты циник! И самое страшное, что ты даже не понимаешь, как ужасно все то, о чем ты так спокойно говоришь.
– Не преувеличивай! – откликнулся он, не поворачивая головы от телевизора. – Просто ты не умеешь жить и списываешь всю вину на меня. Ты ни от чего не получаешь радости – ни от тряпок, ни от вкусной еды, ни от путешествий. Ты не хочешь заниматься делом – тебя все раздражает и ничего не интересно. Ты определила себя в страдалицы и самозабвенно упиваешься этим. У тебя абсолютно потерян вкус и интерес к жизни, и ты не можешь мне простить, что я живу с точностью до наоборот. Тебя терзает то, что мне вкусно и интересно жить. И дружка ты себе нашла под стать – вместе страдаете и жуете сопли. У тебя даже подруг нет, потому что ни одна нормальная баба тебя бы не поняла и не пожалела. – Он встал, закурил и подошел к окну.
