Мария Петрова
Белый ворон
Глава 4. …об этом нам расскажут книги.
Они и в правду были похожими как две капли воды. Мио и Мия встретили Дина, как и говорила Джейн, в аэропорту. Русский они, может быть, и знали, но разговор сразу начали по-английски.
– Как прошел полет?
– Нормально, – ответил Дин.
– Это хорошо, как поживает Джейн? – без особой теплоты в голосе, спросила Мия. Думать о Джейн с теплотой было сложно, особенно, если знаешь ее хорошо. Судя по всему, близнецам пришлось изрядно попотеть, чтобы найти жилье и устроить Дина в школу.
– Прекрасно.
– Не сомневалась.
Глядя на дорогую машину и то, как одеваются Васиковских, Дин понимал, сколько примерно они зарабатывают на школе и то, что у них нет детей. Всю дорогу он ехал молча, в городе был час дня, людей на улицах было много.
– Это твоя будущая школа, – указал пальцем на невысокое трёхкорпусное здание с баскетбольной площадкой и трибунами Мио, – играешь в баскетбол?
– Нет. Никогда спортом не увлекался.
Мио кивнул.
– Примерно как я предполагал.
Минут через тридцать машина подъехала к жилому району с высокими домами, стеклянная поверхность которых отражала солнце, что смотреть нельзя было и в солнечных очках.
– Это здесь я буду жить? – у Дина отвисла челюсть.
– Да. Всего четыре комнаты, кроме ванны и кухни, – явно недовольно ответил Мио.
– Мы сначала хотели ближе к школе, там и выше и вид лучше, и комнат больше, но здесь экология ведет, так что мы решили поступить как педагоги. Зря, конечно, ну да ладно.
– Не зря…
Квартира была по-настоящему большой и просторной, интерьер, мебель, все это, понятное дело, было уже готовым. Всё в классическом современном стиле, все комнаты были в превосходном состоянии. Дин мог бы долго бродить там, и иметь возможность потеряться, пока его не подозвал Мио.
– Вот ключи, завтра лучше всего сходить в школу, чтобы учителя познакомились с тобой и определили в класс. Тренироваться с тобой будет Мия, в зал можешь приходить в любое время, или заниматься с ней. Главное, предупреди ее за час, чтобы она успела собраться.
– Спасибо… я ничего вам не должен?
– Не потеряться, все остальное… ах да, и позвони Джейн, она уже все локти сгрызла.
– Наверняка.
Написав отцу и Джейн о приезде, Дин со спокойной совестью стал разбирать вещи. Его переполняла чувство свободы, он не мог нарадоваться тому, что, наконец-то, вот оно! Контроля, надоедливых уроков, злых людей больше нет! Он предоставлен сам себе! Хотя бы незначительная часть его жизни теперь в его руках! В такие моменты со свободой лучше не переигрывать. Он это знал, но думать об этом не хотел.
После разбора чемоданов и разложения вещей по местам, Дин решил отправиться в супермаркет внизу, чтобы наполнить холодильник нужными продуктами, необходимыми для его ежедневного рациона.
Ел он немного, но попробовать хотелось все. Полки магазина были набиты продуктами не только глупых фитоняшек, которых тут было больше ожидаемого, но и нормальной полезной едой.
***
Утро. Уильям Блексмит возвращается с утренней пробежки и застает отца с бумагами и остывшим кофе.
– Пап? Ты же сегодня не работаешь, – с подозрением в голосе спросил Уилл.
– Меня вызвали, сказали, что дело срочное, – мистер Блексмит бросил на сына незначительный взгляд оценивания, – а ты неплохо бегаешь.
– Спасибо… – Уилл проводил уходящего отца взглядом. С кончиков его волос падали капельки пота.
Уилл не любил проводить утро в одиночестве. Он вообще не любил одиночество, поэтому всегда был либо на поле с мячом, где мыслей не так много или с командой, где плохое незримо. Будучи капитаном, он всегда принимал на себя удар поражения, брал на себя вину, хоть и редко был в этом виноват. Этим он с детства гнетет себя. Постоянный гнет, недовольства тренера, ненависть со стороны самого себя вошла в привычку, он начал придираться к мелочам и тем самым заработал низкую самооценку. Самооценка важна, каким бы шатким не было ее состояние, особенно важна она для спортсмена. Трудно вставать по утрам, выходить каждый раз на игру, просто на поле, будучи уверенным, что каждый смеется над тобой, считает глупым, и все твои поступки катятся в бездну. Уилл, может быть, покажется многим резким, где-то самоуверенным, где-то наглым, но все это не от уверенности в себе, не от завышенного чувства собственной важности, все это от одного. От неуверенности в себе. Многие, кому он говорил об этом, советовали ему повзрослеть и вытереть сопли, задуматься о карьере, начать уже встречаться с девочками, а не с утра до ночи кидать мяч в корзину. Но не Бетти. Бет догадывалась, что Уилл не так открыт, как кажется. Она будто видела всех насквозь.
Уилл окинул команду взглядом.
– Где Паркинсон, Кип и Ник? – спросил он громким голосом.
– Паркинсон слег с лихорадкой, – ответил Джин, – больше никто ничего не говорил.
Остальные подтвердили тихими кивками.
– Ладно, надо будет объяснить этим глухоманям, что я не просто так сказал, что мы собираемся в девять. Мяч в игре.
Как только мяч ударился о поверхность поля, началась полная неразбериха. Игроки, как сонные мухи, мотались за двумя-тремя живыми игроками, иногда закидывали несчастный мяч в корзину, с которым и так сегодня обращались хуже некуда. На все крики и вопли Уилла реакция была одинаково ровная, иногда ему казалось, что он кричит в пространство.
– Стоп, – пригоняя к себе мяч, сказал Уилл, – вы глупые или мяч видите впервые? Что за отвратительная игра?
Все стояли с виноватыми лицами, неактивно бегая глазами по полу.
– Еще раз. Либо мы играем как надо, либо не играем.
И во второй раз все повторилось, но в этот раз игра прервалась из-за другого. На поле снизошёл Ник.
Ник по своей природе был прирожденным игроком, Уилл был ему как брат, они были многим похожи и дружили за полем. Не смотря на это, Уилл на этой тренировке каждую секунду представлял, как разобьет ему лицо мячом.
– Ник, – с чувствуемым стебем, но больше с недовольством, протянул Уилл, беря мяч в руки и подходя к нему, – правила для всех одинаковые, никто не разрешал тебе приходить на полтора часа позже.
– Я знаю. Я не нарушил правила намеренно, – спокойно ответил Ник. Его глаза ни на секунду не выразили ничего, кроме полной уверенности и уравновешенности. От этого Уилл только больше заводился.
– Но ты пришел поздно. Для тебя тренировка сегодня отменена. Для тебя и только для тебя. Все остальные продолжают играть.
– Ты не напугаешь меня этим Уилл, я знаю, что я делаю.
– Поэтому ты сегодня биомусор, – Уилл демонстративно развернулся, кидая мяч на поле, – в моей игре нет слабых.
Моника Харпер была единственной девушкой в команде. Она была мяч так, что у противника выскакивали суставы из пальцев. Ее знали в трех гимназиях как настоящего демона баскетбольного меча, выбивающего мальчикам челюсти и не оставляющую противнику никаких шансов. Часто ее оставляли на скамейке запасных или убирали с поля по просьбе тренера сопернической команды, потому что уровень был неравным.
– Что тебе ответили из Лос-Анджелеса? – спросил Ник, пока Моника переобувалась.
– Сказали, что посмотрят на меня на матче с Стоунхиллом. Если честно, силы не равны.
– С чего ты взяла?
– Уилл потому в бешенстве, что никто сегодня не смог нормально бегать и прыгать. Ужасная выдалась тренировка. Не удивлюсь, что он в панике.
– Правда?.. из-за этого он не пустил меня на поле?
– Да. Ему нужно было плечо, на которое можно опереться и закинуть мяч в корзину, но его рядом не оказалось.
А все-таки в мире нет еще одной такой дуры, которая с легкостью признает это и посмеется.
Школа наполнялась людьми, Дин, сидящий в кабинете директора, слышал это изнутри.
– Учиться балету приехал? – читая документы и паспорт, спросил директор. А он не так глуп.
– Да.
За спиной Дина сидел новый белобрысый японец-литератор, внешностью отличающийся от классических учителей литературы: у него были светлые волосы, едва не касающиеся плеч, тонкие стрелки на глазах, делающие взгляд еще более резким и целеустремленным тебе в душу, и одежда, одежда была дорогой, почти полностью черной. Временами Дин чувствовал, как ему прожигают взглядом спину. От долгого молчания ему начинало казаться, что время остановилось, а японец сводит его с ума. Но мистер Кларк прервал эти мысли, любезно передав мальчику все его документы.
– Это была просто проверка, ты уже числишься как ученик нашей школы, – успокоил его Кларк, – тебе нужен гид?
– Да, не помешало бы.
Внутренне Дин молил, чтобы им оказалась Бетти Гомес тогда знакомство не будет таким тяжелым.
– Почему бы не Дебора Стоун? Она хорошо знает школу.
Надежда внутри Дина погасла. Через пять минут к кабинету директора подошла девушка в дорогой модной одежде и с пышными волосами чуть ли не во все стороны.
– Тебе что показать? – как бы просто так спросила она.
– Школу.
– Всю школу я тебе показывать не буду, в ней три корпуса, покажу тебе твой класс и, может быть, то, где ты будешь учиться.
В коридоре было шумно, но слова Деборы уловить было можно.
– Это столовая, это спортзал, тут учительский коридор, говорят, самый страшный кабинет у учителя математики, особенно плохо тем, кто пересдает проваленные тесты, одного мальчика в больницу с сердцем увезли. Кто бы мог подумать – молодой!
– У них у всех свои кабинеты?
– Это пошло с биологички, она пришла из академии и просто не могла сидеть и слушать красноречивые сплетни наших женщин, и ей отделили комнату. Там даже воздух другой, – отметила девушка, – Контингент у нас тут мутный, общаться со всеми сложно, а игнорировать людей нельзя, побьют, поэтому советую тебе влиться в баскетбольную команду, эти ребята тебя не оставят валяться в грязи, если ты не есть грязь. Самые отличные популярные личности – это Уилл Блексмит, он ведет баскетбол, Лили Каэр, она писатель и актив редакции школы, Килли Рассел, он же Дикобраз, прославился благодаря подрыву кабинета химии, еще есть Энн Томпсон, но она знаменита только тем, что стала первой четырехклассницей-обладательницей последнего айфона и Мака, который утопила в походе со школой. Но все они несравнимы с одним, единственным человеком, поистине значимым в этом…
Прямо около носа Дина распахнулась с ноги дверь кабинета информатики, чуть ли не следая с петель, полсекунды все наблюдали зрелище по виду тяжелого черного ботинка, купленного явно не у Гуччи, а где-нибудь на черном рынке, потом Бетти со своим привычным пафосом, жуткой харизмой и пофигизмом демонстративно вышла из класса, захлопывая дверь носком.
– Простите, не могла оставить этого говнюка без ущерба. Он поставил мне пару за диктант. Расходитесь, представление окончено!
Все, кто повернул головы, медленно возвращались к движению. Бетти обратила внимание на светленькую головку, чуть ниже нее и улыбнулась, идя мимо.
– … сарае. – Закончила Дебора.
– Это была Бетти Гомес?
– Она самая. Слышал уже, да? Ну, удачи, пацан, ты с ней в одном классе, – Стоун похлопала его по плечу и пошла к группе ребят, стоящих у шкафчиков.
«Боже, какой кошмар, зачем я согласился на это?» – думал про себя Дин, идя в кабинет, указанный в расписание.
– Джордж Оруэлл и его легендарное «1984», – с трепетом бросая старую книгу на стол, сказал Анадзаки Соё, – это было в списке чтения на лето, но никто из вас это не читал, а если кто-нибудь и открывал рассказ хотя бы раз за лето, сразу же ее закрывали, так как никому не хочется читать. Многие из вас не знают, по какой причине они не хотят этого делать. Потому что автор дурак? Потому что не интересно? Или потому что вы не знаете, о чем вы отказываетесь прочитать?
Слушали все. В том числе и Бетти. Сама она редко признавалась себе в том, что не может не слушать учителя, потому что такого почти не случалось, но Соё болтал без остановки, то и дело затрагивая важные темы.
– Когда-то я хотел стать детским психологом, вы, должно быть, уже заметили, что я не раз надавливал на ваши качества, ошибки, упоминал действия, потому что знаю, что это такое. Психологом быть можно, если понимаешь, о чем идет речь не со стороны врача, а со стороны пациента. Чтобы понять ребенка в пирсинге, с фиолетовыми волосами, от которого несет алкоголем нужно быть им, нужно не взрослеть, а помнить, что он чувствует и что переживает. Взросление остановить не так сложно. Мне помогли в этом Брэдбери, Твен, Лондон, многие. И каждый из них ежедневно доказывал, что от литературы мне не сбежать. На моих уроках вы не будете писать конспекты или изложения о бытиях тех или иных персонажей, нет, вы будете проникать в мир книг, которые мы будем читать и разбирать. Моей задачей не стоит затянуть вас в писательство, моя задача – показать вам, от чего вы отказываетесь. И тогда вы не откажитесь и от малых авторов.
Бизнес. Не больше.
– Бетти, я правильно понял?
Бет кивнула.
– Чего ты хочешь больше всего в жизни?
– Убить всех, кто жив.
– Я был готов к такому ответу. Обосновано?
– Нет, – Бетти сложила руки на груди, – но мне это доставит удовольствие.
– В этом и суть. Мы зачастую не знаем, доставит книга нам удовольствие, или нет, мы не знаем исхода: произойдет взрыв или цунами затопит континент, произойдет ли осознание во время теракта, или мы умрем вместе со всеми глупыми и ничему не научившимися.
Наступило недолгое молчание.
– Это Вы меня сейчас отговорить пытались или начать книги читать?
– Ни того ни другого. Я не велю людям жить так, как лично я хочу, я просто лишь наталкиваю их, а дорогу они выбирают сами.
***
В Диего осень не такая, как в Питере. Не такая холодная, не такая мрачная, не такая убийственно тоскливая, хотя что-то в ней все-таки было печальным. Нет, это не русский мальчик, думающий, что потерял окончательно дорогу в светлое будущее, уехав в Америку из родного дома и вынужденный выполнять приказы Темного Всадника-Дирижера. Это девочка с диагнозом, все никак не могущая умереть.
Вокруг летали голуби, Бетти прикармливала их хлебцами. Как только подошел Анадзаки, птицы затрепетали крыльями и взлетели, обогнув три раза парк и вернувшись к Бетти.
– Вы знали, что я болею?
– Нет, я не знал. Для меня твой диагноз как для голубя рябина.
– Да? А если я вдруг умереть захочу на Вашем уроке?
– Не умрешь.
– С чего вы взяли?
– Не умрешь, – все так же спокойно отвечал Соё, – ты слушаешь и слышишь меня, я и сейчас не просто так тебе это говорю. Если человеку внушать что-то очень долго, он сам в это поверить. Болезнь рака – как раз этот случай, когда играет вера.
– У меня ее нет.
– Неужели? Ладно, – Анадзаки оборвал себя, явно хотев сказать что-то более значимое, – но ты ведь хотела услышать от меня, что мне не важен твой диагноз.
– Вы точно психологию бросили?
– Ты так отчаянно пытаешься доказать всем, что ты сильная, независимая, что рак для тебя не помеха… ты сама то в это веришь? Веришь, нет, а людям наплевать. Им просто пофиг. Как бы я не пытался доказать себе в пятнадцать, что одноклассники не пялятся на меня с задних парт, мне это не удавалось, пока я сам не убедился, что людям просто плевать.
– Это тоже Вы из книг вычитали?
– Нет, Бетти, жизнь не стоит путать с книгой. Это разные вещи.
Голуби снова взмыли вверх, Соё удалился покачивающейся походкой. Бет не стала смотреть ему долго в спину, он ведь знает, что она смотрит.
***
Сплошная философия захлестнула Дина. А может, захлестнула не она, а просто воды стало слишком много?
Дин сел, убирая мокрые волосы назад и стараясь восстановить дыхание. Ему жестко не хватало настоящих лиц, настоящих голосов, настоящих, а не выдуманных людей.
По полу можно было ходить босиком и не бояться встать завтра с температурой, все обогревалось, квартира была теплой. Тяня носок на небольшом установленном возле панорамного окна станке, Ловцов думал, что убьет его раньше – несуществующий дар или Джейн? Вернее, Бетти, Джейн уходит на задний план, потому что теперь он будет ей только отчитываться. Что касаемо дара, до которого так и не дошло дело, проблема с Гомес была несущественной. Джейн как-то не придавала этому большого значения, но когда Дин уже в лоб спрашивал, она напрягалась.
– Вообще-то это фигня проявляется с пяти до двадцати. Учитывая то, что вам с Бетти придется раскрыться одновременно, все может стать явнее уже сейчас, – объясняла по телефону Джейн, – а вообще, твоя красота и характер – это именно проявления способности.
– То есть он направлен туда, куда надо?
– Да, иногда бывает, что дар невозможно узреть в чистом виде, у человека не может быть энергона или шипов, вылетающих из спины, или мастерства перемещения во времени, это значит только то, что он уходит туда, во что человек вкладывается всем телом.
– А Бет?
– Рак, я полагаю. Диагноз есть, но поддержание стабильности – полностью заслуга дара. Ты ведь понимаешь теперь, почему я занялась ей и именно ей?
– И еще и меня в это втянула.
– Тебе легче?
– Да, сначала было вообще плохо.
– Общайся с людьми. Они настолько легкомысленны, что с ними становится свободней.
***
Мия сидела в телефоне, в коридоре маленькие дети, ожидающие, когда родители развяжут им их маленькие пуанты, едва не снесли Дина. Зайдя в зал, мальчик удивился, как в таком маленьком зале могло заниматься такое большое количество людей.
– Мия?
– О, Дин! – радостно воскликнула девушка, подняв глаза. – Ты как раз вовремя! Зал свободен.
– А Вы разве не будете со мной?
– Нет, я на два часа ухожу в третью аудиторию, если понадоблюсь, приходи.
Даже на тренировки Мия не изменяла привычке ходить на высоченных каблуках и носить своеобразные вещи, обязательно черные.
Гулкий стремительный стук каблуков растворился в нарастающей тишине. Зал был, как и положено, с зеркалами и отличными новыми станками, не смотря на то, что Васиковских наверняка ведут тут уже не первый год.
Первым делом Дин закрыл все жалюзи и включил свет, он ненавидел, когда кто-то вмешивался в его тренировочный процесс или наблюдал. Все известные балерины и балетмейстеры, что занимались с ним, ненавидели это отвратительную черту, но терпели, потому что другой такой ребенок с ногами от Бога, которыми умел пользоваться был либо у другого преподавателя, либо его просто не было.
Спустя около двух часов, когда Дин уже приступил к сложной хореографии, в зал внезапно вошел Мио.
– О, ты здесь!
– Да, это странно? – смотря на Мио через зеркало, спросил Дин, – Почему на меня все так бурно реагируют?
– Это кто?
– Мия.
– Она просто эмоциональная. А Джейн не соврала, – Дин вышел из стойки и повернулся, – я думал, ты просто красивый мальчик, а ты заслужено красивый мальчик.
– В каком смысле?
– В России тебе этого не говорили и не скажут, но худых и длинных в Америке, да и в принципе тоже, мало. Будь ты поприветливей, цены бы тебе не было.
Мио кинул Дину ключи.
– Закроешь, когда будешь уходить.
– Хорошо…
В комнате снова стало темней. Время близилось к вечеру, нужно было включать свет.
Еще через какое-то время Дин сидел возле зеркала в темном зале, освещавшемся только встающей луной и светом фонарей, думал о словах Мио. Он давно замечал, еще с подготовительного года, когда он только начинал заниматься танцами, что учителя относятся к нему не как к остальным, а особенно били по не натянутым носкам, расслабленной спине, низкому подбородку… они будто бы хотели видеть в нем произведение искусства, но не видели, потому расстраивались. Дин обижался, хотел уйти, но отец заставил его остаться. Позже ему стало понятно, насколько он красивый, насколько идеальное у него тело, и тогда ему стало понятно, что он может быть произведением искусства.
Заниматься с одним человеком в полной тишине было весьма непривычным. Дин начинал забывать, что такое тишина.
– Ты сильно напрягаешься, – незаинтересованно сказала Мия, глядя на свои ноги и ходя со скучающим лицом. Она была действительно длинной, это Дин заметил лишь сейчас, – расслабь руки и плечи, картинка не оживет, если будет каменной.
Ей было с ним скучно, и это было видно. Дин старался изо всех сил, лез из кожи вон, только бы на него обратили внимание, но этого никак не происходило. Он пытался залезть в голову Мие, но ничего дальше неприступного каменного лица он не достиг.
– Нет. Кто научил тебя думать? Думай телом. Не будь как дерево! Делай руки легче. – Слышалось ежесекундно.
Когда Дин в очередной раз встал в свою привычную позу «руки на коленях», Мия подошла к нему и заглянула в глаза.
– Ты не пластичен. У тебя хорошая физическая подготовка, растянутые мышцы, спина как пластилин, но ты как кукла без лица, у тебя совсем нет эмоций. Что ты чувствовал, когда танцевал Щелкунчика?
– То, как на меня пялится со стороны хореограф.
– Не это. Что чувствовал ты персонажем?
– Ничего.
– И в этом проблема. Если ты не научишься вживаться в роль, ты не попадешь на сцену. Научись притворяться.
Притворяться. Дин неплохо умел притворяться в нужных местах и совсем недолго, он умел врать, да, он был искусным лгуном. У него были неплохие актерские качества, но это не то, что нужно было ему в жизни.
– Твоя позиция меня убивает, ты приходишь сюда днем и уходишь поздним вечером, – говорила Мия, – зачем ты жуешь пережеванную резину? Твоя хореография на высоте, я бы на твоем месте забросила это к чертям и ходила в зал только на растяжку!
– Но как я без хореографии?
– Ты до того забил ее, что она настолько правильная, что смотреть не приятно, а больно. Научись работать лицом. Знаешь что, выбери себе отрывок из какого-нибудь старого балета и выучи, придешь – обсудим. Тебе пора уже учиться танцевать в нормальных номерах, и ставить сцены, а не ноги тянуть.
Философия Мии была далека от здоровой. Иногда Дин включал телевизор и видел современный балет. Балет был мертв, и не только потому, что современные балерины не умеют тянуть ноги и их мысли затянуты густым туманом грязных мыслей, а потому что язык балета стал слишком узким. Он разучился красиво говорить.
