Мария Петрова
Чёрный волк
– Профессор, я чего-то не понимаю, как Вы знаете все обо всем, видите, хотя это невозможно, а простых вещей объяснить не можете?
– Чего я не понимаю – я не вижу, а то, что подозреваю или могу объяснить и предсказать – я вижу. Я не спроста стала директором. Чтобы им быть, нужно иметь более тонкие чувства, чем те, что присущи обычному человеку.
– Это например?
– Чтение мыслей.
– Это на грани фантастики.
– Вовсе нет, в наше время фантастики не существует. Люди, жившие за столетие до нас, стерли все понимание о фантастике, они стерли границы всего, что казалось невозможным. Если ты углубишься в историю начала 21-го века, что сделать необходимо, ты поймешь, насколько противен и гадок был человек.
– А что сейчас? Он изменился?
– Глобально. Он стал строже к себе, более вдумчивым и беспристрастным. Убить – значит убить, и ни секунды на раздумья. Он разучился любить, и поэтому мы все еще можем перемещаться в пространстве и времени.
– А на каком моменте истории он перестал любить?
– На момент постройки академии закалился характер, поверь, это было самое сложное за последние три сотни лет.
– Зачем тогда жить, если нечего любить?
– Смысл жизни, нашей жизни, не в любви.
– А в чем? В создание более хороших условий?
– Более хорошие условия приведут к известному исходу. Смысл жизни в удобном существование, когда человек ищет идеальный для себя мир из множества тысяч вселенных и живет в свое удовольствие.
– Разве можно жить с удовольствием, не испытывая любви?
– Конечно. Серафима, если ты продолжишь так говорить, на тебя откроется межпространственная охота, ты живешь по философии именно того времени и тех людей, которых черти в аду боятся, – тетива свистнула, и холодная белая птица камнем упала с ветки высокого дерева. От неожиданности сердце Серафимы дрогнуло, она никак не могла предсказать, что Розалиция достанет лук. Она даже не знала, что он у нее есть. Зачем, черт возьми, слепой женщине может понадобиться лук? – Ты поэтому и уникальна, что мыслишь совсем иначе. Тех, кто мыслит иначе боятся и не любят. Поэтому у тебя один шанс, – она подошла и подняла мертвую птицу из снега, – стать директором академии.
– Это сможет уберечь меня от смерти?
– На некоторое время – да. Пока не появится новый претендент.
– Вы же не хотите сказать, что я должна Вас убить?
– Не надо залезать мне в голову. Это произойдет само, как распорядится судьба.
– То есть… мне все равно придется встать на Ваше место? И для этого…
Розалиция пронизывающе посмотрела Серафиме в глаза, будто никогда и не была незрячей.
Вдалеке раздался хруст снега под копытами и знакомый голос. Розалиция не сказала ничего больше, хотя могла бы осечь.
– Ну я так и знала! – еще издалека произнесла праздно Чехарда. – Серафима, джентльмены, она пусть гуляет. О, госпожа директор! – она помахала рукой, Розалиция улыбнулась. – Разворачиваемся.
Розалиция остановилась и дождалась, пока голоса стихнут. Как только в лесу воцарилась тишина, она молча повернулась и пошла в сторону академии. По дороге к школе она не сказала ни слова.
***
Уныние академических будней было не таким болезненным, когда в коридоре были слышны не затихающие дискуссии Серафимы с профессорами. На каждой перемене она забегала в кабинет директора с ощутимой улыбкой, загребала горсти конфет из вазочки себе в карманы, и улетала от одних только взглядов Верховского. «Ты не даешь ей высказаться, – говорила Розалиция, – вдруг ей надо поговорить». «Не надо ей поговорить» – шипел в ответ заместитель и продолжал заниматься своими делами.
В этот понедельник в школе было по-особому тихо. Бессменные говоруны хихикали и болтали, маленькие неугомонные ученики визжали, взрослые и вдумчивые спорили о бесконечных теориях, но Серафимы слышно не было.
– Закрой дверь, – Верховский встал, и через секунду все звуки затихли. – Серафима боится того, что я умру.
– Мы это обсуждали. Мы не можем допустить того, чтобы у нее появилась слабость. Клонирование возможно, переселение в юношеский организм важнейших органов тоже, но это сделает ее еще более одержимой и уязвимой.
– Я с тобой согласна, но черствость может сровнять ее со всеми. Она станет такой же, как и все. А мы видим в ней необычность.
– Это «необычность» в то же время и очень опасная. Скоро ей отправляться в 21 век, уже решено, какой год…
– …какой?
– 2024.
– Нет! – Розалиция закрыла лицо руками.
– Там минимальное количество артефактов, профессор, ей там будет легче найти недостающие компоненты!
– Да плевала я на ваши часы! Мне все равно, пойдут они или нет! Мы рискуем жизнью будущего директора, мы не найдем другой такой! Будет миллион возможностей попасть в закрытые вселенные, но мы не должны рисковать жизнью и целостностью ребенка. Мы не то что не должны, мы не будем! Отправь свой отряд «Розовые сердца», выживут – их счастье, сделаем Серафиму директором… – она вдруг остановилась. – Да даже если не сделаем…
– Не стоит продолжать эту мысль, Розалиция.
– Я не имею ни малейшего представления, как нужно действовать в ближайшее время, – после долгого молчания, ответила она.
– Точнее?
– Я не знаю, что делать. Я совсем не знаю, что нам делать.
– Спросим у нее.
– Не сейчас, она обижена.
– На тебя что ли?
– Да.
– Кто ей разрешил?
– Мы все.
***
У одиноких во всем свои порядки: они сами решают, как будут жить, как устроят свое существование и как будут решать свои проблемы. Очень частой проблемой современных детей стало незнание того, чего они хотят в целом. Цели нет, желаний тоже. Серафиму очень волновал этот вопрос, не часто, но иногда она прибегала к медитациям, чтобы понять, чего она хочет и как действовать дальше.
Становиться директором, особенно в ближайшее время ей не особо хотелось, быть всегда дружной с директором и обращаться к ней как к матери в сложных жизненных ситуациях было уже ближе, но возможность того, что в скоро времени ее могут потерять безвозвратно, пугала до чертиков.
Неожиданно для себя Серафима пришла к мысли, что людей она не любит, ей бы бороться за жизнь, а не рукой водить да командовать. Зачем тогда становиться директором? Или возможно совмещать все свои желания?
Стук в директорскую дубовую дверь, даже за толстыми стенами был слышен спор без участия Розалиции.
– Тихо! – рявкнул Верховский. – Зайдите.
Серафима осторожно приоткрыла дверь и окинула взглядом всех собравшихся, людей с темными лицами в белых костюмах, она их сразу узнала, Верховский, сколько раз не заговаривал о них, порывался послать всех разом к чертям, как только увидит снова. Видимо, он уже это сделал.
– Это она? – спросил главный с цепью на шее.
– Какая разница? Любой тут предоставляет для вас опасность галактических масштабов.
Таким Верховского Серафима еще не видела. Но люди ему, почему, то, не верили, лишь ухмыльнулись.
Розалиция молчала, сложив ладони под подбородком, неподвижно, как ледяная скульптура, сверля белым взглядом пространство впереди себя.
– Выйдите немедленно, и, если объявитесь снова – будет отдан приказ боевому отряду стереть вас с лица бытия.
Все посмотрели на директора. Она лишь улыбнулась и качнула головой в бок.
– Директора у нас что надо, – проговорила она холодным голосом, леденящим кровь, – из года в год, из поколения в поколение, в какой бы срок вы не пришли сюда – получите от ворот поворот.
Главный темный фыркнул.
– У вас даже выражения тех времен.
– В этом суть, товарищи, – она развела руками, – если не хотите известного исхода, который, поверьте, вам сможет обеспечить каждый в этой академии, советую остановиться сейчас и больше никогда не попадаться в поле зрения, – Розалиция раскрыла широко глаза, устремляя белые зрачки в душу главаря, пронизывая его сознания насквозь, – уж поверьте, я и без рук вам зубы на живую вырву.
Когда все вышли, Верховский походил кругами по кабинету, отпил малиновой жидкости из графина и сел недовольно на стул в углу.
– Нельзя было им этого говорить.
– Ничего страшного, Серафима знает, что с ними делать, – спокойно ответила Розалиция и повернулась к окну.
– Да, после такого все вопросы разом должны сняться.
– Я, кстати, за этим и пришла, – начала Серафима, – что, если я не хочу быть директором?
Розалиция посмотрела на нее немного мягче, чем на того человека в белом костюме. Верховский в углу тихо рвал волосы на голове.
