Мария Токарева
Сны Эйлиса. Игра Льора
– Большего абсурда я не слышал! – мотнул янтарной гривой Раджед, напоминая горделивого недовольного льва. – Ох, мой неверный друг, равной мне не оказалась даже Илэни Тахрапзо, хотя ее сила тьмы наводит ужас на льоров.
– Равной… Может, все дело в том, что ты эгоист, который привык, чтобы восхваляли только его? – ввернул Эльф, накидывая капюшон. – Но от этого же ты утомлен скукой.
– Будто ты за две тысячи лет не извелся скукой, – признал истинные причины своей игры Раджед. И правда, он уже давно сходил с ума от одиночества и неизменности вещей в своей башне. Что сады, что богатства ничуть не трогали его, как бы он ни расписывал их красоты перед Софией. Миллионы прочитанных книг не делали сердце спокойнее, а разум – яснее. Загадки Вселенной все так же оставались туманными, а причины гибели Эйлиса все так же скрывала тайна.
– Это не скука. Это боль. За всех. Каждый миг, – глухо отозвался Эльф, прислоняясь к стене. – Я слышу, как рушатся миры. Ощущаю боль каждого, попавшего под жернова судьбы, впитываю их крики. А ты сиди в своей башне, раскладывай пасьянс своей жизни.
– Меньше пафоса, мой друг, меньше пафоса, – смеялся над ним собеседник, точно дразня тигра в клетке. На какое-то время Эльф явно с обидой в сердце ушел, после чего льор расположился на троне и практически задремал. Хотя мысли о Софии не давали ему покоя, как не оставляли и воспоминания давно минувших дней. Для льоров время не текло быстрее, и порой они проклинали свои сотни лет. Они слишком прирастали к жизни, забывая о ее конечности. Но все же смерть шла за ними по пятам.
Раджед вспоминал, как невыносимо тихо и незаметно угасала его родная мать, подобно упавшему желтому листу, что медленно уходит в небытие. Некогда красивая женщина с такими же янтарными глазами, талантливая жизнерадостная волшебница, вскоре после рождения сына начала терять свою магию и стремительно стареть.
Раджеду не исполнилось и двадцати, в которые он выглядел еще совсем мальчишкой, а она умерла. Хотя, по всем подсчетам летоисчисления льоров, должна была прожить еще не меньше пятисот лет.
Она тяжело повторяла, прося сына подойти к ее скорбному ложу: «Эйлис потерял свою душу». Безвременную старость она тоже связывала с потерей души, как и начало чумы окаменения.
В своей последней воле мать просила найти Душу Эйлиса, но не указала, чем та представляется. Казалось, на смертном одре она не успела сообщить что-то чрезвычайно важное. И это ощущение незавершенности, недосказанности мучило Раджеда по сей день после множества лет бесконечного ожесточения в войне с другими чародеями и годами бессмысленного уничтожения времени в пирах и унылых забавах.
Еще льор вспомнил, как вскоре после смерти матери погиб его отец, вернее, как Нармо Геолирт подло подстроил западню и убил его. С тех пор началась вражда с чародеем кровавой яшмы, с тех пор сердце Раджеда, казалось, тоже окаменело. И никто не мог растопить его. Он каждый день ожидал нападения, каждый миг питался духом близкой ожесточенной битвы.
Оттуда же возникали порой приступы неконтролируемой злобы, которую в присутствии Софии чародей старательно топил в издевательской льстивости. В бесконечных попытках уничтожить Нармо и забавах, которые отвлекали от сражений, Раджед уже почти забыл о словах матери.
Лишь в беспокойных снах он все еще видел Эйлис в его первозданной красоте, с травой и деревьями, среди которых прятались настоящие, а не созданные магией животные и птицы. Теперь же его мир постепенно разрушался, и долголетие льоров сделалось только их проклятьем.
Пересохли реки, исчезли гавани, даже моря постепенно мелели. И сама магия чародеев постепенно иссякала, приобретая более грозные формы. Но все ощущали, что она не спасает от проклятья Эйлиса. Оттого в башне Раджеда теперь было много заброшенных залов и садов, которые поразила чума окаменения. Безотчетно Раджед опасался, что когда-нибудь они все и сами окаменеют. Но лихая, гибельно веселая часть его души почти смеялась над их общей неотвратимой участью: провести сотни лет во взаимной вражде, чтобы остаться каменными статуями в каменном мире, – это ли не абсурд, это ли не самая забавная трагикомедия мироздания?
Только у Раджеда Икцинтуса в башне находилась та фамильная реликвия, которой другие льоры не могли похвастаться, – портал в мир Земли, через который он и затащил Софию к себе. У него одного оставался шанс на побег.
И Нармо Геолирт сходил с ума от гнева и злобы, желая заполучить заветный артефакт. Перед алчным чародеем кровавой яшмы расстилался целый новый мир по ту сторону грани. Колдун искренне удивлялся, почему его извечный противник не использует портал по назначению.
Раджед не отвечал; он и сам догадывался, какой ценностью обладает. Зеркалом, что дороже всех сокровищ и каменьев, зеркалом живого мира, в который он неоднократно заглядывал.
Однако за годы междоусобиц, наблюдений за собой и другими льорами Раджед твердо уверовал, что их место в Эйлисе. Возможно, он стал фаталистом, когда осознанно разделил судьбу своего мира и его правителей. Он решил: либо однажды они сумеют вместе найти путь к спасению, либо все вместе сгинут как чудовищное порождение каменной пустыни.
Да, иначе нельзя, Земля не ждала бессердечных гостей-льоров, к тому же их уцелело слишком мало. Семь льоров в семи башнях – больше никого. И они ненавидели друг друга. Значит, Эйлису оставалось только принять свою судьбу.
Зато в этой гонке к концу света Раджед не намеревался отказываться от мирских удовольствий. Даже напротив, он искал немедленного удовлетворения своих прихотей. Часто рассматривал людей из другого мира, сравнивал, вспоминал, кто населял Эйлис. Нравилось созерцать копошение лишенных магии букашек, хотя не хотелось получать над ними власть. Но Раджед питал слабость к симпатичным девушкам, ведь в Эйлисе-то их не осталось.
– И ты опять не устоял? – оторвал от раздумий голос Сумеречного Эльфа, который вечно считывал чужие мысли. Это раздражало в заклятом друге, порой даже смущало его всезнание, но чаще злило. Ведь он-то ведал о неизбежной судьбе Эйлиса. Но молчал.
– Опять и снова, – фыркнул Раджед, глянув на зеркало. – Ишь ты, догадалась, где дверь! Ничего, попадет на рудник. Пусть побродит пока, пусть увидит, где мы на самом деле прозябаем.
Лицо Раджеда подернулось негодованием, он вцепился в набалдашник трости, сдавливая крупный шар из янтаря, и вновь подошел к зеркалу.
– Зачем же показывать ей убожество этой башни? Да и всего вашего мира, – недоумевал Сумеречный Эльф. Он нервно мерил шагами тронный зал, скидывая и надевая капюшон, теребил ворот туники из драконьей кожи, закатывал рукава. Вскоре стянул ее и остался в одной льняной длинной рубахе, больше напоминавшей дырявое рубище. Ему словно не хватало воздуха, как перед приступом лихорадки.
Он водил плечами и кривил набок челюсть, точно тело сделалось слишком тесным для чего-то, что терзало его изнутри, чего-то, что рвалось наружу. Мерещилось, что за его спиной временами мерцали то черные, то белые крылья. Это не предвещало ничего хорошего. Но Раджед, поглядывая на терзания друга, не двигался с места, рассматривая через зеркало, как хрупкая гостья ступает по ледяным камням. Он ее мучил… Но зачем? Хотел бы сам узнать ответ.
София понравилась ему, как могло показаться, совершенно случайно. Однажды он просто заметил в своем зеркале красивое юное лицо с пухлыми щечками и наивно блестящими лазурными глазами. Потом рассмотрел ее рисунки и узнал в них пейзажи Эйлиса. В этом почудился неведомый знак судьбы.
С той поры прошло три года, три года Раджед молча рассматривал девочку, не смея даже заговорить с ней, потом все-таки написал через альбом. Но пришел в бешенство, когда раз за разом ему отвечали холодным отказом. Раджед не понимал, что говорит не так, что не прельщает это глупое создание.
Он, как и все льоры, привык, что люди без магии всегда раболепствуют перед льорами. В Эйлисе такие порядки завели еще восемь тысяч лет назад. Простой народ радовался любой милости своего льора. Земные девушки вроде бы не отличались. Крестьянки всегда покорялись господам. Или развитие человеческой цивилизации на Земле успело уйти далеко вперед, а льор и не заметил?
Когда София не восхитилась появлением чародея, он уже едва ли мог контролировать свой гнев. А когда нагло отчитала его, то и вовсе пробудила желание уничтожить, испепелить на месте.
«Ничего. Пусть побродит. Пусть подумает. Нам обоим надо подумать», – выдохнул Раджед, устало располагаясь на широком троне. Приходилось признать, что годы бесконечной ненависти по отношению к соседям-льорам иссушили его душу, сделав непригодной для проявлений настоящей заботы или любви.
Пожалуй, он и не ведал о них с момента смерти матери. А она любила. И отца, и своего сына. Но прошло столько лет, что память истончилась, сделавшись прозрачным осколком стекла, осыпающейся пыльцой с крыла бабочки. Раджед задумчиво уставился в потолок, бесцельно пересчитывая лепестки на каменной лепнине в виде цветов.
– Может, ты похитил ее, чтобы обзавестись наследником? – поинтересовался Сумеречный Эльф, между тем жадно приникая к кувшину с водой побелевшими губами. На них выступила синяя кайма. Пусть это тело и существовало лишь номинально, но страдания души передавало вполне по-человечески.
– Нет. Нет-нет. Об этом и речи не шло, – встрепенулся Раджед, до того пребывавший где-то за пределами башни. На него накатывали то воспоминания, то – как бы смешно ни звучало – зачатки угрызений совести.
– Почему? – вдруг сфокусировал до того неестественно ошалелый взгляд Сумеречный. Дух безумия витал в воздухе, отрывался от стен тонкими паутинками, проникал с каждым вздохом в легкие, закрадывался под одежду вдоль узоров камзола. Возможно, именно безумие заставило похитить двух девочек из мира Земли. Раджед поморщился, помахав рукой, точно разгоняя облака дыма.
– Потому что Эйлис умирает! – ожесточенно осклабился он, вскочив с места. – Какой смысл выкидывать еще одного несчастного чародея в гибнущий мир? Чтобы он плюнул в лицо своему отцу, проклял его безрассудство и созерцал ужас последних дней среди серой каменной пустоши? Мне легче, потому что я старше. А льоры Олугд и Инаи не разменяли еще и двухсот пятидесяти лет. Боюсь, они увидят тот день, когда магия окончательно исчезнет. Если раньше не случится какая-нибудь более масштабная катастрофа, которая погребет нас всех в этих башнях.
Вырвалось наружу то, что мучило его уже не первый год, – все опасения, все тягучие, как смола, печали. Только Сумеречный Эльф мог уловить эту горечь. Уж точно не случайные знакомые из мира Земли.
Когда он увидел рисунки в альбоме Софии, в отдаленном уголке души зародилась надежда, что эта девушка тоже может разделить его скорбь об Эйлисе. О его утраченной душе. Почему же он тогда упорно прятал истинное лицо своего мира? Возможно, он заплутал в правилах собственной игры.
– Зачем же ты вообще тогда затащил в этот котел несчастную девочку? Даже девочек! – вопрошал Сумеречный Эльф, наверняка зная, что не получит внятного ответа. Сам он нервно теребил ворот и рукава рубашки, хватая ртом воздух, как рыба. Раджед не понимал, что с другом, но предчувствовал что-то нехорошее.
– Софию… Просто так. Захотелось заполучить эту фарфоровую статуэтку, эту сахарную фигурку. Поиграю немного – отпущу обратно, – отозвался уклончиво Раджед. Внешне все так и обстояло, льор имел право именно так обращаться с людьми. И чем больше друг его упрекал, тем больше хотелось его позлить, даже если все признаки подсказывали, что не следует этого делать. Друг и так мучился.
– Как видишь, она не желает принимать правила твоей игры. По какому принципу ты ее вообще выбрал? – изо всех сил сохранял спокойствие Сумеречный Эльф.
– Не знаю. Сам не знаю, – тряхнул головой Раджед, но лгать не имело смысла: – Просто увидел в портале однажды. Возможно, все дело в ее рисунках. Я заметил на них башню и пустыню камней.
– Значит, ты все-таки искал после стольких лет одиночества родственную душу, а не просто игрушку? – с потаенной надеждой интересовался друг, преданно заглядывая в глаза. Вот так же, когда появился однажды вскоре после похорон отца.
Тогда Раджед – еще мальчишка – остался совершенно один в целом мире. Тогда, чуть меньше четырех сотен лет назад. Да, в то время и пришел Сумеречный Эльф. И с тех пор то пропадал, то снова возвращался. Но неизменно оставался единственным существом, заслуживающим доверия. Раджед, наверное, и сам устал от непрерывной взаимной лжи и неприязни оставшихся в живых льоров; собственного вечного обмана и фальши. Только перед Сумеречным Эльфом не имело смысла лгать. И все же привычки оставались неизменными. Раджед резко оборвал:
– Душу? О чем ты? Человеческая девчонка неровня льору. Хочет она или нет, но правила здесь мои. Рано или поздно она им подчинится.
– Ты принуждаешь ее силой, – сгорбился Сумеречный Эльф, скрипнув зубами.
– Нет! – запротестовал льор. – Я не таков. – Но вновь глаза его по-лисьи сузились. – Мне нужна добровольная покорность, смирение и кротость. Она сама придет. После стольких вех лабиринта каменных садов… Она сама попросит о милости. И это слаще любого плена.
От предвкушения чародей почти рассмеялся, скрещивая длинные пальцы затейливым сплетением и нетерпеливо постукивая каблуками сапог по каменному полу.
– Ты зашел слишком далеко в своей скуке, – прохрипел Сумеречный Эльф, съеживаясь подле накрытого стола и опрокидывая блюдо с фруктами. Яблоки и персики раскатились зелеными и рыжими сферами по полу в разные уголки обширной залы, точно планеты вокруг взорвавшейся звезды.
– Да будет тебе, Эльф… – отмахнулся Раджед, но встрепенулся, стремительно вскакивая с трона. – Эльф? Эй, Сумеречный!
– Так и теряют души! Теряют миры… Теряют, все будет разрушено, – гудел, резонируя вдоль стен, совершенно чужой, незнакомый голос, доносившийся из горла Сумеречного Эльфа, но не совпадавший с артикуляцией. И от него по стенам пошел иней, а в голове застучала кровь.
Раджед взъерошил волосы, зажмуриваясь и давясь подступившей тошнотой. Теперь в присутствии Сумеречного Эльфа словно рассыпалось все живое. И даже вдоль камней пошли трещины, когда Эльф выпрямился в полный рост. Глаза его горели, а изо рта торчали крючковатые клыки.
Однако через миг его пронзил незримый электрический разряд, из-за которого он упал навзничь, загребая руками и ногами, мученически восклицая:
– Тьма-а-а! Она близко! Тьма!
На бескровном лице сменялись сотни эмоций, от бескрайней злобы до удушающей паники. Раджед воспользовался моментом, когда древняя темная магия перестала хлестать его своими освободившимися щупальцами незримого спрута, и подскочил к другу, к этому невозможному неудавшемуся Стражу Вселенной.
На шее у льора всегда висел талисман из камня-покровителя. В случае Раджеда – янтарь. Он увеличивал мощь владельца, позволяя творить и даже изобретать самые сложные заклинания. Но он же требовал немало жизненной силы. Однако Раджед без раздумий высвободил из-под белого ворота рубашки амулет и направил на Сумеречного Эльфа.
Левой рукой он сотворил мерцающую золотую цепь, сковавшую друга, который в любой миг мог выхватить меч. В состоянии тьмы он на многое был способен и, похоже, все еще боролся с ней. Времени на раздумья не оставалось. Раджед приложил к сердцу друга свой янтарный талисман, ощущая, как холод пронизывает все существо.
Больно. Им обоим. Но необходимо. И так каждый раз! Иначе нельзя, ведь друзей не бросают, не таких.
Раджед одними губами шептал древнее заклинание успокоения и умиротворения, которому еще в раннем детстве научила его мать. Никто из льоров его больше не ведал, почти все затачивали свою магию исключительно под войну. Да и Раджед применял его, только когда с другом случалось нечто подобное, не до конца сознавая, что порой своими выходками сам доводит могущественное, но измученное создание до состояния тьмы. Все-таки он слишком мало знал о неудавшемся Страже Вселенной, о Сумеречном Эльфе.
Янтарный льор ощущал, как отдает часть своей силы, как леденеют руки, но упрямо продолжал. Когда друг вновь дернулся и клацнул пастью неведомого чудовища, появившейся на месте привычного лица, Раджед только упрямо прижал сильной рукой связанного Сумеречного Эльфа к полу, продолжая шептать заклинание. Обычно оно срабатывало, но каждый раз сохранялась вероятность, что монстр вырвется. И тогда неизвестно, хватило бы всех заклятий льора, чтобы оборонить себя и башню. Может, на неправильности да вечной опасности и держалась эта дружба длиной в четыре века. Шепча заклинание матери, Раджед упрямо верил в успех. Иначе нельзя! И до сих пор все работало.
Вот и теперь Сумеречный Эльф наконец обмяк и растянулся на полу, совершенно истерзанный, бело-сизый, со впалыми щеками и глазами. Раджед тоже тяжело привалился к витой массивной ножке стола, но немедленно стянул со стула мягкую подушку, заботливо подложив под голову друга. Хотя оба знали, что это тело – условность неудавшегося Стража Вселенной, память о прошлом.
– Тьма… Опять тьма! Проклятье! – то ли выругался, то ли напомнил о своей сущности Сумеречный Эльф, приподнимаясь.
– Всё, уже всё в порядке, – ободряюще отозвался Раджед, пряча раскалившийся янтарный амулет.
– Радж… Ты же знаешь, что я сильнее тебя. Ты же в курсе, что это опасно, – внимательно поглядел на собеседника Сумеречный Эльф. – Такими уж нас сделали семарглы, треклятые ученые.
– Знаю. Но кто-то должен сдерживать твои припадки, – усмехнулся льор, тяжело дыша. Он выпил бокал вина, после чего бодро вскочил, разминая плечи и набрасывая скинутый в суматохе камзол. Хотя по острым скулам все еще стекали капельки пота, Раджед светился улыбкой самодовольства. Он гордился собой.
– Да… Припадки… Это не припадки – это вторая сущность прорывается от гнева, – качал головой Сумеречный Эльф, неуверенно вставая, бормоча, как ворчливый старик: – Пока я светлый, надо мной все издеваются, все свои проблемы навешивают, творят какую-то дикую ересь. А потом доводят до той грани, когда я уже не способен сдерживать… это! Эту иную часть моей силы. Да ты все знаешь, да. И о сделке с семарглами отчасти, и Тринадцати Проклятых.
Раджед действительно кое-что ведал о нелегкой судьбе, постигшей несостоявшихся Стражей Вселенной. Двенадцать, судя по всему, погибли в течение первых десяти лет после открытия источника силы и всезнания. Тринадцатый доброволец получил бессмертие, но заодно и тяжкий груз огромной силы разрушений.
Создавали их неведомые существа, некто наподобие богов – семарглы. Придумали для защиты Вселенной от зла, но непомерная мощь раздавила человеческий рассудок. Вместо Стражей получили всезнающих хаотичных скитальцев.
Раджед еще усмехался: кто же среди этих семарглов определял, что есть благо, а что зло? Льоры всегда умело играли категориями, переворачивая их в угоду своей выгоде. А проклятые, неудавшиеся Стражи, очевидно, совершенно запутались.
Больше всего на свете Сумеречный Эльф боялся не смерти, не катастроф, не людей. Он опасался прежде всего самого себя, той второй половины его расколотой личности, которая прорывалась ужасными вспышками и, судя по рассказам о его странствиях, доводила в разные годы до массовых убийств.
Но все-таки Раджед считал Сумеречного своим другом и уже не первый раз сдерживал его похожие на эпилепсию припадки, вызванные этой «темной стороной».
– Была у меня справка, но я ее съел, как говорится, – невесело хохотнул Сумеречный Эльф, дернувшись всем телом. – Ох… Отпустил бы ты Софью и Риту.
– Отпущу, – пообещал Раджед, но чуть тише добавил, вновь пряча лукавство: – Потом. Если она сама захочет уйти.
Сумеречный Эльф только покачал головой и осуждающе вздохнул:
– Радж… Знал бы ты, сколько нас всего связывает. Знал бы ты, как я волнуюсь за тебя.
– А София тут при чем? – снисходительно пожал плечами Раджед с показным непониманием. Он невозмутимо взгромоздился на трон, старательно делая вид, будто недавней сцены и вовсе не случалось.
– При том же! Если тебе она хоть немного нравится, то нельзя делать больно, нельзя обманывать, – чересчур настойчиво твердил друг, подлетая к трону. Выглядел он уже вполне сносно, точно решил забыть всплеск страшной силы, настолько жуткой, что ее имя не произносили, как забыли в веках и настоящее имя Сумеречного Эльфа.
– Ну, что можно, а чего нельзя в Эйлисе, пока мы – льоры – решаем, – отмахнулся Раджед. Он упивался своей вседозволенностью, пусть даже в гибнущем мире.
– Радж! Ты способен на лучшее, иначе бы не возился со мной, – благодарно и осуждающе кинул ему собеседник. Он стиснул зубы и ушел в неизвестном направлении через ближайшую стену. Дверьми он не пользовался, наверное, из принципа.
«На лучшее… А для кого? Добро и зло уже давно неразличимо свились змеями. Для кого? Ведь Эйлис уже ничто не спасет», – думал помрачневший Раджед. Наблюдения за девушкой уже не приносили ему былого азарта просчитанной игры. Но София все еще скиталась среди безжизненных камней, ища выход из каждого нового окаменевшего сада.
«София, ты спрашивала, почему этот мир мертв? Да, все верно. Это мы его сделали таким», – озлобленно думал Раджед, хотя гордыня не позволила бы признаться в этом открыто. Даже себе.
