Мария Волощук Махоша
Дневник некурящего человека в никотиновой ломке

Полная версия

Пролог

Я перестала курить в 2015-м. Эту книгу о том, что было со мной, когда я стала некурящим человеком, написала в 2016-м, взяв за основу реальный свой дневник, который сопровождал меня в ту пору, но широко издавать не стала. Почему? А просто боялась, что была тогда пусть небольшая, но вероятность, что отказ от курения окажется импульсом, временным решением, которое не переживёт стресса, срыва, искушения или чего угодно ещё.

Прошло пять лет. На своё пятидесятилетие я дала обещание читателям перетряхнуть всё ранее написанное и опубликовать. За эти пять лет как только меня ни били, как только ни искушали. Проверено. Моё решение тогда было крепким – я не курю ни в жизни, ни в мыслях. Я тогда раз и навек стала некурящим человеком. Перечла с удивлением: неужели это было со мной? Совсем забыла, с чем тогда мне пришлось справляться, просто живу и не курю. Значит, буду публиковать.

Предисловие

Я не думаю.

Конечно, тот, кто помнит знаменитую фразу Рене Декарта: «Я думаю, следовательно, я существую», или просто верит в разумность рода человеческого, возмутится беспросветной глупости моего заявления. Поверьте, мне было совсем не просто прийти к такому выводу, но получилось именно так, в тысячный раз. Как есть, так и пишу.

То, что я не думала в тринадцать лет, когда начинала свою курящую жизнь, само собой разумеется. В тринадцать мы ещё имеем полное право не думать, особенно если являемся носителями дурного своенравного характера – а это как раз то, что со всеми нами и случается примерно в этом нежном возрасте. И вся агитпрограмма про убитых каплей никотина лошадей и плакаты с сигаретой, дымящейся в морщинистых костлявых руках старух, на окрашенных в отвратительный оттенок зелёного стенах наших школ проходила через юный мозг как бы насквозь, не впитываясь в серое вещество. Оно было надёжно покрыто «нотацииотталкивающей» защитной плёнкой, спасающей от занудства всезнающих и неподъёмных взрослых, которые всё усложняют, хотя, по сути, ничего толком не знают о жизни сами, мало чего добились в жизни, а уж в удовольствиях не разбираются совсем.

Тогда всё начиналось и заканчивалось как-то само, о чём-то размышлялось очень глубоко и даже логично, но в основном о том, о чём и думать не стоит, например, о вечности и любви, а остальное случалось просто «потому что». Спасибо тебе, защитная плёнка! Сколько мы всего попробовали в эти тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, и всё на зуб – ничего на веру. Красота! Так что начало курящей жизни вполне может быть оправдано неблагозвучным словом «пубертат», он же «переходный возраст».

А вот то, что я потом, больше тридцати лет прожив на свете белом абсолютно курящим человеком, в один миг, без всякой подготовки, выкуривая почти по пачке в день, враз стала человеком некурящим, – это с мыслительным процессом плохо согласуется. У половозрелых «Homo Sapiens» разве так должно быть устроено? «Семь раз отмерь – один отрежь», так ведь разумные поступают? Бедняжки они, разумные бедняжки, если только так и поступают. Это всё равно что каждый день есть очень полезные на пару приготовленные овощи – без соли, без перчика. Не жизнь, а сплошная тушёная морковь получается. Будь оно на самом деле так, добрая половина из нас не влюбилась бы, тем более не обзавелась бы семьёй, не получила бы свою первую «не ту» профессию, и самое ужасное, – нам категорически нечего было бы вспомнить настоящего, того, чего можно стыдиться, с чем потом надо справляться, бороться – того, что и составляет саму суть нашей жизни.

Я так правильно жить не умею, и ни с одним по-настоящему семь раз отмеряющим, разумным и при этом живым человеком мне пока повстречаться не довелось. Видимо, такие прячутся по норам и носу, как премудрые пескари, на волю не кажут. Поэтому позволю себе немножко изменить высказывание Декарта: «О чём я вообще думаю, когда существую?» Вот это уже больше похоже на правду.

Люди мы, жизнь наша – борьба, в первую очередь с собой, любимыми. Быстро переметнувшись на сторону некурящих, в возрасте сорока пяти лет я стала счастливым обладателем нового, неожиданно огромного и пёстрого татами для борьбы с самой собой, которое расстелила прямо посередине своей жизни. Об этом и расскажу, не переходя на личности, и чтобы не тратиться на придумывание имён хорошим людям, пусть они будут коллегами, родителями, близкими, дальними. Им всем уготована в этой истории одна-единственная роль – влиять, и тут уж не важно, кто влиял, Вася или Ася, важно, как влияли. Как мы всем миром делали меня курящим/некурящим человеком? А вот так.

Глава 1. Начало

О погоде: был холодный бесснежный ноябрь. Это когда ты будто бы радуешься, что под ногами ещё не слякоть, и не соль, и не лёд, но при этом уже нестерпимо хочется снега, белого, ещё чистого, пушистого, как в детстве. И кто-то внутри, маленький и искренний, который под рёбрами притаился, точно знает, что скоро морозы, мандарины, Новый год и огни, а пока – ничего, сплошной демисезон, когда весь мир застрял в шаге от праздничной радости.

И в жизни моей тоже тянулся сплошной беспросветный демисезон. Летние приключения уже закончились и, по обыкновению, образовали значительную брешь в моих бюджетах, как в финансовом, так и во временном – я катастрофически ничего не успевала! Список задач на год для меня – директора, мамы, бизнес-тренера, писателя, художника – упрямо пялился из таблички на стене белыми пробелами нереализованных строк, и так хотелось успеть, выполнить данные себе и другим обещания, что ноябрь оказался месяцем с одним выходным, и то если повезёт – субботы были принесены в жертву современной моде целедостигаторства. Тело ныло от перегрузки, глаза закрывались при всех удобных и неудобных случаях, душа просила отрыва и отдыха. Одним словом – загналась.

В ту субботу я как раз учительствовала. Это самый лучший из способов проводить рабочий выходной – общаться с интересными людьми на не слишком заумные темы в офисе, где кроме вас – никого. Коридоры, в будни кишащие человеческими индивидуальностями с телефоном у уха, сталкивающимися, роняющими важные бумаги или солидно, неспешно несущими себя, сейчас безмолвствуют. Полутёмные, они принадлежат сегодня только вам, и это совсем другой офис, тихий и уютный. У стен тоже должен быть выходной – даже камню нужен отдых от будничной суеты, к пятнице он бывает так наэлектризован, что у каждого входящего в эти стены шерсть поднимается дыбом. Поэтому в субботу мы никогда не начинаем рано. Я свято чту право на «отсыпной» – и своё, и коллег, и охранников, и уставших стен. Проснуться без будильника и никуда не спешить – важно, это фундамент на целую рабочую неделю! А потом уж можно и в офис, поучиться для разнообразия. Ощущение выходного дня здесь даже сильнее, чем дома, с ним хорошо, и настроение моё было распрекрасное, хотя глаза предпочли бы даже самому распрекрасному настроению полчаса сна.

* * *

Закончила тренинг затемно. Мы с коллегой и по совместительству одним из моих учеников неожиданно встретились рядом с урной, той, что у проходной за красными воротами. Гадкое это место для курения – грязное, заплёванное, проходное. Когда приезжаю в офис, всегда стараюсь его проскочить поскорее, не глядя – неприятно смотреть, особенно на девчонок, которые дрожат в наспех запахнутых пальтишках, перетаптываются с ноги на ногу в туфельках на тонкой подошве по грязи, посиневшими наманикюренными пальцами сжимая сигарету и потирая посиневшие носы. Человек рядом с мусорной урной на стоянке машин не лучшее зрелище, а когда в этой урне дымится тлеющая бумага, всё это становится похоже на очередной апокалипсис. Тогда каждая сигарета – словно прощальная перед самым концом. Но разве нас, курящих людей, остановят такие мелочи? Какая уже разница, чем ты пахнешь, табаком или горелой помойкой, – запахи у нас забиты табаком, не чувствуем.

Есть места красивые и некрасивые. Музеи, офисы, библиотеки, дома, парки – бывают такие, в которых хочется остаться, ещё побыть, почувствовать их. Остановишься в таком месте и проваливаешься в безвременье, а потом оправдываешься, где пропадал так долго. Бывают другие места, такие, что бежать из них тянет прямо сейчас – давит что-то, мешает, нет красоты, нет простора. И в природе так бывает – смотришь по сторонам, глаз радуется полям и лесам, а наткнётся на остов горелого дома, и бежит прочь от него – некрасиво, черно, крапивой заросло, не радует. У меня так с местами для машин. Гаражи, мосты, стоянки – нет прелести в них, даже если уставлены они самыми лучшими авто. Вот в салоне автомобильном да – расставлены машины так, чтобы красиво было, захватывающе. Салон – он как глянцевый журнал: всё в нём не как в жизни, ведь на обычную стоянку привезут они с собой грязь и серость, и поставят их здесь среди неживого близко-близко.

В таком вот некрасивом месте встретились. Когда я была курящим человеком, старалась курить подальше от него и от многих людских глаз, пряталась на большом балконе, а сегодня заказанное такси уже ждёт как раз недалеко от этой урны. Наверняка в выходной день обойдёмся без случайных собеседников и признаков апокалипсиса – урна почти пустая и не загорится. Нет, не угадала, не пустая – упаковки от фастфуда набросали. Теперь с улыбкой вспоминаю, что ещё недавно мне было известно содержимое урн. Я смотрела в них регулярно и когда в пояс кланялась урне, выбрасывая окурок, моими локонами играл её мусорный ветер. Сейчас эта картинка из фильма ужасов прошлого.

Представляю, прилетел к Земле инопланетный корабль-разведчик. Перенаселение у них, ищут планету для жизни, а тут мы на пути попались. Атмосферу прорезали, как маслице, подлетели ближе, пробы взяли – всё подходящее. Радуются, прыгают в своей тарелке до потолка – нашли, осталось только понять и захватить с минимальными потерями, потому что планету явно разумные существа до них уже заселили. У них евгеника¹ во главе принятия решений – они явно лучше тех, кто уже населяет Землю, придётся вычистить для себя местечко. Зависают над городами и весями, цинично изучают поведение потенциального врага. Попал в их видеоряд и наш офис, смотрят – выбежали из офиса к проходной люди, не все, некоторые из тех, кто раньше входил. Стоят кучками, ёжатся от холода, что-то в рот засовывают, дым выпускают. Машины шныряют мимо них, выхлопными газами пыхают, пылят, курящих сигналом разгоняют. Они кучками в сторону перемещаются и дальше дым пускают. Задумались инопланетяне – для чего люди это делают?

Вдруг тепловизор как заорёт призывным писком – рядом с людьми пожар маленький приключился, в отдельно стоящей цилиндрической ёмкости. Люди забегали, в окно маленького кирпичного домика проходной стучат, на дым показывают. Через некоторое время, когда уже хорошо разгорелось, из домика с пластиковой бутылкой в руках выходит вразвалочку ворчащий заспанный человек в синем, с пузырями на коленях, и начинает лить в ёмкость воду – тушить. Люди продолжают дымить, ворчащий человек уходит спать.

Смоделировали инопланетяне ситуацию, сделали спектральный анализ табачного дыма, дали задание своему суперкомпьютеру для расчётов – что и для чего делают эти существа, а их суперкомпьютер взял и завис. Перегрузка системы, перегрев процессора. Не смог понять, для чего люди ёжатся и дым вдыхают, который им для выживания совсем не нужен, и для чего нужен человек в синем, который с бутылкой приходил. Очень они правильные и логичные, семь раз отмеряющие, инопланетяне эти, потому так далеко и летают – всё рассчитать могут. Оттого у них и перенаселение дома – места им уже не хватает, живут-то долго. Сломался компьютер, и поделом им, нечего на чужой вершок роток разевать! Пусть сначала всю нашу историю спокон веков изучат и суть нашу человеческую поймут. Хотя куда им! Для этого тут пожить надо. Улетели, в общем, в полном непонимании, и конец фильма.

* * *

Мне в ту субботу хотелось быстренько перекурить и прыгнуть в такси, которое уже ждёт, а не рассуждать о красоте, манерах и инопланетянах. Только прикурила, и тут, как назло, из ворот проходной, за которыми никого уже не должно быть, выходит тот самый коллега. Оба мы очень прилично одеты, устроены в этом мире и умеем красиво говорить и красиво делать. Тусклый свет фонаря, редкие снежинки, урна опять же, сигарета – все располагает к светской беседе учителя с учеником. Он начал этот разговор:

– А вы не думаете бросить курить? – спросил, словно ощутил, как мне мерзко в этом месте.

– Давно подумываю – по уму надо бы. Все мы знаем, что курение не лучшая привычка, но бросить – мотивации не хватает.

– Но всё же подумываете? Значит, есть в этом что-то!

– Есть точно, но плюсов от курения для меня больше, чем минусов, так что пока курю и полагаю, это ещё надолго. Я сейчас даже думать не хочу о том, чтобы бросить. Не до того…

– Да, и я никак не могу. Наверное, когда-нибудь… – эхом вторит он.

– Да, может быть, когда-нибудь…

Мы попрощались. Знала бы я тогда, что это одна из последних сигарет в жизни моей, наверное, докурила бы до самого фильтра, с удовольствием, поболтала ещё, поразглагольствовала о пользе курения. И может быть, вторую бы выкурила, и третью, до тошноты и отвращения. Это ведь хорошо проработанная тема – защита курящего образа жизни, про неё можно долго разглагольствовать. А как же можно не курить руководителю при такой нагрузке?

Сами посудите:

Нужно быть близко к людям, неформально общаться, и самое лучшее место для этого – курилка, так ведь?

Налаживать деловые связи. Нетворкинг – пить, курить и дебоширить.

Нужно прерываться в работе, отдыхать, переключаться, и нет лучше средства для этого, чем перекур, так ведь?

Настроиться на работу, подумать о делах, побыть с самим собой, сосредоточиться очень удобно в процессе перекура, так ведь?

Снять напругу в стрессовой ситуации, отвлечься, расслабиться немного поможет перекур, так ведь?

Должны же быть у руководителя хоть какие-то недостатки?

И т. д и т. п.

У каждого курильщика есть набор таких незаменимых оправданий курящей жизни. На них и держимся крепко. Они заслоняют собой все наши знания о вредности такого образа жизни, всех врачей, Аленов Карров и прочих гуру, которые во весь голос пытаются до нас докричаться, включая лошадку с её каплей. Кстати, сам образ лошади, погибающей от капли никотина, настолько нелеп, что для курильщиков, скорее, является аргументом «за», как и все долгожители курящие, и множество наших курящих знакомых, вполне себе бодрых и крепких до определённого момента. И особенно курящие врачи – они главные пропагандисты, им табачные компании бесплатно должны сигареты выдавать и за рекламу ещё и приплачивать! Ведь эти люди точно знают, как табачный дым действует на организм человека, они это в институтах изучали, и у них об этом диплом есть, официальный, с печатью. Для меня как раз курящие врачи были одним из самых сильных аргументов за курение. Теперь моя уверенность в том, что это «по уму» сильно подорвана – если я не думаю, а делаю, то чем, собственно, врачи хуже? Такие же люди, так же попались, так же «спрыгнут» по возможности.

Будь эффект от сигареты таким, как от, например, стрихнина или даже от пургена, – никого бы не пришлось убеждать лишний раз. Дело здесь совсем не во вредности на самом деле. Дело в том, что мы, люди, существа нелогичные и противоречивые, и в образе жизни, который мы для себя выбрали. Где мы решили жить, на «жёлтой» стороне или на «чистой» стороне?

После взрыва на Чернобыльской АЭС многие жители отказывались уезжать из зоны поражения. Даже прятались некоторые в лесу и в подвалах, чтобы их насильно не вывезли. Знали, что радиоактивно, что опасно, но признавать и принимать это отказывались. Очень были привязаны к своему дому, к жизненному укладу. Радиоактивности – её не видно, не слышно, смерь – она только будущая перспектива, а дом свой, завалинка, яблоня в саду и калоши любимые – это всё реальность, которую можно руками пощупать, и её отнимают у человека здесь и сейчас. Так и у курильщиков – не ощутима вредность, медленно и аккуратно действует никотин. Курящая жизнь – это ведь не только и не столько никотиновая зависимость, курение – это образ жизни и образ мышления. Привычные калоши.

И у меня были свои калоши, защищающие курящий образ жизни, такие массивные, что и не представляла себе, что сдвинусь в них когда-нибудь с этой позиции. Тем более что я их разрушу, в прах раскрошу уже через несколько часов. Не ведая о грядущих переменах, я привычно поклонилась урне, затушила сигарету о её грязный бок, забросила окурок к чужому недоеденному фастфуду и прыгнула в такси.

***

Спать хотелось очень. Надо вздремнуть, тем более повод есть хороший – пробка. Видимо, авария на пути – в субботу вечером не должно быть такого столпотворения машин. Город стоит, коптит и терпит. Таксист не терпит, егозит и пристал ко мне с обычным «пробковым» вопросом:

– Вы не против, если я покурю? – то ли спрашивает, то ли утверждает, а сам уже сигарету из пачки достал, уверенный в моём «да».

– Увы, против. Меня укачивает в машине, могу вам салон испортить, – расстраиваю его заученной фразой.

– Ладно, буду терпеть, – со вздохом отвечает таксист, демонстративно кашляет пару раз, показывая, на какие муки я его обрекаю, бедняжку.

Сигарета не лезет обратно в пачку, он театрально бросает её на панель и принимается нервно перебирать радиоволны. Приёмник захлёбывается его эмоциями, перескакивая с новостей на джаз, оттуда на классику, рок. Ничто не привлекает моего таксиста, и он достаёт с полочки диск с пугающей надписью «Путёвая песня», которая явно не сулит мне ни Шопена, ни Фре́дди Ме́ркьюри. По его лицу несложно прочесть: «Вот сука! Только что стояла, курила себе в удовольствие, а теперь выпендривается, мол, укачивает её!» Таксисты, они вообще чудесные люди в большинстве своём. Их машина – театральные подмостки. Сцена для диалогов и монологов, для «быть или не быть», или кушетка для психотерапии, то на клиентском, то на водительском месте. Сегодня мне достаётся пантомима «я на тебя обиделся, ты вредина», с сопением, рывками, торможением, под которое не поспишь, и шансоном на диске.

Не хочется с ним говорить – весь день говорила, говорила, говорила. Устала. Но шансон сейчас это слишком, и я решаюсь:

– Давайте что-нибудь другое поставим или выключим, – прошу я, не в силах стерпеть «я тебя так люблю, я тебя так хочу, ты моя милая, не могу без тебя». – Пробка скоро кончится. Очень день был тяжёлый.

– А думаете, нам легко? Вы представляете, как нам даются копейки, которые мы зарабатываем здесь? Сутками, без выходных приходится работать…

– Я тоже сама зарабатываю, каждую копейку, в том числе ту, что вам сегодня отдам.

– Тогда вы меня поймёте.

Всё. Мы с ним одной крови. Он выключил музыку и теперь станет говорить, всю дорогу, а я буду дремать и иногда сквозь сон агакать и угукать. Ему не важно, слушаю я или нет, – ему нужно выговориться понимающему человеку. Из гламурной взбалмошной девицы я вмиг превратилась в свою в доску тётку, дала ему повод использовать меня в этот вечер как болеотвод. Выходит, сегодня я еду в кресле психотерапевта. Что ж – сама напросилась. Хотя это ещё не худший вариант. Меня ведь ни разу в жизни до крайности не укачало в машине, это я привираю, защищаюсь от лишних вопросов. Раньше я честно отвечала таксистам, что просто не могу курить в машине, задыхаюсь, и они принимались со мной спорить. Полдороги приходилось им объяснять, почему курить в машине и на улице для меня не одно и то же. Я уставала спорить, они обижались, а у меня были веские аргументы. И дело не в капризах, а в детях и их детстве. А ведь было совсем иначе – когда-то я курила везде, и в машине тоже.

Глава 2. Кто виноват и что делаю

Детство у меня было жёлтое: желтоватые шторы, потолки с бурым отливом, налёт на всём, что окружало, и запах табака. Теперь я его уже чувствую, а в детстве не было запаха, потому что курили все – привыкла. Смолили тяжёлые советские «Яву», «Пегас», «Астру», «Беломор», и пахучая никотиновая желтизна проникла в меня, пропитала насквозь, стала для меня чем-то для жизни само собой разумеющимся. Я росла курящим человеком, в мире курящих людей, в курящей культуре. Сказать, что впитала с молоком матери, не могу – вредность характера, видимо, была врождённой, поэтому молоко материнское я не переносила отродясь, а вот сигаретный дым – вполне.

Запах этот, вездесущий и пронырливый, залезал в каждую щель, в каждый уголок: в постельное белье, в полотенца, в мебель, в одежду, в волосы, в клавиши старого пианино, он оставался на пальцах после прикосновений, но это ещё терпимо. Мерзость начиналась, когда надо было мыть пепельницы, и от них был уже не запах – от них была вонь, которая к тому же въедалась в руки и красила пальцы. Особенно противно почему-то было мыть пепельницы из больших рапанов. Противно и обидно – они же ракушки, им бы шуметь морем у уха, а они теперь – пепельницы. Когда отмывались гарь и чернота, внутри у них обнаруживалось такое розовое нежное нутро, будто они живые, и мне казалось, что у них, как и у людей, был выбор, но они предали море и, отдав себя в пепельницы, ведут себя недостойно и безнравственно. Отмывала я их особенно тщательно, словно пытаясь вернуть на путь истинный, а потом прикладывала к уху и слушала в них море, пока они снова не становились пепельницами.

Была у меня и детская выгода от курения – в сборной пепельнице из металлических ёжиков был самый верхний, ежонок, тот в который пепел стряхнуть нельзя, потому что он крохотный с тремя иголками. Он, конечно же, перекочевал ко мне в игрушки и жил там вместе с пупсами и сурком. Но каждый раз после генеральной уборки, когда все пепельницы вместе собирались на подоконнике, ёжики прыгали друг в друга и становились одним большим ежом, моему маленькому ежонку приходилось покидать ящик с игрушками и снова становиться вершиной пепельницы. Вот такая ежиная трагедия.

У ребёнка, родители которого курят, мало шансов избежать той же участи – являясь примером модели выживания, родители выписывают детям разрешение вести себя так же, что бы они ни делали. Как-то в одной передаче про магов-экстрасенсов был немного необычный сюжет: экстрасенсы женщину спасали, якобы много родственных ей мужчин жизнь самоубийством покончили. И все чародеи рассказывали про проклятие рода и сглазы, сверкали глазами, стонали и ритуалы проводили со свечами и ножами. Запуганная женщина плакала, всхлипывала уже – у неё сын, она очень за него боится, вдруг и он по стопам пращуров отправится. Один из магов не удержался, пожалел её, видимо, и спрашивает:

– А скажите, уважаемая, вот вы альбом нам этот показываете, в бархатном переплёте, с героями этих ваших убийственных историй. Каждому суициднику в нём уделено несколько страниц. Это у вас откуда такая книженция, позвольте поинтересоваться?

– А это, – отвечает дрожащая женщина, – ещё моя прапрабабка стала собирать, а потом все дополняли.

– Так у вас все мужчины в роду на себя руки накладывают? – продолжает допрос маг.

– Да нет, разумеется, как бы мы тогда выжили. Некоторые, и очень не хочется, чтобы в их числе оказался мой сын.

– Есть у вас такой же альбом, красивый, с теми, кто своей смертью от старости умер?

– Нету, – оторопела дама.

– То есть в книгу героев попали только самоубийцы? Остальные как обычно, вперемешку, скромненько?

– Выходит, что так.

– И детям вы его своим показываете и рассказываете, как дедушка, дядя, ещё дядя…

– Конечно, это же семейная реликвия! – восклицает, недоумевая, женщина с проклятым родом.

– Вы знаете, что такое азбука?

– Знаю, – ещё больше недоумевает женщина, даже злится уже.

– Вот такая азбука у ваших детей, – говорит простецки, явно проглотив матерное словцо, магический человек и стучит бархатным альбомом по столу, так сильно, что на нём черепа и амулеты подпрыгивают. – Тот, у кого ума хватит перестать эти страшилки с картинками показывать, давая повод думать, что так, в принципе, поступать можно, тот и прервёт проклятие вашего рода. Вы вколачиваете детям в головы этой книгой разрешение так себя вести. Поступишь так – на почётном месте приклеят в бархат под серебряную застёжку. Не поступишь – забудут, быльём порастёшь. Обряды вы сделайте, хуже от них не будет ни от свечей, ни от лап куриных, но…

– Нет, мы же детям говорим, что так делать нельзя!

– А показываете, что так делать можно и нужно. Почувствуйте разницу! «Говорить» и «показывать», и остановите этот прапрабабкин беспредел уже!

Потом все плакали, вспоминали прошедших войну долгожителей-фронтовиков, жгли альбом и, видимо, жили долго и счастливо.

* * *

Редко когда можно вот такую правду услышать, да ещё так наглядно, тем более от экстрасенсов, а тут прорвали. Если родители на словах говорят «нельзя», а сами делают, это ещё дурнее получается, чем альбом самоубийц, – лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Как только слова расходятся с делом, разом вылетают в трубу все «нельзя», которые родитель пытался ребёнку своему вложить, чтобы сберечь его от вселенского зла. Можно горло сорвать до хрипоты, внушая чаду, что курить нельзя с сигаретой в зубах. Без толку, если ты любое дело начинаешь и завершаешь перекуром; или утром, пока не покуришь, с тобой вообще лучше не разговаривать; или любую сложную ситуацию сопровождаешь перекуром; или ищешь место где перекурить по дороге; или запасаешься блоками на отдых», или etc

Не смогла я, сколько ни пыталась, объяснить сыну своему, почему курю.

– Мам, ты же знаешь, что курить вредно. Я не понимаю, почему ты, такой разумный и сильный человек, куришь?

– В юности закурила, теперь бросить не могу, – честно призналась я.

– Почему?

– Непросто это, очень непросто, сынок.

– Не понимаю. Я никак не могу этого понять! – расстраивался младший. Он любит логичные объяснения, а я ничего умнее этого «сложно» выдумать не могла.

Младший ребёнок всегда отходил от меня, если я курила, словно он был не со мной, словно я не его мама, потому что не мог ни понять, ни принять. Плохо – это я себе говорю, как родитель, который долгие годы так себя вёл. Очень плохо. Двойка мне. И виню себя в том, что старший мой закурил смолоду на моём примере, как я когда-то на примере своих родителей.

Круг замкнулся. Я ведь не виновата? Я ведь сама бедный ребёнок! Виноват кто? Конечно – мои родители! Они курили, они бедную девочку испортили! И вообще, судя по последним тенденциям, во всех наших бедах виноваты родители. Как там это называется у психологов? «Родительские установки и разрешения», кажется так. Когда слышу об этом, хочется ногами топать от возмущения. Я взрослый самостоятельный человек, и самостоятельность эту у своих родителей я вытягивала с тех самых тринадцати лет, наматывая их нервную систему на веретено своих прав и свобод с планомерной беспощадностью подростка. Но как только у меня, взрослой, в поведении обнаруживается «косяк», крайними оказываются мои родители. Это из-за них, получается, у меня в отношениях с мужчинами всё сложно, из-за них я курила, из-за них я упрямая, как осёл. Юношеской глупости моей даже приятно было поначалу, когда кто-то за тебя во всем виноват. Но долго такой сказкой сыт не будешь, и однажды я спросила у психолога:

– Вот интересно получается… Мама моя при всех её тысяче и одном недостатке готовила очень хорошо. По Елене Молоховец готовила и могла вкуснющий суп из топора сварить. А это на меня почему не повлияло? Тысяча и одна гадость повлияли, а суп – нет? По супам у меня твёрдая двойка. И у папы моего руки золотые, а у меня почему руки-крюки?

– Эмммм, – замялся психолог, – дело в том, что у вас отрицание всего родительского, и плохого, и хорошего. Вы поэтому и не готовите хорошо, и руки у вас крюки.

– Так как же ВСЁ отрицаю, я же курю, как они?

– Но они ведь не хотели, чтобы вы курили, вот вы и курите, им назло.

– А как же тогда с тем, что родители хотели, чтобы у меня было высшее образование, и я его получила?

– Эммм, – снова заминка. – Дело в том, что тогда у вас уже был достаточный уровень самостоятельности, и желание стать свободной от родительской опеки, а в вас было родителями заложено с детства, что свобода возможна только после института.

– Ага, – подрезюмировала я для видимости, а про себя подумала: «Брррр, ничего не понимаю», и больше не говорила с этим психологом. Плохой психолог, он как тот маг с куриной лапой – крутит, вертит её на нитке. Главное для него – не молчать, поэтому слова текут ровным потоком, складываясь в цепочку логических умозаключений, порой на грани абсурда.

С такой железной логикой мне не справиться. Национальная традиция впадать в уныние и жалеть себя, самую несчастную, всю родителями покалеченную, конечно, хороша, особенно для посиделок на кухне с бутылочкой, но…

Как-то же надо со всем этим жить! И я придумала вот что: буду-ка я себе иногда задавать такой вопрос: «А что это я делаю сейчас? А оно мне вообще нужно?» И не важно, откуда это у меня взялось – родители, учителя, маньяки, милиционеры, чиновники, работодатели, мужья, дети, – да мало ли кто ещё прошёл через мою жизнь, и возможно, грязными ногами! Ненужное буду выбрасывать из себя, как хлам из дома перед Новым годом, и все дела.

Про родителей я думаю так: поили, кормили, учили, лечили, как умели, за что им огромное моё спасибо! Они мне дали жизнь, и если это изначально была жизнь курящего человека, то никто не мешал мне, взрослой, перейти на «чистую сторону» раньше или позже. Так же как после тридцати сменить профессию, готовить омлет вместо привычной с детства яичницы, перестать ездить на дачу, потому что не хочется. Мозг мне родители для этого тоже выдали – в комплекте прилагался. Моя это жизнь, и я её живу, и я в ней «виновата», а родители мои всегда «правы» по одной простой причине – я выросла живой, здоровой и приспособленной к жизни. Результат налицо – значит, растили они меня правильно!

И я, взрослая, сама выбираю, каким буду родителем. Когда старший сын родился, я почти уже понимала устройство «жёлтого» курящего мира, к которому принадлежала. Мы в машине и дома тогда курили, соблюдая привычные ритуалы. Мамы – они существа волшебные, супермены в передниках, потому что умеют не спать, не есть, и испытывать бесконечные неудобства. При прохождении испытания «мамой» открываются у них и третий глаз, и шестое чувство, а потом и седьмое чувство – ощущение собственного ребёнка. Это мужикам для такого просветления нужно себя на Восток увозить, там в пещеру уходить и пару месяцев выживать в ней в неудобном коробе на подстилке из соломы. Женщина за первые полтора года жизни дитяти своего просветляется без всяких коробов. Я стала, словно превращаясь в своего сына, дышать его лёгкими, отчего мне делалось физически плохо, когда курили рядом с ним. Не могла, не нравилось, противно и тошно, как мне в детстве было противно. Дыма много – воздуха мало, душно. Сын же маленький, беззащитный, не может себя сам защитить: ни сказать нам пару ласковых, ни из машины выйти и дверью хлопнуть – нечестно получается!