Мария Воронова
Дорога, которой нет
Издание осуществлено при содействии Натана Яковлевича Заблоцкиса
© М.В. Виноградова, текст, 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
* * *
– Нет, нет и нет! – произнесла Ирина. Получилось очень внушительно, жаль только, никто не услышал. Женечка спал после кормления, а больше никого не было дома. – Нет, – повторила Ирина и, радуясь, что это так хорошо у нее выходит, поправила одеяльце своему третьему сыну и отправилась в кухню варить борщ.
Шинкуя овощи, Ирина репетировала свою вечернюю речь с отказом, и чем больше она находила веских аргументов, тем яростнее стучал нож по разделочной доске.
– Приглашать в дом бывшего зэка, Кирилл, – это очень и очень плохая идея. Мало ли чего он там на зоне подцепил, а у нас дети! Что? Ты говоришь, он прошел полный медосмотр и настолько здоров, что его взяли работать на скорую помощь? Ну пусть так, ладно, хотя ты не хуже меня знаешь, насколько можно доверять нашим медосмотрам.
Сгрузив нарезанные овощи на сковородку, она помешала их лопаточкой и выскочила посмотреть на сына. Тот безмятежно спал. Ирина завела руки за спину, чтобы Женя не почувствовал запах лука, и, нагнувшись, как журавль, поцеловала круглую щечку.
– Скоро гулять пойдем, – шепнула она и помчалась в кухню, к заправке, уже начавшей угрожающе потрескивать на сковороде. – Ладно, пусть он здоров физически и не опасен нашим детям, пусть. Но что у него в голове творится? Зона – это тебе не санаторий и не какая-нибудь духовная семинария, уж поверь. После пяти лет колонии он не мог выйти оттуда таким же хорошим парнем, каким сел, пусть даже сел и ни за что. Особенно если сел ни за что. – Тут Ирина многозначительно подняла красный от свеклы палец, ведь и правда мало что ломает человека так, как несправедливое наказание.
Сгрузив овощи в бульон, Ирина попробовала суп, подсолила, бросила пару лавровых листочков и горошинок перца, но тут же спохватилась, схватила ложку и принялась вылавливать перчинки, которые чувствовали себя в кипящем вареве как рыбы в воде и ни за что не хотели спасаться.
– Давайте, давайте, – с азартом приговаривала Ирина.
Недавно Володя перешел на взрослую еду, и все было отлично, пока бедный ребенок не разгрыз случайно попавшую ему в тарелку горошинку перца. У Ирины тогда чуть молоко не пропало от страха за сына и чувства вины, и с тех пор она приправляла еду очень сдержанно, и только молотым. А сегодня вот забылась, готовя программную речь.
– Ну не выливать же из-за тебя одной весь суп, – строго цыкнула она на последнюю строптивую перчинку, и та наконец сдалась.
Ирина с лязгом бросила ложку в раковину и воскликнула:
– Вот видишь, Кирилл, он уже мешает нам спокойно жить! Я нервничаю и забываю самые элементарные вещи!
Что ж, если добавить в голос чуть-чуть слезы и немножко визгу, этим аргументом она с легкостью парирует «Ну Ирочка, мы в городе, Тим на даче, он совершенно нам не помешает!».
– Не помешает он, как же. – Включив краны на самую слабую мощность и положив на дно раковины тряпочку, чтобы шум воды не разбудил сына, она взяла железную мочалку, с силой провела ею по куску хозяйственного мыла и принялась надраивать сковородку. – На даче он поживет, а как начнется сезон, так сразу съедет. Ну да, ну да… Ты, Кирюша, еще молодой и не знаешь, что не пригласить и выгнать – это две совершенно разные по сложности задачи. Ой, скажет твой Тим, куда же мне идти? А я ведь такой скромный, занимаю так мало места, которого у вас, извините за выражение, хренова гора. Неужели вам жаль крохотного уголка для безвинной жертвы проклятого режима? Или молча пойдет собирать свои пожитки с таким несчастным видом, что нам с тобой, Кирилл, станет стыдно, и мы первые начнем хватать его за фалды, умоляя остаться с нами навсегда. И что, прикажешь мне с тремя детьми жить в одном доме с уголовником? Да, Кирюша, он уголовник, раз осужден и отсидел. Чему он научит Егора? Уж явно не тому, что ему пригодится в той жизни, какой мы для него хотим. Ты клянешься, что он съедет прежде, чем наши ноги переступят порог дачи? Но, Кирюша, сейчас март, а в апреле мы уже выезжаем на субботу-воскресенье, куда твоего товарища девать? Зачем ему такая короткая передышка, пусть сразу ищет себе нормальное жилье. Это же логично? – спросила себя Ирина и сама себе ответила, что более чем. – И это, Кирилл, я тебе обрисовала еще самый идеальный вариант, а в реальности он напьется до беспамятства и спалит нам дом, вот и все. Или не спалит, но приведет в такое состояние, что нам самим захочется его сжечь. У нас великий народ, все ему по плечу, любые горы может свернуть, любую блоху подковать, единственное, чего он не умеет, – это отличать свое от чужого. Так что, Кирилл, нет. Так всем будет лучше, в том числе и ему. И ты сам прекрасно это понимаешь.
Тут Ирина вздрогнула, уловив в своих словах типичную мамину риторику. Ну а что, она взрослеет, стареет, напитывается жизненным опытом и здравым смыслом. Имеет право.
В самом деле, что может противопоставить защита ее безупречной системе аргументов? Что «Тим – братишка»? Простите, товарищ адвокат, но вы тоже не молодеете, юность ваша давно позади, вы солидный семейный мужчина, вам сейчас следует думать не о братишках, а о детишках, коих у вас трое. Пусть ваш Тим обращается к другим своим друзьям, которые все еще держат себя за молодых и рьяных. Таких у него наверняка полно. Должно быть. Он же за правду пострадал, боролся с ненавистным режимом, к нему сейчас со всех сторон должны протянуться руки таких же бунтарей.
– Вот именно, – буркнула Ирина вслух, осторожно, чтобы не загреметь, убирая сковородку в духовой шкаф, – бунтарей, а не скучных обывателей вроде нас.
Женечка все еще спал, борщ уютно и тихо побулькивал на плите, наполняя воздух приятным ароматом домашней еды, в любимой кружке дымился чай с молоком для улучшения лактации… Не идиллия, но радостная, безмятежная жизнь, в которой Ирина чувствовала себя очень хорошо и абсолютно не скучала по риску, тревогам и тяжелой обязанности принимать решения.
– Ну его к черту, этого Тима! Устроится он прекрасно и без нас!
Сказав это, Ирина поморщилась, потому что знала, что лукавит. Не устроится этот Тим. За пять лет не один только Кирилл обзавелся семьей и сделал карьеру. Большинство их друзей остепенились, им есть что терять, а те, кто до сих пор протестует, нахлебничают у родителей, которым последнее, что нужно в этой жизни, – это посадить себе на шею бывшего зэка в дополнение к балбесу-сыну. Так что придется бедняге пробиваться самостоятельно. Как это в свое время сделал Кирилл, и ей самой тоже никто не помогал… Правда, их с мужем не сажали в тюрьму по идиотскому обвинению на самом пике молодости…
Ирина тряхнула головой. Ну и что, не она же выносила приговор, так и не обязана исправлять чужие ошибки. Вот пусть тот судья берет Тима к себе пожить, вот это будет справедливо, а она ни при чем!
Ни при чем! Правда, если уж речь зашла о справедливости, то стоит заметить, что дача принадлежит Кириллу. Досталась ему в наследство от родителей, его собственность, на которой он может творить все, что только пожелает. Интересно, было бы наоборот, стала бы она спрашивать мужа, кого из подруг ей приглашать на дачу? Ага, сейчас! Послушалась бы его запрета… Нет, послушалась бы, но злобу затаила, это точно. Да что моделировать гипотетические ситуации, когда вот она, реальность: Гортензия Андреевна давно стала членом семьи, но даже в самом начале их дружбы Ирина ни разу, ни единого разочка не спросила мужа, можно ли ей пригласить старушку на дачу. Просто звала, и все, а воспитанная Гортензия Андреевна наверняка считала, что разрешение получено. Да и мама приезжает, когда хочет, и живет, сколько заблагорассудится. И Кирилл ни разу не возмутился, ни разу не дал понять, что самоуправство жены ему неприятно.
М-да, Ирина Андреевна! Грешите на соотечественников, а, пожалуй, у вас самой чувство собственности тоже в первобытном состоянии.
И если уж на то пошло, то детей, интересы которых она защищает, трое только у нее. Егор от первого брака, но Кирилл его усыновил, заботится о нем как о своем и вообще ведет себя так, что мальчик давно забыл, что он неродной. А ничто, между прочим, не мешало мужу в начале их знакомства сесть и подумать точно так же, как она сейчас. Тоже взвесить все «за» и «против» разведенки с прицепом, и тут же все бы и закончилось, ибо против женитьбы на бабе с ребенком все, а за – только если бы вдруг она оказалась последней женщиной на земле.
Так что надо отдавать себе отчет – она сейчас благополучна и счастлива только потому, что муж в свое время не испугался трудностей и обязательств.
– Только все равно пускать в дом зэка – настоящее безумие, – прошипела Ирина, – все равно я права. Пусть не так сильно права, как думала с утра, пусть не в белом пальто, но все равно права. Скажу Кириллу, что я все понимаю, что мне очень жаль, но дети важнее всего, даже нашей чистой совести. Даже разрешу ему на меня сердиться. Признаю вину, и, когда с Тимом со своим будет разговаривать, пусть все валит на меня. Скажет, жена, стерва такая… Только мужикам от всех этих страстей ни холодно ни жарко, им важен результат. Я постучал в твою дверь, ты не пустил, а что да почему, вопрос десятый.
Тяжело вздохнув, Ирина уставилась в окно. Там подрагивала одинокая слабая веточка – это дотянулась до подоконника верхушка большого куста сирени, росшего возле их парадной. Чуть изогнутая, с едва проклюнувшейся почкой, она вдруг показалась Ирине похожей на перископ. Наверное, он выглядит таким же хрупким и беззащитным, когда его поднимают над поверхностью океана.
Просто веточка, едва заметная среди хмурой серой воды, но от нее зависит сотня жизней, сто сердец бьются в холодной глубине…
Наверное, это очень крепкие узы. Когда вы действуете как единый организм, а слова «один за всех, и все за одного» не заезженный лозунг, а суровая реальность, то после этого вы никогда не становитесь друг другу чужими.
– Да пусть делают что хотят! – воскликнув так, Ирина неожиданно для себя самой засмеялась. – Пусть хоть сожгут, хоть разломают, в конце концов, это дача Кирилла и друг Кирилла, вот пусть у него голова и болит. Если дом каким-то чудом достоит до лета, я поеду с инспекцией и, будьте уверены, заставлю Кирюшу все языком вылизать перед заселением детей.
Ирина снова засмеялась, теперь уже злорадно.
– Обычно я сама дачу готовлю к сезону, а в этот раз буду только ходить и пальцем тыкать. И платочком беленьким палубу протирать, как царский офицер. И не дай бог, вот просто не дай бог… А если этот Тим ничего себе не найдет до мая… Хотя почему «если»? Когда он себе ничего не найдет, пусть летом в бане перекантуется. А там, глядишь, устроится. Дом он, как собирается, конечно, не отстроит, но вдруг общагу получит или женится. При нынешнем дефиците мужиков даже сиделому нетрудно покорить сердце дамы с жилплощадью. Ну а нет, так, с другой стороны, и неплохо, когда дом жилой круглый год. Кирилл собирается машину покупать, так будем зимой на выходные ездить, воздухом дышать да на лыжах кататься. Все к лучшему обернется в конце концов.
Да, пожалуй, теперь, с высоты прожитых лет, она уже имеет право на такой вывод. Вспомнить страшно, сколько было пролито слез после развода, в какое дикое отчаяние она тогда впадала, убежденная, что жизнь кончена. А когда пыталась увести из семьи женатого начальника, вообще жила так, будто у нее вместо нервов колючая проволока. Только прошло время, и жестокие удары судьбы оказались пинками, подталкивающими ее к настоящему счастью. Господи, как же хорошо, что бог не слышал тогда ее молитв и не дал того кошмара, который она так страстно для себя просила.
Религия, конечно, опиум для народа, никто не спорит, и смирение – не то качество, которым должен обладать настоящий советский человек, но жизнь показывает, что именно оно приносит счастье и спокойствие. Именно когда перестаешь требовать у судьбы того, чего ты, по собственному мнению, достоин, а принимаешь то, что у тебя есть, и начинаешь думать, что с этим делать и как жить, в душе воцаряется мир и дела идут на лад.
Взять хоть имя для сына. Еще до родов договорились, что дочка будет Машей в честь Ирининой матери, а сын либо Вениамин, либо Андрей, в честь отцов Кирилла и Ирины с Гортензией Андреевной соответственно.
Когда родился сын, финальный выбор оказался невероятно труден. Кирилл говорил, что папа, все золотые годы детства проведший под псевдонимом Витамин, не особенно любил свое имя и уж точно не хотел бы подобной участи для внука. Мама, с одной стороны, была рада увековечить память папы, а с другой – хотела, чтобы покойный муж отдельно, а любимый внук – отдельно. Прикидка отчества тоже аргументов не добавляла, Андрей Кириллович и Вениамин Кириллович звучали одинаково мелодично. Гортензии Андреевне с Ириной нравились оба имени, они просто вглядывались в личико младенца, пытаясь понять, кто перед ними: Веня или Андрюша. И не находили ответа.
Наконец Витя Зейда на правах крестного отца предложил довериться судьбе, орудием которой была назначена Гортензия Андреевна. Зейда выпросил у Егора тетрадный листок и удалился в кухню, где в условиях строжайшей секретности изготовил два конверта и на тарелочке преподнес их старушке.
Гортензия Андреевна, закатив глаза, поводила над тарелочкой ладонью, наконец с криком «ах, была – не была» схватила левый конверт, распечатала и в изумлении прочитала:
– Женя!
Зейда отчаянно клялся, что первая буква В, а не Ж, и надо понимать, в конце концов, врачебный почерк, а Ирина с Кириллом посмотрели на сына и вдруг поняли, что он Женя, и никто другой. И даже странно думать, что можно назвать его как-то иначе. Так что из двух возможных вариантов в реальности обычно происходит третий, когда к добру, когда к худу, такова уж жизнь.
Сделав этот шокирующий своей новизной вывод, Ирина выключила суп. Не хотелось тормошить так крепко спящего Женю, но пора было в садик за Володей. Конечно, его мог бы забрать Егор по дороге из музыкальной школы, но Ирина подозревала, что не высидит все три года по уходу за ребенком – сердце, а главное, председатель суда Павел Михайлович позовет ее на работу гораздо раньше, – и хотела дать старшему сыну хотя бы год, полностью свободный от обязанностей няньки.
* * *
Как только Кира вошла, шоферы замолчали. Кира знала, что они не плетут заговор против нее, просто без мата им тяжело формулировать свои мысли, а выражаться в присутствии женщины нельзя. В закутке за шкафом она быстро переоделась в рабочее и пошла к диспетчеру узнать, с кем сегодня ее поставили в смену.
Узнав, что с Шереметьевой и Косых, Кира приободрилась. Хорошая бригада, грамотный врач, умелый фельдшер, а главное, они не закатывают глаза к небу в немой мольбе избавить их от такой страшной напасти, как водитель-женщина. Хотя бы в ее присутствии так не делают, а там кто знает…
Кира вернулась в комнату водителей, и разговор снова, как по волшебству, смолк. Ей стало жалко мужиков из-за того, что она не дает им спокойно обсудить какую-то животрепещущую тему, поэтому не стала заново кипятить чайник, залила растворимый кофе тем, что было, и вышла в коридор, яростно растирая ложкой набухшие коричневые комки.
Можно было бы устроиться в сестринской, с девушками, но там Киру тоже не ждали. Там свои темы, свои интересы, свои интриги.
«Везде я лишняя, шоферам чужая, потому что женщина, а женщинам – потому что шофер», – вздохнула Кира, вспрыгнув со своей кружкой на широкий подоконник в коридоре и усердно делая вид, будто любуется открывшимся перед ней пейзажем.
Пейзаж был так себе: трамвайная линия, уходящая ввысь, на виадук, и длинный ряд помпезных сталинских домов в ноздреватом мартовском снегу.
Дребезжа и вздыхая тормозами, подходил трамвай, неожиданно нарядный на унылом сером фоне. «Красный, как снегирь», – улыбнулась Кира и пригляделась к лобовому стеклу, точнее, к цветным квадратным фонарям сверху, по бокам от номера. Она только недавно узнала, что у каждого трамвайного маршрута свой цвет фонарей – чтобы люди издалека могли узнать номер.
Получается, каждый трамвай ходит под своим флагом… Кира усмехнулась. В прежней жизни она наверняка почуяла бы скрытый смысл в этой простенькой метафоре и записала бы ее в блокнотик, чтобы потом предложить своему любимому писателю. Как название бы подошло для подростковой повести. «Под флагом трамвая»… Загадочно, хоть и слегка пошловато. Ну да что теперь об этом думать, та жизнь кончилась, и ничего не осталось. Ни смыслов, ни блокнотика, ни любимого писателя.
Кира хотела загрустить, но диспетчер окликнула ее. Пора было на вызов.
Медики, сев в машину, вежливо улыбнулись. Конечно, расстроились, что именно им выпало отпахать смену с неполноценным шофером, но виду не показали. Женщина за рулем, – страшное дело. Пусть она водит аккуратно и безаварийно, но в сложной ситуации обязательно растеряется, никаких сомнений. И от хулиганов не защитит, и тяжелого больного на своем горбу с пятого этажа хрущевки не стащит. Правда, Кира всегда помогает с носилками, и баллоны и чемоданы с растворами в случае чего поднимает, а, например, водитель Степанов принципиально отказывается выполнять санитарские обязанности. Ни за что не выйдет из кабины, хоть полгорода умри. Но зато он в теории может унести на себе мужика средних размеров. Хотя бы в теории. А она, Кира, нет.
Устроившись в кабине, Шереметьева, миловидная белокурая женщина средних лет, завела с Кирой нудный разговор про спецодежду. Что должны выдавать и деньги на это выделяются, но вот куда-то пропадают, профсоюзу плевать с высокой колокольни, а коллектив молчит, боится остаться без путевок и очереди на жилье…
Кира говорила «да-да-да» в нужные моменты, но на душе стало немножко обидно. Шереметьева вовсе не такая мелочная, просто считает Киру тупой, вот из вежливости и опускается до уровня собеседницы.
Сзади со скрипом отодвинулось стекло в окошечке между кабиной и салоном.
– На что хоть едем? – спросила Валя Косых.
– Птичка-перепил, – усмехнулась Шереметьева, – хотя двадцать один год, наверное, еще острая лучевая болезнь.
Кира улыбнулась. Это была старая байка, как студент на военной кафедре слушал лекцию про лучевое поражение, вечером напился, а на следующее утро обнаружил у себя тошноту, резь в глазах, головную боль и жажду, то есть все симптомы острой лучевой болезни, о которых накануне говорил лектор, и с готовым диагнозом позвонил в скорую.
– А что мужикам не дали?
– Наша очередь.
– Могли бы и пропустить, – вздохнула Косых, – знают же, что у нас сегодня стопроцентно женская бригада, в случае чего не отобьемся.
– Я с вами поднимусь, – сказала Кира, осторожно заезжая в узкие ворота с подернутыми ржавчиной чугунными завитками. Она знала этот дом, бывала тут в прошлой жизни и догадывалась, в какую квартиру они идут, хоть Шереметьева и не называла ей номер.
– Да ладно, Кир, сиди. Что ты сделаешь?
– Ну мало ли.
– Будь осторожна, гляди по сторонам. И ты, Валя, смотри в оба, – напутствовала Шереметьева.
Вызовы к алкоголикам и наркоманам считались самыми опасными. Вообще нельзя угадать, что ждет за дверью чужой квартиры, но у этой категории граждан точно ничего хорошего. Грязные иглы, неадекватные и агрессивные друзья, способные убить доктора за жалкие две ампулы промедола в кармане, густой слой нечистот – вот далеко не полный перечень опасностей.
Кира выскочила из машины, сжимая в кармане перцовый баллончик, хотя и догадывалась, что он не произведет сильного впечатления на человека в белой горячке. Но другого оружия у нее все равно не было. Разве что старая дружба, но она давно выдохлась и забылась…
Забылась, забылась! Поднимаясь по знакомым ступеням, Кира ничего не чувствовала. Никакая ностальгия по прежним временам не терзала ее сердце. Не екнуло оно, даже когда дверь открыл старый знакомый Славик Кунгуров. Она потупилась, скрывая лицо, но у приятеля сейчас были дела поважнее, чем разглядывать девушек.
– Скорее, скорее, – суетился он, подталкивая Шереметьеву в комнату.
Кира нахмурилась, припоминая. В далекие дни их дружбы Славик вроде бы активно потчевал свою поэтическую музу банальной русской водкой, но не злоупотреблял, до зеленых чертей никогда не допивался и вообще вел относительно спартанский для рок-музыканта образ жизни, но приятелям позволял делать все, что они хотят.
Кира огляделась. Принципиально ничего не изменилось, все то же удручающее сочетание богатства и распущенности. Просторные комнаты с высокими потолками, старинная мебель, ковры, люстры, словом, роскошная обстановка, в которой резали глаз неубранные постели, разбросанные вещи, пустые бутылки под столом, пусть даже из-под дорогого коньяка, ощетинившиеся окурками пепельницы и тяжелый табачный дух. Все это в совокупности называлось творческим беспорядком, и в прошлой жизни Кира переносила его спокойнее, а сейчас содрогалась от отвращения. Наверное, потому, что после многих вызовов к опустившимся алкашам понимала перспективу, видела конечную точку, во что превращаются жилища непризнанных гениев после пары лет интенсивного творческого процесса.
Нет, никакой ностальгии, все стало чужим и чуждым, даже на диване, где она когда-то впервые целовалась с любовью всей своей жизни, теперь среди засаленных простыней лежало бездыханное тело.
Бледный до голубизны, в испарине, с заострившимся носом, бедняга был очень похож на труп, и на секунду Кире показалось, что он им и является, но тут мощные рвотные позывы развеяли ее страхи.
– У-у, – сказала Шереметьева с веселым интересом, – тут другую бригаду надо бы вызывать, ну да ладно, парень молодой, давай покапаем. Физраствор, Валя!
Команду пришлось повторить, потому что молоденькая Косых глаз не сводила со Славика.
На всякий случай Кира встала в дверях. Она не думала, что в квартире еще кто-то есть, кто может наброситься на бригаду с целью завладения чемоданом с лекарствами, но подстраховаться никогда не лишнее.
– Давай, Валюша, а то человек мучается, – поторопила Шереметьева.
Кира прислонилась к косяку.
Валя поставила капельницу, ввела лекарства, и через несколько минут бедный парнишка перестал стучать зубами, повиснув над тазиком, откинулся в подушки и расслабился, и тут Кира его узнала. Имени не вспомнила, парнишка в ее время был совсем молодой, кажется еще школьник, только-только входил в тусовку, но уже имел среди своих репутацию невероятного таланта. И вот куда это его привело.
Кире стало грустно, но она не знала, что сказать этому парню. Дай бог, если он так набрался первый раз и теперь, испытав все радости жесточайшего похмелья, поймет, что пьянство, по большому счету, не самое приятное занятие, но надежд на это, откровенно говоря, мало.
Пока пациент возвращался в унылую реальность, Славик очень мягко взял Шереметьеву под локоток и отвел к окну. Вторая рука его еще более вкрадчиво потянулась к карману врачебного халата, но была перехвачена.
Шереметьева никогда не брала денег, но в то же время она была еще и добрая женщина, поэтому делала для пациентов многие вещи, которые не входили в ее прямые обязанности.
– Спасибо, спасибо, доктор, – с чувством повторял Славик.
Отмахиваясь, Шереметьева вернулась к больному и накачала манжету тонометра.
– Сто десять на восемьдесят, – процедила она, – ну что, в больницу поедем?
– В психиатрическую?
– Угадали, молодой человек.
– А можно дома?
– Можно. Отказ подписывайте, и все можно.
Славик стремительно схватил ручку в страхе, как бы доктор не передумал. Бедняга не знал, что алкаша нигде не ждут с распростертыми объятиями, просто Шереметьева любит брать отказы, чтобы не тащить на себе груз лишней ответственности.
Валя Косых медленно, будто под водой, собирала чемодан. Слава Кунгуров действовал на нее завораживающе.
– Ну все, мы пошли, – Шереметьева сняла манжету с руки парня, – если хотите жить, больше сегодня ничего не принимайте, пейте побольше жидкости и соблюдайте покой. Ну и пересмотрите планы на жизнь, само собой.
– Спасибо, доктор, я прослежу. – Славик цыкнул на своего подопечного: – Понял, ты?
Парень молча повернулся к стене.
– Не мое дело, но вы бы обыскали квартиру на предмет заначек, – буркнула Шереметьева, – заодно и прибрались.
Забыв про осторожность, Кира засмеялась, и тут Славик наконец ее узнал.
– Кирка, ты? Здесь? Откуда? Ну и чудеса!
– Привет, Славик! – Кире очень понравилось, как равнодушно звучит ее голос. Будто ничего не было, а расстались они вчера. – Как видишь, я на работе.
– Ты врач?
Кира хотела сострить что-нибудь насчет дедукции и отсутствия на ней белого халата, но просто сказала, что работает на скорой водителем. Славик писал отличные песни и неплохо их исполнял, но в обычной жизни был туповат.
– Ну удивила!
– Прости, Кунгур, долг зовет.
Одарив Славика улыбкой, которая в прежней жизни была бы снисходительной, Кира побежала по лестнице вслед за Шереметьевой в машину, но та, как назло, выйдя из парадной, устроилась покурить на лавочке, куда местные пенсионерки предусмотрительно положили сухую картонку.
Славик тоже спустился прямо в тапках и, остановившись на мокром бетонном крыльце, достал сигареты. Предложил девушкам, Кира покачала головой, а Валя взяла, хотя и не курила. Обмирая от восторга, она склонилась к сложенным лодочкой рукам Славика, в которых мерцал огонек спички, прикурила и неумело затянулась, точно так же, как делала Кира в прежней жизни.
– Надо же, какая встреча! – не унимался Славик. – А я слышал, ты умерла или спилась, а ты вон где! Никогда бы не подумал, что ты на скорой, где угодно, но не тут.
Кира пожала плечами:
– Да почему? В детстве я всегда мечтала водить большой белый автомобиль. И, как ты видишь, в принципе сбылось.
Славик засмеялся:
– Так рад тебя видеть! Хотя повод, конечно…
– Вы, товарищ, найдите все-таки хорошего врача для своего обормота, – сказала Шереметьева, – молодой, жалко.
– Да сам знаю.
– Это еще вам повезло, что Елена Алексеевна приехала, – вступила Валя, откашлявшись, – а кое-кто другой бы капать не стал. Церукал бы сделал, и до свидания, пусть дальше мучается.
– Валентина! – одернула Шереметьева. – Молчи. Но в принципе ты права. Не думайте, что каждый раз к вам будут приезжать добрые Айболиты с волшебным чемоданчиком.
– Я понял. Но вы лучше меня знаете, что никак человек не бросит, если сам не хочет.
– Значит, надо, чтобы захотел. Ладно, Валя, пойдем. Пусть старые друзья пообщаются.
Тяжело поднявшись со скамейки, Шереметьева потащила упирающуюся Валю к машине.
– Кира, ты не думай, я на тебя зла не держу. – Славик хотел взять ее за руку, но Кира отступила.
– А я и не думаю. Вообще, знаешь, не до вас как-то было.
– Да понятно, – вздохнул Кунгуров, – и нам не до тебя. Забылось все, Кира. Так что приходи, если хочешь.
Она покачала головой.
– Подумай, Кир! Сама знаешь, сейчас на волне перестройки в такую классную тему можно вписаться… А у тебя всегда голова варила.
– Ты мне льстишь.
– Рок выходит из подполья, а это значит что?
– Что?
– Бабки реальные, вот что. Думаешь, чего я тут с придурками вожусь? Оно мне надо, старому человеку?
– А, понятно.
– Иди к нам администратором, Кира!
– Зачем?
– Господи, ну ради чистого искусства, зачем еще, – расхохотался Славик.
– В смысле – я тебе зачем?
– Ты умная, а главное, у тебя ведь остались старые подвязки?
Кира нахмурилась:
– Чулки, что ли?
– Связи, дорогая моя, связи!
Кира покрутила пальцем у виска:
– Ты видишь меня шофером скорой и задаешь такой вопрос? После того дела всех как гильотиной отрубило, и наших, и ваших.
– Время изменилось, ты что, не видишь? И в том числе благодаря тебе!
– Да?
– Конечно! Ты не родину предавала, а приближала перестройку. Ты вообще народной героиней можешь стать, если грамотно себя подашь. Да все твои старые друзья и родственники за честь почтут возобновить с тобой знакомство.
Славик выскочил на улицу в одной футболке, и на промозглом мартовском ветру плечи его покрылись гусиной кожей. Кира улыбнулась:
– Ладно, Слава, мне пора. И ты иди, а то замерзнешь. Рада была с тобой повидаться.
Славик хотел записать ей номер своего телефона на пачке сигарет, но ручки не нашлось, тогда он сказал его вслух, зная, что она запомнит. У Киры действительно была отменная память на цифры, но звонить она не собиралась.
Поэтому не записала номер и даже не сказала его Вале, которая всю дорогу до станции выспрашивала Киру, откуда она знает самого Кунгура, бессменного лидера группы «Красная тьма», красу и гордость Ленинградского рок-клуба.
– Так, друзья детства, – сказала Кира уклончиво, – такие давние, что я думала, он меня и не вспомнит. Мы давно не общались и дальше не будем.
Не признаваться же Вале, что когда-то у нее была совсем другая жизнь. Настолько другая, что слово «спецодежда» имело в ней такое же отношение к реальности, как и слово «звездолет».
– Ну познакомь меня, пожалуйста, – ныла Валя, – а потом не общайся сколько хочешь…
Наконец Шереметьевой это надоело, и она категорически велела Вале заткнуться, а Кире – ни при каких обстоятельствах не водить Валю в эту помойку. «А то оглянуться не успеем, как ты туда начнешь с работы наркотики таскать!» – заключила Шереметьева.
«Точный прогноз, – вздохнула Кира, выруливая на проспект Стачек, – и я ведь была такая же, мне тоже они казались не торчками и алкашами, а буквально богами, несущими в мир свет истинной правды и настоящей любви. Правда, мне никогда не надо было добиваться их внимания, они сами из кожи вон лезли… Ну да дело прошлое, даже не верится, что то была та же самая я, что и сейчас…»
– Там, Валечка, гений на гении сидит и гением погоняет, – усмехнулась Кира, – обычным людям, как мы, с такими очень быстро делается скучно. Поверь, оно того не стоит.
Но Валя все равно смотрела такими умоляющими глазами, что Кира поняла – грядут перемены. Теперь она сделается в сестринской самой желанной гостьей. В конце концов, среди девчонок не одна только Валя фанатеет от Ленинградского рок-клуба.
* * *
Мачеха назначила встречу в аэропорту, и Тимур, зная ее пунктуальность, приехал с большим запасом и целых полчаса расхаживал вдоль стеклянной стены и разглядывал самолеты. Хлопья снега, медленно кружась в густом от непогоды воздухе, опускались на лайнеры с голубой полосой, на автобусы с пассажирами и вереницы багажных тележек. Вдалеке темнел лес, как кружевной траурный шарф. По краю летного поля, подняв воротники, шагал экипаж. Снег оседал на фуражках и плечах пилотов. Проехал низкий, похожий на сома буксировщик и потерялся вдалеке… Женский голос читал какие-то объявления, в которых что-то понять можно было, только если точно знаешь, о чем речь.
