Мария Воронова
Краденое счастье
– И право приставать к моей внучке? Ладно он нас ограбит, черт с ним, но за Фриду я реально боюсь!
Зиганшин задумался, ничего не отвечая.
– Я понимаю, о чем вы сейчас думаете. Что я враждовал с вами по каким-то выдуманным поводам, а перед лицом настоящей опасности сразу прибежал просить помощи…
– Нет, – перебил Мстислав Юрьевич, – я думаю, что могу врезать вам новые замки. Дальше могу устроить Фриде водительские права, если у нее нет. Возьмите какую-нибудь развалюху, и пусть ездит хоть до Метельского, а там пересаживается на автобус. Все безопаснее, чем пешком идти. Разрешение на оружие тоже сделать могу, но не советую. Что еще? Собаку заведите. Лучше бы, конечно, щенка, но раз такая ситуация, можно уже обученную из питомника взять. Тут тоже готов посодействовать. Вот, пожалуй, все. И не надо мне сейчас этой риторики, что мы, менты, только честных граждан прессовать горазды, а против всякой сволочи от нас защиты не дождешься. Пока наш новый сосед ничего не натворит, у закона к нему претензий быть не может. Это даже хорошо, что он тут поселился.
– Не понял?
– Благодаря ему вы с Фридой примете адекватные меры безопасности. Злодеи, знаете ли, прежде чем напасть, не всегда поселяются по соседству.
Лев Абрамович пожал плечами и посетовал, как несправедливо, что из-за одной гниды теперь придется менять весь жизненный уклад.
– Возможно, он не такая уж и гнида, – предположил Зиганшин. – Просто по дурости все время попадался, а к вашей внучке привязывается, потому что ему нравится, что она пугается. Для подобных людей чужой страх – лучшая пища.
– Но Фриде от этого не легче!
– Согласен, – кивнул Зиганшин, – но, думается, ей не придется долго это выносить. Надо же ему на что-то жить, или работать, или воровать, а тут ни на одном, ни на другом поприще не преуспеешь.
– Вы думаете?
Зиганшин сказал, что не видит способа, как человек может прокормиться в их глуши. Разве что шарить в округе по домам дачников, но люди теперь редко оставляют на зиму что-то ценное в своих загородных резиденциях. А лезть к кому-то из постоянно живущих опасно, пришибут.
– Ваши бы слова да богу в уши! – воскликнул Лев Абрамович и ушел, не дав никакого ответа на сделанные Зиганшиным предложения относительно водительских прав для Фриды, замка и собаки.
От визита соседа осталось смутное беспокойство, и после обеда Мстислав Юрьевич, убедившись, что дети надежно закрылись в доме, поехал к участковому, жившему в соседней деревне.
Дорогой он думал, что легко давать советы по укреплению обороны, когда ты состоятельный человек, а беспомощному интеллигентному старику куда деваться? У Льва Абрамовича с Фридой даже нет забора, так, стоят по периметру участка разрозненные кусты черноплодки, символизирующие живую изгородь. Если уж они не смогли крышу покрыть, то на нормальный забор тем более не хватит средств, вздохнул Зиганшин. А если последуют его совету относительно машины, то смогут взять только жуткую рухлядь, которая заглохнет в самый неподходящий момент, так что Фрида окажется совершенно беззащитна.
Участковый перекапывал грядки и при виде Зиганшина с явным удовольствием отложил это занятие.
Мужчины сели на нижнюю перекладину ворот, участковый закурил, а Мстислав Юрьевич просто подставил лицо солнцу. Лето близилось к концу, и в воздухе разлилось светлое и горьковатое предчувствие осени.
Листья уже кое-где меняли цвет на золотой и красный, на клумбах распустились пышные осенние цветы, а ветви яблонь склонились к земле под тяжестью плодов.
Даже сигаретный дым, летевший прямо в нос, вдруг показался Зиганшину приятным.
Хотелось просто сидеть и ловить ускользающие мгновения лета.
– Не знаешь, что за мужик у нас поселился? – спросил он.
Участковый рассказал, Зиганшин присвистнул.
Он ожидал, что ему сообщат биографию обычной уголовной шушеры, а тут человек из пятидесяти прожитых лет почти половину провел в местах лишения свободы, и все за преступления против жизни. Последний срок Николай Реутов мотал за убийство и изнасилование.
Мстислав Юрьевич никогда не считал себя ханжой и полагал, путь к спасению открыт для всех, даже для убийц. Но только не для насильников.
А тут… Лев Абрамович волновался не зря, с подобным субъектом мог бы ужиться разве что Достоевский.
Участковый заверил Мстислава Юрьевича, что провел с Реутовым беседу в жестких тонах и собирается уделять ему особое внимание, ибо среди подотчетного контингента Николай как бриллиант в короне.
Зиганшин слабо улыбнулся, как, наверное, улыбается врач, когда коллега рассказывает о перспективах лечения обнаруженного у него рака четвертой стадии.
Впрочем, участковый – мужик расторопный и дельный, может быть, есть у него какие-то методы держать Реутова в рамочках.
Вернувшись домой, Зиганшин переоделся в форму и поехал к дому Реутова. Проще было бы дойти пешком, но он решил, что на джипе будет солиднее.
Участок зарос высоким бурьяном, всюду торчали ржавые стебли конского щавеля, лишь от шоссе к дому была протоптана дорожка. Сам дом оттого, что в нем долго никто не жил, осел, чуть завалился набок и с маленькими подслеповатыми оконцами имел заброшенный вид. Баня и сарай почти исчезли в зарослях высокой крапивы, а сразу за забором высилась куча мусора – какие-то изогнутые ржавые кровати, кастрюли с прогнившим дном, куски толя и склизкие от старости доски.
Грустно было думать, что человек может жить в таком запустении.
Зиганшин два раза коротко нажал на клаксон. Дверь дома открылась, и к нему вышел хозяин.
Что ж, его внешность вполне соответствовала образу старого сидельца. Тощий сутулый мужик весь в морщинах, непромытый, одетый в какое-то рванье.
Но в деревне мало ли кто как одевается, главное – особый пустой и одновременно настороженно хищный взгляд, какого Зиганшин никогда не замечал ни у кого, кроме сидельцев.
Он вышел из машины. Увидев форму, Реутов инстинктивно отпрянул, и Мстислав Юрьевич шагнул к нему, дружелюбно улыбаясь.
– Добрый день, уважаемый! Слышал, вы наш новый сосед?
– Ага, начальник, – подтвердил Николай, обнаружив серьезную недостачу зубов и прокуренный сиплый голос.
– Вот и славно, – Зиганшин улыбнулся еще шире, – а я в доме под красной черепичной крышей. Заходите, если будет какая нужда.
Реутов нахмурился и ничего не сказал.
– Вот и познакомились. Надеюсь, мы с вами мирно уживемся, без всяких…
Мстислав Юрьевич хотел сказать «эксцессов», но осекся.
– Базару нет, начальник, – с жаром подтвердил Реутов.
На том и простились.
«Злобить его пока незачем, – размышлял Зиганшин, – а тем более раскидываться пустыми угрозами. Пока он не набедокурит, мы ничего не можем, разве что наркоты ему подкинуть. С другой стороны, он хоть и полный отморозок, все же должен понимать, что насиловать женщин под носом у подполковника полиции не самое разумное занятие. А может, тупо дать ему денег, чтобы свалил в город? Нет, не вариант. Он их в три дня пропьет и вернется, зато будет понимать наше бессилие, раз мы готовы откупаться».
* * *
Руслан проснулся, как от толчка. Днем удавалось ненадолго забыть, что Инги больше нет, но по ночам мысль о ее смерти безжалостно била, будто ножом, вырывала из сна, и сердце наполнялось тупой безнадежной тяжестью.
Прошел почти месяц после ее трагической гибели, а легче нисколько не становилось.
Он лежал тихо, с закрытыми глазами, стараясь не разбудить жену, но Лиза все равно почувствовала, что Руслан проснулся.
– Руслан, если тебе надо, иди, – шепнула она, зная его привычку по ночам пить в кухне чай, не зажигая света.
Первое время после операции он не поднимался ночью, боясь, что шумом от своих костылей перебудит весь дом, но Лиза с мамой уверяли, будто спят крепко и его ночные прогулки их совершенно не тревожат.
«Наверное, врут», – подумал Руслан, протягивая руку за костылями.
Он осторожно пробрался в кухню, зажег газ под чайником и, подумав, достал из тайника бутылку виски. Может быть, если выпить сто грамм, удастся заснуть хоть на три часа, до утра? У него теперь новая должность, будь она неладна, для которой нужна свежая голова.
Руслан мучительно тосковал, может быть, не по Инге, а по невозможности вернуться в прошлое и все исправить. Ему казалось, что Инга будет всегда, и впереди еще миллион лет на то, чтобы попросить у нее прощение и загладить свою подлость. А теперь придется всегда носить в себе тяжелый груз вины… Тут Руслан одергивал себя и заставлял думать не о собственных горестях, а о трудной и трагической судьбе, выпавшей на долю молодой женщины, бывшей когда-то его любовницей.
Потом понимал, что все его сетования и сожаления не способны ничего изменить и, может быть, так он делает только хуже Ингиной душе.
Руслан ходил в храм, но, странное дело, если после ампутации ноги благодаря церкви он обрел силу духа и желание жить, то сейчас молитвы ничуть не помогали.
В храме негодование, что жизнь так несправедливо обошлась с Ингой, только усиливалось, и он с мучительным стыдом думал, что сам был частью этой несправедливости.
За те три года, что они были любовниками, Инга рассказывала о себе скупо, да Руслан не сильно интересовался, но все же мог понять, что она родилась в семье холодных, живущих напоказ людей и с младенчества была приучена «соответствовать» и «заслуживать».
Вот и вышло, что красивая и талантливая девушка могла жить яркой и полнокровной жизнью, а вместо этого соответствовала и заслуживала, не зная, что не только не обязана любить, но еще сама может быть любима, как слепой не знает солнечного света. Будто еще в младенчестве ее закутали в некую полупроницаемую мембрану, через которую от нее к людям шло и тепло, и любовь, и помощь, и поддержка, а от людей к ней не поступало совершенно ничего. Так что Инга привыкла жить без обратной связи.
В юности Инга полюбила женатого мужчину, родила от него ребенка и несколько лет состояла в унизительном положении любовницы, но вскоре после того, как нашла в себе силы порвать эти отношения, сошлась с Русланом, что оказалось ничуть не лучше для нее.
Они познакомились, когда Инга пришла к ним в клинику на должность заведующей отделением хирургии кисти. Руслан заинтересовался красивой и энергичной девушкой, она тоже обратила внимание на молодого профессора, и между ними быстро завязался роман не роман, но что-то вроде того.
Руслан тогда был женат, и хоть психическое заболевание его супруги Оли делало брак формальностью, менять Руслан ничего не собирался. Наоборот, он запретил себе влюбляться в Ингу, не желая ненужных, как ему казалось, переживаний и проблем. Он с самого начала отношений создал себе стереотип, что они – два одиноких самостоятельных человека, которым ничего друг от друга не надо, кроме секса, и твердо следовал этому стереотипу, несмотря на то, что время шло и они становились ближе, хотел он этого или не хотел.
Руслан не желал знать, что Инга, может быть, любит его и хочет стать частью его жизни – наоборот, если он видел такие знаки, то хамски игнорировал их.
Потом он поступил совсем уж некрасиво. Ольга умерла, он опьянился свободой и захотел романтики, посчитав, что имеет на это право после долгих лет верности больной жене, если не физической, то хотя бы формальной. О том, что Инга шла вместе с ним этим путем, он не думал.
Руслан увлекся пустой и подлой девушкой, а Ингу выбросил из своей жизни, не задумываясь о том, как глубоко ее ранит. Она же ведь сильный самостоятельный человек и никогда не хотела от него ничего больше, чем еженедельные встречи в постели!..
После его предательства судьба, кажется, решила, что с Инги достаточно. Жизнь ее переменилась, словно по волшебству. Она вышла замуж, родила второго ребенка, и личное счастье совпало с бурным карьерным ростом – Инга стала ректором медицинской академии.
Она расцвела, вся будто засветилась изнутри, и, встречая ее, Руслан думал, что этот чудесный свет был в ней всегда, просто суровая и судьба и долгая несчастливая жизнь пригасили его.
Почти год назад Руслан и Инга вместе попали в ДТП, он пытался уберечь ее – и действительно, молодая женщина почти не пострадала, а Руслан сильно покалечился, и впоследствии из-за осложнений пришлось отнять ногу.
Тогда он решил, что этим искупил свою вину перед Ингой, но чем больше проходило времени, тем менее героическим и значимым казался Руслану собственный поступок. Да, он пытался заслонить женщину, но кому, как не ему, опытному хирургу, знать, что в таких делах правит случайность, и трудно предвидеть, кто примет на себя главный удар. Руслан утешался только тем, что жизнь бывшей возлюбленной пошла на подъем и после трудной и несчастливой молодости Инге предстояла интересная яркая зрелость. Но в августе ректор медицинской академии Стрельникова стала жертвой серийного убийцы…
Руслан глотнул виски и закашлялся. Коллега нынешней жены Лизы, работающей следователем, Мстислав Зиганшин, звонил вчера, говорил, что убийцу вычислили и на днях возьмут.
Руслан долго не знал, что ответить, потом, спохватившись, поблагодарил Мстислава Юрьевича. Он не верил в возмездие, в то, что родным жертвы становится легче, если убийцу подвергают наказанию. Конечно, преступников надо ловить и изолировать, чтобы обеспечить людям безопасность, но знание, что маньяк пойман, нисколько не облегчит Руслану боль утраты.
Хорошо, что больше он уже никому не повредит, но все же лучше бы его поймали раньше, чтобы Инга осталась жива.
Зиганшин сказал, что раскрытие удалось благодаря помощи Руслана и Колдунова, но даже сознание собственной причастности к возмездию не помогало.
Больше всего хотелось вернуться в прошлое и все изменить. Как оно бы там дальше пошло, никто не знает, но Инга, скорее всего, не погибла бы.
И он бы не встретил Лизу…
Руслан познакомился с будущей женой на исходе зимы, когда его невезучий двоюродный брат Максимиллиан Голлербах попал в серьезную переделку, едва не закончившуюся обвинительным приговором. Лиза расследовала дело Макса, и только благодаря ей получилось установить истину. Руслан сначала просто восхищался этой молодой женщиной, но быстро почувствовал, что признательность переходит в нечто большее.
Тяжело заболев и перенеся ампутацию, Руслан принял решение расстаться с Лизой, но та не отступилась, и, наверное, только благодаря ей Руслан не впал в отчаяние и пережил превращение в инвалида настолько легко, насколько это вообще возможно.
К Лизе у него было не просто влечение и симпатия, с ней он впервые испытал сильное и спокойное чувство общности и понял, что означает выражение «муж и жена – плоть едина».
Руслан был счастлив, но понимал, что недостоин этого счастья и ничем его не заслужил. Если бы он только тогда остался с Ингой! Но думать о том, что могло бы быть, – самое бесполезное занятие на свете. Хотя думай не думай, а от горьких сожалений все равно не избавиться.
Он посмотрел на часы – половина четвертого. Надо идти спать, завтра назначены важные совещания. После смерти Инги профессор Колдунов какими-то титаническими усилиями, задействовав мощности, о которых Руслан боялся даже думать, устроил, что Руслана Волчеткина назначили на должность ректора. Мол, раз оперировать ты в полную силу не можешь, давай руководи.
Руслан отказывался, говорил, что критерием должно быть не отсутствие ноги, а наличие мозгов, и если в первом он абсолютно уверен, то во втором – не очень. Но наставник быстро сломил его сопротивление.
Ян Александрович Колдунов был одним из лучших хирургов города и, несмотря на то, что ему уже перевалило за шестьдесят, продолжал активно трудиться и не только много оперировал сам, но и ставил на крыло молодых докторов. Руслан отдавал себе отчет, что назначением обязан только блестящей репутации Яна Александровича и его обширным знакомствам, приобретенным за сорок лет самоотверженной работы. Колдунов поручился за него, значит, надо оправдать доверие.
Он принял должность, но потом стали мучить угрызения совести. Что-то очень подлое виделось Руслану в том, что он занял Ингино место, освободившееся именно в ту минуту, когда наступившая инвалидность поставила крест на его хирургической карьере.
С Колдуновым Руслан не мог об этом говорить и поделился с Зиганшиным, к которому чувствовал странную симпатию. Лиза призналась, что до недавнего времени терпеть не могла своего начальника криминального отдела, и они все время цапались из-за принципиальных разногласий и просто так. Но жизнь распорядилась так, что им пришлось действовать вместе, и корыстолюбивый бирюк Зиганшин раскрылся с неожиданной стороны, как-то незаметно для всех став и другом дома.
Во время того разговора Мстислав Юрьевич подумал, а потом сказал, что когда в бою убивают командира, солдаты не садятся бессильно рыдать, а продолжают наступление, и кто-то занимает место командира, даже если ему страшно и не совсем понятно, что делать.
«Пока жив, иди сражайся, а упадешь, когда убьют», – буркнул Зиганшин.
После этой встречи Руслан огляделся и обнаружил, что все занимаются своими делами. Даже Колдунов, бывший искренне привязан к Инге, после ее смерти продолжал жить как раньше.
А Руслан никак не хотел возвращаться к привычному ритму, может быть, надеялся, что его скорбь хоть немного поможет тени Инги удержаться среди живых…
На пороге кухни появилась Лиза, смешная и сонная в ситцевом халатике, накинутом поверх ночной рубашки. Она остановилась в дверях, с робкой улыбкой глядя на Руслана. Он не рассказывал Лизе о том, что несколько лет был любовником Инги, и очень не хотел, чтобы ей как-нибудь стороной стало все известно. Не потому, что боялся ее ревности, дело, в конце концов, прошлое, а стыдился своего предательства. Ему казалось, Лиза не сможет любить его, если узнает всю правду.
– Ты хочешь чаю? – спросил он угрюмо.
Лиза покачала головой.
– Тогда иди спать. Иди, Лиза, я хочу побыть один.
Лиза исчезла в темном коридоре, оставив Руслана один на один с чувством вины.
Жена думает, что он переживает из-за потери ноги, волнуется, справится ли с новым назначением, и готова всем сердцем поддержать его, а он замыкается в себе. Но разве он имеет право быть счастливым теперь?
Подумав, Волчеткин плеснул себе еще на полпальца. В объятиях Лизы он мог бы заснуть и без этого, и, наверное, она нашла бы какие-нибудь по-настоящему утешительные слова, от которых он чувствовал себя не таким скотом, как сейчас. Чувствовал бы не таким, а был бы еще большим!
У старых грехов длинные тени, и теперь по всей его жизни будет тянуться черный след предательства.
* * *
Повернув с шоссе на разбитую дорогу, ведущую к дому, Зиганшин заметил впереди велосипедиста. По рыжим волосам и щуплой фигурке он опознал Фриду и ухмыльнулся, глядя на ее неуверенную, типично дамскую манеру езды. Одета девушка была в черные брючки и совершенно несуразную пеструю вязаную кофту. «Для полноты образа не хватает только белых шерстяных носочков на колготочки. Интересно, кто она по профессии? Библиотекарша или училка рисования, не иначе», – подумал Мстислав Юрьевич, тормозя.
На его предложение подвезти Фрида стала робко отнекиваться, но Зиганшин, не слушая, сложил ее допотопный «Аист» и засунул в багажник, немного рисуясь, что у него так ловко все выходит.
– Садитесь, Фрида, – он распахнул перед ней дверь джипа, – или вы боитесь, если я браконьер, то и с женщинами позволяю себе всякое?
Девушка смутилась и даже слегка покраснела, но, вместо того чтобы сесть, шагнула на обочину.
«Да, такую напугать много ума не надо, – хмыкнул Зиганшин, – может быть, этот придурок Реутов просто посмотрел не под тем углом, а дед погнал волну на ровном месте».
Стоял прекрасный вечер, теплый, но уже по-осеннему прозрачный. Листва на обступивших дорогу деревьях уже подернулась сильной и яркой желтизной, но трава на обочине еще оставалась сочной и зеленой. Сразу за небольшой насыпью начинался пруд с черной и неподвижной, как зеркало, водой, на поверхности которой лежали опавшие листья. Тянуло немного сыростью и тлением, и Зиганшин подумал, что именно в такие вечера человек не боится смерти.
Фрида вдруг потянулась вверх, и Мстислав Юрьевич увидел на ветке одинокое крепкое яблоко.
Он сорвал его, удивляясь, какое оно выросло большое, круглое, почти белое, словно светящееся изнутри.
– Мы с вами прямо как Адам и Ева, – сказал он, протягивая яблоко Фриде, – только змея не хватает. Но, думаю, если мы спустимся с дороги в лес, быстро его найдем.
Фрида молча села в машину.
Они съели яблоко, откусывая по очереди, и Зиганшин с наслаждением чувствовал во рту кисловатую мякоть.
Он спросил у Фриды, не страшно ли ей ехать одной. Время еще не позднее, но путь пролегает через безлюдные места, в случае опасности тут никого не дозовешься, особенно теперь, когда дачники в большинстве уже уехали в город.
– Страшно, – тихо призналась Фрида, – но делать нечего.
– Я каждое утро в полвосьмого стартую на работу и возвращаюсь примерно в это время, так что могу вас подхватывать, – сообщил Зиганшин. – Все-таки спокойнее, чем на велике.
Фрида робко улыбнулась и сказала, что и так уж они с дедом злоупотребили добротой Мстислава Юрьевича.
– Ну кто ж знал, что тут упырь такой поселится! Теперь мы, честные люди, должны сомкнуть свои ряды! – воскликнул Зиганшин и подумал, что может называться честным человеком только с большой натяжкой. Вздохнув, он насупился и замолчал.
– Ой, смотрите, какая рябина красная! – воскликнула Фрида.
Зиганшин притормозил, залюбовавшись старой рябиной. Тяжелые красные гроздья светились в лучах закатного солнца и в обрамлении золотистых листьев казались особенно нарядными.
– Хотите, нарву вам веток? – обрадовавшись смене темы, предложил Зиганшин.
– Нет, что вы! Пусть растут. Когда все листья опадут, эти ягоды долго еще будут напоминать о прошедшем лете.
– Да, будут, – согласился Зиганшин, и попутчики замолчали, поглощенные красотой открывшегося за поворотом леса во всем блеске начинающейся золотой осени.
Мстислав Юрьевич вдруг поймал себя на том, что тяжелый осадок на душе, вызванный волнениями сегодняшнего долгого дня, в обществе Фриды куда-то пропал, и вообще ему рядом с ней стало спокойно. Что было тому причиной, хороший вечер, или яблоко, чудом выросшее возле дороги, или сама девушка, он понять пока не мог. Мстислав Юрьевич покосился на свою спутницу, и она, уловив его взгляд, улыбнулась. «Ну и зубы все-таки, – вздохнул он, с грустью вспомнив о собственных мостах и коронках, – настоящая королева запруды могла бы быть. Просто Саджо и ее бобры… Как их там звали, Чикени и Чилеви вроде бы?»
Он с неожиданной ясностью вспомнил, как Наташа, сестра, читала ему эту книгу во время болезни, а он слушал с детским замиранием сердца. Автора звали Серая Сова, и он был настоящий индеец, стало быть, ерунды написать не мог.
Если бы мог, Мстислав Юрьевич поблагодарил бы Фриду за чудесное воспоминание, но не скажешь же: «Знаете, Фрида, ваши бобриные зубы напомнили мне кое-что хорошее».
Но сейчас, сидя в машине рядом с почти незнакомой девушкой, глядя на розовеющее закатное небо, он впервые подумал о погибшей сестре без мучительного и горького чувства.
Проводив Фриду до дверей, Зиганшин быстро ретировался, чтобы не видеться с Львом Абрамовичем. Все же политические разногласия у них слишком сильны, чтобы общий противник заставил их объединиться в прочный альянс. Так, холодный договор о взаимопомощи, не больше. Но тут появлялся еще один аспект…
С появлением Николая Реутова Зиганшин усилил меры безопасности для детей. Если раньше он разрешал им гулять на улице вместе с детьми дачников, то теперь запретил покидать участок. Уезжая, следил, чтобы Света закрыла за ним ворота, и на всякий случай взял с нее слово, что если они будут сидеть дома, то запрутся изнутри. Калитку на задах участка Мстислав Юрьевич запер на висячий замок, а ключ спрятал.
Он боялся, что Света с Юрой, как все нормальные дети, все равно станут убегать на улицу, но тут, слава богу, друзья их уехали в город, и нарушать запреты стало особенно незачем.
Лето кончалось, и вопрос школы встал во всей остроте. Юра шел в первый класс и пока не знал, чего ему хочется, а Света определенно боялась возвращаться в свою прежнюю школу. Наташа отдала ее в престижную гимназию, где учились в основном дети состоятельных родителей, и девочка среди них чувствовала себя не то чтобы изгоем, но третьим сортом.
Конечно, ситуацию можно было переломить, и директор не осмелился бы отказать в приеме Юре, но заставлять детей тратить каждый день по три часа на дорогу казалось Зиганшину неправильным. Кроме того, им бы пришлось торчать на продленке, ожидая его со службы. Служба начальника криминальной полиции такого рода, что иногда задерживаешься допоздна.
Он съездил в местную школу, расположенную в большой деревне за двенадцать километров от дома.
Школа располагалась в старой помещичьей усадьбе, и светлые широкие коридоры, высокие сводчатые потолки и невесть как сохранившаяся оранжерея произвели на Мстислава Юрьевича интригующее впечатление. «За такой школой и покурить приятно!» – ухмыльнулся он.
В старинном здании учиться гораздо интереснее, чем в типовой коробке, где воздух можно ножом резать уже после первого урока.
Для детей из отдаленных деревень ходил школьный автобус, на котором Света с Юрой могли бы приезжать домой сразу после уроков, но теперь, когда рядом поселился уголовник, Зиганшин боялся, чтобы они возвращались одни.
Заручившись согласием администрации обеих школ, он тем не менее тянул с решением, хоть до первого сентября оставалось всего несколько дней.
Дорогой он поделился с Фридой своими сомнениями, и она, робко улыбаясь, сказала, что думать тут нечего, ибо дедушка, Лев Абрамович, поступил в местную школу на должность учителя физики и рисования. Здесь работают сильные преподаватели, например, учительница русского и литературы не кто иная, как удалившаяся на покой профессор с филфака.
Для Льва Абрамовича, сказала Фрида, не составит никакого труда забирать с собой детей и следить, чтобы они вошли в дом без приключений.
«А я работаю сменами и всегда смогу покормить их обедом, если дома, – скромно добавила она. – Мы же одни остаемся зимовать, должны выручать друг друга».
Сказав это, Фрида сильно покраснела, и Зиганшин отвел глаза, чтобы не смущать ее еще больше.
За ужином они с детьми все еще раз обсудили и приняли решение учиться здесь. «Ладно, утром я буду отвозить их с Львом Абрамовичем, а возвращаются пускай на школьном автобусе. Старый гриб, конечно, не самая надежная защита, но я проведу с Реутовым еще парочку воспитательных бесед. Прорвемся как-нибудь! Сейчас я пойду в отпуск, будет время отладить «логистику», и проверить, как оно работает. Если засбоит, переведу в городскую школу и нагружу маму, пусть забирает их сразу после уроков, кормит обедом и ждет, пока я освобожусь», – решил Зиганшин и воспрял духом, как всегда, когда в голове у него созревал четкий и ясный план.
Он немного повозился в саду, и, когда перекапывал грядки после огурцов, в калитку постучался Лев Абрамович. Вместо приветствия вредный дед сразу заявил, что Слава слишком глубоко копает, на штык, а надо на полштыка. Иначе он переворачивает землю плодородным слоем вниз, что в следующем году отрицательно скажется на урожайности.
Зиганшин ничего не ответил, и Лев Абрамович, скорбно покачав головой, обещал присматривать за Светой с Юрой.
Читая между строк его речи, можно было понять, что ради безопасности детей Лев Абрамович готов поступиться принципами и снизойти до общения с солдафоном и браконьером.
Мстислав Юрьевич поблагодарил – и с силой загнал лопату в землю.
Оставшись один, он снова вспомнил богатый на события сегодняшний день и почувствовал, как возвращается тягостное чувство, названия которому он не мог определить.
Кажется, реализована изящная оперативная комбинация, задержан серийный убийца, это повод для радости, а не для тревоги, а вот поди ж ты…
Зиганшин переживал тем больше, что в принципе не был склонен к рефлексиям и не имел привычки до бесконечности переосмысливать раз принятое решение.
Около полутора лет назад в области объявился очередной серийный убийца. Зиганшин служил в городской полиции, к областникам отношения не имел, поэтому не вникал в подробности и знал только информацию, которая могла бы понадобиться ему в работе. Например, если бы этот маньяк в своей привычной манере совершил преступление на территории, подведомственной отделу Зиганшина, оперативники сразу бы поняли, с чем имеют дело.
Первой жертвой стала тридцатипятилетняя женщина, красивая, успешная и богатая. Такие редко становятся жертвами серийных убийц, поэтому обмотанную вокруг ее шеи новогоднюю гирлянду из тех, что называют «дождиками», сначала расценили как попытку запутать следствие и выдать преступление по личным или корыстным мотивам за деятельность маньяка.
Тело было найдено обнаженным, в нескольких метрах от проселочной дороги, не совсем в глухомани, но и не в оживленном месте. Движение по этой дороге такое вялое, что вполне можно успеть выбросить тело и сжечь машину, оставшись незамеченным.
Картина преступления вырисовывалась следующая: некто подсел к женщине в машину, оглушил ее ударом по голове, занял место водителя и привез свою жертву в безлюдную местность, съехал на обочину, где спокойно и с комфортом задушил бельевой веревкой, благо просторный салон нового «Мерседеса» не стеснял движений. Затем раздел тело, обмотал шею «дождиком» и выкинул из машины, которую поджег.
Как покинул место преступления, осталось непонятным. Может быть, прошел пешком пять километров до трассы и поймал попутку, или семь километров до железнодорожной станции, откуда уехал на электричке, или же у него был где-то рядом припрятан транспорт, следов которого опергруппе не удалось найти.
Ясно, зачем преступнику жечь автомобиль. Хоть из-за столба пламени от горящей машины тело будет быстро обнаружено, а не пролежит в листве неделю, а то и год, риск оправдан. Огонь уничтожит следы убийцы, которые тот обязательно оставил в машине. Какой-нибудь волосок на подголовнике сиденья может стоить ему свободы, зачем рисковать?
Но если поджог – вполне разумный поступок, то зачем вытаскивать тело, особенно если ты не хочешь выставить его напоказ в какой-нибудь адской инсталляции, как делают маньяки из мрачных скандинавских детективов (в своей практике Зиганшин такого пока, слава богу, не встречал)?
Гораздо проще и безопаснее сжечь тело вместе с машиной, а не выбрасывать его в канаву, небрежно маскируя ветками.
Наверное, решил областной следователь, это сделано специально, чтобы представить бытовое преступление как дело рук маньяка, и долго разрабатывал окружение покойной, и даже чуть не посадил мужа, но тут произошло убийство с точно таким же modus operandi[2]. Жертвой оказалась женщина близкого возраста, заведующая кафедрой химии университета. Ее обнаружили в другом районе области, много дальше от города, и в таком тихом месте, что прошло три дня, прежде чем местные жители вызвали полицию.
