Мария Воронова
Угол атаки
– Ваня, остановись. – мягко, но требовательно произнес Зайцев. – Я не сомневаюсь, что ты поступил тогда правильно, проблема в другом. Ты пока не понял, что больше катапульты у тебя нет.
Иван только руками развел. Похоже, в глазах старика он какой-то воздушный хулиган, который, дорвавшись до власти, немедленно начнет крутить мертвые петли с пассажирами на борту. А хуже всего, что Трижды Зверь, как все недалекие люди, считает себя крайне мудрым и проницательным, и если уж что-то втемяшилось ему в голову, то никакими силами не переубедишь.
В принципе, деда понять тоже можно, ведь он не знает специфики военной службы и считает, что Иван безответственно отнесся к полету, может, не проверил техническое состояние машины, может, пренебрег погодой, может, увлекся, проявил лишнее удальство и в результате угробил дорогую машину, ради выпуска которой советский народ годами горбатился, недоедал и вообще отказывал себе во всем. А Иван Леонидов бестрепетно отправил ее в болото легким движением руки. Жаль, конечно, уникальную технику, но военный человек мирится с такими потерями, потому что война – это вообще потери и разрушение. Люди тратят кучу времени и денег ради того, чтобы поднять в воздух истребитель, единственная цель которого – уничтожить за одну секунду другой истребитель, созданный другими людьми ценой огромных трудов и лишений. Безумие, если вдуматься, но военная служба устроена так, что размышлять на ней некогда и опасно. День забит под завязку, лишь бы только у офицера не образовалось тихой минутки, во время которой к нему вдруг снизошло бы понимание, какому чудовищному занятию он посвящает свою жизнь.
Зайцев вдруг пристально и сурово посмотрел на него, Иван буркнул «виноват» и обратился к полетной документации, хотя очень хотелось сказать, что нельзя ломать людям карьеру из-за своих замшелых предубеждений и стереотипов. Слова эти просто просились на язык, но, к счастью, в штурманской комнате появились остальные члены экипажа.
Бортинженер Павел Степанович был увлеченным лыжником, и встречный ветер с морозом совершенно стерли приметы времени с его лица. Обладателю этой задубевшей физиономии можно было дать и тридцать, и восемьдесят лет, и только по тому, что Зайцев общался с ним чуть более по-дружески, чем с другими членами экипажа, Иван догадывался, что истина ближе ко второй цифре. Штурман Гранкин только-только выпустился из института, а вдобавок был еще выше высокого Ивана, мелкий Зайцев рядом с ним смотрелся сущим гномом, поэтому молодой специалист вынужден был вести себя особенно скромно и услужливо, и личные качества его оставались пока загадкой.
Иван привычно заполнил лист с информацией о полете. Немного поспорили насчет количества топлива. Зайцев попросил накинуть лишнюю тонну, хотя в этом не было необходимости. Все в штатном режиме, никаких сюрпризов не предвидится. Правда, в Таллине ожидается дождь, но после того, как они покинут этот уютный город, а в конечном пункте маршрута погода звенит, так же как и на запасном аэродроме.
– Зачем? – пожал плечами Павел Степанович.
– Да вроде и незачем, – ответил ему Зайцев, – просто старая привычка, с Севера осталась. Там всегда надо иметь в виду, что запасной аэродром тоже закроют, а тебя погонят куда-то еще.
Вписали лишнюю тонну.
Закончив расчеты, Зайцев достал папиросы, чтобы как следует накуриться перед рейсом. По штурманской пополз горький и душный дымок, от которого Павел Степанович сразу начал демонстративно отмахиваться.
– Фу, Михалыч, гадость! Лучше бутылку водки выпей, чем кури.
– Тебе-то лучше.
– Правда, это ж смерть. Рак, давление, инфаркт!
– А водка прямо самый витамин.
– Тоже не панацея, конечно. Лучше не выбирать между двух зол, а избегать. Вот Иван Николаевич молодец, не курит и не пьет!
– И здоровеньким помрет, – улыбнулся Леонидов.
– Ну да. Я-то хоть выпью, так десяточку пробегу, а то и двадцатку дам, алкоголь-то весь и выйдет, а никотин куда ты денешь? Все в организме накапливается. Честно говоря, Михалыч, непонятно, как ты только медкомиссию проходишь, когда у тебя все сосуды забиты табаком?
Как только Зайцев брал в руки папиросу, бортинженер сразу заводил лекцию о вреде курения, но за время работы Ивана в экипаже ситуация не сдвинулась с мертвой точки. Лев Михайлович не пытался бросить, а Павел Степанович – понять, что проповедь его тщетна.
– В этот раз по самой кромке прошел, – Зайцев глубоко и со вкусом затянулся, – по лезвию бритвы, а на следующий год, наверное, уже не стану. Хватит. Уходить надо вовремя. А то будет как в анекдоте, когда старый пилот запрашивает разрешение на вылет, штурман говорит, ты что, какой взлетать, видимость сто метров, а пилот отвечает, так а я дальше и не вижу.
Иван со штурманом вежливо посмеялись бородатой шутке.
– Пора мне на заслуженный отдых, пора.
Зайцев сделал паузу, видимо, ожидая возражений, но их не последовало, тогда он выдохнул очередную порцию горького дыма и продолжал:
– Да, решено, вот только Ивана Николаевича до ума доведу, и все, на волю. Он пусть тут вами командует, а я дачу дострою наконец.
Леонидов заставил себя улыбнуться. До ума доведу, надо же… Будто он желторотик неотесанный, салага, а не боевой офицер. Но именно потому, что он боевой офицер, он промолчит.
Апрель
В кабинетах горкома сидели те же люди, и если в соответствии с указаниями руководства мышление у них стало новое, то на обстановке это никак не отразилось.
В приемной оказалось несколько мужчин в костюмах, до странности похожих друг на друга, и Ирина со вздохом села в уголочке. Партийные руководители и хорошенькие девочки знают главный принцип: хочешь набить себе цену – заставляй ждать.
Жаль только, что сегодня она не одна, а с Павлом Михайловичем, поэтому неудобно доставать из сумки книжку, придется рассматривать копию картины Айвазовского «Девятый вал», висящую над столом секретарши. Вообще говоря, картина о могуществе стихии и покорности судьбе – странный выбор для коммунистического учреждения.
Председатель суда выпрямился, сцепил руки в замок, похоже, волновался, а Ирине даже думать не хотелось, что ждет ее за массивными дубовыми дверями.
Если честно, то вообще ни о чем не хотелось думать. Вдруг остро и явственно вспомнилось, как Кирилл обнимал ее в лесу, и по телу разлилось приятное тепло. Заниматься любовью на природе глупо, но в тот раз им было удивительно, космически хорошо вместе. И сейчас хотелось домой, печь пирог для мужа и детей, обнимать их и любить, а не тратить время на пустопорожние разговоры с сильными мира сего.
А ведь можно просидеть в очереди и до глубокого вечера, черт его знает, какие тут порядки. Коммунисты бдят о счастье трудового народа неусыпно, в том числе и после окончания рабочего дня. Кирилл заберет Володю из яселек, в этом на него можно положиться, но завтра ему в первую смену, вставать в пять утра, и хорошо бы лечь пораньше, а не нянчить ребенка, пока жена порхает по высоким кабинетам! Черт возьми, у нее муж работает как вол, чтобы семья ни в чем не нуждалась, так редкие минуты отдыха имеет право тратить на свой диплом, который у него есть шанс защитить в этом году. Призрачный, но есть. Ирина вздохнула. У нее самой-то все в порядке, высшее образование, умеренно успешная карьера, интересная и ответственная работа. Чем из этого набора она поступилась ради семейной жизни? То-то и оно, что ничем, а вот Кирилл… До женитьбы это был рабочий высочайшей квалификации, перспективный студент филфака и талантливый поэт-песенник (хотя у них в рок-клубе это называется иначе). Теперь, по сути, остался только рабочий, вкалывающий на износ, остальные ипостаси растаяли, утекли по безжалостной реке времени. И как бы Ирина тут ни при чем, со своими друзьями-музыкантами он не тусуется якобы потому, что повзрослел, стихи писать как бы надоело, а высшее образование вроде тоже сделалось ни к чему, ибо зачем идти в школу на девяносто рублей, когда кузнецом поднимаешь по пятьсот и больше?
Официально это его собственный свободный выбор, а по сути что? Если бы он женился не на женщине с ребенком, а на молодой девочке, которой не надо стремительно рожать, потому что сроки поджимают? Сейчас точно был бы с дипломом, а в своей рокерской тусовке считался бы не одним из, а отцом-основателем на уровне если не Маркса, то Энгельса уж точно.
Кирилл многим пожертвовал ради семьи, и позор, что она этого раньше не замечала. Считала, что настрадалась достаточно и поэтому заслужила счастье, но Кирилл вообще-то не виноват в ее разводе. И к тому, что она путалась с женатым мужиком и попивала, тоже он не причастен. А расплачивается…
Ирина вздохнула, но странным образом хорошее настроение не пропало от этой грустной мысли. Всегда лучше, когда видишь ситуацию так, как есть на самом деле, а не через кривое стекло самолюбования и жалости к себе. Сразу проявляются пути выхода из кризиса. Например, можно в эти выходные уехать с детьми на дачу, а Кирилла оставить, пусть дописывает диплом в тишине и покое. А если он вместо этого устроит дикую пьянку с Зейдой и Женей Горьковым, то тоже ничего.
Тут секретарша неожиданно пригласила их войти, и Ирина вскочила, не веря своей удаче.
Она уже бывала в этом кабинете несколько лет назад, когда судила секретаря комсомольской организации, и с тех пор хозяин стал еще больше похож на красную звезду кругленьким торсом и короткими толстенькими конечностями. Некоторые друзья Ирины, недолюбливавшие советский строй, утверждали, что в целях спасения страны всех партийных бюрократов необходимо вешать на фонарях. Так вот если бы им удалось претворить в жизнь свои кровожадные замыслы, то конкретно с этим бюрократом у них все равно бы ничего не вышло. Человек с шеей, заметно превосходящей по диаметру голову, неминуемо выскользнет из петли.
– О, проходите, проходите, – радушно улыбаясь, чиновник выкатился из-за стола, пожал руку Павлу Михайловичу, а Ирину галантно взял под локоток и повел к кожаному диванчику, стоящему возле окна. Рука у него была теплая и приятная, – давненько мы с вами не виделись, Ирина Андреевна.
– Да, давно, – кивнула Ирина, с некоторым опозданием вспомнив, что тогда ее просили вынести обвинительный приговор, а она поступила наоборот, и сейчас, возможно, настало время расплатиться за своеволие.
– Надеюсь, я тогда вам помог.
– Да, спасибо. – Ирина села и поправила юбку так, чтобы закрывала коленки.
– Ну что вы, это наша работа, – хозяин пододвинул кресло так, чтобы сесть напротив, а Павлу Михайловичу предложил место рядом с Ириной, – рад, что сумел убедить вас, что истинный комсомолец не может быть преступником, и мы избежали чудовищной судебной ошибки.
Кажется, Ирине не удалось скрыть охватившего ее ужаса, ведь она четко помнила, как этот человек требовал от нее обвинительного приговора. Она снова разгладила юбку.
– Ах, Ирина Андреевна, смотрю я на вас и удивляюсь, почему вы еще не на партийной работе? Студентка, комсомолка, спортсменка, наконец, просто красавица, и никакого роста… – он засмеялся. – А, Павел Михайлович? Почему зажимаете таких сотрудников? Активнее надо выдвигать достойных людей, нам нужны сейчас новые энергичные кадры! Впрочем, прошу прощения, это не к вам вопрос, а к руководителю вашей партийной организации. Как так? Сама образцовый работник, муж – ударник коммунистического труда, и не охвачена общественной нагрузкой!
– Просто у меня маленькие дети, – зачем-то стала оправдываться Ирина.
– И в этом вы пример для советских женщин, – восхитился партиец, – которые, к счастью, имеют возможность совмещать воспитание потомства с активной трудовой и общественной жизнью!
«Да что ты говоришь!» – про себя ухмыльнулась Ирина, которую стало наконец восхищать столь вольное обхождение с реальностью.
Партиец вдруг вскочил, подбежал к селектору и потребовал у секретарши кофе. Видимо, они были достаточно важны, чтобы их угостить, но еще не доросли выбирать напиток себе по вкусу.
– Что ж, давайте к делу. – Хозяин снова сел и энергично ударил себя пухлым кулачком по коленке. – Вопрос непростой, Павел Михайлович…
– Да, с правовой точки зрения тут весьма тонкая грань, – подал голос председатель суда.
– Дорогие мои, у каждого из нас своя специальность и, соответственно, точка зрения. Правовая, медицинская, инженерная, и так далее. Но все мы, все до единого граждане нашей великой страны, прежде всего должны соблюдать интересы государства. Они на первом месте всегда и при любых обстоятельствах.
Ирина с Павлом Михайловичем синхронно кивнули.
– Ну вот именно. И мы, коммунисты, передовая сила нашего общества, обязаны понимать и блюсти государственные интересы, как никто другой.
Тут вошла секретарша и поставила на журнальный столик поднос с тремя крохотными чашками. Аромат, поднимавшийся от них, несколько сгладил тошноту от словоблудия хозяина кабинета.
Взяв чашку, Ирина с наслаждением вдохнула и сделала глоток. Бесподобно.
– Дорогая Ирина Андреевна, сейчас родина доверила вам отстаивать свою безопасность, и вы, как коммунистка, обязаны оправдать это доверие. Сегодня на чаше весов не судьба двух людей, а кое-что неизмеримо большее. И я прямо говорю вам – вы не имеете права на ошибку.
Ирина поставила чашку на поднос и потупилась под взглядом партийца, сделавшимся вдруг холодным и пронизывающим.
– Ирина Андреевна очень добросовестный судья и сама не дает себе такого права, – пришел на выручку Павел Михайлович.
– И нам это известно, иначе мы не облекли бы ее такой ответственностью. – Хозяин кабинета снова улыбался, как на свидании. – Мы не поручаем людям то, что им не по силам.
«Прямо как Господь Бог», – усмехнулась про себя Ирина и снова взялась за кофе. Когда еще придется отведать такого чуда…
– Но плохие бы мы были коммунисты, если бы, дав товарищу трудное задание, оставили его без помощи и поддержки, верно?
– Конечно, – кивнул Павел Михайлович, – не беспокойтесь, я буду всецело содействовать…
– Не сомневаюсь в этом, но и партийная организация не останется в стороне. Да, Ирочка? Вы уж простите, но я к вам по-стариковски… Вы ж мне в дочери годитесь. Так вот, Ирочка, скажу прямо, в данном случае государственные интересы требуют, чтобы вы вынесли обвинительный приговор. Речь идет об укреплении международного престижа нашей страны и, больше того, о ее обороноспособности. Вам это понятно?
Оставалось только кивнуть.
– Вот и хорошо, Ирочка, вот и славно. Я знаю, что у вас доброе сердце, поэтому спешу обрадовать, что мы не настаиваем на суровом приговоре. Если вдруг у вас не возникнет внутреннего убеждения, то вы можете дать даже условно или как там у вас называется, когда нет лишения свободы. Но признать их виновными строго обязательно, от этого, Ирина Андреевна, зависит благополучие наших граждан. Вам понятно?
И снова оставалось только кивнуть. Хозяин кабинета встал, Ирина с Павлом Михайловичем тоже вскочили и направились к двери, но тут партиец окликнул Ирину и протянул ей белый прямоугольничек:
– Вот моя визитка, пожалуйста, если будут вопросы… Всегда помогу принять верное решение, ну и, кроме того, все мы люди, все мы человеки, так что если какие-нибудь бытовые мелочи помешают сосредоточиться на процессе, тоже звоните. Решим в секунду.
– Фууу… – выдохнула Ирина, когда они вышли на лестничную клетку, – как под гипнозом побывала.
– Да, без этого дара какой партработник, – улыбнулся Павел Михайлович.
– Зато кофе восхитительный.
– А давайте-ка я вас еще разок им угощу, пока мы тут. Не каждый день удается приобщиться к номенклатурным благам высшего уровня, так надо пользоваться.
Председатель суда уверенно провел Ирину по широким коридорам в небольшой уютный зальчик со столиками, накрытыми уютными скатерками в красно-белую клетку.
Не успели они устроиться возле окна, как к ним подошла симпатичная официантка в кружевной наколке. Удивившись такой скорости обслуживания, Ирина испугалась, что их сейчас вышвырнут отсюда, как самозванцев, но девушка с улыбкой протянула меню.
Ирина смешалась. Она почти не бывала в заведениях рангом выше пирожковой и толком не знала, как себя вести. Кто должен первым брать в руки меню и заказывать? Должна она сообщить, что выбрала, сразу официантке или сначала Павлу Михайловичу? И как рассчитываться? По идее, раз они с председателем не связаны романтическими отношениями, то он и платить за нее не должен, но вот интересно, на что он обидится – если она предложит разделить счет или если не предложит? И как делить, пополам или крохоборски высчитывать, кто что съел? И вообще, судя по блюдам, стоящим на соседних столах, здесь должно быть довольно дорого, а она сегодня разменяла единственную трешку, сдав полтинник на юбилей Табидзе. Мысли эти молнией пронеслись у Ирины в голове, и вдруг стало грустно, что, в сущности, она уже немолода и период красивой женской жизни с ресторанами и кавалерами для нее закончился, так и не начавшись. Невелика, конечно, потеря, но все-таки…
Павел Михайлович же чувствовал себя как рыба в воде. Он ласково спросил у официантки, чем она порекомендует ему угостить своего лучшего сотрудника, и, не глядя в меню, заказал две котлеты по-киевски, два салата из помидоров и – «разрешите, Ирочка, мне вас побаловать» – два бутерброда с черной икрой.
Ирина ужаснулась, какой удар это пиршество должно нанести кошельку председателя, но взглянула в меню и чуть не вскрикнула от удивления. Цены тут были точно такие же, как в рабочей столовой.
– Вот так, Ирочка, – засмеялся Павел Михайлович, когда официантка отошла, – даже не получится тут гусарским размахом произвести впечатление на хорошенькую женщину.
– Но икра… Все же это слишком.
– Ну хоть попробуете истинно русского деликатеса.
– А я ела, – Ирина улыбнулась приятному воспоминанию, – папа водил нас с сестрой в «Октябрьский» на выступление ансамбля Моисеева и в антракте купил нам по бутербродику. Как сейчас помню, кусочек булки, завиток масла, капля икры и долька лимона посередине. А вкус как-то не отложился в памяти. Впрочем, мы и не были гурманы. Папа любил всякое такое, знаете, ужасное, зельц, конфеты «Кавказские», селедочное масло. Одни раз, когда мы были маленькие, он нас накормил селедочным маслом и повез на троллейбусе к бабушке, которая жила на другом конце города. И то ли масло было просроченное, то ли детям просто нельзя его есть в таких количествах, но нам с сестрой поплохело ровно посреди дороги, нас высадили, и бедный папа оказался в незнакомой местности с двумя, извините за выражение, блюющими детьми.
Павел Михайлович сочувственно поцокал языком:
– И как ваш батюшка вышел из этого затруднительного положения?
– Представляете, помог совершенно незнакомый человек. Ехал себе мимо троллейбусной остановки на личном автомобиле, увидел, как дети надрываются над урной, и остановился.
– Да, времена меняются, – вздохнул председатель, – нынче девяносто девять из ста автомобилистов проедут мимо, и те же самые девяносто девять из ста растерянных отцов не сядут с детьми в машину к незнакомому человеку.
– И слава богу. Нам хоть поменьше работы будет.
Ирина улыбнулась. Память – коварная штука. Перед глазами совершенно ясно стояла бетонная урна с окурками, куда они с сестрой извергали селедочное масло, серебристая решетка радиатора, открытый папин портфель, который он поставил им с сестрой на колени, когда они сели в машину, со строгим указанием тошнить именно туда, а не на великолепные бархатные сиденья, сами сиденья восхитительного малинового цвета, а лицо человека, пришедшего на помощь, совершенно изгладилось из памяти. Вот так и делай добрые дела…
– Извините, что о таких вещах за столом, – спохватилась Ирина, – надеюсь, не испортила вам аппетита.
Павел Михайлович заметил, что в юности, работая следователем, столько всякого повидал, что теперь испортить ему аппетит практически нереально.
Официантка принесла икру в специальной посудке, похожей на очень маленькую чашку, соединенную с большим блюдцем, наполненным льдом. А когда она разложила приборы, Ирина поняла, что зря считала, будто умеет красиво и правильно есть. Многочисленные вилки и ножи представляли для нее настоящий ребус этикета.
– Не как в буфете «Октябрьского»? – ухмыльнулся Павел Михайлович.
Ирина покачала головой.
– А выступление-то вам понравилось?
– Думаю, что да, хотя мы сидели так далеко, что почти ничего не видели, но все равно поняли, какой это высочайший класс. Смешно, мы с сестрой потом подслушали, как папа говорил маме, что номер «Ночь на Лысой горе» настолько эротичный, что ему было неловко смотреть на сцену вместе с дочерьми, и долго сокрушались, как это мы увидели что-то интересное запретное и ничего не поняли.
От хороших воспоминаний Ирине стало весело, она залихватски намазала икру на булочку первым попавшимся ножиком и съела.
– Нет, это не селедочное масло, – сказала она, поймав выжидательный взгляд Павла Михайловича.
– А вы привыкайте, Ирина Андреевна, привыкайте. Возможно, скоро будете сюда частенько заглядывать.
– Да не дай бог!
Председатель выпрямился, давая понять, что шутки кончились:
– Ирина Андреевна, дорогая, как вы думаете, почему я именно вам поручаю это дело? Зная вашу принципиальность и порядочность, нагружаю именно вас, хотя мог бы расписать Долгачеву, который ради карьеры засудит родную мать и глазом не моргнет?
Ирина пожала плечами:
– Действительно… Не хочу хвастаться своей принципиальностью, но в коллективе есть более подходящие кандидатуры для осуществления телефонного права. Меня-то зачем каждый раз ломать?
– Я ведь не вечен, Ирочка.
– Павел Михайлович…
– Знаю, знаю, всех вас переживу, но не забывайте, кроме естественных причин я могу получить повышение.
– А…
– Тсс! Боюсь сглазить, а то чем похвалишься, без того и останешься. Ничего еще не решено.
– Молчу-молчу.
– Но если все получится, то я хотел бы видеть на своем месте именно вас, Ирина Андреевна.
Ирина сглотнула и схватила стакан с водой. После рождения Володи она оставила всякие амбиции и не думала, что слегка приоткрывшаяся перспектива вызовет в душе такое сильное волнение, сравнимое разве что с первым поцелуем. Даже руки задрожали, фу, противно.
Сделав несколько глотков, и с неудовольствием заметив, что губы оставили след помады на тонком стекле, Ирина приказала себе не обольщаться, не надеяться, но в то же время и не сдаваться заранее. Будет действовать по методу Карлсона: спокойствие, только спокойствие.
Павел Михайлович наблюдал за ней с тихой и мудрой улыбкой на устах.
– Да, Ирочка, именно вашу кандидатуру я рекомендовал для рассмотрения в вышестоящих инстанциях и поручаю вам это дело, чтобы вы продемонстрировали свое умение мыслить не только тактически, но и стратегически, видеть ситуацию в целом и под правильным углом, поскольку эти качества совершенно необходимы для руководителя высокого ранга.
– А приверженность интересам правосудия?
– О, тут вы себя зарекомендовали безупречно.
– А сейчас, значит, должна показать, что могу плясать под чужую дудочку…
Павел Михайлович протестующе поднял ладонь:
– Нет, Ира, прислушавшись к указанию руководства в этом процессе, вы продемонстрируете всего лишь то, что со своего нового высокого места будете видеть всю панораму, которая вам откроется, и принимать решения после комплексного анализа обстановки.
«Я не хочу этого места и не расстроюсь, когда ничего не получится», – прошептала про себя Ирина, а вслух произнесла:
– Когда указание спущено сверху, тратить силы на комплексный анализ уже лишнее и вообще вредно для психики.
– Ах, Ира, Ира… Все-таки вы еще совсем девочка… – Павел Михайлович вздохнул с некоторой театральностью. – Впрочем, с детским бесом бунтарства трудно расставаться, когда живешь в обществе, где привыкли все дихотомировать. Хорошие красные, плохие белые, добрые и щедрые коммунисты, злые и скупые капиталисты. Бороться – хорошо, пресмыкаться – плохо, ну и так далее. Но беда в том, что у всего есть не только положительный или отрицательный заряд, но и коэффициент. Не всегда легко понять, где добро, а где зло, а вдобавок жизнь течет, меняется, что хорошо сегодня, оборачивается катастрофой завтра, и ужас в том, что никогда это не предугадать. Идеальных решений не бывает, Ирина Андреевна, это вам скажет любой руководитель.
– Но есть какие-то основополагающие принципы…
– Да, конечно. Но так мало в нашей жизни такого, про которое можно сказать, как в фильме «Чужие письма»: «Нельзя, и все!» Принципы – вещь хорошая, мерило нравственности человека, но, к большому сожалению, нужно видеть не только мерку, но и то, что собираешься ею измерять. Самая лучшая рулетка покажет неверный результат в руках косого и безрукого строителя.
Ирина поморщилась:
– Извините, но это демагогия.
Официантка принесла им котлеты. Глядя на золотистый цилиндрик рядом с аккуратным холмиком картофельного пюре, на верхушке которого в ямке, как в кратере, блестела лужица растопленного масла, а по краям зеленела россыпь зеленого горошка, Ирина сообразила, что если все сложится удачно, то она будет питаться такой роскошью уже не как бедная родственница и чернавка, а на вполне законном основании. Не ко всем, но кое к каким номенклатурным благам доступ получит. Французские духи так точно будет покупать не у спекулянтов, а в спецмагазине по спеццене, а горошек и майонез дома будет не только в виде двух неприкосновенных банок в глубине холодильника, НЗ на Новый год и день рождения. Пожалуйста, хоть каждый день заходи в распределитель да бери… Всего-то надо показать свою преданность государственным интересам.
– Чтобы не быть голословным, – азартно заметил Павел Михайлович, проглотив кусок котлетки, – давайте вспомним хрестоматийный спор Жеглова и Шарапова про кошелек. Вроде бы нельзя подкидывать улики, верно?
Ирина кивнула.
– Кирпича отпустили, на следующий день он ворует новый кошелек, и семья погибает от голода. И сколько еще пострадает семей, прежде чем его поймают с поличным? Может, стоило чуть-чуть нарушить закон ради жизни честных граждан?
Ирина пожала плечами. Председатель продолжил:
– Ну вот, мы решили, что можно слегка смухлевать ради великой цели, подбросили злодею теперь уже не кошелек, а нож, чтобы изобличить его в убийстве, в котором он точно, сто процентов, по нашему мнению, виноват. Расстреляли бедолагу, а через год выяснилось, что он ни при чем. Кровь на наших руках, так, значит, нельзя превышать свои полномочия?
– Значит, нельзя.
Павел Михайлович покачал головой:
– Увы, Ира, нет тут готового ответа. Нет. Каждый раз приходится заново решать.
– В этом и состоит моя работа, – буркнула Ирина, страдая, что котлета оказалась умопомрачительно вкусной, и сама она такую приготовить не в силах, как бы ни старалась.
– Даже заповеди те же возьмите. – Видно, Павел Михайлович много об этом думал и теперь рад был оказии высказаться. – Не убий, например, тут уж какие толкования могут быть?
– Со смягчающими и с отягчающими, а больше никакие.
– А если, например, изобретателя атомной бомбы? Пока он еще ничего не придумал, я имею в виду. Что гуманнее – задушить его в колыбельке или допустить Хиросиму и Нагасаки?
– Страшно вас слушать, честное слово, – Ирина улыбнулась.
– Нет, правда, если бы, например, изобрели машину времени… Что достойнее, взять на себя грех детоубийства и спасти миллионы жизней или остаться чистеньким, но за счет гибели двух городов?
Ирину осенило:
– Вы фантастику, что ли, читаете? Братьев Стругацких?
– Почитываю, – потупился председатель.
– Тогда учтите, что, если бы из-за вас не изобрели атомную бомбу, давно бы уже началась третья мировая война, и народу погибло бы не меньше, чем от ядерного взрыва.
– Ну вот, Ирочка! Теперь я вижу, что вы меня понимаете! – просиял Павел Михайлович.
Погоняв горошек по тарелке, Ирина отложила мельхиоровую вилку с булавовидной узорчатой ручкой и длинными зубцами, такую красивую, что мучительно хотелось ее украсть, и заставила себя взглянуть в глаза председателю:
– Простите, я была так ошеломлена, что не поблагодарила вас за доверие. Надеюсь, что смогу оправдать и не приумножить, конечно, но хотя бы сохранить ваши достижения. Не уронить, так сказать… Черт, как фальшиво звучит, но, надеюсь, вы меня поняли.
– Конечно, дорогая моя, конечно. Вы будете прекрасным руководителем, даже лучшим, чем я, только помните, что человек никогда не может сделать идеально, зато хорошо – почти всегда.
Ирина смущенно потупилась, она не привыкла к искренним похвалам. И все же последний раз надо попытаться:
– А никому другому точно нельзя поручить это дело?
– Почему, можно. Только тогда наши с вами карьеры накроются медным тазом. Ну, кажется, теперь я вам аппетит испортил. Вы мне своими рассказами не смогли, а я… Эх, где мое воспитание, я ведь знал, что за едой даму надо развлекать легкой светской беседой, и только после кофе приступать к рабочим вопросам.
Председатель расплатился с внезапно материализовавшейся возле него официанткой, помог Ирине встать, и они не спеша направились в гардероб. Павел Михайлович повел ее в другую сторону, и Ирина решила, что он заблудился в коридорах власти, но, оказывается, он устремился к небольшому залу, где, скрытый от нескромных взглядов, располагался книжный киоск. Дрожа от вожделения, Ирина припала к прилавку, с ходу схватила «Винни-Пуха» и «Мы на острове Сальт-Крока», но вспомнила, что в кошельке два пятьдесят, и чуть не разрыдалась от досады. Правда, Павел Михайлович тут же ссудил ей пятерку, как книголюб книголюбу, и на улицу они вышли изрядно отягощенные буржуазной литературой.
– Ира, я знаю ваше недоверие к партийной болтовне, но в этот раз старый дурак дело говорил, – негромко произнес председатель, пока они не спеша шли к его автомобилю, – действительно речь идет о международном престиже Советского Союза.
– Не понимаю, как два разгильдяя могут угрожать репутации нашей могучей державы.
– А вот изучите дело повнимательнее, поймете. Враг вступает в город, пленных не щадя, оттого что в кузнице не было гвоздя. Известен вам такой стих?
Ирина кивнула. Так хорошо на улице… Небо высокое, синее и теплое, как бывает только в апреле, деревья покрыты легкой дымкой едва распустившейся листвы, но в воздухе сквозь выхлопные газы уже угадывается будущий аромат сирени…
– Слушайте, – спохватилась она, – а может, мы зря волнуемся? Дело вообще точно передадут в суд?
– Теперь уже точно. По секрету скажу вам, что Макаров хотел прекратить за отсутствием состава преступления.
– Правда?
– Да, Федор Константинович уперся и ни в какую. Если бы не он, дело давно бы уже у вас на столе лежало.
– Вот видите!
– Слушайте, Ира, как вы думаете, насколько важен обвинительный приговор, если Макарова перевели в Москву на должность, которой он давно добивался, лишь бы только дело оказалось в суде?
