Марк Дэвид Бэр
Османы. Как они построили империю, равную Римской, а затем ее потеряли
Marc David Baer
THE OTTOMANS: KHANS, CAESARS, AND CALIPHS
© Люльчак А. С., перевод на русский язык, 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
Авторская заметка
Чтобы сделать книгу доступной широкому кругу читателей, османские и турецкие названия были приведены в современной турецкой орфографии, а неанглийские термины переведены на английский. Арабские, османские и турецкие слова, которые встречаются в английском языке, такие как паша, шейх и т. д., представлены в их привычных формах.
Турецкие буквы и их произношение следующие:
c как «дж» в слове «Джон»
ç как «ч» в слове «чай»
ğ беззвучен, удлиняет предшествующую гласную
ı как русское «ы»
ş как русское «ш»
Стамбул или Константинополь? Несмотря на то что название «Константинополь» использовалось самими османами, византийский город принято называть «Константинополь» только до османского завоевания в 1453 году, а название «Стамбул», происходящее от греческого «στην πόλη» («стин поли» – т. е. «к городу») вошло в оборот после падения империи и рождения Турецкой Республики в 1923 году. Эта книга следует данному правилу.
Поскольку османы применяли термин «Анатолия» для обозначения Юго-Западной Азии и Малой Азии, именно его вы увидите в тексте. Аналогичным образом, регион, который часто называют Балканами, османы именовали «Румели» («земля римлян») или «Рум». Приблизительный английский перевод – Юго-Восточная Европа, именно его выбрали авторы книги.
Эрзе, Азизе и Фирузе
«…они пришли в этот мир и прошли; так караван останавливается и снимается; их похитила смерть, скрыла земля; за кем остался тленный мир?»
Средневековый эпосКнига моего деда Коркута
Введение
Белая крепость
Историки известны своей любовью к картам, которые демонстрируют не только физические контуры географических объектов, но и амбициозные умонастроения их создателей. Более двух десятилетий назад я проводил исследование в библиотеке дворца Топкапы в Стамбуле для своей первой книги. В маленьком помещении, недоступном для орд туристов, наводнявших территорию дворца шесть дней в неделю, царила освежающая тишина. Расположенная в бывшем молитвенном помещении миниатюрной мечети из красного кирпича, построенной Мехмедом II в XV в., библиотека облицована блестящей голубой плиткой с замысловатыми зелеными и красными цветочными узорами. Небольшая панель изображает Каабу в Мекке – черное святилище в форме куба, являющееся самым священным местом для людей, исповедующих ислам. В помещении, где находились один стол для исследователей и другой – напротив него – для персонала, присматривающего за ними, зимой было очень холодно; не хватало тепла, а часто и электричества. Чтобы писать или печатать на ноутбуке, ученым приходилось надевать тонкие кожаные перчатки или зимние перчатки с отрезанными кончиками (с вырезами для пальцев). Летом здесь было невыносимо жарко, влажно и темно, окна закрывали ставнями, чтобы не пропускать солнечный свет, пыль и шум.
Читальный зал дарил надежду, поскольку его внутренняя дверь вела в одну из богатейших коллекций рукописей в мире, куда разрешалось входить только сотрудникам библиотеки. Каждому специалисту требовалось прийти подготовленным.
Нельзя было просто попросить показать какую-нибудь ценную работу, например, что-нибудь на армянском, греческом или иврите из личной библиотеки Мехмеда II. Ученые должны были заблаговременно заявить о своих исследовательских интересах и получить одобрение Министерства иностранных дел, Министерства внутренних дел и Министерства культуры Турции. Запрещалось по ходу дела изменять тему исследования. Обычно я читал османские хроники XVII в. Некоторые хранились в темно-красных кожаных переплетах, иногда потертых или изъеденных насекомыми, слова были начертаны на бумаге с мраморными завитушками на фоне, шрифт подчеркнут золотыми буквами. То, что писатель однажды сказал о другой библиотеке, справедливо и для этого читального зала:
«Книги и тишина, а также чудесный насыщенный запах кожаных переплетов, пожелтевшей бумаги, плесени, странный привкус морских водорослей и старого клея, мудрости, секретов и пыли, заполнили комнату»[1].
Хотя я испытавал острую ревность к документам всякий раз, когда исследователи рядом со мной получали Коран сельджукской эпохи с золотой подсветкой или копию книги Фирдоуси «Шахнаме» XVI в., каждую из которых украшали блестяще раскрашенные миниатюры, ничто не было таким замечательным, как то, что я однажды увидел благодаря съемочной группе японского телевидения, снимавшей документальный фильм об азиатском мореплавании. Я открыл пятисотлетнюю дверь мечети с замысловатой резьбой, чтобы посмотреть на сохранившийся фрагмент знаменитой карты мира Пири-реиса начала XVI в., изображавший Испанию и Западную Африку, Атлантический океан, Карибское море и побережье Южной Америки, залитый ярким искусственным светом.
Турецкие библиотекари в белых перчатках расстелили в маленькой комнате пергамент из кожи газели, дюйм за дюймом открывая нашим взорам ценную реликвию. По собственной инициативе Пири-реис из Галлиполи, бывший корсар и будущий адмирал османского флота, нарисовал одну из самых ранних сохранившихся карт береговой линии Нового Света. Он создал ее на основе карты Христофора Колумба, ныне утерянной, и даже разговаривал с членом экипажа экспедиций великого путешественника. Чтобы подготовить для султана одну из самых полных и точных карт в мире, Пири-реис обратился к древним картам эпохи Птолемея, средневековым арабским и современным португальским и испанским картам.
Воображая себя правителями мировой империи и соперничая с португальцами в битве за моря от Египта до Индонезии, османы были заинтересованы в том, чтобы идти в ногу с последними западноевропейскими открытиями. Почему эти связи сегодня не известны на Западе? Участвовали ли османы в так называемой эпохе географических открытий? Какую роль они сыграли в европейской и азиатской истории?
Как и ее язык, Османская империя (около 1288–1922 гг.) была не просто турецкой и состояла не только из мусульман. Как и Римская, она была многонациональной, многоязычной, многорасовой, многоконфессиональной и простиралась через Европу, Африку и Азию. Это государство включало в себя часть территории, которой ранее правили римляне. Уже в 1352 г. и еще в самом начале Первой мировой войны османская династия контролировала часть Юго-Восточной Европы, а в период своего расцвета управляла почти четвертью всей Европы. С 1369 по 1453 г. византийский город Адрианополь (ныне Эдирне, Турция), расположенный в юго-восточной европейской области Фракии, являлся ее второй столицей. Константинополь, столица Восточной Римской империи – или Византийской империи, – служил первопрестольным городом османов почти пять столетий, начиная с ее завоевания в 1453 г. Ему было присвоено новое название – Стамбул – только в 1930 г., через семь лет после создания Турецкой Республики на руинах империи. Если в течение почти пятисот лет Османская империя граничила с Востоком и Западом, Азией и Европой, почему была забыта ее двойственная природа? Изменились ли общепринятые представления об этом?
Белая крепость
Иногда достаточно одного литературного произведения, чтобы понять истинную природу того или иного явления. В романе «Белая крепость» лауреата Нобелевской премии, турецкого писателя Орхана Памука рассказывается об обмене личностями, ставящем под сомнение традиционное восприятие Востока и Запада, Османской империи и остальной Европы.
Действие книги разворачивается в XVII в., когда османская самоуверенность и ее территориальная экспансия достигли пика. Все начинается с того, что османский мусульманский астролог, известный как Ходжа, получает опеку над итальянским рабом в Стамбуле. Раб, молодой неназванный ученый, имевший сверхъестественное сходство с Ходжей, был захвачен пиратами и продан на стамбульском рынке рабов. Рассказчик, которого мы на данный момент считаем итальянцем, заявляет, что сходство между ним и его новым хранителем поразительное. На первый взгляд ему кажется, что он смотрит на самого себя. Стремясь узнать о научных и интеллектуальных достижениях Западной Европы, Ходжа обещает освободить двойника, как только итальянец научит его всему, что знает, от астрономии до медицины. Однако чего он действительно хочет, так это понять все о пленнике, ища ответ на вопрос «Почему я такой, какой есть?»[2]
Ходжа и раб проводят месяцы, сидя друг напротив друга, записывая все свои воспоминания в попытке раскрыть характеры друг друга. Поначалу Ходжа не способен ответить на вопрос о том, кто он, иначе как заявив, кем он не является. Раб настаивает, чтобы тот написал о собственных недостатках: «У него были отрицательные стороны, как и у всех остальных, и если бы он углубился в них, то нашел бы свое истинное “я”». Написав о минусах, Ходжа пришел бы к пониманию того, как другие стали теми, кто они есть. Раб, который надеется обрести свободу, поменявшись ролями, и доказать превосходство над хозяином, считает, что, благодаря процессу самоанализа и поиска недостатков, Ходжа может оказаться таким же презренным, как и его собеседник. То, что они в итоге получают, – своего рода равенство. Стоя рядом друг с другом, глядя в зеркало, они видят, что на самом деле они одинаковы. Ходжа решает, что они поменяются личностями и местами. Он продолжит жизнь раба в Венеции, а раб останется в Стамбуле[3].
Используя объединенные научные знания, Ходжа и его раб создают невероятное новое оружие, которое используется османской армией при осаде Белой крепости в Польше. Однако белоснежный дворец, стоящий на фоне черного леса, «прекрасен и недостижим». Застряв в болоте, оружие выходит из строя. Опозоренный и опасающийся за свою жизнь Ходжа отправляется в Венецию под видом итальянского раба, в то время как его двойник продолжает жизнь Ходжи в качестве османского ученого[4]. Поскольку люди во всем мире так похожи друг на друга, кажется, что все могут легко поменяться местами.
В то время как читателя заставляют поверить, что двое мужчин обмениваются жизнями в «Белой крепости», к концу романа невозможно определить, кто рассказчик, кто хозяин, кто раб, или даже являются ли хозяин и раб одним и тем же человеком. Через двойственного персонажа Ходжу Памук просит аудиторию задуматься, где проходит граница между Востоком и Западом, и так ли уж различны мусульмане и христиане, Османская империя и остальная Европа. Как говорит итальянец о своем турецком двойнике в конце, «я любил его с глупым отвращением и глупой радостью познания самого себя»[5].
Как и роман Памука, книга «Османы» показывает, что Османская империя не является, как обычно считается, оторванной от Европы. Османы правили страной, которая частично находилась в Азии, но также частично и в Европе. Это была европейская империя, и она остается неотъемлемой частью европейской культуры и истории. Я не подразумеваю, что османы являются частью европейской истории, потому что они оккупировали территорию и умы европейцев, вызывая страх и недоверие, любопытство и восхищение[6]. Это книга не о месте османов на европейской политической арене. Это книга, предлагающая читателю взглянуть на Европу – и как на идею, и с точки зрения географии – в целом, чтобы концептуализировать данный феномен, не опираясь на христианство. Представьте себе, если хотите, Европу, остающуюся Европой независимо от того, правят ли ею христиане или мусульмане. Представьте себе, что ее граница не заканчивалась у стен Вены – границы Священной Римской империи, места двух неудачных османских осад.
Как же тогда мы могли бы определить Европу и кого мы могли бы отнести к ее населению по праву?
Принято интерпретировать османское завоевание Константинополя в 1453 г. как отделение восточных земель Римской империи (Византийской империи) от Европы[7]. Но перестает ли эта территория принадлежать Европе, когда ею правят мусульмане? По мнению османов, их продвижение в Европу означало, что они были наследниками Византии и, таким образом, должны были считаться новыми римлянами. Эти мусульманские правители считали себя законными наследниками Рима не только в силу присоединения территории, но и из-за своего видения построения универсальной империи. Османов называли мусульманскими императорами и халифами Европы так же часто, как цезарями Ближнего Востока и «римлянами мусульманского мира»[8]. Почему бы не называть их просто римлянами? Арабы, персы, индийцы и турки именовали османских правителей цезарями, а их владения – Римской империей, и, начиная с османского завоевания Константинополя, некоторые западноевропейские писатели делали то же самое. Кто-то утверждал, что османы были потомками троянцев. Других беспокоила законность их претензий на наследование римских прав. Один папский советник XVI века отметил, что султан «часто говорит, что Римская империя и весь Запад принадлежат ему по праву, поскольку он является законным преемником императора Константина, перенесшего империю в Константинополь»[9]. Почему мы забыли, что думали европейцы пятьсот лет назад?
На самом деле с османами обращались так же плохо, как и с византийцами. И Османская, и Византийская империя, чье наследие унаследовала османская династия и чью столицу сделала собственной, были долговечными централизованными империями, по сей день стоящими вне стандартных западных повествований о формировании Европы[10].
Обе они не соответствуют более поздним западноевропейским этапам развития и истории, таким как Ренессанс и Реформация, и признаны недостаточными. Подумайте о том, что приходит на ум, когда мы используем термин «византийский» сегодня: средневековый, отсталый, восточный, экзотический, отличающийся вероисповеданием и непостижимый из-за языковых барьеров и орфографии. Поскольку религиозность обеих империй была переоценена, их светские аспекты исследуются реже. В определенный момент они были изображены как декадентские, коррумпированные и находящиеся в состоянии безвозвратного упадка. И византийцы, и османы изображались преимущественно в негативном свете как антитеза Западу.
Но когда мы рассматриваем, как эти империи думали о себе, мы понимаем, насколько ложны подобные взгляды. Они считали себя наследниками Рима и претендовали на европейскость. Османы называли свои юго-восточные европейские провинции «Румелией» («Землей римлян»). «Рум» – это турецкое произношения слова «Рим», то есть основной территории Византийской империи на Балканах и в западной Анатолии[11].
Взгляд на османов как на развивающихся внутри пределов собственной страны поднимает вопрос о том, кто владеет империей, кто наследовал цивилизацию, а кто – континент? Что мы считаем или сбрасываем со счетов как историческую преемственность? Кто за что несет историческую ответственность? Что происходит, когда разделяются и история, и ответственность?
Изложение исторических событий Византии и Османской империи подчинено националистическим и религиозным целям их современников – византийцев по отношению к грекам, османов по отношению к туркам. Сегодня эти установки связаны с трактовкой восстановления истории, ранее принадлежавшей «им» империи, например, когда турецкий «неоосманизм» прославляет былые завоевания и отрицает преступления османов. История используется в политических целях всякий раз, когда греческие «доноры» представляют университетские исследования древних византийских и современных эллинских или греческих текстов, игнорирующие тот факт, что османы правили на территории современной Греции более пятисот лет. Или когда Турецкая Республика организовывает кафедры османских исследований, где не изучается весомое наследие византийских и греческих народов, их социальные институты и отношения.
Наши представления о прошлом были бы иными, если бы вместо этого мы называли и византийцев, и османов римлянами, каковыми они себя и считали.
Признание Османской династии частью европейской истории позволяет нам увидеть, что османы не были отделены от Римской империи и не стремились к этому, а скорее претендовали на то, чтобы унаследовать универсальное правление над завоеванными терриориями. Они не развивались параллельно с Европой; их становление – это непризнанная часть истории, которую Запад рассказывает о себе.
Османы действительно принимали участие во многих аспектах европейского религиозного и политического развития, долгое время приписываемых только западным европейцам. Мы признаем это, когда фокусируемся на евразийской империи османов. Вместо того чтобы пытаться доказать, что они соответствуют евроцентричным стандартам, осознание их роли в европейской истории заставляет нас расширить и переписать ее основные концепции и рамки – такие понятия, как Ренессанс, эпоха Великих географических открытий, Реформация, Просвещение и научная революция, а также значение милленаризма и мессианизма, сексуальности и удовольствия, абсолютизма и ограниченного правительства, рабства и ориентализма и мировых войн.
Османские пути к терпимости, секуляризм, современность и геноцид
Рассмотрение истории османов как неотъемлемой части европейской истории позволяет нам иначе понять происхождение и значение таких концепций и практик, как религиозная терпимость, секуляризм, современность и даже геноцид. Мы признаем, что они начались с европейцев-мусульман. Общепринятое утверждение о том, что европейцам впервые пришлось понять, как жить с людьми разных религий, только в XVI в., исключительно благодаря Реформации и Контрреформации, начинает казаться неверным.
В этой связи только тогда впервые обсуждалась концепция терпимости, ставшая реальностью повседневной жизни[12]. Нам говорят, что терпимость, современность и секуляризм впервые появились в Западной Европе после «религиозных войн», бушевавших примерно с 1550 по 1650 г. Первые конкретные шаги, предположительно, были предприняты с подписанием Вестфальского мира в 1648 г. серией договоров, устанавливавших принцип терпимости к религиозным меньшинствам. С 1650 по 1700 г. Европа вступила в эпоху, известную как Просвещение, и ее символом стало основополагающее эссе Джона Локка 1689 г. – «Письмо о веротерпимости».
Оно открыло путь к подходу «живи и давай жить другим», к принятию религиозных различий и принципам современной светской жизни. Поскольку все больше и больше интеллектуалов пропагандировали терпимость, некоторые просвещенные европейские правители начали внедрять ее в XVIII в.
Правда, исторические данные свидетельствуют о том, что практика веротерпимости уже была установлена в начале османского владычества в Юго-Восточной Европе в XIV в., и этот факт стал особенно заметен в Константинополе после завоевания османами этого византийского города в 1453 г. Османская религиозная толерантность была основана на исламском прецеденте, уже представленном Европе в мусульманской Испании VIII в., и на поведении кочевых, доисламских монгольских предков из евразийской степи – того перекрестка Европы и Азии, где родились османы. Хотя полной терпимости не существовало в средневековой христианской Европе, она бытовала в средневековой исламской Европе, в том числе в османских владениях. Османская толерантность – это европейская толерантность.
Почему же тогда османы традиционно не включены в историю религиозной терпимости в Европе? К тому времени, когда западные европейцы впервые столкнулись с вопросами о том, как жить вместе, османы уже нашли на них ответы. Они включали в себя информацию о том, какие права и привилегии будут у каждой религиозной группы, где они будут совершать богослужения, как станут платить за содержание своей религиозной общины (включая ее молитвенные дома и школы), как будет собираться и распределяться благотворительность, смогут ли люди из разных групп вступать в смешанные браки, где они получат возможность жить, как они могли бы взаимодействовать в социальном и экономическом плане, как праздники будут отмечаться публично, и как будет осуществляться управление каждой религиозной группой и ее отношение к правительству[13].
По мнению одного английского писателя середины XVII в., османская терпимость ко многим религиям была предпочтительнее насильственного насаждения одной, как это имело место в христианской Европе[14]. Религиозные войны и преследования тех, кто придерживался иных убеждений, фактически продолжались в районах Европы с католическим и протестантским населением в XVIII в.
В то время как европейцы-христиане претендуют на то, что они создали институты секуляризма в XVII в., османы на протяжении веков подчиняли религиозную власть имперской власти и сделали светское право эквивалентным по силе религиозному, превзойдя в этом отношении любое другое европейское или исламское государство. Они даже институционализировали практику, которая явно нарушала исламские обычаи в пользу светских правил. Почему об этом молчат, когда говорят о месте зарождения современного секуляризма?
Хотя Османская империя придерживалась терпимости, религиозное обращение было жизненно важным для ее успеха. Османская династия делала упор на религиозные перемены, начинающиеся наверху. В османо-турецком языке единственные термины, обозначающие «обращение», поразумевают обращение в ислам. Оно может идти только в одном направлении; нет другого термина, кроме «отступничество», для понятия превращения мусульманина в христианина или еврея. Никто не может сказать: «Мусульманин обратился в христианство». Соответственно, отступников казнили. Терпимость – не то же самое, что поддержка разнообразия, сосуществования, равенства, мультикультурализма или взаимного признания[15]. Терпеть означает «страдать, выносить или мириться с чем-то предосудительным»[16]. Сторона, проявляющая толерантность, считает собственную религию истинной, а религиозные притязания той группы людей, с которой мирится, – ложными. Джон Локк, как известно, отказался включать католиков в свою концепцию. Принятие на самом деле является выражением властных отношений.
Его присутствие или отсутствие может быть использовано в качестве предупреждения или угрозы в отношении уязвимой группы. Терпимость – это состояние неравенства, при котором влиятельная сторона, например правитель, определяет, может ли существовать менее сильная группа и в какой степени ее членам может быть позволено выражать свое отличие.
Правитель или режим может дискриминировать группу, в то же время снисходительно относясь к тому, что ее члены отличаются от правящей элиты. Именно так функционировала османская терпимость с точки зрения классовых, гендерных и религиозных различий[17].
В Османской империи определенные группы – женщины, христиане и евреи, рабы – были юридически подчинены другим – мужчинам, мусульманам, свободным. Не все религии считались равноправными. Вне закона оказались шииты (мусульмане, утверждающие, что их лидер должен быть потомком пророка Мухаммеда и его семьи), диссидентские мусульманские группы и буддисты. Османское общество было разнообразным, и отдельные люди могли время от времени менять принадлежность к определенной группе или позиции власти, однако каждая группа занимала свое место в иерархии, основанной на классе, поле и религии.
На практике терпимость к разнообразию означала создание империи, построенной на сохранении различий. Османы не стремились превратить всех подданных в мусульман или даже в османов, членов правящей элиты. Скорее они способствовали созданию институтов, таких как патриаршество, духовные управления и юрисдикции лидеров армянской и греческой церквей, которые позволяли христианам и евреям заниматься личной жизнью, пользуясь культурными, религиозными и языковыми правами без особого вмешательства или ограничений.
В то же время религиозное обращение использовалось как средство интеграции в сильно стратифицированную социальную структуру Османской империи. Империя набирала элиту из лучших представителей покоренных народов, особенно молодежь и женщин, тем самым обеспечивая величие династии и подчинение завоеванного населения. Христианские и мусульманские члены королевской семьи, военные и религиозные лидеры, а также простолюдины – все были включены в имперский проект с самого начала.
Османская династия инициировала браки с европейскими королевскими домами, включая византийский и сербский – это еще одна причина включить эту мусульманскую императорскую семью в европейскую историю. Каким бы жестоким, несправедливым и насильственным ни было рабство, особенно в отношении женщин, оно позволяло отдельным людям войти в элитные слои общества, когда женщины присоединялись к гарему, а мальчики входили в султанскую администрацию и вооруженные силы. Христиане превращались в членов османской правящей элиты посредством сотрудничества, подчинения или обращения. Как и другие империи, османы наблюдали за крупномасштабными демографическими изменениями путем преобразования управляемого населения. Босния и Герцеговина, Болгария, Греция, Венгрия, Сербия и Турция подверглись массовому религиозному обращению во времена правления османов. Христиане и в меньшей степени евреи стали мусульманами, и ландшафт был в значительной степени исламизирован, наиболее важные церкви заменены мечетями, семинарии – медресе (религиозно-просветительские и учебные заведения), монастыри – суфийскими (мистическими) ложами.
Хотя такие государства, как Мамлюкский султанат Египта (1250–1517 гг.), опирались на обращенных солдат-рабов, Османская империя полагалась главным образом на новообращенных, составлявших ключевые элементы ее правящей семейной династии, администрации и вооруженных сил, обратив огромное количество людей за первые три столетия своего существования. Она определяла принадлежность к основным слоям элитарного класса путем религиозного обращения и постоянно меняла интерпретацию религии. Как заметил проницательный английский житель Османской империи XVII в. сэр Пол Райко, «ни один народ в мире никогда не был более открыт к приему представителей всех наций, чем они», и «англичане называют это натурализацией, французы – предоставлением избирательных прав, а турки [османы] – верообращением»[18]. Это действительно была империя обращения, способствующая масштабным социальным изменениям, в то же время терпимо относившаяся к существованию религиозных групп, расходящихся с религией правителя, почти до самого трагического конца государства.
Терпимость и нетерпимость не были противоположностями[19]. Толерантность, дискриминация и преследование всегда шли рука об руку.
В то время как социальные и правовые иерархии сохраняли мир на протяжении веков, дискриминация и разделение были частью повседневной жизни. Столетиями османы были открыты для принятия в качестве мусульманина любого типа людей, независимо от их языка или происхождения, будь то раб, простолюдин или член элиты. Но затем, в более поздние годы, они отказались от подобного разнообразия и попытались спасти империю, переделав ее сначала в мусульманское османское государство, а затем в турецкое. Следствием стало то, что терпимость – такая, какой она была, – оказалась заменена этническими чистками и геноцидом, что в итоге привело к гибели династии.
В конце XIX в. группа интеллектуалов в Османской империи объединила европейскую мысль эпохи Просвещения и ислам, что привело к убедительным экспериментам с конституционной формой правления и парламентской демократией. Однако эти усилия оказались напрасны, и последовало массовое кровопролитие, включая массовые убийства десятков тысяч армян в 1890-х и 1909 г., а также геноцид армян в 1915 г.
Почему произошедшее, наряду с ранней османской религиозной терпимостью, не считается частью европейской истории? Как и тот факт, что немецкие генералы и солдаты помогали османам в совершении массовых убийств во время Первой мировой войны. Что еще важее, признание османов европейцами позволяет нам признать геноцид армян первым геноцидом в Европе. Рассмотрение эпохи Османской империи как части европейской истории не означает, что вклад османов всегда был положительным. История османской династии и ее государства, рассказанная на этих страницах, не стремится ни прославить дом Османа, ни осудить его, но описать все, что делает его одновременно ни на что не похожим и удивительно знакомым широкому кругу читателей.