Марк Казарновский
Апокрифы. Исторические версии
Странно, подумал я, почему местные двери на дрова не приспособили. Верно, неудобно было рушить эти двери – из дуба сделанные, они на самом деле были сработаны на века.
Вечерело. В пустые провалы окон врывался ледяной ветер. Вокруг церкви валялись занесенные снегом мраморные горельефы. Я почистил от снега одно разбитое творение. На меня с каким-то укором и грустью глядела Богородица. Рядом лежала чья-то кисть руки. Трех пальцев не хватало.
Я вошел вовнутрь. Роспись на стенах была сбита, но проступали детали жизнеописания Иисуса и его учеников. Впрочем, от всех них остались голубоватого цвета хитоны и почему-то печальные глаза. Лиц не сохранилось.
В алтаре также был снег и много сена и соломы. Позднее я узнал, что летом туда, в церковь, загоняли овец и коз. В церкви, очевидно, было летом прохладно и для деревенской живности весьма комфортно.
Разглядел я и широкую трапезную, и следы иконостаса, сгинувшего в неизвестность. Вот ведь как.
Но тем не менее время шло, я жил в развалюхе возле церкви и нет-нет, а загадочную старуху – «помещицу», княгиню Годунову, встречал. Вначале, правда, обидевшись, что она меня ни к себе не приглашает, ни на какие контакты сближения не идет, я прозвал ее «пиковая дама». Но вот узнав про род ее, я понял – нечего лезть туда, куда по рождению ты не дорос.
И я успокоился.
У меня ведь была задача – заветная дверь в церкви. Иногда ругал себя – старый ты дурак, ну куда в мальчишки играть, по подземельям шастать. Но вот не отпускает меня, как и каждого мужчину, эта надежда – найти клад или что иное.
А однажды случилось событие приятное. Я нес два ведра воды из колодца, и вдруг меня окликнула княгиня.
– Сударь, не хотите ли выпить кофию. Мне вчера из Лавры привезли, уже молотый. Или чай по утрам пьете? – сказала княгиня с некоторой иронией.
– Нет, «княгиня», – так я осмелился впервые назвать «помещицу», – с удовольствием. Вот только захвачу к кофию сыр, я из Москвы привез запас и борюсь за его сохранность – мыши хитры и коварны здесь, в Махре.
– Как, сударь, вы утром сыр кушаете? Оригинально. Ну, впрочем, заходите.
Комната княгини была превосходна. Чистенькая. Кот на меня смотрел долго и внимательно.
«Черт возьми, – подумал я, – хоть бы коту понравиться. Видно сразу, он здесь главный».
Кофепитие началось. Кофий на самом деле был превосходным. А легкие, голубые с золотым гарднеровские чашки, да и весь утренний ансамбль стола требовали и беседы соответствующей, и поведения определенного. Чему я приучен не был совершенно. Ибо жизнь проживал совершенно в иных условиях.
Правда, хозяйка нисколько моим очевидным смущением не заботилась.
«Вот что значит княжеская кровь», – думал я.
Княгиня вела беседу спокойно. Тактично в собеседование меня втягивала. Я беседу поддерживал и с каждой минутой чувствовал себя почти как дома. Когда еще была жива мама и обсуждалось все и вся. Да когда это было.
Мимоходом княгиня рассказала мне про свое житие. Получилось, что и я ей рассказал о себе достаточно, чтобы составить первое впечатление: не очень глуп, но простодушен. Наивен, хотя в его возрасте пора бы уже… В меру начитан, но языков не знает, что удивительно… И так далее. Многое могла вынести обо мне хозяйка домика. Да и кот тоже. Кстати, хозяйка представила мне кота: полное имя – Монигетти.
– Но я зову его просто – Моня. И что думаете – откликается. Кстати, сударь, обратите внимание: хитер, своенравен и характер имеет крайне склочный. Но уж ежели примет кого, то будет ему верен и выказывать свой полный решпект.
Кот и на самом деле, к моему удовольствию, решпект выказал. Он легко прыгнул мне на колени, устроился удобнее и замурлыкал, одновременно сквозь брюки запуская мне в нежные части тела острые когти.
В другой обстановке этот кот уже летел бы у меня в угол комнаты. А здесь – ноблес оближ – я улыбался и поглаживал кота, еле сдерживаясь не поддать ему как следует.
Постепенно я так увлекся «помещицей», что охладел к идее проникнуть в церковные подвалы. Да и Марья Ивановна тоже была не прочь принимать меня почти каждое утро на утренний кофий.
Беседы наши становились все откровеннее и откровеннее. Мы уже критиковали правительство, обсуждали новости науки и техники.
Мне было особенно интересно слушать ее рассказы о времени до 1917 года. А к моменту нашего знакомства княгине Годуновой было, по моим подсчетам, не меньше 80–85 лет. «И сама ходит за водой», – думал я изумленно.
Но что были за рассказы по утрам, я понял не сразу. Марье Ивановне доставляет удовольствие выговариваться, рассказывая о близких, знакомых. Правда, она часто оговаривалась, что о тех или иных родных, знакомых или просто известных людях она узнавала по рассказам маменьки. Княгини Годуновой.
Княгиня рассказывала, да как будто все было вчера, – что граф и князь Орлов в 70 лет влюбился в «какую-то певицу Анжелину» и позже заперся в своем имении и сошел с ума.
Узнал я, что вдовец 70-летний канцлер Горчаков пользовался успехом у женщин. Многие хотели бы выйти за него замуж.
Светские сплетни Марья Ивановна перемешивала с жалобами на повара Терентия: «Загордился и отбился от рук полностью. Я его просила – хочу спаржи. А он мне, видите ли, отвечает: вам холодной ботвиньи подам, она русскому духу более соответствует. И ведь знает, наглец, что не выгонят его. Ибо обучен и секреты блюд знает, как бог, Господи меня прости».
В таких случаях Марья Ивановна становилась нервная и меня выпроваживала довольно бесцеремонно.
Но я не роптал. Шел в свою развалюху, писал какие-то мысли, а больше – топил печь да пек картошку. С питанием в стране российской было не густо.
Постепенно я стал жить в каком-то сюрреалистическом мире. По утрам меня окружали Юсуповы, Потемкины, князья Шово или Лихтенштейнские, а днем забегал Леонид. В грязной майке. Всегда – в телогрейке. Просил трояк. Получал рубль и был рад. На мои вялые увещевания относительно пьянства он, почесывая грязными руками шею, отвечал:
– Эх, Маркел, ну ты в жизни ничего не понимаешь. Я чё пью-то? Я, – он переходил на шепот, – я «Голос» слушаю. Ну, который из Америки. А апосля «Голоса» только пить и остается. Жалею я очень за нашу страну, вот что я тебе скажу, Маркел. Какие же все у нас в правительстве суки. Вот мне и жалко за народ да за баб.
– А бабы-то здесь при чем?
– Дак как это при чем. Смотри. Одна проснулась, кричит: мама, хочу, мол, сырников. А глядь – мама-то она сама. И все сама – и работать, и варить, и кормить. А ночью-то тоже нет отдыха. Муж либо пьяный, либо невесть чиво хочет. Нет, нет, Маркел, погиб СССР, это я тебе говорю, Леонид. Я решил вообще завязать и записаться в энти… во враги народа. Ладно, дай еще рубль, и я побежал записываться, га-га-га.
Но однажды произошло то, чего я втайне ожидал. То есть уверен я был, кроется какая-то тайна в этой Марье Ивановне. Ну есть что-то. Ах, как мне хотелось это все узнать. Да как.
А вот как.
Утро было пасмурное. С реки тянул туман. Какая-то грусть меня вдруг охватила. Печаль, что ли. Неладно я живу – вот и вся причина моего душевного неустройства. А по-другому уже жить не могу. Запутан, запутан. Да воли нисколько не осталось. Осталось только петь «куда ты, удаль прежняя, девалась…».
Все эти мысли теснили мою душу, пока я собирался да шел к княгине на утренний раут.
К моей радости, и княгиня была в состоянии сумеречном. Сидела в полутьме, в кресле. На столе лежали пачки каких-то бумаг. Вроде писем-документов.
Кстати. Иногда мне хотелось выдумать что-либо такое и признаться княгине, что, мол, я из фамилии… которая… которой… Но тут мысли мои путались, и понял я, что врать не только нехорошо, но в данном случае просто отвратительно.
Вот с таким настроением налил себе кофию.
– А вы что же, княгиня. Налить вам?
– Нет, голубчик, что-то не хочется. Вот смотрела бумаги свои, и грустно мне стало. Кому все оставить. – Она тяжело вздохнула.
– Да никому не оставляйте, Марья Ивановна. Соберитесь да и езжайте к своей родне во Францию. Вы ведь рассказывали, давно вас зовут и ждут. Да и времена у нас пошли неожиданные. Выехать можно. Только паспорт да билет. А уж визу-то вам посольство выдаст без сомнений. Еще бы, вы ведь носительница такого титула. За границей это весьма уважают.
– Да нет, уже, видно, не поеду. Не хочется. Я здесь, в домике ведь не просто так. Можно сказать, по обету я здесь. И обет этот менять не хочу и не могу. Да и зузы кончаются. Ладно, как-нибудь расскажу, ежели Бог даст. А сейчас давайте залудим кофий да побазарим[10] за жизнь нашу грешную.
Княгиня, видя мое изумление от сленга, весело рассмеялась. И быстро собрала рассыпанные бумаги.
– Ну, за кофий. Кстати, сударь, как вы смотрите на настоечку-наливочку?
– Да прекрасно, княгиня.
Появился графин с рубиновым напитком. Ну просто именины сердца.
Марья Ивановна, видно, чувствовала себя не очень хорошо. Я предложил вызвать врача. То есть, так как телефона, конечно, в разваленной Махре не было, я предложил сгонять в Загорск за врачом.
– Нет, сейчас не надо. Еще не время. Лучше послушай да не перебивай меня. Мне нужно тебе рассказать. Думала – многое, но нет, не получится. Плохо себя чувствую. Поэтому просто слушай внимательно. И ежели возможно, даже запиши. Но вначале ты должен выслушать вот что.
Я не заметил, как Марья Ивановна стала называть меня на «ты». Да и ладно. Даже хорошо. Я уже давно испытывал какое-то чувство к ней. Может, потому, что рано потерял родителей и всегда чувствовал себя одиноким. Одним во всем мире. Хотя уже и в возрасте сейчас достаточном, но все равно – очень хотелось маму.
Может, и казалась мне в княгине Годуновой хоть частичка того, что мы получаем только от матерей. Недаром на фронте, в крови, грязи и смерти вокруг часто последнее слово кричит солдат – мама. Вот почему пытался я в силу своего разумения помочь Марь Ивановне. Да и вообще – как не помочь.
Марья Ивановна мною руководила. Я дал ей корвалол, налил крепкий сладкий чай, после чего она просила слушать ее, не перебивая. Но – очень внимательно. Вначале она сделала мне предложение. От которого, как она сказала, слабо улыбнувшись, я не имею права отказаться.
– Дело в том, что уже второй год я тебя изучаю. И поняла – могу доверить тебе нашу семейную, годуновскую тайну. Только ты все равно должен дать клятву. Что не подведешь, не предашь, выполнишь все, что я скажу. Вот, возьми у изголовья книгу, это Библия еще самого Годунова. Ей, кстати, цены теперь нет, – мимоходом заметила княгиня. – Держи ее в руках и просто скажи мне – выполню вашу просьбу. Честное слово. И все. Мне этого достаточно.
Конечно, я весь этот ритуал проделал. И уже не любопытство мною руководило. Я понимал, чувствовал – не обману, не предам.
* * *
– Ну, хорошо. Дай еще чаю. Теперь слушай. Вся наша семья в 1918 году бежала из России. Оказались в Париже и через трудности, но все-таки все стали устроены.
А перед побегом нужно было принять одно важное решение. Дело в том, что в Махре в середине XIX века располагался лейб-гвардии Волынский полк. Чего его туда загнали на зимние квартиры, никто не понимал. Правда, слухи ходили – мол, много вольнодумцев в полку. Пусть позимуют в холодных избах да побудут без итальянских певичек – вот из них все вольнодумство и выветрится. Так думали, видно, у государя.
В этом полку служил и наш родственник, князь Петр Годунов, капитан. Хоть и храбро он воевал в 12-м году, но, по рассказам, был совершенно статским. Наивный и уж очень справедливый. А в России справедливым быть сложно. Да подчас и опасно.
Случилась там история, я тебе ее рассказывать не буду, ты из документов и записок все поймешь. В общем, был убит наш Петруша Годунов и похоронен в приделах церкви Рождества Богородицы, что в Махре. Тайно братия Лавры его хоронила. И по преданию, положила у гроба ценные вещи царя Бориса Годунова.
Больше в нашей семье никто не возвращался к этому вопросу. Только боялись воров. Особенно когда ваши большевики стали править государством. Поэтому-то решили на семейном совете: всем бежать, так как понимали – рано или поздно, но доберутся власти до Годуновых. Припомнят нам и гибель царевича Дмитрия Угличского, и Смуту, да и все, что было и не было.
Но оставлять реликвии без присмотра тоже было нельзя. Поэтому решили, чтобы в России осталась я. Мне к 1918 году было 18 лет. Думали мой батюшка да родственники, что гимназистка ничем не запятнана. Еще при царе, можно сказать, не служила и никто меня не тронет.
А должна я проживать в Махре тихо и с Лаврой поддерживать связь. В Лавре был человек, кто меня знал и моим родичам информацию передавал. Задача же моя была простая: следить, чтобы могилу Пети не повредили воры или другие лихие. А в случае – быстро сообщить в Лавру. Для этого все было приготовлено. В случае беды, хоть ночью, хоть когда, должна я подать условный знак. Тут же придут люди, которые разбираться с церковными грабителями приучены.
Да вот ошибся мой папенька. Меня-то как раз и заарестовали.
Будь добр, дай мне чаю, да давай отдохнем, я устала…
Через час мы продолжили собеседование. Вернее, инструкции по этой детективной истории.
– В общем, 19 лет меня мотали по лагерям. Сначала – Соловки, 5 лет. В 1937-м – 10 лет – Дмитровлаг. Хорошо, я спаслась, учила детей начальника французскому. А в 1949-м – снова на 5 лет. Но сидела в Дубравлаге 4 года. Вот почему я сленг этот и знаю. Потом усатый откинулся.
Впрочем, все документы найдешь в сундучке под кроватью. Побереги их. Когда мои родственники приедут – передай им.
Ну, я устала. Спать буду. Приходи завтра утром…
Однако я не ушел. Остался. Часов в 5 утра меня разбудил кот. Он прыгнул мне на грудь и молча на меня смотрел.
Я все понял сразу. Княгини уже не стало. На столе лежала записка, без адреса. Всего два пункта.
Первый – не бросай кота.
И второй – отдайте все Маркелу.
Не понимаю, что за связь работала у княгини, но в 5:45 в дверь постучали люди из Лавры. Они были немногословны. Меня попросили подождать. Через час позвали. Переодетая и уже готовая в последний путь лежала княгиня Годунова. У изголовья монах читал псалтырь. Пахло свечами и ладаном. На буфете сидел кот, и его огромные зеленые глаза не отрывались от лица княгини.
Была тишина. Даже вороны и галки примолкли.
Ко мне подошел красивый молодой человек в рясе.
– Мы выполним все формальности по оформлению дома. Также мы знаем, что вы дали согласие исполнять просьбу княгини. Ежели вам что-то потребуется срочно, то вот для экстренной связи вам фонарь. Ставьте у окна с южной стороны. Он сильный. Через три месяца я буду менять аккумулятор. Вот эта кнопка – красный свет. Значит – тревога. Через 15 минут наши люди будут у вас. Другая кнопка – зеленая. Ее можно не включать. Княгине она нужна была для сообщения – все в порядке, я здорова.
Ежели приедут от семьи Годуновых, то я приеду вместе с ними и вам никакого беспокойства не будет.
Через три дня похороны княгини в Лавре. В родовой усыпальнице Годуновых. Приезжайте к 12 часам дня. Стойте у святого источника, к вам подойдут.
Ну, Бог вас храни…
Далее княгиню тихонько вынесли. Во дворе стоял Леонид. Кот вышел на крыльцо, он далее не пошел. Снова ушел в дом. Вот так я и стал вместе с котом жить в этой маленькой избушке близ церкви Рождества Богородицы, где в одном из приделов был похоронен капитан лейб-гвардии Волынского полка князь Петр Годунов.
Глава IV
Более полугода я потратил на разбор бумаг княгини. Затруднений было много. Большая пачка писем, полученная из Франции от Годуновых, ждет еще своего часа. Ибо я, чтобы только разобрать бумаги, вынужден был прибегать к помощи переводчика. Даже одно время поселил переводчицу в моем домике. Но расстался – брала довольно дорого. Да и другие претензии меня утомляли.
Вторая группа бумаг – документы министерства, придворного и военного ведомств, также написаны по-французски. Их я тоже отложил до более свободного времени. А вот документы, касающиеся капитана Петра Годунова, меня заинтересовали очень. Я их систематизировал и привожу в этом рассказе.
Также бумаги, касающиеся княгини и ее пребывания на родной земле, оказавшейся такой к ней жестокой. Их я тоже решил опубликовать, благо все они изложены на русском языке.
На русском языке я обнаружил и дневник княгини. Он был отрывочен, ибо во время арестов о каких дневниках могла идти речь. Может быть, достанет времени отрывки из дневника привести здесь же. Или отдельным изданием.
Итак, Петр Годунов. Официальная версия.
Военно-судное дело[11]
г. Троицко-Сергиев Посад
28 апреля 1848 года
Судная комиссия в составе:
Полковник барон Нолле Х.И.
Подполковник Иванов Ф.И.
Поручик Черняев И.Л.
Секретарь – штабс-капитан Примо Г.Х.
Мотив происшествия:
Судная комиссия выяснила обстоятельства дела, повлекшего смерть инженер-полковника барона Шарона и капитана князя Годунова.
В ночь на 20 марта 1848 года в помещении офицерского собрания лейб-гвардейского Волынского полка офицеры гвардии отдыхали. Некоторые играли в непредосудительные карточные игры. Близ выхода группа офицеров рассматривала весьма изящный дуэльный гарнитур с капсульными пистолетами изготовления французского оружейника А. Форе-Лепажа[12].
Гарнитур принадлежал капитану князю Петру Годунову, оный он приобрел в бытность участником похода и взятия Парижа в 1815 году.
Офицеры, да и сам владелец гарнитура сходились во мнении, что пистолеты эти Лепажевские лучше иных прочих в силу особенностей конструкции заряжающего механизма и ствола пистолета. (Далее комиссия не считает необходимым вдаваться в технические подробности.)
Проходящий мимо инженер-полковник барон Шарон заметил, что пистолеты немецких мастеров, хоть взять старые седельные с колесным замком, несравненно лучше, чем француза Форе-Лепажа. Возник спор, однако достаточно, по показаниям офицеров, мирный. Решили посмотреть, как действуют оба оружия.
Барон Шарон принес свой, старинной выделки, седельный пистолет работы немецких мастеров.
Далее произошел несчастный случай. Князь Голицын, не будучи знаком досконально с пистолетом Лепажа, очевидно, как показывают офицеры-свидетели, задел за курок. Пистолет, что крайне возбраняется, в нарушение правил Устава обращения с огнестрельным оружием, был направлен на офицеров и неожиданно выстрелил. Пуля, как показывают свидетели, попала в грудь барона Шарона. С возгласом «Ты убил меня!» Шарон упал головой и верхней частью тела на стол, успев конвульсивно нажать на курок. Последовал, с интервалом в 4 секунды, выстрел, и пуля, выпущенная из пистолета Шарона, попала в сердце князя Годунова. От чего он скончался сию же минуту.
Судной комиссией были опрошены порознь со строгим увещеванием не таить происшедшее следующие свидетели, офицеры полка:
Капитан Падейский,
Штабс-капитан Войцеховский,
Поручик барон Корф,
Подпоручик Шмидецкий,
Батальный лекарь Рокитянский.
Их показания, при расхождении в деталях, полностью подтверждают достоверность происшедшего.
Судная комиссия выяснила, что барон Шарон и князь Годунов не имели ровно никаких враждебных отношений, не будучи даже знакомы.
Исходя из сего и учитывая указания генерал-адъютанта: «Дело сие окончить сколь возможно поспешнее», судная комиссия в срочном порядке доложила о происшедшем Великому Князю Михаилу Павловичу. Последний выразил следующее мнение:
«Я нахожу обоих виновными в произведении оружейных экзерциций в помещении офицерского собрания. Однако, так как погибли храбрые и достойные офицеры и не выявлено никаких иных проступков против дисциплины и Устава, дело считать оконченным».
Судная комиссия и приняла такое решение.
Также было постановлено: тело барона Шарона передать родственникам для захоронения в родовом замке.
Тело князя Годунова, по просьбе родственников, захоронить в крипте церкви Рождества Богородицы, что в селе Махра, где и дислоцируется лейб-гвардии Волынский полк.
Захоронение приняла на себя монашеская братия Троице-Сергиевой Лавры.
Дано 28 апреля 1848 года
Город Сергиев Посад
Подписи: полковник барон
Нолле Поручик Черняев
Подписи заверены секретарем военно-судной комиссии штабс-капитаном Примо.
Приложения к военно-судному делу
Приложение № 1
Описание дуэльного гарнитура с капсульными пистолетами изготовления Форе-Лепажа.
Принадлежал князю Годунову.
Стволы пистолетов изготовлены Леопольдом Бернаром. Стволы, замочные доски и спусковые скобы украшает резьба. Стволы крепятся в ложе с помощью задвижек.
Спусковой механизм чутко реагирует на касание курка, что и могло послужить причиной несчастного случая.
Рисунок гарнитура прилагается.
Секретарь – штабс-капитан Примо
Приложение № 2
Описание пистолета седельного с колесным замком. Изготовлен немецкими мастерами П. Даннер и Г. Стоплер. Принадлежал барону Шарону. Ствол стальной, цевье и рукоятка – дерево, рог.
Пистолет раритетный и на вооружении российской кавалерии не значится. Однако отмечен хороший бой данного седельного пистолета.
Рисунок пистолета седельного с колесным замком прилагается.
Секретарь – штабс-капитан Примо
Приложение № 3
Рапорт Великому Князю Михаилу Павловичу
В связи с окончанием военно-судного дела по исследованию смерти офицеров Лейб-гвардейского Волынского полка, доношу Вашему Высочеству, что монашествующая братия Троицко-Сергиевой Лавры и ея пастырь и наставник убедили комиссию военно-судного дела не препятствовать захоронению князя Петра Годунова в приделах церкви Рождества Богородицы.
Руководство Лавры просило не нарушать усыпальницу Годуновых, в чем наше согласие и было дано.
При условии обихода места захоронения, в чем монахи крестное обещание дали.
К сему
Полковник барон Нолле
Подполковник Иванов
Поручик Черняев
Верно: Секретарь – шт. – капитан Примо
Дано 28 апреля 1848 года
* * *
Вот такая официальная версия. Документы выглядят солидно. Следствие проведено быстро и грамотно. Несчастные случаи во все века во всех армиях случались.
Например, в лейб-гвардии Волынском полку 3 марта 1853 года был исключен из списка офицеров подпоручик Мустяц Павел Семенович, умерший от «раны пулею в грудь, полученной вследствие нечаянного выстрела».
Я во все это не особенно старался вникнуть. Меня только интересовала загадка захоронения: почему князя похоронили в какой-то захолустной Махре, а не в семейной усыпальнице бояр Годуновых.
Очевидно, причины у Лавры могли быть. Я продолжил свою работу по бумагам княгини. Повезло почти сразу.
Я начал переводить письмо, адресованное семье Годуновых о гибели их сына, князя Петра. И был весьма удивлен. Чтобы прояснить эти две не очень понятные смерти в далеком уже 1848 году, я привожу письмо полностью (перевод с французского автора и Ольги Орловой, искусствоведа и специалиста по стилистике французского языка середины XIX века).
Прошу не обращать внимания на бытовые подробности, встречающиеся в переводе.
Оказалось, что помимо официальной версии гибели князя Годунова существует еще и другая.
Но вначале расскажу в двух словах, с какими трудностями нам (мне, госпоже Орловой и редактору мадам Э. Кузнецовой) пришлось столкнуться.
У меня в руках была семейная переписка княгини Марьи Ивановны со своими родственниками во Франции. Вся переписка велась, конечно, на французском. Однако нужно отчетливо представлять, что ни одно письмо из Франции да от «беглецов» князей Годуновых официально, через почту, поступить адресату, то есть княгине Марье Ивановне, не могло. Учитывая хотя бы тот факт, что княгиня более 19 лет провела в местах отдаленных. (Ниже я приведу документы, подтверждающие сказанное.) Поэтому письма доставлялись с оказией, что отразилось весьма печальным образом на их сохранности.
Письмо полкового товарища князя Петра с изложением подлинной сути гибели князя к тому же проделало путь из России во Францию, а затем из Франции в Россию, к княгине Марье. Вот эти письма. Пожелтевшие, потертые, частично порванные страницы. Еще бы, какой путь они прошли.
К княгине ТА. Годуновой, 1849 год, 15 ноября, близ Парижа
Любезная и дорогая тетенька.
Не мог Вам писать ранее, ибо все время находился при службе. Нужно было распорядиться ротой, и хочу заметить, что солдаты меня любят. Я не наказываю, я их уважаю и вижу, как положительно это действует. Ребята у меня все рослые, да и прошли уже немало. Один Поход[13] чего стоил.
Какая же это дыра, милая тетушка, эта Махра. За какую такую провинность Государь сослал свою любимую лейб-гвардию в такую глушь. Одно утешение, ездили, от службы освободившись, в Лавру. Вот уж где покой и радость сердца. А ризница какова.
Нет-нет, тетушка. Приедете в Россию, обязательно, голубушка, навестите Лавру. Получите истинное удовольствие.
Ваше поручение выполнил. Испросил разрешение и получил отпуск на 3 недели. Поэтому успел побывать в Вашем имении, насладиться картинами, отругать мажордома за пыль и пригрозить строгим взысканием управляющему. Он хоть и расторопен, но плут. Да где Вы найдете иных управляющих. Все с изъяном, а грех на роже их написан яркими красками.
Садовник хорош, но очень советую Вам взять и флориста (да где его взять-то?). Тогда вокруг поместья будет совершенно в духе Версалей и Фонтенбло.
Обнимаю Вас и целую Ваши ручки тысячу раз.
Барон И. Розенбом
К княгине Т А. Годуновой, 1849 год, близ Парижа
Дорогая тетенька,
Вы спрашиваете меня подробности такой нелепой гибели Вашего племянника, князя Петра Годунова. Вы, вероятно, получили копию военно-судного дела по случаю гибели князя.
Ежели почта не управилась, то посылаю Вам, тетушка, еще одну копию всего дела. Вы ведь знаете, не было у меня друга лучше и вернее, чем незабвенный Пьер. Еще бы, всю кампанию 1812 года прошли вместе. Корнетами.
А пишу эти скорбные строки, потому что остался после гибели князя один. Совершенно один, хотя и есть друзья.
Однако, к делу. Я хочу открыть Вам, княгиня и любимая тетя, всю правду. Мы, гвардейцы и невольные участники этого происшествия, дали друг другу клятву в сохранении тайны, но Вы обещали мне хранить все в секрете. Я Вам верю.
Началось все с пустого. В нашем офицерском собрании было накурено, хоть святых выноси. Эта мода на трубки, что пришла, нечего таить, тетенька, вместе с нами из Похода, просто иногда сверх меры. Вот и в этот раз. Жженка, да трубки, да карты – и вечер с плеч.
А холод был в этой забытой Богом Махре неимоверный. Мы уж солдат и не муштровали особо, по избам пусть сидят да лошадей смотрят.
Так и шло. До вечера, о котором я с печалью Вам и пишу, дорогая тетенька.
В общем, вышел князь Петр проветриться. И в самом деле, накурено было изрядно. И нет и нет его. А Вы знаете, мы с Петром еще с Тарутинских дел были неразлучны. Вместе воевали, вместе спасались, вместе Георгия получали. Были мы – братья.
Я вышел посмотреть, где там князь застрял, и вижу – у крыльца наш Петр беседует с инженер-полковником бароном Шароном. Он из остзейских немцев, по правде, тетушка, наипротивнейший тип. Ну да не буду о покойном. В общем, оне не беседуют, а определенно спорят. Да на повышенных тонах, что совсем непозволительно младшему по званию, капитану, князю Петру.
Я подошел, говорю:
– Господа, что это вы горячитесь. Барон, князь, полноте вам перепалку устраивать да при таком морозе. Вас жженка дожидается.
– Нет, ты посмотри, что делает его превосходительство барон Шарон! – восклицает Петр и показывает мне на солдата, во фрунт стоящего. С ранцем, а он весит предостаточно.
Я вначале солдата и не приметил. Да увидел и обомлел. Во-первых, из старослужащих, унтер, начинал гренадером князя Суворова полка. Во-вторых, стоит в стойке с выкладкой, уже и так видно, заледенел весь.
А барон Шарон, да с неприязнью, продолжает спор с князем Петром.
– Фы, – говорит, – малшишка, не понимайте супортинации. Этот плохой солтат не прифетствовал меня согласно уставу и наказан стойкой на один час.
– Да какой час! – кричит князь Петр. – Здесь за десять минут околеть можно. Ежели в вас, барон, души нет, то выполните устав Российской армии – беречь имущество Государя императора. А беречь солдата – первая обязанность офицера.
– Ах вы, малшишка, мне, боевому офицеру, еще смеете делать замечание. Ф присутствии солтата.
Я опять бросаюсь к барону.
– Барон, – говорю, – мороз чертов, давайте завтра решим это дело по команде, а сейчас отпустите солдата да и помиритесь с князем.
А Петр вдруг так спокойно говорит:
– Таких как вы, барон, нужно уничтожать, как заразу. Стреляться прямо сейчас, здесь. А ты, Ваня (это он мне), солдата уведи немедленно.
Я к солдату. У него лицо порядком разбито, ну да Бог с ним, с лицом-то. Говорю, унтер-офицер Шатилов, марш в месторасположение отделения.
– Не могу, Ваше Превосходительство, – хрипит Шатилов, – мне приказ должен отдать только инженер-полковник, как старший по званию.
Я поворачиваюсь, Матерь Божья, а мой князь и барон Шарон уже стоят друг супротив друга, да с пистолетами. (Вот убей Бог, не могу понять, как оружие у них очутилось, ведь в собрание завсегда мы приходили без оружия.)
Шарон опускает пистолет, я увидел, старый, немецкий, седельный, выделки нюренбергских мастеров.
И выстрелил. Я почувствовал сразу, это не дуэль, а какое-то отвратительное смертоубийство.
А князь Петр резко так, как от удара, сел в снег и, падая на спину, курок своего Лепажа и спустил.
Я повернулся к барону, кричу, что ты наделал. А барон мне отвечает:
– Он упил меня. – И падает лицом в снег.
Вот и все, тетушка. Много я смертей повидал, но вот таких нелепых и бессмысленных – не приходилось.
Выбежали офицеры. Я просил отправить унтера в избу. Да он сам уже идти не может. Два офицера его понесли. Срочно вызвали лекаря. Да зачем он уже.
Далее мы, офицеры, обсудили ситуацию. Ежели говорить о дуэли, пусть без секундантов и противу всяких правил, то начнется следствие. Поэтому, чтобы не порочить уже умерших и не выносить сор из полка, мы, офицеры полка, дали честное слово подлинное дело ежели и разглашать, то по прошествии 50 лет. И придумали – все на несчастный случай свалили.
Ну, а остальное Вы, тетушка, знаете. На третий день похоронили друга моего бесценного, князя Петра в приделе церкви Рождества Богородицы, что в Махре.
А судное дело я Вам послал, тетушка. Только сейчас начинаю я чувствовать, что такое остаться одному. На всем белом свете.
Обнимаю Вас, тетенька, целую Ваши ручки тысячу раз.
Готовый к услугам,
Ваш племянник и покорный слуга
Иван Розенбом, барон
Я отодвинул бумаги в сторону, взял кружку еще не остывшего чая. Начал подводить итоги. Вместе с котом, который по вечерам сидел на буфете и наблюдал жизнь. А ночью переходил спать на кровать Марьи Ивановны. Правда, часов в пять, как правило, прыгал мне в ноги. Я не пугался – привык.
Итак, что я понял.
