Марк Туллий Цицерон
Образцы ораторского искусства
X. Но так как Гортенсий настаивает, чтобы ты приступил к постановлению приговора, а от меня требует, чтобы я не затягивал дела длинною речью, и жалуется, что при моем предшественнике никогда не наступал конец речам, то я не желаю, чтобы меня заподозрили в намерении не доводить дела до приговора. Правда, я не думаю, чтобы мне удалось быстрее доказать правоту нашего дела, чем это мог сделать мой предшественник; тем не менее я не буду многословен, как потому, что дело уже разъяснено прежним поверенным Квинкция, так и потому, что от меня требуют той краткости, которая мне же, как человеку, не обладающему ни достаточной фантазией, ни достаточной выдержкой для длинных речей, милей всего. 35. Ввиду этого я поступлю так, как не раз поступал на моих глазах ты, Гортенсий, – разделю всю свою речь на отдельные части. Ты всегда прибегаешь к подобному приему, потому что всегда можешь, я же поступлю так в данном случае потому, что считаю себя в состоянии поступить таким образом именно здесь. Тем преимуществом, которое с тобою всегда, благодаря твоему таланту, владею сегодня и я, благодаря существу дела. Я назначу себе известные пределы, за которые не сумею выйти, даже при сильнейшем желании; таким образом и я буду иметь в виду, о чем мне говорить, и Гортенсий будет знать, против чего ему возражать, и тебе, Г. Аквилий, будет наперед известно, о чем тебе придется слушать.
36. С. Невий, я отказываюсь признать, что имение П. Квинкция перешло в твои руки по эдикту претора. В этом заключается содержание спонсии. Сперва я постараюсь доказать, что ты не имел повода требовать от претора позволения отобрать имение П. Квинкция, затем, что ты не мог владеть им в силу эдикта, и, наконец, что ты вообще не владел им. Прошу тебя, Г. Аквилий, и твоих заседателей твердо помнить о данном мною обещании, – раз вы его запомните, вы легче поймете все дело и своим напоминанием без труда удержите меня, если бы я пытался перейти мною самим начертанные границы. Итак, я отрицаю, чтобы у Невия был повод к его требованию, я отрицаю, чтобы он мог владеть в силу эдикта, я отрицаю, что он владел. Когда я докажу несостоятельность этих трех пунктов, я кончу свою речь.
Probatio, часть I. XI. 37. У тебя не было основания требовать, чтобы имущество Квинкция было предоставлено тебе во владение. Почему? – Потому что Квинкций не был должен С. Невию ни по делам товарищества, ни лично. Кто этому свидетель? – Да тот же наш неутомимый противник. Тебя, да, тебя, Невий, призываю я в свидетели в данном случае. Больше года после смерти Г. Квинкция жил с тобою П. Квинкций в Галлии. Докажи же, что ты когда-либо требовал от него – разумеется, огромной! – суммы его долга тебе, докажи, что ты когда-либо заводил о ней речь, докажи, что ты когда-либо называл себя его кредитором, – и я признаю существование денежных обязательств его по отношению к тебе. 38. Г. Квинкций – по твоим словам, твой должник на крупную сумму, на что у тебя есть подлинные расписки, – умирает. Наследник его, П. Квинкций, приехал в Галлию, в принадлежавшее вам сообща имение, словом, туда, где должна была находиться не только земля, но и все денежные счеты и все бумаги. Кто же мог бы отнестись так небрежно к своему хозяйству, быть таким беззаботным, так резко не походить на тебя, Секст, чтобы – когда имущество лица, с которым он заключил условие, перешло к новому хозяину – не сообщить ему при первой же встрече о долге, не напомнить об уплате, не принести счетов и, если бы возникли недоразумения, не покончить с ними или в стенах дома, или самым формальным судебным разбирательством? Неужели этот образ действий – к которому прибегают даже самые прекрасные люди, те, которым дружба и честь их приятелей и близких знакомых дороже всего, – казался слишком неделикатным С. Невию, тому Невию, которого до того обуяла и ослепила алчность, что он в значительной мере подвергает риску свое выгодное положение, лишь бы целиком лишить Квинкция – своего родственника! – его состояния[19]. 39. Неужели не стал бы требовать своего долга – если бы он действительно был кредитором – человек, который, взбешенный тем, что ему не уплатили несуществующего долга, домогается не только капитала, но даже крови и жизни своего родственника? Или ты, быть может, тогда не желал беспокоить того, кому теперь не даешь свободно перевести дыхание? Ты не хотел, быть может, вежливо напомнить об уплате тому, кого ты теперь намерен преступно лишить жизни?.. Надо полагать, что так: ты не желал или не смел напомнить о долге своему родственнику, с почтением относившемуся к тебе, честному, совестливому старику; бывало, ты не раз запасался дома у себя твердостью духа, решался заговорить о деньгах, являлся во всеоружии, с заученною речью – и вдруг робел, краснел, словно девушка, и не говорил ничего: у тебя разом заплетался язык; ты хотел напомнить ему об уплате, но боялся опечалить его своими словами. Вот где разгадка! XII. 40. Оказывается, что С. Невий щадил уши того, чьей головы он ищет. – Нет, Секст, если бы он был должен тебе, ты потребовал бы у него уплаты и потребовал бы сразу, если не сразу, то вскоре, если не вскоре, то когда-нибудь и уж, конечно, в продолжение первых шести месяцев и, наверное, – к концу года. В течение полутора лет ты ежедневно имел случай напомнить об этом человеку – и не проронил ни слова; прошло почти два года, когда ты, наконец, заикнулся об уплате. Был ли хоть один мот или кутила – притом не тогда, когда начинал ощущаться некоторый дефицит в кассе, а в свои лучшие времена – так беспечен, как беспечен был Секст Невий? Назвав его по имени, я, кажется, сказал всё. 41. Г. Квинкций был должен тебе – ты никогда не спросил у него взятых в долг денег; он умер, его имущество перешло к его наследнику, ты виделся с ним ежедневно и спросил о долге только спустя почти полные два года. Неужели можно еще сомневаться, что вероятнее спросил бы С. Невий – если бы ему были должны – свой долг сразу или молчал о нем два года? Что ж, у него не было времени напомнить об уплате? – Но ведь он жил с тобой вместе более года. Или, быть может, тебе нельзя было искать суда в Галлии? – Но суд творился в провинции, да наконец, была же юрисдикция в Риме. Остается предположить, что ты в данном случае был или крайне небрежен, или чересчур великодушен; первое странно, второе смешно. Других оправданий ты, по моему мнению, представить не можешь. Столь продолжительное молчание Невия об уплате служит достаточным доказательством, что ему никто не был должен.
XIII. 42. А что, если я докажу С. Невию на основании его поведения в настоящем случае, что он не состоит кредитором Квинкция? В самом деле, о чем хлопочет теперь С. Невий? О чем он спорит? Из-за чего начался этот процесс, который длится уже два года? Что это за дело, которым он надоедает стольким достойным людям? – Он требует своих денег. Только теперь?.. Все равно, пусть требует. Послушаем его. 43. Он хочет разобраться в счетах товарищества и уладить существующие у него с ним недоразумения. Поздно, но лучше поздно, чем никогда; ничего против этого не имею. «Но, – говорит он, – я стараюсь в настоящее время, Г. Аквилий, не о том. П. Квинкций столько лет владеет моими деньгами. Пусть себе владеет, мне их не надо». Так из-за чего же ты ратуешь? Уж не подлинно ли затем, чтобы, как ты не раз выражался во многих местах, он был исключен из числа полноправных граждан? Затем, чтобы он лишился места, которое до сих пор занимал с величайшею для себя честью? Затем, чтобы его не было в живых, чтобы здесь решился вопрос о его жизни и всём состоянии, чтобы на суде он говорил первым и услышал голос обвинителя тогда только, когда ему будет нечего говорить в свою защиту?.. К чему ты на этом настаиваешь? Чтобы скорее получить свое? – Но ведь если бы ты хотел этого, дело давно могло бы быть кончено. – Или чтобы процесс принес тебе больше чести? – 44. Но ты не можешь погубить П. Квинкция, своего родственника, не сделавшись величайшим злодеем. – Или чтобы облегчить дальнейшее разбирательство? – Но Г. Аквилию не доставляет удовольствия процесс, где дело идет о жизни другого, да и Кв. Гортенсий не имеет привычки добиваться приговора, равносильного казни. Мы, в свою очередь, никаких затруднений не делаем. Правда, он требует денег, но ведь мы не признаем долга. Если он требует, чтобы суд состоялся тотчас, то мы согласны. За чем же дело стало? – Если он боится, что по окончании процесса у нас не окажется денег для уплаты, то пусть он берет с нас залог; но пусть он и от себя внесет требуемый нами залог по той же формуле, по какой соглашаемся его внести мы. Тогда дело может разом считаться оконченным, Г. Аквилий, и ты можешь пойти домой, избавившись от работы, наскучившей, полагаю я, тебе почти столько же, сколько и Квинкцию.
45. Что скажешь ты, Гортенсий, относительно этого условия? Можем мы рассуждать о денежных делах, разоружившись, не подвергая опасности существование противной стороны? Можем мы требовать наших денег так, чтобы жизнь родственника осталась невредимой? Можем мы выступить в роли истца, отказавшись от роли обвинителя?.. «Нет, – говорит он, – я возьму с вас залог, но своего вам не дам». XIV. Кто же так справедливо разграничил наши права? Кто решил, что одно и то же требование, будучи справедливо по отношению к Квинкцию, несправедливо по отношению к Невию? Он говорит: «Я владел имуществом Квинкция по эдикту претора». Значит, ты требуешь, чтобы я признал фактом то, о чем я говорю на суде, что оно никогда не было в действительности? 46. Неужели, Г. Аквилий, нет средства быстро добиться каждому своего, не позоря, не бесславя и не губя других? – Есть. Если бы он действительно дал Квинкцию денег взаймы, он потребовал бы уплаты и не стал бы возбуждать всевозможные процессы, избегая того, который является причиной прочих. Человек, в продолжение стольких лет не напомнивший Квинкцию о его долге, имея возможность говорить с ним ежедневно, человек, с самого начала возбужденного им процесса потративший все время на отсрочки, отказавшийся затем даже от назначения нового срока и путем коварства и насилия выгнавший моего клиента из принадлежавшего им на правах общего владения поместья; человек, который, имея возможность без сопротивления с чьей-либо стороны приступить прямо к делу, предпочел поднять вопрос о честном имени своего противника; который, будучи приглашен вернуться к главному делу, поводу всех остальных, отказался принять предложенные ему вполне справедливые условия; человек, который сознается, что он ищет не денег, а чужой жизни и крови, – такой человек всем своим поведением прямо говорит: «Если бы мне кто-либо был должен, я потребовал бы уплаты и даже давно бы уже был удовлетворен, 47. если бы я хотел получить свое, я не стал бы хлопотать столько, вчинять столь некрасивый процесс, приводить с собою целую толпу защитников, – нет, у меня другая цель: необходимо действовать силой и принуждением, надо вырвать, отнять то, что не принадлежит мне, нужно лишить П. Квинкция всего его состояния, следует привлечь к делу всех представителей власти, красноречия и знатности; против правды должно бороться силой; угрожайте, ройте ямы, стращайте, чтобы он, в конце концов, был побежден и сдался, обезумев от страха». И в самом деле, когда я вижу, кто наши противники, когда я смотрю на это собрание, – клянусь, мне кажется, что вся эта гроза уже повисла над нашими головами, что она вот-вот должна разразиться и некуда от нее укрыться; но стоит лишь мне глазами и душой вернуться к тебе, Г. Аквилий, – и я начинаю сознавать, что чем больше хлопочут они и стараются, тем бесполезнее, бесплоднее будут их усилия[20].
48. (КНевию). Итак, Квинкций, по собственному твоему признанию, не был твоим должником; но, если б даже и был, неужели это было бы достаточной причиной, чтобы просить претора наложить запрещение на его имущество? По моему мнению, это и несправедливо, и никому не может принести пользы. На что же ссылается он в этом случае? – На то, что противная сторона не явилась к назначенному сроку в суд. XV. Прежде чем доказать несостоятельность этого заявления, позволь мне, Г. Аквилий, сказать, что нужно делать и что делают обыкновенно в жизни все, и сравнить с этим поведение С. Невия. По твоим словам, не явился в суд человек… связанный с тобою узами родства, товарищества, вообще, близкими и притом старинными отношениями! И тебе необходимо было немедленно идти к претору? Ты должен был требовать тотчас же, чтобы на его имение было наложено запрещение в силу эдикта? Ты поспешил прибегнуть к этому крайнему и самому недружелюбному изо всех средств, которые тебе предоставлял закон, так что не оставил себе про запас никакого другого, более жестокого и бессердечного? 49. В самом деле, может ли выпасть на долю человеку больший позор, большее горе, большее несчастие, можно ли найти большее бесславие, большее бедствие? Если кого-либо судьба лишает его денег или их отнимают у него несправедливо – пока неприкосновенно его доброе имя, сознание своей честности легко утешит его в нищете. Другой, опозоренный (приговором цензора) или осужденный в некрасивом деле, может пользоваться, по крайней мере, тем, что имеет, и не нуждаться в чужой поддержке – чтб всего печальнее, – так что хоть это служит ему помощью и утешением в его горе. Но тот, чье имение продано с торгов, у которого позорно пошло с молотка не только крупное состояние, но и предметы первой необходимости, – тот не только исключен из числа живых, но, если это возможно, поставлен в худшее положение, чем даже мертвые; честная смерть часто искупает вину позорной жизни, но полная такого позора жизнь не оставляет даже надежды на честную смерть. 50. Следовательно, человек, на имение которого наложено по эдикту запрещение, поистине вместе с имением передал во владение и всю свою честь и уважение, которым он пользовался; чье имя публично выставлено на самых людных местах, тому нельзя даже погибнуть без шума, вдали от глаз чужих; тому, к кому посылают распорядителей аукциона, к кому направляют администраторов, чтобы выработать, на основании статей закона, условия его гибели, тот, чье имя громко выкрикивает глашатай, назначающий цену, – тот еще при жизни своими глазами видит свои же горестные похороны, если только можно назвать похоронами сборище не друзей, собирающихся почтить память усопшего, а аукционных торгашей, старающихся с бездушием палачей растерзать и изорвать на части остатки того, что составляло его жизнь.
XVI. Вот почему наши предки допускали подобного рода меры лишь в исключительных случаях; 51. вот почему они, желая, чтобы к ним прибегали обдуманно, учредили должность преторов. Люди честные решаются на них только тогда, когда их явно обманывают и когда они лишены возможности перенести дело в суд, но и тогда идут к этой цели осторожно, не торопясь, вынужденные необходимостью, неохотно, не раз тщетно вызвав противника в суд, не раз обманутые и одураченные; они сознают громадную важность такого шага, как опись чужого имущества. Ни один честный человек не захочет зарезать своего согражданина даже по праву; пускай лучше о нем говорят, что он пощадил его, когда мог погубить, лишь бы не говорили, что погубил его, когда мог пощадить. Вот как поступают люди хорошие по отношению к самым чуждым личностям, даже к самым заклятым своим врагам – ради доброй славы и в сознании угрожающих всем людям одинаково превратностей судьбы, дабы и их однажды убоялись обидеть, так же как они сами стараются не обижать сознательно ближнего.
52. «Он не явился в суд». Кто? Родственник. Будь это даже само по себе великим преступлением, все же оно смягчается тем обстоятельством, что он твой родственник… «Он не явился в суд». Кто? Компаньон. Но ты должен был бы простить еще больше тому, с кем ты близко сошелся по своей собственной воле или по воле судьбы. «Он не явился в суд». Кто? Человек, всегда готовый к твоим услугам. И в того, кто только раз провинился пред тобою в том, что не был готов отдать себя в твое распоряжение, – в того ты бросил все свои стрелы, которые припасают для людей провинившихся и обманувших без числа? 53. Если бы, С. Невий, дело шло о принадлежащем тебе пятаке, если бы ты боялся, как бы тебе не устроили ловушки в каком-нибудь пустяшном деле, разве ты не побежал бы тотчас к Г. Аквилию или к кому-либо другому из юристов? – Но идет речь о правах дружбы, товарищества, родства, решается вопрос о нравственном долге и уважении со стороны других – и ты не обратился не только к Г. Аквилию или Л. Луцилию, но даже к собственной совести, не спросил себя: «Два часа прошло, а Квинкций не явился в суд… Что мне делать?» – Да, если бы ты сказал себе эти три слова: «Что мне делать?» – в тебе стихли бы на время чувства алчности и жадности и заговорили, хотя ненадолго, разум и здравый смысл; ты овладел бы собою и не дошел бы до такой низости, как ныне, когда тебе приходится сознаваться перед судилищем столь достойных людей, что в тот самый час, когда твой родственник не явился в суд, ты решился отнять у него все его состояние.
XVII. 54. Теперь я спрашиваю их вместо тебя, спустя время, в чужом для меня деле, раз ты забыл спросить их совета относительно своего дела в свое время: «Г. Аквилий, Л. Луцилий, П. Квинктилий, М. Марцелл! мой компаньон и родственник, с которым мы долгое время были дружны и только недавно рассорились из-за денег, не явился в суд; скажите, требовать ли мне от претора наложить запрещение на его имущество, или не лучше ли послать сказать ему об этом к нему на дом, так как в Риме у него есть дом, жена и дети?» Что могли бы вы ответить на это? – Раз я твердо уверен в вашей доброте и благоразумии, я едва ли ошибусь, если скажу, что ответили бы вы на подобного рода вопрос: «Сперва надо подождать, затем, если будет видно, что он намерен укрываться от преследования и продолжать обманывать тебя, – спросить его друзей, узнать от них, кто его доверенный, и дать знать ему на дом». Трудно перечесть все предварительные шаги, которые вы рекомендовали бы ему прежде, чем разрешить ему по необходимости эту крайнюю меру… 55. Что же отвечает на это Невий? – Он подсмеивается над нами, глупцами, которые желают ввести в его жизнь понятия о высшем долге и требуют, чтобы он поступал как честные люди. «Что мне, – говорит он, – ваши честность и долг? Это дело людей порядочных; если же вы желаете получить понятие обо мне, то вы должны задать себе вопрос не о том, сколько у меня состояния, а о том, как я его приобрел, кем родился и какое получил воспитание». Я помню старую пословицу: быть шуту богачом, но не быть хозяином… Сказать этого он не смеет, но его поведение ясно доказывает, что его образ мыслей таков. 56. Если он хочет жить так, как живут порядочные люди, ему следует многому поучиться и от многого отучиться, а сделать то и другое в его года трудно.
XVIII. Он говорит: «Я не постеснялся описать имущество противной стороны, раз она не явилась в суд». Это низость; но, когда ты считаешь себя вправе поступить так и требуешь, чтобы мы уступили, мы уступаем. Но если окажется, что он и не думал не являться в суд, что ты выдумал этот предлог, пустив в ход всю свою способность лгать и вредить другим, что ты вовсе не условливался с П. Квинкцием относительно времени явки в суд, – как тогда назвать тебя? Человеком низким? Но если б даже твой противник и не явился к разбирательству, то описывать и продавать его имущество с публичного торга, как мы видели, может только невероятно низкий человек. – Злобным? Против этого ты сам ничего не имеешь. – Хитрым? О, это прозвище ты охотно принимаешь и гордишься им. – Наглым? Алчным? Вероломным? Эти имена обыкновенны, они устарели, между тем твой поступок – единственный в своем роде, выходящий из ряда обыкновенных. 57. Итак, чем же? Клянусь, я боюсь выразиться или резче, чем это согласно с моим характером, или мягче, чем того требует самое дело… По твоим словам, он не явился в суд. Тотчас по приезде в Рим Квинкций спросил у тебя, когда, по твоим словам, он условился с тобой относительно явки в суд; ты немедленно ответил: в февральские ноны. 5 февр. 83 г. Расставшись с тобой, Квинкций старается вспомнить, когда он выбыл из Рима в Галлию; он справляется в своем дневнике и находит, что он отправился накануне февральских календ. 29 янв. 83 г. Если он был в Риме в февральские ноны, то мы не оспариваем и того, что он дал тебе обещание явиться в суд. 58. Как же это доказать? Вместе с ним уехал вполне достойный человек, Л. Альбий; он согласен явиться в качестве свидетеля. С Альбием и Квинкцием поехали их приятели; и они готовы выступить свидетелями. Тебе будут предъявлены письма[21] П. Квинкция, вызвано будет множество свидетелей, которые все имеют достаточное основание знать то, о чем их спрашивают, и не имеют основания давать неправильные показания, их сведут на очную ставку с показывающим в твою пользу свидетелем.
59. И в этом-то столь ясном деле П. Квинкций все-таки не будет спокоен, все еще должен, несчастный, дрожать от ужаса, жить среди опасностей и больше бояться влияния, каким пользуется его противник, нежели надеяться на справедливость своего судьи? – Жил он всегда просто и даже слишком просто; характер у него серьезный и тихий; он не любил ни гулять у солнечных часов[22] или на Марсовом поле, ни участвовать в пирушках; целью его жизни было – сохранить услужливостью своих друзей, а бережливостью свое состояние; он любил старинные понятия о гражданском долге, которые в настоящее время совершенно вышли из моды. Таким образом, если бы даже оставалось сомнительным, на чьей стороне право, то и тогда Квинкций заслуживал бы глубокого сожаления, будучи привлечен к процессу на менее выгодных условиях[23], чем его противник; теперь же право столь явно на его стороне – и все же он не требует для себя равных условий, он соглашается, чтобы его обидели, но все же не настолько, чтобы честь его и все состояние были отданы в жертву алчности и бессердечию С. Невия…[24]
Probatio, часть II. XIX. 60. Я доказал, Г. Аквилий, первую часть того, что я обещал доказать, – именно, что он отнюдь не имел повода требовать наложить запрещение, так как 1) мой клиент не был ему должен ничего, и 2) если бы он и был несомненно кредитором моего клиента, поведение последнего не оправдывало такой меры. Теперь я постараюсь доказать тебе, что имущество Квинкция не могло быть передано во владение другому лицу в силу преторского эдикта. (Секретарю). Прочти, что говорится в эдикте. .Кто будет скрываться со злостною целью. Но не так поступал Квинкций; не могут же считаться скрывающимися уезжающие по своим делам и оставляющие вместо себя доверенного. Кто умрет, не оставляя наследника. Но и это к нему не относится. Кто должен будет уйти в изгнание. И это его не касается. Кто заочно не будет защищаем на суде. Как ты думаешь, Невий, когда и каким образом следовало бы защищать отсутствовавшего Квинкция? Тогда ли, когда ты требовал наложить запрещение на его имущество? – Но тогда никого не было налицо; во-первых, никто не мог знать заранее, что ты потребуешь этого; во-вторых, никому не было нужды протестовать против приказа претора, который ведь состоял не в том, чтобы то-то и то-то было сделано, а чтобы оно было сделано согласно преторскому эдикту[25]. Итак, когда же доверенный мог впервые выступить в качестве защитника своего отсутствовавшего доверителя? – 61. Когда ты вывесил объявление о продаже. А если так, то ведь С. Алфен явился, не дал тебе воли и сорвал объявления. С первого же шага доверенный выказал себя вполне строго исполняющим свою обязанность.
Посмотрим, что было дальше. На виду у всех ты схватил раба П. Квинкция и хотел увести к себе. Алфен не позволил, отнял его у тебя силой и распорядился отвести обратно к Квинкцию. И здесь доверенный вполне честно исполнил свой долг. Ты утверждаешь, что ты – кредитор Квинкция, доверенный отрицает это. Ты желаешь, чтобы он явился для переговоров, он не отказывается. Ты зовешь его в суд, он идет. Ты требуешь судебного приговора, он не прочь. Не понимаю, как можно иначе защищать человека, которого нет налицо! 62. Кто же был его доверенным? Быть может, какой-нибудь нищий, сутяга, проходимец, который мог бы ежедневно слушать брань богача-шута? – Ничуть не бывало: богатый римский всадник, знающий свое дело, словом, тот, кого сам Невий оставлял своим доверенным в Риме всякий раз, когда уезжал в Галлию. XX. И ты, С. Невий, смеешь говорить, что у Квинкция не было защитника, когда его защищало то же лицо, что раньше отстаивало твои интересы? И у тебя хватает духу утверждать, что Квинкция никто не защищал, когда его защищал человек, которому ты при отъезде поручал охрану своего имущества и вверял свое доброе имя?
63. Ты говоришь: «Я требовал, чтобы внесли залог»[26]. Ты не имел на это права; так решил Алфен, вследствие чего он и отказал тебе. «Верно, но претор приказал ему». Потому-то и пригласили трибунов… Он говорит: «Ты в моих руках; кто обращается за помощью к трибунам, тот этим самым уклоняется от процесса и от защиты». Когда я соображаю, как умен Гортенсий, я не верю тому, чтобы он мог сказать это в действительности; но когда мне говорят, что он говорил это раньше, и когда я взгляну на самое дело, я прихожу к тому убеждению, что он не мог выразиться иначе. Он не отрицает того, что Алфен сорвал объявления о продаже, что он условился явиться в суд, что он принял вызов к разбирательству в той самой форме, в какой желал Невий, но с тем, чтобы эта форма была ему предписана, как это дозволяют наши обычаи и порядки, тем магистратом, назначение которого – защищать граждан. 64. Необходимо одно из двух: или чтобы было доказано, что этого не было в действительности, или чтобы Г. Аквилий, этот столь почтенный муж, под присягой дал государству такого рода закон: «Чей доверенный дерзнет апеллировать от решения претора к трибунам, того должно считать уклонившимся от защиты, на его имение можно наложить запрещение, у него – несчастного, отсутствующего, не подозревающего о своем горе! – дозволяется отнять, с величайшим для него позором и бесчестием, все, чем была ему красна жизнь». 65. Если же, как я полагаю, никто не осмелится согласиться с этой дилеммой, то все должны признать то, что Квинкций был защищаем заочно; а раз это так, на его имущество не могло быть наложено запрещение в силу преторского эдикта. Скажут, пожалуй, что трибуны отказались вмешаться в дело. Конечно, если это было в действительности, доверенный должен был повиноваться указу претора. Но в действительности М. Брут прямо обещал открыто предъявить интерцессию[27], в случае если Алфен и Невий не придут к соглашению; отсюда ясно, что трибунов пригласили не для того, чтобы замедлить отправление правосудия, а в видах защиты.
