Марк Твен
Похождения Гекльберри Финна
– Я не хочу ни на кого фискалить, да мне и некогда этим заниматься. Я намерен прежде всего разыскать во что бы то ни стало своего негра!
Герцог стоял словно ошеломленный, с целою кипой объявлений, листки которых трепетали от ветерка. Он крепко задумался и нахмурил брови. Помолчав некоторое время, он объявил:
– Вот что я вам скажу: мы пробудем здесь три дня. Если вы обещаетесь нас не выдавать и прикажете негру держать язык за зубами, я сообщу вам, как его разыскать.
Заручившись от меня этим обещанием, герцог про должал:
– Его купил фермер Сил Ф… – а затем остановился. Очевидно, он собрался было сказать мне всю правду, но затем одумался. Следя по лицу герцога за ходом его мыслей, я тотчас же увидел, что он переменил свое намерение. Так действительно и случи лось. Он мне не доверял и хотел дня на три удалить меня совсем из города, а потому, остановившись на этом решении, добавил:
– Его купил некто Абрам Форстер, Абрам Джорж Форстер, живущий в сорока милях отсюда в глубь страны, по дороге в Лафайет.
– Ну что ж, я могу пройти это расстояние в три дня и рассчитываю пуститься в дорогу сегодня же после полудня.
– Нет, вы отправитесь туда сейчас, безотлагательно! Извольте идти туда немедленно. Держите язык за зубами и шагайте проворнее, если не хотите попасть в неприятную историю.
Мне в самом деле от души хотелось заручиться подобным предписанием. Желания мои увенчались теперь полнейшим успехом. Мне ведь необходимо было освободиться от короля и герцога, чтобы привести в исполнение собственные мои планы.
– Улепетывайте отсюда! – скомандовал герцог. – Можете говорить мистеру Форстеру все что вам вздумается. Если вам удастся убедить его, что Джим ваш негр, тем лучше для вас. Говорят, будто существуют еще на свете такие идиоты, которые не требуют представления документальных доказательств. По крайней мере, я слышал, что в здешних местах, на Юге, встречаются кое-где такие оригиналы. Во всяком случае, когда вы расскажете ему про то, что объявление о пропаже негра и о награде за его поимку состряпано было мною первоначально для от вода глаз, он, быть может, вам и поверит. Повторяю вам, идите сейчас же к Форстеру и говорите ему, что вам заблагорассудится. Помните только, что прежде чем дойдете до его плантации, вы обязаны держать язык за зубами.
Выполняя отданное мне приказание, я немедленно свернул в глубь страны по дороге, которая вела в соседнее селение Лафайет. Я не оборачивался, но чувствовал, что герцог за мною следит. Я рассчитывал, впрочем, что это ему вскоре надоест. Отойдя с милю, я остановился, а затем вернулся назад через лес, пробираясь по тропинкам с таким расчетом, чтобы выйти прямо к плантации Фельпса. Мне казалось теперь необходимым безотлагательно приступить к выполнению моего плана, так как надлежало заручиться молчанием Джима на время пребывания короля и герцога в соседнем городе. Мне было вовсе не желательно впутываться из-за них в какую-нибудь неприятную историю. Напротив, я искренне хотел раз и навсегда от них освободиться и не иметь с ними впредь ни какого дела.
Глава XXXII
Тишина, напоминающая воскресный день. – Меня принимают за дру гого. – Не вывернешься. – Трудная дилемма.
Когда я подошел к плантации, меня поразила царившая там тишина, которая напоминала торжественную тишину англиканского воскресного дня. Погода была жаркая и солнечная. Все рабочие ушли в поле, а в окрестностях самой усадьбы слышалось в воздухе единственно только легкое жужжанье жучков и мух. Это жужжанье заставляет человека еще сильнее чувствовать свое одиночество. Кажется, будто кругом все давно уже вымерло. Если веяние легкого ветерка про несется в листве, оно еще более обостряет грустное настроение. Действительно, тогда кажется, будто слышишь таинственный шепот давным-давно умерших людей, и при этом невольно приходит на ум, что они беседуют друг с другом именно о тебе. В конце концов у бедняги, прислушивающегося к таким звукам, возникает желание умереть для того, чтобы раз и навсегда с ним было бы уже все покончено.
Маленькая хлопковая плантация Фельпса походила, как две капли воды, на все остальные. Пространство приблизительно в два акра обнесено было изгородью из жердей и снабжено перелазом из вколоченных в землю чурбанов различной вышины, подобранных так, что они образовали в совокупности нечто вроде лестницы, помогавшей удобно лазить через за бор. Особы прекрасного пола пользуются в здешних краях такими перелазами также и для того, чтобы сесть на лошадь. В огороженном пространстве виднелись кое-где места, поросшие тощей поблеклой травой, но большая его часть была совершенно обнажена и обладала ровной гладкой поверхностью, лоснившейся, как старая потертая шляпа. Внутри находился большой двухэтажный бревенчатый дом для белокожих. Бревна эти были обтесаны, а швы между ними законопачены и замазаны глиной или же известью и время от времени, вероятно, белились. Кухня, сруб ленная из бревен, сообщалась с домом широкой длин ной крытой галереей. К кухне примыкала сзади бревенчатая коптильня для окороков. По другую сторону коптильни тянулись три маленькие бревенчатые хижины для негров. Кроме того, имелась еще маленькая избушка, стоявшая отдельно, далеко позади, у самого забора. Возле нее находились кое-какие пристройки, а именно сарайчик для золы и большой мыловаренный котел. У кухонных дверей стояла длинная скамья с ведром воды и ковшом. Там же спала собака, лениво растянувшись под палящими солнечными лучами. По соседству дремало еще несколько собак. В стороне оттуда, в одном уголке, росли три или четыре тенистых дерева. Там же, возле забора, я заметил несколько кустов смородины и крыжовника. Далее за забором уже тянулся сад и баштан с арбузами. За баштаном была хлопковая плантация, которая, в свою очередь, примыкала уже к лесу.
Обойдя кругом, я перебрался близ сарайчика для золы через задний перелаз и направился к кухне. Пройдя немного вперед, я услышал глухое жужжание прялки, которое попеременно то усиливалось, то ослабевало. Я ощутил тогда совершенно сознательное желание умереть, так как этот звук производит, по крайней мере на меня лично, самое удручающее и безотрадное впечатление.
Я шел, так сказать, прямо наобум, без всякого определенного плана, полагаясь на то, что Провидение вложит мне в уста в надлежащую минуту подходящие слова. Я заметил, что Оно всегда это делает, если только я Ему не мешаю. Когда я был приблизительно уже на полдороге к кухне, собаки одна за другой начали просыпаться и выходить ко мне навстречу. Я, разумеется, остановился, глядел на них и стоял совершенно смирно. Они, в свою очередь, подняли жесточайший скандал. Четверть минуты спустя я изображал уже из себя как бы ступицу колеса, спицами которого являлись собаки. Штук пятнадцать псов со брались вокруг меня, выдвинув по направлению ко мне свои носы и шеи. Все они немилосердно лаяли и завывали, причем число их все более возрастало. Беспрерывно из-за углов и заборов являлось к ним на подмогу свежее подкрепление.
Бешеный лай собак вызвал, наконец, из кухни негритянку со скалкой в руке. Она принялась кричать:
– Пошел прочь, Тигр!.. Куш, Спот!.. Убирайтесь, окаянные!
Вслед за тем она принялась обрабатывать ближайших собак скалкой, так что они с визгом обратились в бегство. Остальные последовали за ними. Спустя мгновенье добрая половина собак вернулась ко мне, помахивая хвостами и обнаруживая, таким образом, желание со мной подружиться. Собака, собственно говоря, животное очень хорошее и доброе.
За взрослой негритянкой вышла маленькая девочка и двое маленьких мальчиков, тоже негритят, в одних рубашках из грубого небеленого миткаля. Придерживаясь за платье матери, они, по обыкновению такой детворы, застенчиво глядели из-за материнской юбки на меня. Почти тотчас же выбежала из дома белокожая хозяйка, дама лет сорока пяти или пяти десяти с непокрытой головой и веретеном в руке. За нею следом прибежали маленькие белокожие ее дети, державшие себя совершенно так же, как и маленькие негритята. Улыбаясь самым радушным об разом, она воскликнула:
– Наконец-то ты приехал! Надеюсь, что это ты?
Не успев хорошенько обдумать, я отвечал на этот вопрос:
– Точно так, сударыня.
Она схватила меня в объятия и крепко прижала к груди, а затем уцепилась за обе мои руки и принялась их пожимать. Слезы выступили у нее на глаза и за струились по щекам, но она все-таки не могла успокоиться, а продолжала обнимать меня и трясти за руки, повторяя:
– Я думала найти у тебя больше сходства с твоей матерью, но, клянусь Богом, это для меня совершенно безразлично. Ты не поверишь, как я рада тебя видеть. Я, кажется, готова была бы съесть тебя живьем от радости. Дети, это ваш кузен Том. Поздоровайтесь же с ним, наконец!..
Вместо того чтобы здороваться со мною, дети, потупив головки, засунули себе пальчики в рот и спрятались за мамашей. Она продолжала скороговоркой:
– Лиза, поторопись-ка изготовить скорее моему племяннику горячий завтрак. Быть может, впрочем, ты успел уже позавтракать на пароходе?
Я счел долгом подтвердить это предположение. Тогда она устремилась к дому, ведя меня за руку и таща за собою на буксире детей, уцепившихся за ее платье. Когда мы вошли в дом, хозяйка усадила меня на дырявое кресло, а сама уселась передо мною на маленьком деревянном стуле и, держа меня за обе руки, сказала:
– Ну, теперь я могу, по крайней мере, вдоволь на тебя наглядеться! Клянусь Богом, я давно томилась этим желанием, и наконец-то оно исполнилось. Мы ждали тебя здесь уже денька два. Что именно тебя задержало? Быть может, пароход стал на мель?
– Точно так, сударыня…
– Какая я для тебя сударыня? Называй меня просто-напросто тетя Салли. Где же именно он стал на мель?
Я не знал, что ей на это ответить, так как мне было неизвестно, шел ли пароход вверх или вниз по течению. В таких случаях зачастую выручает инстинкт, подсказывающий мне, вообще говоря, довольно верно. На этот раз он подсказал мне, что пароход должен был прийти с верховьев реки. Этого оказывалось, однако, недостаточным, так как я не знал наиболее опасных отмелей. Мне предстояло или изобрести новую отмель, или же забыть название той, на которой засел пароход, или… В это время у меня блеснула новая мысль, которой я немедленно же и воспользовался.
– Мы не особенно долго сидели на мели, тетушка, – сказал я, – Нас задержал взрыв крышки и парового цилиндра.
– Ах, какой ужас! И никто у вас не пострадал?
– Никто, убило всего только одного негра.
– Это еще очень хорошо. Подобные взрывы не всегда кончаются так благополучно. В третьем году на Рождестве твой дядя Фельпс ехал из Нью-Орлеана на старом пароходе «Лалла-Рук». Там тоже взорвало крышку парового цилиндра и при этом изувечило человека так, что он, если не ошибаюсь, умер от ран. Твой дядюшка знал в Батон-Руже семью, которая была хорошо знакома с его родственниками. Да, теперь я припоминаю, что он и в самом деле умер. У него сделалось омертвение, так что пришлось прибегнуть к ампутации, но и она его не спасла. Да, это было омертвение, или, собственно говоря, антонов огонь. Бедняга весь посинел и умер в надежде на блаженное воскрешение к вечной жизни. Говорят, что стоило в самом деле поглядеть на то, как он умирал. Твой дядя за последнее время каждый день ездил в город, чтобы тебя встретить. Он и теперь уехал всего лишь с час тому назад, и я каждую минуту жду его возвращения. Ты должен был встретиться с ним на дороге. Это пожилой уже мужчина… Ты…
– Нет, тетушка Салли, я ни с кем не встречался. Пароход прибыл как раз на рассвете. Оставив багаж на пристани, я принялся осматривать город и окрестности, чтобы как-нибудь убить время, так как не хотел прийти сюда спозаранку. Я вышел к вашей усадьбе уже из лесу и пробрался в нее, если можно так выразиться, с заднего хода.
– Кому же ты сдал багаж?
– Никому.
– Да ведь его украдут, дитя мое!
– Я его так припрятал, что не украдут.
– Как же тебе удалось так рано позавтракать на пароходе?
Вопрос этот был довольно щекотливого свойства, но я все-таки изловчился дать на него удовлетвори тельный ответ.
– Капитан, зная, что я здесь высажусь, посоветовал мне закусить прежде, чем сойду на берег. Он сам свел меня в буфет, где завтракали служащие, и на кормил там досыта.
Я чувствовал себя до такой степени не в своей тарелке, что положительно был не в силах слушать с должным вниманием болтовню словоохотливой тетушки Салли. Внимание было у меня все время сосредоточено по преимуществу на ее детях. Мне очень хотелось отвести их куда-нибудь в сторонку и порасспросить, чтобы выяснить себе таким образом, за кого именно меня принимают. Намерение это было, разумеется, очень благоразумное, но мне никак не удавалось его выполнить. Г-жа Фельпс продолжала говорить безостановочно. Оказалось, что это обстоятельство было для меня еще очень благоприятным, но я сообразил это лишь после того, как она вздумала произвести маленькую перемену фронта. Мороз про бежал у меня по спине, когда она совершенно неожиданно воскликнула:
– Хороша же я, однако, нечего сказать! Я тара торю, словно заведенная машина, и говорю все сама, вместо того чтобы расспросить тебя про то, как по живают у вас все дома. Что поделывают Сид и все остальные? Вот что, голубчик, я теперь приостановлю маленько говорильную мою машину, а ты пусти в ход свою. Расскажи мне решительно про всех и каждого: как они поживают, – что делают, – что поручили мне передать, – вообще рассказывай, голубчик, про все, что тебе придет в голову.
Я убедился, что попал в совершенно безвыходное положение и что все мои старания высвободиться оттуда будут совершенно бесцельными. Правда, что до последней минуты мне как будто везло, но теперь я положительно сел на мель. Все попытки сняться с нее могли бы только еще более мне повредить. Мне приходилось просить пощады. Я решил уже в своем уме, что при существующих условиях выгоднее всего будет сказать чистую правду, и раскрыл уже рот, когда вдруг тетушка проворно схватила меня за плечи и, энергично подталкивая, спрятала за кроватью.
– Вот он уж возвращается! – воскликнула она. – Нагни, душечка, голову пониже… Вот так, довольно! Он тебя теперь не увидит. Смотри только, сиди там смирно и не показывайся раньше времени. Я маленько над ним подшучу. Вы, детки, тоже молчите!
Я, очевидно, теперь попался. Было, однако, совершенно бесполезно затевать самому скандал. Благоразумнее всего казалось мне сидеть смирно, рассчитывая как-нибудь укрыться от неизбежного громового удара.
При входе пожилого джентльмена в комнату я мог окинуть его взглядом, а затем кровать скрыла его от меня. Г-жа Фельпс тотчас же бросилась к мужу и спросила:
– Ну что, он приехал?
– Нет, – ответил ее супруг.
– Праведный Боже, что же такое с ним случилось?
– Не могу себе этого даже и представить. При знаться, его отсутствие меня порядком тревожит!
– Только-то? А я ведь просто-напросто с ума схожу от беспокойства! Знаешь ли что? Он непременно приехал, а ты, мой милый, как-то с ним разминулся. Я в этом убеждена. Мне это твердит внутренний голос.
– Нет, Салли, это невозможно. Мы никоим об разом не могли разминуться друг с другом. Надеюсь, ты знаешь это и сама.
– Ах, дорогой муженек, что скажет на это сестрица? Том должен был давно уже приехать. Ты как-нибудь его проглядел. Он…
– Душечка, зачем ты меня мучаешь, когда я уже и так чувствую себя встревоженным? Я положительно не знаю, что делать. Не понимаю, отчего он так долго задерживается, и вместе с тем не смею сознаться, что меня просто берет ужас. При всем том нет никакого основания надеяться, что он уже приехал, так как мы непременно бы тогда встретились. Нет, Салли, это ужасно и даже более чем ужасно! Наверное, с пароходом приключилось какое-нибудь несчастье.
– Ах, Сайльс, что ты такое говоришь… Выгляни-ка в окно на дорогу, к нам, кажется, кто-то идет!
Он поспешно устремился к окну, находившемуся у изголовья кровати и, таким образом, доставил госпоже Фельпс случай, которого она с нетерпением ожидала. Она поспешно подошла к ногам постели и, дернув меня за фалды, заставила выйти оттуда. Когда господин Фельпс отвернулся от окна, жена его стояла с радостным, улыбающимся лицом, раскрасневшимся, словно зарево пожара, держа меня за руку. Надо полагать, что в эту минуту вид у меня был достаточно робкий и смущенный. Пожилой джентльмен с изумлением выпучил на меня глаза и просил:
– Это кто такой?
– Ну, а ты как думаешь?
– Я, душечка, ничего сообразить не могу. Кого же я имею честь у себя видеть?
– Тома Сойера, друг мой!
Клянусь всеми чертями, что я, услышав это, чуть не провалился от изумления сквозь пол. В данную минуту некогда было, однако, изумляться и философствовать. Старик ухватил меня за руку и энергично принялся ее трясти. Жена его тем временем прыгала кругом нас, приплясывала, смеялась и плакала, а затем оба они принялись осыпать меня целым градом вопросов о Сиде, Мэри и прочих родичах.
Они были вне себя от радости, но эта радость была ничто сравнительно с той, которую испытывал я сам. Мне было известно теперь, кто именно я такой, и я чувствовал себя словно восставшим из гроба. Меня расспрашивали целых два часа, и я так усердно отвечал на все вопросы, что язык и челюсти у меня под конец не на шутку устали. К тому времени я успел рассказать про свою семью, т. е. про семью Сойеров, больше, чем могло когда-либо приключиться с целой полдюжиной таких семей. Я объяснил также самым обстоятельным образом, что на пароходе, на котором я ехал, взорвало близ устья Белой реки крышку парового цилиндра, вследствие чего нам пришлось простоять трое суток, пока повреждение это не было исправлено. Все шло великолепно, так как тетушка Салли и ее супруг верили всему, что я говорил, как Евангелию. Притом же суть дела для них заключалась в том, что пароходу пришлось простоять трое суток. Если бы я сказал, что промедление было обусловлено поломкой какого-нибудь болта, то они, без сомнения, нашли бы и это совершенно естественным.
Теперь я чувствовал себя, с одной стороны, великолепно, а с другой – испытывал как нельзя более серьезные опасения. Без сомнения, мне было удобно и приятно разыгрывать роль Тома Сойера, но это чувство приятного спокойствия длилось до тех пор, пока не донеслось до меня с реки пыхтенье парохода, шедшего вниз по течению. Тогда я сказал себе самому: «А что если с этим пароходом приедет Том Сойер? Он может войти сюда с минуту на минуту и, прежде чем я успею предупредить его соответственным сиг налом, вдруг назовет меня по имени. Нет, это не годится! Не следует этого допускать! Необходимо выйти к нему навстречу и перехватить его по дороге». Ввиду этих соображений я объявил дяде и тетке, что хочу побывать в городе и доставить оттуда свой багаж. Пожилой джентльмен изъявил готовность ехать со мною, но я отклонил его предложение, объяснив, что умею сам править лошадью и не намерен причинять ему лично какого-либо беспокойства.
Глава XXXIII
Похититель негров. – Южное гостеприимство. – Ах, вы, бесстыд ник! – Вымазаны дегтем и осыпаны перьями.
Отправившись в тележке в город, я встретил на половине дороги другую тележку, ехавшую из города. Сидевший в ней пассажир оказался Томом Сойером. Я остановился и, обождав, пока тележка подъехала ближе, крикнул:
– Стой!
Тележка остановилась, а рот у Тома Сойера рас тянулся чуть не до ушей и остался в таком поло жении. Проглотив два или три раза слюну, словно человек, у которого в горле пересохло, Том проговорил наконец:
– Я никогда ведь не делал тебе ничего дурного, ты это знаешь. Зачем же вернулся ты с того света и являешься теперь мне?
Меня это порядком рассмешило, но я все-таки удержался и возразил серьезным тоном:
– Я еще не отправлялся на тот свет, а потому не имел основания оттуда возвращаться.
Услышав мой голос, он несколько оправился, но все-таки не мог еще вполне успокоиться.
– Я никогда не делал тебе ничего дурного, а по тому надеюсь, что и ты не сыграешь со мной никакой гадкой шутки. Поклянись честью индейца, что ты не привидение, а живой человек, – продолжал Том.
– Клянусь в этом честью индейца.
– Ну, что ж? В таком случае мне, разумеется, следует тебе поверить, но я все-таки… не могу понять, как это с тобой случилось? Тебя ведь убили разбой ники! Как же ты после того остался в живых?
– В том-то и дело, дружище, что меня никто не убивал. Я устроил так, что у всех явилось такое убеждение, будто меня убили разбойники, тогда как и разбойников-то даже никаких не было. Если ты все еще не веришь, что я жив, то подойди ко мне и ощупай меня.
Том принялся и в самом деле меня ощупывать. Результаты исследования вполне его удовлетворили, и он так обрадовался свиданию со мной, что положи тельно не помнил себя от восторга. Ему очень хотелось узнать все подробности того, каким именно образом мне удалось так ловно тереть всем очки. Он находил выкинутую мною шутку чрезвычайно ловким таинственным приключением, а такие приключения по-прежнему интересовали его более всего на свете. Я сказал, однако, что должен, к сожалению, отложить еще на некоторое время объяснение на этот счет, – велел вознице Тома обождать его немного и, посадив приятеля в тележку, проехал с ним несколько шагов дальше. Остановив затем лошадь, я рассказал Тому, в каком затруднительном положении очутился, и спросил, каким образом рассчитывает он теперь поступить? Том потребовал у меня минуту на размышление, предупредив, чтобы в течение этого времени я ни под каким видом ему не мешал. Он думал очень усердно и притом значительно дольше предположенного срока, а затем, хлопнув себя по лбу, сказал:
– Наконец-то придумал! Возьми мой чемодан в твою тележку и скажи, что он твой. Повороти назад и поезжай потихоньку, так, чтобы вернуться домой не раньше, чем следует. Я, в свою очередь, вернусь в город и поеду оттуда следом за тобой с таким расчетом, чтобы прибыть через четверть часа или полчаса после тебя. В первое время ты не должен показывать вид, будто меня знаешь.
Я возразил своему приятелю.
– Все это прекрасно, но только обожди еще минутку. Я должен открыть тебе одну тайну, которую никто, кроме меня, не знает. Дело идет о негре, которого я хочу выкрасть из рабства. Это Джим, при надлежащий старушке мисс Ватсон.
На лице Тома изобразилось опять величайшее изумление.
– Как, неужели Джим?
Он остановился и призадумался. Заметив это, я продолжал:
– Знаю заранее, что ты на это ответишь! Ты скажешь, что это грязное, непристойное дело, но мне от этого будет не легче. Я, друг мой, до того опустился, что не могу поступить иначе. Я решился во что бы то ни стало выкрасть Джима и хочу, чтобы ты, по крайней мере, молчал и не мешал мне. Согласен ты на это?
Глаза Тома засверкали.
– Да я и сам помогу тебе его выкрасть! – воскликнул он с оживлением.
Слова эти поразили меня так, что у меня от удивления ноги подкосились. Я не ожидал услышать ни чего подобного и должен сказать, что Том Сойер значительно упал после того в моих глазах. Я все-таки не мог сразу поверить собственным ушам. Неужели Том Сойер и в самом деле согласен стать похитителем негров?
– Вздор, ты, должно быть, шутишь! – возразил я.
– Вовсе не шучу.
– Во всяком случае, шутишь ты или нет, но если ты услышишь что-нибудь про беглого негра, помни, что мы с тобой ровнехонько ничего о нем не слыхали и не знаем.
Мы переложили чемодан Тома в мою тележку, после чего он поехал в одну сторону, а я в другую. Все устроилось так хорошо, что я на радостях забыл придерживать лошадь и, углубившись в свои раз мышления, вернулся домой значительно раньше, чем бы следовало, принимая в расчет расстояние. Дядюшка Фельпс, стоявший у дверей, чрезвычайно уди вился.
– Вот так штука! – воскликнул он. – Кто бы мог ожидать такой прыти от старой моей кобылы? Ее можно было бы пустить после того прямо на бега. Жаль, что это не пришло нам в голову раньше! И вообрази себе, она вовсе не вспотела! На ней нет даже и мокрого волоска… Чудо, да и только!.. Теперь я не возьму за эту кобылу и сотни долларов, право слово, не возьму; а между тем я на днях только хотел продать ее за пятнадцать долларов, с полной уверенностью, что она больше и не стоит!
Этим и ограничились все его замечания. Я в жизни своей не видел более доброго и наивного старикашки. Тут не было, впрочем, ничего удивительного, так как дядюшка Фельпс, оказывается, был не только ферме ром, но и пастором-проповедником. У него на задворках имелась даже маленькая бревенчатая церковь, построенная за собственный счет и служившая вместе с тем школой. Он никогда не брал денег за проповеди и обучение детей Закону Божьему. В тогдашние времена в южных штатах можно было, впрочем, найти многих столь же бескорыстных фермеров-проповедников.
Приблизительно через полчаса тележка Тома подъехала к парадному перелазу, находившемуся шагах в пятидесяти от дома. Тетушка Салли увидала ее из окна и вскричала:
– Ах, к нам кто-то приехал! Интересно знать, кто бы это мог быть? Вероятно, кто-нибудь не из здешних. Джимми, – добавила она, обращаясь к одному из своих детей, – сбегай-ка на кухню и скажи Лизе, чтобы она поставила еще один прибор.
Все бросились к парадным дверям, так как в тамошних местах гость представляет собою редкое со бытие, случающееся не каждый год. Неудивительно поэтому, что он производит больший эффект, чем даже появление желтой горячки.
Том перебрался тем временем через перелаз и на правился к дому, тележка его возвращалась рысцой в город, а мы все собрались гурьбой у парадных дверей. Он был в приличном костюме и видел перед собой кружок внимательных слушателей, а потому чувство вал себя совершенно довольным и счастливым. При таких обстоятельствах он никогда не затруднялся с величайшим шиком разыграть принятую на себя роль. Том был не из таковских, чтобы идти по двору скромно и робко, словно овечка. Напротив того, он шел совершенно спокойно, проникнутый чувством собст венного достоинства, с важностью, которая сделала бы честь любому барину. Очутившись перед нами, он изящно приподнял шляпу с такой же осторожностью, как если бы это была крышка ящичка, где спят ба бочки, которых ни за что не следует тревожить, и спросил:
– Если не ошибаюсь, вы мистер Арчибальд Никольс?
– Нет, дитя мое, – возразил пожилой джентльмен, – к величайшему прискорбию, приходится вам сообщить, что возница вас обманул. Ферма Арчибаль да Никольса в трех милях отсюда, дальше, вниз по течению. Войдите, однако, милости просим!
Том гневно оглянулся назад через плечо и сказал:
– К сожалению, его теперь не догонишь. Он скрылся уже из виду.
– Да, сын мой, его уже и след простыл, так что вам придется зайти сюда и пообедать с нами, а после обеда мы запряжем лошадь и отвезем вас к Никольсу.
– Мне было бы совестно беспокоить вас до такой степени. Я ни за что на это не соглашусь. Я пройду к Никольсу пешком; мне это не составит ведь ни малейшего труда.
– Мы ни за что не допустим, чтобы вы шли пешком. Это было бы несовместимо с принципами нашего южного гостеприимства. Войдите, милости просим…
– Пожалуйста, не отказывайтесь, – заявила тетуш ка Салли, – нас это нисколько не стеснит и не обеспокоит. Вам непременно надо отдохнуть, так как пред стоит еще проехать целых три мили по очень пыльной и неприятной дороге. Пешком мы вас ни за что не пустим. Кроме того, видя, что вы сюда едете, я при казала уже поставить для вас прибор. Вы не должны огорчать нас поэтому отказом. Войдите же и будьте как дома!
Том отблагодарил очень вежливо и сердечно хозяина и хозяйку и, уступая их настояниям, вошел в дом. Очутившись в зале, он рекомендовал себя Уильямом Томпсоном, только что прибывшим из Пиксвилля в штате Огайо, и отвесил при этом новый вежливый поклон.
Он принялся нести страшную околесицу про Пиксвилль и тамошних обывателей, выдумывая все, разумеется, из собственной головы. Нервы у меня начали слегка расстраиваться, и я принялся задавать себе вопрос, каким именно образом он поможет мне вы путаться из затруднительного моего положения, когда вдруг, продолжая говорить про Пиксвилль, он нагнулся через стол и чмокнул тетушку Салли прямо в губы, а затем, как ни в чем не бывало, опустился опять в кресло и, нисколько не изменяя тона голоса, продол жал свое повествование. Тетушка вскочила, однако, словно ужаленная змеей, отерла губы тыльной руки и вскричала:
– Ах, вы, бессовестный, дерзкий щенок!
Том бросил на нее обиженный взгляд и возразил:
– Вы удивляете меня, сударыня…
– Ах, вы, негодяй этакий!.. Позвольте спросить, за кого вы меня принимаете? С ума вы, что ли, сошли, что полезли ни с того ни с сего со мной целоваться?
Том прикинулся тогда смиренной овечкой и робко проговорил:
– Пожалуйста, не сердитесь, сударыня. Я не хотел сделать вам никакой неприятности. Я был уверен, что это доставит вам удовольствие!
– Этакий идиот, подумаешь! – воскликнула те тушка Салли, схватившись за прялку и собираясь, по-видимому, съездить его этой прялкой по голове. – С чего вы взяли, что это доставит мне удовольствие?
– Так, видите, мне показалось! Кроме того, слухами, знаете ли, земля полнится. Мне говорили… что вам это будет приятно…
– Вам это говорили? Это, должно быть, такие же сумасшедшие, как вы сами! Кто же мог вам сказать такую чушь?
– Решительно все. Таково общее мнение про вас, сударыня!
Хозяйка дома напрягла все усилия, чтобы удержаться. Глаза ее метали молнии, а пальцы судорожно двигались с явным намерением вцепиться ногтями в физиономию гостя.
– Кто же такие эти все? Извольте сейчас же назвать их по имени, или на свете будет одним идиотом меньше!
Том встал и осмотрелся кругом с самым огорченным и расстроенным видом, а затем принялся мять свою шляпу и сказал:
– Очень сожалею о случившемся. Признаться, я этого вовсе не ожидал. Я только следовал данному мне совету. Все, решительно все мне говорили: «По целуй ее, ты доставишь ей этим большое удовольствие!» Да, именно все до единого советовали мне вас поцеловать. Ну, я их и послушал, а теперь очень жалею об этом, сударыня, и не буду больше вас целовать без спросу, честное слово, не буду!
– Не будете? Покорнейше вас благодарю. Я тоже надеюсь, что не будете.
– Право слово, сударыня, не буду! Можете на меня положиться, что я не стану вас больше целовать до тех пор, пока вы сами не попросите меня об этом.
– Пока я вас попрошу? Признаться, я отродясь не видывала еще такого нахала! Да если бы вы дожили до Мафусаиловых лет, мне все-таки ни за что на свете не пришло бы в голову обращаться к вам или к какому-нибудь другому подобному же молокососу с такой просьбой!
– Странно! Все это очень меня удивляет. При знаться, я не могу даже взять этого в толк, – возразил Том. – Все говорили, что вам мой поцелуй доставит удовольствие, и я сам, признаться, так думал. Однако же…
