Марко Вовчок
Лемеривна
И вот козак в другой раз поджидает девушку, полон страха и томления, и в другой раз спрашивает: «Не пойдешь ли за меня? Без тебя мне жизнь не в жизнь!»
И в другой раз девушка ему отказала.
И пуще еще невмоготу стало козаку – он в третий раз спросил ее, и молил, и умилостивлял, и все обиды прежние, отказы прежние почитал уже благом, и только думал, какими услугами, какою покорностью угодить, как склонить, чем ублажить и умилостивить – тени не осталось прежнего козака молодца: удаль вся и молодечество пропали. Отягощенный печалью и думами, это теперь какой-то невольник покорный. Да! теперь уж для него нет обид, у него нет возмущенья против господства. В третий раз девушка сказала ему: «Я не пойду за тебя, козак!» Если бы она взяла и задушила его своими белыми руками, ему бы легче было, чем после того жить на свете. Что за жизнь, когда нет ни сна, ни покоя, когда сердце кипит и тело болит? Ходил козак несчастный, сам не свой. Девушка была ему милей души и горче беды.
Раз случился пир в деревне, свадьба была, и пришел на эту свадьбу Шкандыбенко. Не веселиться пришел он на свадьбу, а поглядеть на Лемеривну.
Лемеривна сидела между другими девушками и вместе с ними пела свадебные песни звучным и свежим голосом, сама свежа и спокойна; и уста улыбались, и лицо разрумянилось, и хорошие очи ясно глядели на всех. А у козака в очах то темнело, то светлело, сердце то замирало, то оживало. Среди веселых гостей, среди шума и пенья он стоял, богач и молодец, словно беспомощный, бесприютный сирота, молча у стенки, не сводя взгляда с своей чаровницы.
Все это заметила Лемеривнина мать.
У Лемеривны мать была жадная старуха. Она только о том и думала, и сокрушалась, как бы да как бы разжиться да разбогатеть; и во сне, и наяву ей все мерещилось золото да серебро. Алчные, жесткие ее глаза впивались во все кругом пронзительно и быстро, словно жаждали и искали себе всюду добычи; сухие руки дрожали, словно торопились схватить и заграбить, и боялись упустить; лицо пожелтело желтей самого золота, а губы казались мертвенней серебра. Заботная, недовольная, тревожная, завистливая была ее жизнь. Никогда душа ее сыта не бывала. Сокровищ, сокровищ алкалось ей денно и нощно. Тесна ей тихая хата за тенистыми липами, горек скромный достаток и единственная дорогая дочь не в утеху. Годы проходили, старость все пуще пришибала, ничтожное сокровище скудно копилось и медленно, по крошке… И вдруг алчные, беспокойные взгляды упали на молодого козака, и в миг она все поняла и угадала. Незаметно очутилась она возле него, заговорила с ним хитро, приласкала; не сделавши прямо вопроса, выведала от отверженного юноши все, что ей надо знать было; не говоря ничего, она его утешила и обнадежила так сильно, что он ободрился и повеселел, и, бог весть откуда и как, явилась у него новая мысль, что не совсем еще беда, если девушка три раза отказала, и, святый знает, как и откуда, явилось у него новое намеренье, уж не спросившись девушки, послать сватов к ее матери, и, как и откуда, явилась надежда, что мать примет и все уладит. Быстрей забилось у козака сердце; громче вдруг раздались кругом пенье и говор; веселей и живей пир зашумел. Лемеривна не взглянула на него приветливей, лишнего слова не промолвила, но он со свадьбы воротился домой, охваченный новыми надеждами, намереньями, замыслами, нетерпеньем…
– Давно тебя любит Шкандыбенко? – спросила старая Лемериха у дочери, как только они вышли со свадебного пира и отделились от прочих гостей. – Давно?
– С тех пор, как мы знакомы, – отвечала Лемеривна.
– Он за тебя посватается! – проговорила старуха. – Он посватается!
– Я не пойду за него, мама, – сказала Лемеривна.
– Не пойдешь! – вскрикнула старуха и засмеялась. – Не пойдешь! – повторила она еще и опять засмеялась.
Это повторение одного слова, этот смех звучали так, словно ее потешало безвредное детское безумье, не могущее стать помехою ни в чем. Она погрузилась в мысли и так быстро шла, что дочь только поспевала за ней следом. Скоро они домой пришли. Вошедши в хату, старуха точно очнулась и опять спросила дочь:
– Так он давно тебя любит?
– Я не пойду за него, мама! – проговорила дочь.
– Безумная! – со смехом ответила старуха.
– Я не пойду, мама, – говорила девушка. – Я его не люблю!.
– Безумная! – вскрикнула старуха. – Что говоришь мне? Да я связанную тебя за него отдам! О, я прокляла бы тебя, если бы… Ты знаешь ли, какие его богатства? У него одного поля… а степь… что лесу!. Его усадьба… его казна… казна большая!
– Мне не надо ничего! – сказала дочь.
– Я помню еще его отца покойника, – продолжала старуха, предаваясь своим воспоминаниям, – как он вдруг разбогател, будто клад нашел. Счастье ему во всем было страшное! Я помню, будто теперь гляжу, как он раз привез домой целые пригоршни червонцев – как гляжу, помню! Что за коралловое ожерелье было у его матери! Что за дукачи – как жар, горели на шее! И с каждым годом все богатели они, все богатели! Много сыну оставили, много!
