Марлис Штайнер
Гитлер
Таким образом, в годы детства и юности Гитлера многие составляющие нацистского мировоззрения уже существовали и были широко распространены в Австрии. Он воспринял их и проникся ими, чтобы в момент, определенный историей, сплавить эту «австрийскую модель» с идеологией, унаследованной от Второго рейха.
Юность и личностный кризис: венские и мюнхенские годы
Ряд авторов полагают, что «путь Гитлера начался в Вене», однако мы уже убедились, что поиск корней его отдельных поступков и идей требует, чтобы мы заглянули дальше. Сам Гитлер озаглавил вторую главу «Майн Кампф», посвященную предвоенному венскому и мюнхенскому периоду, «Годы учебы и страдания» – возможно, не без влияния сочинения Гете «Годы учебы и скитаний Вильгельма Майстера». Было высказано немало критических замечаний по поводу жалобного тона, пронизанного сочувствием к себе, которым отмечены его венские воспоминания. Особенно подчеркивалась неточность утверждений Гитлера относительно бедности и материальных затруднений. Многие историки, тщательно восстановившие его тогдашнее финансовое положение, утверждают, что, получив наследство от матери и тетки Иоганны, он стал относительно обеспеченным человеком. Так что неизвестно, что Гитлер имел в виду, употребляя такие выражения, как «богиня Нищета» или «госпожа Тревога», – всех обездоленных или образ собственного морального упадка. Смерть матери оставила в его душе зияющую пустоту, спровоцировав и ускорив жестокий личностный кризис, по мнению некоторых исследователей, так до конца и не преодоленный. Отъезд в Линц напоминал бегство; о том, что он провалился на экзаменах в академию, он не сказал никому из родственников и даже своему другу. Не признался он в этом и своему наставнику, мэру Леондинга Йозефу Майрхоферу, который, судя по некоторым данным, хотел обучить его ремеслу булочника. Теперь он тем более не смел даже приблизиться к Стефании, в которую был влюблен. Выше мы уже обсуждали тезис о том, что его мать испытывала чувство стыда и передала сыну сознание вины. Не отбрасывая вовсе это предположение, рассмотрим все же более вероятное толкование: Гитлер сам стыдился своей неудачи и переживал из-за того, что не смог обрадовать Клару своими успехами. Стремясь стереть из памяти этот неприятный эпизод, он стал брать уроки у преподавателя скульптуры Панхольцера, намереваясь повторить попытку. Владелица дома в Урфаре дала молодому человеку рекомендацию к Альфреду Роллеру – известному режиссеру и директору Школы искусств и ремесел в Вене. Она представила Гитлера как очаровательного и серьезного юношу из хорошей семьи. Роллер выразил готовность принять его, а Гитлер отправил своей домохозяйке благодарственное письмо. Позже, во время одной из своих «застольных бесед», он заявил, что так и не воспользовался рекомендательным письмом, хотя, вполне вероятно, что оно сослужило бы свою службу и он не провалился бы на экзамене в 1908 году. Ибо на сей раз экзаменаторы нашли его живописный дар еще менее развитым, а способности к рисованию и черчению – еще более явными. Его не допустили даже ко второму туру испытаний. По всей видимости, эту вторую неудачу Гитлер пережил как настоящую катастрофу, сопровождавшуюся глубоким унижением, которого он так никогда и не забыл. В числе преподавателей фигурировало несколько евреев, и он дал себе клятву когда-нибудь им отомстить. Не исключено, что здесь и кроется один из побудительных мотивов формирования его антиеврейского синдрома. Как бы то ни было, одно несомненно: поражение усилило его замкнутость. До этого, с февраля по июль, он жил вместе с Кубицеком на Штумпергассе. Его товарищ продолжал старательно учиться в консерватории и даже взял напрокат пианино, которое заняло бо́льшую часть их комнаты. По вечерам молодые люди совершали вылазки, чаще всего в Оперу. Именно тогда у Гитлера родился замысел сочинить оперу – «Wieland le Forgeron» («Виланд-кузнец»), для которой он, вдохновленный идеей Вагнера о необходимости синтеза музыки и драматического действия, написал либретто и придумал некоторые музыкальные темы, которые его другу Густлю оставалось, по его мнению, «только оформить». Но прожект двух неофитов не вышел за рамки набросков и вскоре был ими заброшен.
Летом Кубицек ушел в армию, а Гитлер, как обычно, поехал в Шпиталь, откуда послал другу последнюю открытку. Спустя короткое время, порвав с семьей, он вернулся в Вену, где его жизнь протекала как обычно – в занятиях рисованием, чтении, прогулках и походах в Оперу. Он съехал с квартиры на Штумпергассе и устроился неподалеку, в Пятнадцатом городском округе, на Фельберштрассе, в доме номер 22. Уезжая, он не оставил своего нового адреса. Если своей первой неудачей он поделился с Густлем, то сообщать приятелю о второй ему, судя по всему, не хватило храбрости. Возможно, Гитлер опасался, что тот поставит в известность его родственников, с которыми у него окончательно испортились отношения. Если бы его лишили сиротского пособия, он потерял бы всякую надежду на продолжение учебы. Кроме того, он довольно часто злился на друга, который, бесконечно упражняясь за пианино, мешал ему. В полиции он указал, что является студентом. У нас мало достоверных сведений об этом периоде его жизни. Гитлер, которому исполнилось девятнадцать лет, переживал жестокий кризис, не дававший ему понять, что он, собственно говоря, собой представляет как личность. Он в существенной мере утратил веру в себя, и ему было необходимо найти новую цель в жизни. Похоже, Адольф окончательно расстался с мечтой стать художником или архитектором – так, он даже не собирался возвращаться в Линц чтобы попытаться сдать экзамены на аттестат зрелости. Наверное, его наставник, человек простой и прагматичный, не поддержал бы его в этом начинании – после двух подряд провалов. К внутренней неуверенности добавлялся страх слишком быстро прожить свой капитал, хотя он вел крайне скромный образ жизни, питаясь в основном хлебом и молоком. Единственное, что он довольно неплохо умел делать, – это рисовать и писать маслом. Но он понимал, что должен еще суметь продать продукты своего скромного дарования. Должно быть, Гитлер в ту пору пребывал в полном смятении – все пошло наперекосяк, будущее представлялось безысходным.
Судя по всему – он сам написал об этом в «Майн Кампф», а позже повторил Невиллу Чемберлену, – антисемитом он стал начиная с 1908 года. Именно в это время, названное Эриксоном латентным периодом, молодой Гитлер, искавший свой путь в расстилавшейся вокруг пустыне, усвоил и принял сердцем основы будущего Weltanschauung [8]. В этот же период, точнее, с осени 1908-го по осень 1909 года, он, по его собственному признанию, «закалился» и почувствовал в себе волю не сдаваться и противостоять материальным трудностям. Гитер все больше замыкается в себе; его аутизм и нарциссизм усиливаются, как и его стремление поворачиваться к миру исключительно «фасадом», не выдавая своих истинных намерений.
Действительно ли он в этот промежуток времени трудился рабочим на стройке, как впоследствии утверждал, неизвестно. Поразительно другое: приводимый им эпизод стычки с рабочими – членами профсоюза, едва не завершившийся его падением со строительных лесов, странным образом напоминает рассказ из «Воспоминаний» Антона Дрекслера – первого руководителя Немецкой рабочей партии (ДАП) в Мюнхене, впоследствии получившей известность как НСДАП (не путать с упоминавшейся выше партией ДАП, основанной в Траутенау в 1904 году). Возможно, Гитлер, не раз заявлявший о том, что узнавал себя во многих пассажах этих «Воспоминаний», воспользовался ими, чтобы продемонстрировать, что в прошлом он занимался ручным трудом. Установлено, что он хватался за разные возможности подработать и у него возникали стычки с рабочими, которых он пытался убедить в том, что партия – это не только инструмент класса буржуазии, законы – не только способ угнетения пролетариата, а школа – отнюдь не то учреждение, где происходит формирование рабов и их хозяев, стоящих по разные стороны баррикады. Говоря об этом, он стремился защищать вовсе не монархию, но свои личные убеждения. Действительно, в смутные годы, проведенные в Вене, в нем, параллельно со страстью к архитектуре, развивался интерес к политике. Кубицек в своих воспоминаниях упоминает о том, что Адольф рвался переделать мир, готовый преодолеть все барьеры, на которые ему указывал друг, рассуждая о революционной буре. В частности, он изучал социальный вопрос и на практике, и в теории, через чтение литературы. В автобиографии Гитлер издевается над теми, кто лично не знаком с проблемами жилья, охраны труда, голода и нищеты. Он либо наблюдал все это в своем квартале, либо узнал из собственного опыта. Также он иронизирует над интеллигентами, скапливающими в голове огромное количество знаний, но не умеющими распорядиться ими с пользой для дела. Он подчеркивает, что чтение – не самоцель, но средство соединения различных элементов, необходимых для занятий ремеслом или выработки мировоззрения: следует не просто запоминать содержание книг как таковое, но скорее хранить его в виде фрагментов мозаики, каждому из которых найдется место в общей конструкции. Искусство «полезного чтения» позволит исправить или дополнить ранее полученные знания. Гитлер уверяет, что сам, начиная с детства, старался читать именно таким образом, и пребывание в Вене оказалось в этом отношении чрезвычайно плодотворным. «Повседневный опыт открывает возможность новых знаний. Умение объяснить реальность в свете теории и сравнить последнюю с реальностью помогло мне избежать скатывания в теоретизирование и поверхностность. По всей видимости, я бы никогда не занялся марксизмом, если бы обстоятельства не подтолкнули меня к этому».
Этот фрагмент важен со многих точек зрения. Он проясняет для нас взаимосвязь между общим контекстом и личностью будущего фюрера. Детство и последующие годы, на протяжении которых он испытал на себе то или иное влияние, оказались источником очень общих, довольно-таки смутных впечатлений, своего рода первым камнем в фундаменте определенных идей, побуждающих к действию. В Вене он столкнулся с суровой реальностью повседневной жизни, и шок от этого непосредственного столкновения имел для него первостепенное значение. Гитлер открывает для себя мир рабочих – до того он вращался во вселенной малой или средней буржуазии. Он полностью разделял страхи последней перед утратой социального статуса, которой отчаянно стремился избежать. Он также открыл для себя мир крупной буржуазии с ее фривольной жизнью, мир аристократии и офицерства – все это «культурное общество», столь ярко описанное драматургом Шнитцлером. Гитлер своими глазами увидел социальное расслоение, характерное для Вены периода belle epoque, когда живущие бок о бок люди понятия не имели о существовании друг друга. Наконец, Гитлер открыл для себя еврейство, образ которого до того оставался размытым. Если он и был антисемитом, то пока в латентной форме. Таким образом, пребывание в Вене послужило ему катализатором, если не источником откровения. Этот период не только принес ему новые идеи, но и позволил старым обрести форму, выкристаллизоваться. Поскольку его чтение носило бессистемный характер – классика, история, памфлеты, брошюры и особенно газеты, – а запоминал он исключительно то, что представляло для него интерес с точки зрения укрепления своего мировоззрения, то не удивительно, что он решил, будто занят выработкой собственного Weltanschauung. Однако произвольный и ограниченный выбор «духовной пищи», а также куцее восприятие реальности привели к тому, что выстраиваемая им идеологическая конструкция оказалась слишком жесткой, исключающей любую альтернативу, что представляло собой немалое, если можно так выразиться, преимущество для формирования стройной системы взглядов.
Маргинал, в которого он превратился, отвергал политическую систему и общество, в котором он жил и чьи фундаментальные пороки, в том числе в общественно-культурной сфере, он мечтал искоренить. Гитлер, например, горько сетовал на почти полное отсутствие в Австрии законов и судов, занятых разбирательством общественных дел, и напоминал о реформах, проведенных Бисмарком в Пруссии. Он также задавался вопросом о роли школы в пробуждении национального самосознания народа, которому следовало внушить чувство величия, потому что люди «сражаются только за то, что любят; любят только то, что уважают, а чтобы уважать, надо по меньшей мере знать». Он приводил в пример проводимое во Франции «шовинистическое» воспитание, которое на деле сводилось к превознесению величия Франции и ее «культуры». Это такое воспитание, которое способствует формированию не объективного, а глубоко субъективного взгляда на окружающий мир. Именно за такой подход Гитлер и ратовал – но только для своей страны. В «Майн Кампф» нашла выражение его ощутимая франкофобия, равно как и бесконечные упреки в адрес венцев, якобы склонных к «галломании».
Внимание к школьному образованию в дальнейшем приобрело у него постоянный характер и нашло выражение в создании «школ Адольфа Гитлера» и таких государственных учебных заведений, как «NAPOLA». Разработанная им система базировалась в том числе и на собственном опыте, полученном в австрийской начальной и средней школе, – опыте, который он сам считал безусловно негативным, исключая преподавание истории в «реалшуле».
Интерес к марксизму, его идеологии и методам партий марксистского толка также проистекал из конкретного жизненного опыта. Гитлер допускал, что до приезда в Вену мало что знал о социал-демократии, и даже то немногое, что знал, не отличалось достоверностью. В то время он полагал, что понятия социализма и социал-демократии синонимичны, а о марксизме вообще никогда не слышал. В принципе он относился к этим направлениям скорее положительно в силу того, что они боролись за установление всеобщего тайного голосования (введенного в 1907 году). Возможно, Гитлер надеялся, что эта мера приведет к ослаблению Габсбургов и даже падению «вавилонского рейха» и, как следствие, к аншлюсу австрийских немцев с немецкой родиной-матерью (Mutterland)? Таким образом, Австрия представала перед ним ненавистной страной, страной его отца, верноподданного чиновника, тогда как бисмарковская Германия, напротив, страной матери. Историки-психоаналитики видят в употреблении термина Mutterland доказательство глубокого конфликта эдиповой природы, жертвой которого стал Гитлер. Между тем стоит ознакомиться с работами специалистов, изучающих Вену конца века, и становится очевидным, что большинство художников и политиков в равной мере мучительно размышляли над теми же проблемами.
Гораздо более важным представляется тот интерес, который Гитлер с самого начала проявил к вопросу о вкладе политических партий в немецкое дело. Их политические и идеологические особенности открывались ему постепенно, и он неизменно старался свести их к национальной составляющей. Фанатичную любовь к Volk, проповедуемую пангерманистами Шенерера, а позже – ДАП и НСДАП, можно объяснить только с позиции глубоко ощущаемой австрийскими немцами угрозы, исходящей от других народов, например чехов, и ставящей под сомнение германское «превосходство». Именно негативное отношение к борьбе за поддержание «германского духа» и попытки найти согласие со «славянскими товарищами» пробудили в Гитлере враждебную подозрительность к социал-демократии. В маленьком кафе, куда он имел обыкновение захаживать, Адольф стал читать центральный орган социал-демократов – «Рабочую газету», в 1910 году выходившую тиражом 54 тыс. экземпляров.
И читал он ее регулярно – несмотря на отвращение к стилю изложения («литературное дерьмо дадаизма»). И с каждой страницей в нем крепла – во всяком случае, он так считал – любовь к своему народу. Любопытная деталь: в то самое время, когда Гитлер негодовал по поводу отсутствия национального чувства у Социал-демократической партии, Лев Троцкий, начавший в 1908 году выпускать в Вене газету «Правда», затеял острую полемику против шовинизма все той же «Рабочей газеты» и руководителей партии Отто Бауэра, Карла Реннера, Фридриха Аустерлица и Виктора Адлера.
Именно знакомство с газетой социалистов привело молодого Гитлера к мысли о том, что необходимо противопоставить их идеологии свою, «превосходящую» идеологию и что ради победы следует действовать столь же грубыми методами. Ему хватило двух лет, пишет он, чтобы понять не только их «уроки» (термина «идеология» он не употребляет), но также их методы и средства борьбы, например терроризм на заводах или во время местных собраний и массовых манифестаций. Чем больше подробностей Гитлер узнавал о применении физического насилия, тем охотнее оправдывал тех, кто не сумел устоять против его применения. В эти «годы мучений» он, по-видимому, обрел чувство причастности к своему народу и научился отличать жертвы от прельстителей.
Что же это – пропагандистская речь, написанная 15 лет спустя? Не только. Даже если в 20-е годы он предпринял немало усилий, чтобы привлечь как можно больше рабочих в свою партию, эти рассуждения еще раз доказывают, что Гитлер предпочитал замечать и впитывать только то, что подтверждало и усиливало его собственные взгляды. Он обошел вниманием гуманистическую направленность идей, разделяемых австрийскими марксистами, тем более – проводимую ими воспитательную работу, и запомнил только технические приемы физической драки – стычек на собраниях или на улице.
По его мнению, то, что позволило марксистам «прельстить» рабочих, было ошибкой, вина за которую ложилась, с одной стороны, на буржуазию, ничего не делавшую для улучшения положения рабочих (отсюда появление профсоюзов, сейчас же прибранных к рукам социал-демократами), а с другой – на евреев: «Только ознакомление с еврейством дает ключ к пониманию глубоких и истинных намерений социал-демократии». Уже после того, как Гитлер изучил деятельность социал-демократов и привык к чтению либеральной прессы – «Нойе фрайе прессе» (тираж 50–55 тыс. экземпляров), официальной газеты «Винер цайтунг» (30 тыс.), но главным образом «Дойче фольксблат» (25 тыс.) – органа Христианско-социальной партии Люгера, отличавшегося ярым антисемитизмом, – настал день, когда он повстречал в Вене странного персонажа – в кафтане, с вьющимися черными волосами. Кто он – еврей? И одновременно – немец? Тогда настал черед чтения антисемитских брошюр. Можно также упомянуть газету Шенерера «Альдойче блэттер», редакция которой располагалась неподалеку от Штампергассе. С той поры, куда бы Гитлер ни шел, ему везде мерещились евреи, и чем больше он их встречал, тем яснее ему становилось, что они не похожи на остальных человеческих существ. Он начал их ненавидеть.
До приезда в Вену «евреи» оставались для Гитлера скорее абстрактным понятием. В Линце, пишет он, их было очень мало, кроме того, они «внешне европеизировались и стали похожими на других людей». Между тем сегодня нам известно, что из 329 учеников «реальшуле» было 15 евреев, из которых шесть человек учились в одном классе с Гитлером и ни в малейшей степени не выделялись чем-либо особенным. Лишь во время «изгнания» в Вену, после чтения антисемитских газет и брошюр определенные идеи и стереотипы приобрели для него личное значение. Не следует забывать, что галицийские евреи – кепка, кафтан, длинная черная борода – являли собой тип людей, заметно отличавшихся от ассимилированных евреев. Последние, впрочем, относились к первым без особой теплоты, так что не будет преувеличением сказать, что в рядах самих евреев свирепствовал своеобразный антисемитизм.
Нам неизвестно, какую роль в росте ненависти Гитлера к евреям сыграли зависть и пережитые в прошлом унижения. Вполне возможно, что сказались и его провал в академию, и выдающееся положение, занимаемое в культурной жизни Вены интеллигенцией, писателями и художниками. Перефразируя Бертольта Брехта, можно сказать, что евреи росли на свету, не замечая того, что другие, в том числе он сам, остаются в тени. Многие авторы отмечали отсутствие у Гитлера интереса и его полное невежество во всем, что касалось живописи и иных форм авангардистского искусства. Внимательное чтение «Майн Кампф» позволяет сделать вывод о том, что для него все эти течения были выражением космополитизма в искусстве и в мире, отбрасываемого как совершенно чуждое народу; и это, как известно, привело Третий рейх к отрицанию и уничтожению искусства «вырождения».
Большинство биографов фюрера утверждают, что Гитлер страдал от сексуальной фрустрации по отношению к евреям, которые якобы имели больший, нежели он, успех у женщин. Подобные утверждения базируются на апокрифических воспоминаниях. На самом деле о его сексуальной жизни в то время неизвестно ровным счетом ничего. Кубицек упоминает о единственной эскападе в «горячем квартале» Вены и утверждает, что при виде проституток его спутник выказал стыдливое отвращение. Гораздо позже его личный врач поведал о том, что Гитлер терпеть не мог раздеваться. В Вене Адольф еще верил в «священный огонь», который должен объединить мужчину и женщину, дабы сохранить в чистоте их тело и душу и обеспечить здоровое потомство. Проституция марала этот огонь. И в своей автобиографии он прямо связывает ее с евреями. Но и в этом случае речь идет о теме, разрабатываемой другими, в частности депутатом сейма и рейхстага Шайхером. Указывая на идеалистическое понимание любви Гитлером, Кубицек в то же время отмечает, что Гитлер скорее сторонился женщин и относился к ним с некоторым пренебрежением, из чего можно сделать вывод о корнях его женоненавистничества. Впрочем, сам Гитлер, кажется, нравился женщинам, и впоследствии у него, как известно, было несколько связей. В его возрасте было бы совершенно нормально, чтобы во время жизни в Вене случились какие-то любовные приключения – с официантками или статистками Оперы, одним словом, с какой-либо из «милых и легкомысленных» девиц. Возможно, одна из них бросила его и ушла к еврею или насмешливо отозвалась о его физическом недостатке (он страдал монорхизмом). Но все эти соображения отдают спекуляцией, даже если его секретарь Христина Шредер утверждает, что у Гитлера тогда была любовница по имени Эмилия и что впоследствии он больше никогда не жил половой жизнью, даже с Евой Браун. Все это представляется малодостоверным. Зато вполне реальным кажется фактор влияния буржуазной морали: «С одной стороны, она признавала существование сексуальности и ее естественное утоление в частной жизни, а с другой – ни за что не соглашалась признать ее публично». Стыдливость и подавление желания, широко распространенные в приличном обществе Вены, в числе прочих описал Стефан Цвейг – друг, ученик и пациент Зигмунда Фрейда.
Страх перед всем, что было связано с физической жизнью тела, проник повсюду: и в высшие круги, и в простонародную среду, вызывая невротическую панику. Цвейг рассуждает о темных подвалах, над которыми высится сверкающий, без единого пятнышка, фасад буржуазного общества, и об ужасе перед сифилисом, преследовавшем молодых венцев. Закомплексованный и зажатый юноша, каким был тогда Гитлер, наверняка испытал на себе разрушительное воздействие этой давящей атмосферы. Отвергнув онанизм, он, по словам Кубицека, был вынужден довольствоваться своими фантазиями, навеянными чтением брошюр, например выпускаемых Ланцом фон Либенфельсом, на страницах которых белокурые красавицы отдавались черноволосым соблазнителям.
Еще один ученик Фрейда, Вильгельм Райх, увидел в перверсивном влиянии тогдашней морали источник фашизма: сексуальное подавление, имевшее целью сплочение масс, служило инструментом патриархальной семьи, поддерживаемой вначале церковью, затем – буржуазным обществом. По мнению исследователя, успех нацизма объясняется тем фактом, что он опирался в основном на мелкую буржуазию, внутри которой подобные механизмы действовали особенно эффективно, а также тем, что структура личности фюрера, рассматриваемая под углом психологии толпы, совпадала со структурой широких слоев населения.
В труде, переизданном с дополнениями после падения национал-социализма, Райх пишет, в частности, о подавлении сексуальности, сопровождаемой тревогой: «Силы, которые долгое время держались на обочине под лакировкой хорошего воспитания и искусственного самообладания и многочисленными носителями которых выступали те же люди, что боролись за свободу, пробили себе дорогу в активном действии, в результате чего появились концентрационные лагеря, преследование евреев, уничтожение гражданского населения монстрами садизма».
Сексуальное подавление, служащее источником неврозов, и его роль в создании стойких фантазий является фактором, который невозможно обойти вниманием, если мы хотим понять феномен гитлеризма. Согласно Фридриху Гееру, фюрер так никогда и не смог освободиться от сексуального невроза, впервые давшего о себе знать в Вене. Сам язык «Майн Кампф» и многих речей, в особенности антисемитских пассажей, вполне может быть принят за патологическое выражение нерешенных сексуальных конфликтов и сыграл свою роль – наряду с социально-культурными влияниями, пережитыми в детстве и юности.
К числу открытий, сделанных Гитлером в годы жизни в Вене, принадлежали не только рабочий и еврей, но и так называемый парламентарий. Как пишет он сам, образ этого персонажа сложился в его сознании именно в эту эпоху и в дальнейшем не претерпел сколько-нибудь значительных изменений. С восхищением относясь к британскому парламенту, о котором он узнавал из газет, Гитлер искренне презирал парламент Австрии, считая его недостойным подобием прекрасной модели. Вместо того чтобы защищать немецкое дело, депутаты его предавали. Уровень и форма дебатов выглядели жалко. И сам институт, и его представители казались ему подозрительными, а вместе с ними – и сама демократия, способствовавшая распространению марксизма. Парламентаризм, по его мнению, был не чем иным, как «нелепым выкидышем грязи и огня» (парафраз Гете), притом что огонь давно угас. Особенно не нравился Гитлеру принцип мажоритарности, при котором стирается личная ответственность; подменяя личный авторитет численностью, он превращается в проявление трусости – порок, относимый им к наиболее постыдным. Кроме того, в парламентской жизни, насколько он мог судить по своим наблюдениям, Гитлера раздражал дисбаланс между знаниями и способностями народных представителей и теми задачами, решение которых им было доверено. И это не говоря уже о способах, какими они получали свои места! Подобные рассуждения привели к тому, что он принялся яростно нападать на прессу и журналистов, «фабрикующих общественное мнение», в свою очередь влияющее на избрание тех или иных депутатов. Демократии подобного типа, выступающей как инструмент расы, «не имеющей права появляться при свете дня», он противопоставляет германскую демократию и свободные выборы лидера, несущего ответственность за все свои действия. Ворота пантеона Истории с большой буквы должны быть открыты перед героями, а не перед ползающими тварями.
Но… до доступа к вышеупомянутому пантеону оставалось еще далеко, а пока Гитлер «катился вниз» по социальной лестнице. 21 августа 1909 года он переезжает в более дешевое жилье, расположенное на третьем этаже в доме 58 по Зехшаузерштрассе, в 14-м округе. На сей раз в графе профессия он ставит: «Писатель». По прошествии неполных трех недель он оставляет эту квартиру, не предуведомив полицию. По мнению Хайдена и Мазера, он перебрался в Симон-Денкгассе. К концу 1909 года мы обнаруживаем его в приюте для бездомных в Майдлинге (Азильгассе, 4), неподалеку от Шенбрунна, затем, 8 февраля 1910 года, он переезжает в Маннергейм – нечто вроде общежития для малообеспеченных мужчин – по адресу: Мельдеманнштрассе, 27. Это было заведение на 544 койки, созданное с целью хотя бы частично решить проблему жилья в перенаселенной столице; чтобы стать его обитателем, надо было зарабатывать меньше 1500 крон в год. На первом этаже располагались кухни и столовая, выше – клетушки с кроватью, столом, шкафом и зеркалом. Имелись также общие столовая и кухня и несколько служебных помещений. Одним из преимуществ было наличие читальни, в которой Гитлер устраивался со своими кистями и коробкой акварели. В общежитии он познакомился с Рейнгольдом Ганишем – маргиналом, успевшим отсидеть в тюрьме, живущим по фальшивым документам и испробовавшим множество занятий. Полная противоположность робкому и неловкому Гитлеру, Ганиш не боялся ничего. Между ними установилось своего рода сотрудничество: Гитлер писал картины, по большей части скопированные с почтовых открыток или старинных гравюр, а Ганиш их продавал. Моделями чаще всего служили здание парламента, Хофбург и другие постройки. Кроме того, он рисовал портреты, пейзажи, афиши и рекламные плакаты косметических препаратов, обуви, дамского белья и т. д. Подписывал свои творения «А. Гитлер» или просто «Гитлер». Его произведения покупали интеллигенты или еврейские коммерсанты, и впоследствии некоторые из них добрались аж до Англии. К концу 1930-х годов за них предлагали от шести до восьми тысяч марок – гораздо больше, чем в венский период, когда за каждую удавалось выручить от силы несколько крон, которые приятели делили между собой. Их тандем неожиданно распался в августе 1910 года, после того как Гитлер подал на Ганиша в суд за то, что тот стянул у него картину и присвоил 19 крон. Ганиша приговорили к недельному тюремному заключению. С бывшим компаньоном он больше не виделся вплоть до 1913 года, когда они встретились совершенно случайно. Он обманывал не только товарища: когда Гитлер добился известности, Ганиш продавал якобы подписанные фюрером картины, которые изготавливал сам. 16 ноября 1936 года его арестовала австрийская полиция. 2 февраля следующего года он умер в тюрьме – то ли от пневмонии, то ли от сердечного приступа.
После этого эпизода Гитлер на некоторое время устроился в багетную мастерскую, выполнявшую заказы реставраторов для Музея изящных искусств. Здесь молодой человек познакомился с профессором Ритшелем, специалистом по реставрации картин, и показал ему несколько своих работ в надежде получить рекомендацию для поступления в академию. Однако на профессора его таланты не произвели большого впечатления.
Адольфу Гитлеру пришлось продавать свои произведения самостоятельно или через посредников; за каждую из них он выручал от трех до двенадцати крон. Зато делиться с Ганишем больше не нужно было. К тому же он получил причитавшуюся ему часть наследства от тетки Иоганны Пелцль и смог отказаться от сиротского пособия в пользу младшей сестры Паулы (в мае 1911 года). Добившись некоторой финансовой независимости, Адольф стал меньше работать и больше читать. Тогда же у него появилась привычка вести диспуты с другими гостями Маннергейма. Летом 1911 года он совершил нечто вроде паломничества в Бранау и Леондинг и написал флигель в саду, окружавшем дом, где он жил с родителями, а также церковь Св. Этьена. Поездку слегка омрачило приключившееся с ним желудочное расстройство, причину которого врач приписал нервам. Пациент категорически отверг подобное объяснение. Впоследствии ему еще не раз будет доставлять неприятности аналогичное недомогание, иногда сопровождающееся коликами, особенно в критические моменты жизни.