Марта Белоконь
Золушка XXI века: психология счастья и успеха для каждой девушки
Рынок
Рынок был огромный. Тут были и кавказцы с соленьями, и узбеки с пряностями, и азербайджанцы с сухофруктами, а ряды с овощами занимали украинские девушки, старательно скрывающие акцент при разговоре с покупателем.
Леся, как и другие женщины, теперь стояла в мясном ряду в белом халате. Между ней и покупателями в застекленных холодильниках на эмалированных лотках лежали образцы мясной продукции. Куриные тушки, целые и расчлененные, индюшки, посеченные на мелкие ломтики, корытце с фаршем, напоминавшим клубок красно-белых змеек, обрезь по цене грудинки и гордость ее отдела – голубцы, долма и люля-кебаб.
Леся Синеус очень гордилась своей фамилией. Она читала краткую историю Киевской Руси и помнила, что из Швеции в Киев приехали помощники Рюрика – Синеус и Трувор. И хотя она прекрасно знала, что ее предку-казаку дали прозвище за сизые усы, представляясь незнакомым людям, она гордо переставляла ударение на третий слог: Синеу́с.
Соседка-продавщица, веселая толстуха с ярким макияжем, сдерживая свое громкоголосие, щебетала покупательнице:
– На суп ищете? У меня берите – лучше не найдете.
«Ну вот, – подумала Леся, – уже клиентов переманивают с умильной рожей», – и тоже призывно заулыбалась: за ней, новенькой, периодически пристально наблюдала сама владелица мясных рядов.
Хозяйка мяса и рыбы жила с юношей девятнадцати лет, сильно комплексовала и поэтому сильно молодилась. Коллектив свою хозяйку недолюбливал и дружно смеялся над ее стремлением косить под тинейджера: молодой муж годился ей как бы не во внуки. Она делала все, чтобы ему нравиться: вколола в губы силикон, чтобы они стали полными, типа «рыбий поцелуй». Грудь ее, как и губы, тоже была накачана и напоминала ледокол. Вытатуированные черные брови своей длиной уподоблялись крыльям буревестника. Все это великолепие венчал поток пергидролевых кудрей, напоминавших буруны Большого Барьерного рифа. Ходила она в джинсах, розовых футболках, сапогах-ботфортах или туфлях со шпильками устрашающих размеров.
Когда хозяйка впервые увидела Лесю и открыла рот, чтобы что-то сказать, то в результате этого простого действия была вынуждена прикрыть глаза. Леся испугалась. Потом девушке объяснили, что такое бывает, когда пластический хирург слишком натягивает кожу. Нимфа мясного и рыбного ряда проговорила:
– Беру тебя на испытательный срок. Справишься, будешь работать дальше.
Вообще-то управляли рынком азербайджанцы. Но «буревестница» сумела отвоевать в свое владение часть мясного ряда и пару рыбных палаток на улице.
Был на рынке и хозяин мясных рядов. Говорил он без акцента, носил роскошную шевелюру до плеч, как у Тарзана, и заигрывал последовательно со всеми продавщицами младше шестидесяти лет. Было у него маленькое хобби: подчеркивать возраст жены. Как-то раз она не смогла прочитать на этикетке холодца срок годности. Возлюбленный забрал упаковку и во всеуслышание сообщил:
– Тут мелкий шрифт, тебе с твоей возрастной дальнозоркостью не разобраться. Это для молодых – и протянул упаковку Лесе.
Быть бы Лесе уволенной, если бы соседка не посоветовала ей обратиться за защитой к секретарше Кате, длинноволосой и длинноногой. Слава богу, обошлось, и жизнь пошла по стандартной схеме: дом – работа – работа – дом.
Леся выкладывала бараньи ребрышки на прилавок, когда огромный мужик зверского вида бухнул пластиковый ящик, набитый костями с остатками мяса на них.
– Встала тут на дороге, – недовольно буркнул грузчик, сдернул брезентовые рукавицы, вытер ладонью нос и вразвалочку пошел обратно. Леся посмотрела на пластмассовый короб и увидела надпись, сделанную черным фломастером: «В зал не выносить – это Гоги». У нее подкосились ноги и свело желудок: ей представилась страшная картина. Тут же захотелось перейти на тушеную морковь со свеклой. Кто знает, из чего производят сосиски? Часто ли на комбинатах пропадают служащие?
– Та ты шо так злякалась? – хихикнула соседка. – Он не русский, тупой шо то бревно, понапишет черте що. Аль и правда подумала, шо там трупак?
Леся смутилась. Ей очень нравилась соседка-украинка, хоть та и любила в отсутствие покупателей учить Лесю жизни. Полная женщина с громким голосом казалась какой-то уютной, теплой. Лесе хотелось свернуться комочком на этой мощной груди и мечтать о приятных вещах.
– Экая ты нервическая… – пожала плечом продавщица. – Девушка, говядина парная!
Покупательница шарахнулась в сторону от слишком энергичного окрика. Торговка вовсе не смутилась, повернулась к Лесе и продолжила вещать.
– У Москве, хочу те сказать, и таких разбирают. У них тут усе мужики чокнутые, подавай им лыжные палки на шпильках с пластмассовыми ногтями. И девок здеся гарних не найдешь. Ни готовить, ни стирать девки не умеют, детей родить не собираются, за мужиком ходить ни-ни, только пить да плясать у этих самых, у клубах. Девушка, свинина парная! – она перевернула шматок мяса в лотке, покупательница вздрогнула от громоподобного окрика и унеслась в другой конец ряда. – А мужик, он деньги несет. И детей без него не получится. А сын или доча – наше усе… Девушка, свинина парная! Так шо ты присматривай, ты дывчина гарная. Покупателям лыбись – авось повезет, женишка подцепишь.
Поиски жениха
На родине Леси молодежь не находила для себя ничего интересного. Ни глубокой старины, ни особенной красоты, ни уродства уникального. Не происходил оттуда ни один академик, режиссер или композитор, ни даже герой соцтруда. Президент не собирался строить здесь космодром иди Диснейленд, месторождений алмазов под местным рынком тоже пока не обнаружили. Населенный пункт лежал на дне красивой долины, вокруг прямоугольными заплатами простирались поля.
Родина Леси слыла не самым плохим местом. Хаты стояли добротные, попадались и чистые оконца с белыми занавесками. Наиболее престижным средством транспорта считался мотороллер: из кузова у него обычно торчал помятый металлический бидон, еще в кузове валялись моток колючей проволоки и пучок реек, а на конце самой длинной болталась красная тряпка. Возле колонок можно было увидеть «Жигули» и «Таврии», заботливо намываемые в выходные дни хозяевами.
Возле «Запорожца» степенно беседовали два пожилых мужика, оба в сланцах и трениках. На том, что был повыше и потолще, была футболка с эмблемой киевского «Динамо». У другого, пониже, на майке красовались дамские ножки в шпильках, закинутые вверх, вокруг ножек шла надпись таинственным готическим шрифтом. Загадочная надпись на английском языке в вольном переводе означала: «Все бабы как бабы, а я богиня».
«Серый, спойлер навесил?» – спросил фанат футбола. – «Ну», – сказал Серый в майке про богиню. – «Поидышь?» – «Ни, усе одно на кобыльем ходу, – безнадежно махнул рукой Серый. – Чуешь, теперь жинка на спойлере тряпки сушит!»
Центральный майдан (где до революции было кладбище) назывался площадью какой-то пятилетки. Здесь парковались автомобили, разгружались автобусы, сновало множество людей. С одной стороны площадь ограничивал городской рынок, где тоненькие девушки-продавщицы развешивали плечики со спортивными и джинсовыми костюмами. С другой стороны на майдан выходил фасад длинного и высокого здания городского магистрата. У входа в магистрат торчал памятник Ленину на массивном постаменте, и вождь мирового пролетариата указывал рукой в направлении рынка.
Реял жовто-блакитный флаг над бывшим райкомом, рыдал опереточный уркаган над табором цветастых сезонных кафе, на черепе Владимира Ильича топтался голубок мира.
Местные нравы были такие же, как и в других похожих поселках: «Ганка, гроши е? Треба чоловика годуваты». – «Ни, Эльвира, грошей нема». – «Шо ж робыть-то! Вин жеж без закуси буйный». – «Эльвирочка, в менэ тэж само», – певуче сообщала Ганка.
Партизанское движение в городке до сих пор не угасло, но приобрело своеобразную форму строгой вольницы. Появление на собственном балконе дедка с зычным криком: «Бей фрицев!» одобрялось, а громкие вопли дурных хлопцев возле домов криминальных авторитетов пресекались всерьез и сразу.
Главы городка регулярно пытались отстроить новые кварталы в центре, однако это отчего-то не получалось, и дело ограничилось многоэтажным микрорайоном. Назывался он, конечно же, Пролетарский (в обиходе просто Пролет). Почему-то этот самый молодой микрорайон обветшал прежде всех прочих. Краткосрочные ремонты водоводов всегда оказывались постоянными, огромные лужи возникали с завидной регулярностью, земляные кучи около траншей зарастали бурьяном. Тротуары истоптались и были засыпаны битым кирпичом, облицовочные плитки с домов частично осыпались, и только балконы самых хозяйственных жильцов сверкали «аквариумами» самодельных лоджий, подчеркивая общее убожество.
Считается, что у человека должна быть хорошая крепкая семья. Мечтала о такой семье и Леся.
Семен, возлюбленный Леси, по общему мнению, был парень образованный, то есть где-то чего-то когда-то читал, тогда как остальные парни городка забрасывали книжки, как только прекращались мамины сказки на ночь. Он умел говорить немного подольше и «покрасивше» остальных, девушки уважали и боялись его, а друзья частенько подшучивали над его «интеллигентностью». Этот недостаток приходилось искупать отвязной храбростью в драках и особой лихостью в питии.
Его высоко поднятая голова, открытый взгляд и умение мило улыбаться в нужный момент подкупало многих школьниц и женщин средних лет. Леся тоже была покорена глазами теплого орехового оттенка и пухлыми губами, свежими, как у девушки. Семен был воплощением человеческой весны, чувственности в чистом виде – этакий «мальчик-конфетка». Богатое воображение нашей героини приписало гарному хлопчику и все остальные достоинства.
Необоснованные претензии Семена на образованность сразу бросались в глаза постороннему наблюдателю, но счастливая Леся этого не замечала. Она сидела с возлюбленным на металлической ограде около памятника и смотрела в васильковое небо. Рука Семена обнимала ее талию, а его глаза цепко оглядывали рынок в поисках укромного местечка.
«Мне кажется, что ты из прошлого века. О таких мужчинах писала Цветаева», – решила раскрыть свою душу Леся. Ей показалось, что наконец-то нашелся тот, кто ее поймет. Она принялась цитировать:
«И чьи глаза, как бриллианты,
На сердце вырезают след,
Очаровательные франты
Минувших лет,
Одним ожесточением воли
Вы брали сердце и скалу,
Цари на каждом бранном поле
И на балу…»
«Я тоже где-то читал, что мысль мужчины возвращается к теме секса раз в полминуты», – Семен принял стихи за явный намек и решил блеснуть осведомленностью. Он сильней притянул к себе девичью талию. От такой интерпретации Леся окаменела. Парень почувствовал, что сказал что-то не то, и решил исправиться: «Ты не думай, я не маньяк, я о выпивке думаю ничуть не реже».
Однако девушка к нему не потянулась, а напротив, напряглась еще больше. «Что ж не так?» – невезучий влюбленный отчаянно соображал, что сказать, чтобы исправить положение. Наконец он решил расправиться с возможными соперниками одним ударом: «А остальные ващ-ще подозрительны. О чем еще думать? Теракт и государственный переворот устроить хотят? Их надо изолировать и водярой лечить».
«О господи, и этот такой же!» – глаза Леси наполнились слезами. «Пора сваливать!» – решила она.
«Ну шо, пойдем вмажем?» – перешла она на тон своей в доску девчонки.
Они дружно встали и в обнимку пошагали в направлении рынка. Возле первого же ларька их окружили знакомые парни, появилась водка, и понеслись пьяные базары. В начале попойки Леся тихонько удалилась. Любимый и не заметил.
Так бы и жила Леся в мечтах о «франтах в бриллиантах» и своей новой любви – сыне бывшего агронома – если бы не возвращение демобилизованных.
Район замер в предвкушении: старшие школьницы пришли в боевую готовность, самогонщики заливали дополнительные емкости, матери в эйфории до отказа набивали морозильники голубцами и пельменями, а отцы (которые у некоторых еще были) пребывали в философском оцепенении.
Леся никого не ждала и в боевое состояние не приходила. А о ней между тем тоже мечтал один солдатик.
По правилам каждого героя должна была ждать невеста. А у дембеля Лехи невесты отчего-то не случилось. Пацанчик был среднего роста, но щупловат, у него были острые черты лица и живой подвижный нос, который, казалось, жил своей жизнью. Такие типы у невест не котировались. Как и везде, популярностью пользовались накачанные «быки-дерьминаторы» с рано намечающимися пивными брюшками и сухие юные каратисты, способные и дать отпор соперникам, и, может быть, увезти девушку в другой город, где много огней, людей, больших магазинов и красивых иномарок.
Тогда на службе Леха, чтобы не выглядеть лохом, назначил на эту роль Лесю и решил писать ей письма. Благо по их части ходила толстая тетрадь с образцами – было достаточно только поменять имя девушки.
Леха переписал аж два письма и на одно получил ответ, который всем демонстрировал с гордостью. После этого все поверили, что у Лехи и впрямь есть девушка, и стали выспрашивать подробности. Леха так увлекся описаниями, что и сам поверил, что Леся и есть его невеста.
Надо уточнить, что письмо получил он не от самой Леси, а от ее мамы. Она, прочитав письмо Лехи, сильно перепугалась. Литературное образование сыграло с учительницей злую шутку. Ей привиделось, что Леха, не дождавшись ответа, так обозлится, что даст команду своим корешам разнести весь дом, оставив только подпол. Если бы муж был дома, то объяснил бы глупой бабе, что Леха лишь мелкий хорек, изображающий тираннозавра. Единственным его подвигом была победа билетной будкой в парке, которую Леха в пьяном кураже опрокинул вместе с древней бабкой. Опрокинутая бабка подняла такой визг, что к месту происшествия сбежался весь парк. Тут-то и увидели удирающего Леху. Будку вместе с бабкой общими усилиями водворили на место. Однако Лехины действия попадали под серьезную статью. Леха с приятелем пошел бы по полной за грабеж со взломом, если бы его не выручил дальний родственник в надежде на армию, которая, как известно, всех исправляет.
У прочитавшей письмо Лесиной мамы в голове пронеслись все литературные произведения на эту тему. Она поняла, что письмо нельзя показывать дочери, потому что ее маленькая мечтательница и фантазерка может наотвечать такого, что потом всю жизнь не расхлебаешь. Муж был в рейсе, и учительница побежала посоветоваться к соседке. Результатом мозгового штурма явилось ответное послание, в котором бабы явно перестарались с деликатностью, и поэтому Леха понял его так, как захотел.
И вот Леха при полном параде, с татуировкой года дембеля на кулаке и сорванными в ближайшем палисаднике цветами повстречал Лесю у калитки.
«Леха, откуда ты взялся?»
Новоиспеченный дембель осклабился и пихнул ей цветы.
«Ох, Леха, Леха, мне от тебя так плохо», – пронесся в мыслях у Леси бабий стон.
«Ты шо прыйшов?» – «Ты ж мне писала, шо кохаешь. Я зараз до тэбе».
Леся мяла в руках цветы и не знала, что сказать. Она помнила точно, что никаких писем не получала и не писала. Леха решил, что, раз девушка молчит, можно приступить к объятиям. И обнял ее сильно-сильно, притягивая к себе.
«Не писала я тэбе ничого!» – ответила Леся, недоуменно задергав плечами и пытаясь высвободиться.
«Та лано, ну шо ты? Ну лано те, шо я те, пацан, чи шо?! – Леха продолжал атаки, впрочем, безуспешно. – Та лано те, наши усе ж читали, як ты замуж просилась за мэнэ», – выдал Леха и снова растянул губы в подобии улыбки.
«Обкурился», – подумала Леся, резко присела и выскользнула из его объятий.
«Але, ты че? Дура, чи шо?» – не понял Леха.
Невеста тем временем заскочила в дом и заперлась. Леха опомнился и в два прыжка оказался у двери.
«Видкрой!» – крикнул Леха и саданул ногой по косяку. «Убирайся», – прошипела Леся в ответ.
«Ну, сука, дверь на хер вынесу!» – он начал долбить по двери ногой и кулаками, веранда ходила ходуном, дребезжали стекла.
«Лешь, ну не бычь, уйди, а?» – устало сказала девочка. Лехе это показалось обнадеживающим признаком близкой победы. «Д-дверь выбью», – еще раз сообщил Леха и отвесил могучий пинок.
Замок косо повис на двух шурупах, и дверь открылась, но пылающий страстью поклонник этого не заметил. Он снял голубой берет (выпрошенный у дядьки), обмотал им кулак, выбил стекло веранды, просунул руку и открыл выбитый замок. Тренированным плечом он впечатался в косяк. Тот с треском хрустнул и, не удержав равновесия, герой армии десантировался в хату вместе с дверью. На первый взгляд в доме никого не было. «А ну на выход, коза, хазу сожгу», – тупо сообщил Леха пространству.
Он стал обыскивать хату, как блиндаж врага, двигаясь по кругу спиной к стене (как учили), распахивать створки кухонных шкафов и сдергивать занавески с окон. Из развороченного шкафа на его голову посыпалось какое-то барахло. Сдергивая с башки тряпки, Леха вдруг увидел в буфете початую бутылку «Столичной». «О!!!» Он вставил трофейную емкость в рот и влил в себя сразу все содержимое, как в бочку. В животе потеплело, и жить стало гораздо веселее. Леха в экстазе лихо разбил тару о свой лоб. От полученного сотрясения ощущения героя изменились: перед глазами встал дымящийся блиндаж. Превратив ближайшую занавеску в лапшу бутылочной розочкой, герой продолжил поиски невесты.
Икая, Леха перенес боевые действия в спальню, где опрокинул кровать и тумбочку, по пути прикончив ударом ноги старомодное трюмо. Наконец он открыл шкаф, где в эмбриональной позе сидела перепуганная Леся.
Леха выволок ее за шиворот и, как мешок, бросил на вторую кровать.
«Я закричу», – прошептала Леся, пытаясь освободить руки.
«Ори», – хрипло согласился Леха.
Они долго возились на одеяле единственной уцелевшей койки, до которой Леха не успел добраться. Тело Леси было гибким и сильным, она выскальзывала из рук и пиналась ногами. У Лехи же кружилась голова, и его слегка мутило. Смеркалось. Давала о себе знать и выпитая паленка, координация движений все ухудшалась.
«Дай добром, …, убью! – взывал Леха к разуму «любимой девушки», пытаясь одновременно расстегнуть ширинку и не дать телу из-под себя выскользнуть. – Папаню твого на перо посажу… Зубы выбью, дура, на больницу работать будешь, дура…»
Руки не слушались, и Леха обнаружил, что процесс борьбы увлекает его намного больше, чем изначальная цель. «Ну, ща не встанет!» – Леха перепугался окончательно и сполз с невесты. Дело было дрянь, мутило его уже не слегка, тело плохо слушалось, и хотелось только одного – домой.
Маскируя сданные позиции, он, спотыкаясь, рванул на выход и заорал: «Стерва, ты пожалеешь!»
* * *
Жалела ли Леся, что уехала в Москву? Нет. Она жалела, что не может найти своего любимого на всю жизнь – такого, чтобы сердце трепетало от радости. Она всматривалась в лица молодых людей, но те не вызывали в ее душе никакого отклика, пока не появился перед ее прилавком первый кандидат в «чоловики», красавец Глеб.