Маруся Апрель
Горбунки
Вспомнила она, как познакомилась два года назад с Катей. Проходила практику в библиотеке, и Катя пришла за Кингом, а она, сама не зная почему, дала ей Булгаковского «Мастера и Маргариту». С тех пор прониклась Катя к ней уважением и взяла её на поруки. Потому что во всём, что не касалось книг, Катя была опытней и мудрее Оленьки. Даже Оленькина старенькая мама прислушивалась к Катиным советам. Особенно касалось это посадок на купленной наконец-то даче.
Своего отца Катя никогда не знала. Мама её умерла от болезни, когда Кате было 16 лет. С тех пор бабушка и дед стали для неё самыми родными и любимыми. И самой любимой для Кати была стоящая посреди леса деревня – Горбунки.
Столько всего она про неё рассказывала, что Оленьке стала эта деревня уже сниться. Так хотелось ей увидеть всё своими глазами. И хоть ненадолго почувствовать себя взрослой и свободной. От родителей, от брата, от учёбы.
И Катя наконец-то согласилась.
А за два дня до отъезда она позвонила и без предисловий заявила:
– Сдавай билеты. Бабка приболела, не до тебя сейчас.
Но Оленька впервые за свою 20-летнюю жизнь проявила твёрдость:
– Что хочешь со мной делай, но я – с тобой.
В трубке замолчали, и Оленька услышала только непривычно суровое Катино:
– Как знаешь. Я тебя предупредила.
Баба Настя не спала, ворочалась и стонала. Дед храпел. Оленька то проваливалась в сон, то снова просыпалась. Проснувшись в очередной раз, она почувствовала, что хочет в туалет. Располагался он внутри крыльца, в углу, и напоминал шкаф с дверцей. «Племянник летом соорудил, а то всё на улицу ходили!» – похвасталась ещё в первый день Катя.
Оленьке же казалось, что всё в деревенском доме было бы хорошо и ладно, если бы не это ужасное, с дыркой вместо унитаза сооружение.
Как же не хотелось вылезать из тёплой постели. Но терпеть Оленька больше не могла. Натянув джинсы, свитер поверх фланелевой ночной рубашки, сапоги и, взяв со стола положенный для такого случая бабой Настей фонарик, она выскользнула из избы.
В сенях, коснувшись висевшей на стенах нафталиновой ветоши, она отшатнулась, больно задев бедром за угол какой-то тумбочки, и выскочила на крыльцо.
В тело проник холод. В туалете пахло свежеструганным деревом и хлоркой. Оленька собиралась уже выйти, как вдруг послышались чьи-то шаги. Кто-то приближался к крыльцу. Она хотела выбежать и юркнуть поскорее в избу, но дверь с улицы скрипнула, и кто-то зашёл.
Прошло, должно быть, несколько минут, когда Оля открыла глаза и убрала руки от ушей.
Она вышла.
Повеяло опять этой травкой. Запах этот теперь не раздражал её. Ей подумалось, что всё это сон. Оленька постояла немного в раздумье у двери из крыльца в сени и легонько её толкнула. Дверь не открылась. Оленька снова её толкнула. Опёрлась на неё плечом. Изнутри было заперто. Она никак не могла поверить. Кто-то проник в дом, и…
Бежать. Куда? Во всей деревне одни старики и старухи. Знала она только Генку. Но какой из домов его? А если и его..?
Всё равно. Если этот кто-то здесь, отсюда надо уходить. Оленька накинула висевшую на стене фуфайку. Дверь на улицу оказалась не запертой, она толкнула её и выскочила на улицу.
Стояла морось. Снег подтаял, и земля местами оголилась. Чёрный пушистый зверёк прошмыгнул мимо неё, и она узнала Тишку.
«Не ходи туда», – хотела сказать она ему, но он уже проскочил в дом. Оленька остановилась под окном, прислушалась. Старые дома замерли в тишине, и даже дом-гриб, казалось, спал. Тот, кто проник в избу, совершал свои действия бесшумно.
Вот сейчас совершит и выйдет.
Оленька обошла дом вокруг, он был довольно большой, во второй половине жили летом многочисленные дедовы и бабушкины родственники. Вышла за забор, на дорогу. Посмотрела на окна. Они выглядели серыми, спящим.
Не слышно было ни звука. Только поскрипывал снег под её шагами.
Ей стало холодно и почему-то уже не так страшно.
Она села на скамеечку напротив окна и чуть не заснула. А заснёшь – замёрзнешь насмерть.
Катя рассказывала ей про своего дядьку, среднего дедова сына. Было ему лет под сорок, но ни детей, ни жены никогда у него не было. Он построил себе хороший дом и жил в нём один. Как и все Воронцовы, трудолюбия он был бешеного. На неделе ездил в город на заработки, а к выходным возвращался. Боялся всё, что ограбят его. Возил его из города всегда один и тот же мужик, он ему хорошо платил. Договаривались они заранее, и тот забирал его у дороги из города в определённое время в определённом месте, всегда разном.
Однажды, зимой это было, не приехал мужик. Машина у него сломалась. Дядька ждал его, ждал. Соседи потом рассказывали, что проезжали мимо, предложили подвезти его, а он ни в какую, мол, у меня свой человек, его ждать буду. Так и уехали. А он всё подпрыгивал на месте, согревался, значит.
Потом, видно, устал, присел отдохнуть и замёрз. Мужик тот машину починил и за ним приехал. Только уж поздно было. А денег много у него осталось, и на похороны хватило, и на памятник хороший.
Вспомнилась Оленьке почему-то мама, как встаёт она в шесть утра и готовит Оленьке любимую её кашу с бананом или яблочком, помогает папе помыться и всё такое, у него после инсульта одна рука не работает, будит сына с сожительницей его и близнецов, кормит всех и бежит на работу.
А вечером – сварить суп на завтра, папе снова помочь и ужин. Тут уж только слушать: у кого что за день приключилось. Раньше ужинали они все вместе, а теперь Костя ел здоровую пищу, которую готовила ему его пассия. Подумалось Оленьке, что после работы маминой, не приди автобус, так бы и мама могла замёрзнуть-заснуть прямо на автобусной своей остановке.
Рассвело. Высокий человек решительным шагом прошёл по дороге, широко размахивая руками. Оленька хотела его окликнуть, но ей вдруг показалось, что кто-то смотрит на неё.
В проёме окна увидела она бабу Настю. Лицо её прислонилось к стеклу так близко, что курносый нос сплющился, а глаза казались широко раскрытыми.
Глава 8
Днём зашла Любка, сказала, что звонила вчера Катя. Она лежит на вытяжке, в гипсе, но страшного ничего нет, настроение боевое, так что всем от неё привет! Оленьке велено быть сегодня на сеансе связи в пять часов у собачьей будки. Баба Настя сказала, что пойдёт вместе с ней, иначе Оленька опять начудит чего и окончательно сведёт всех с ума.
Оказалось, что баба Настя выходила ночью «воздуху глотнуть», а когда зашла обратно, закрыла за собой дверь. Она ведь не знала, что Оленька тоже вышла. И увидела её совершенно случайно.
Бабе Насте она не верила.
Тишка снова пропал.
Оленька сообразила вдруг, что отвезти её в город может Генка. Накинув куртку и сапоги, она бросилась вдогонку за уходящей вихляющей походкой Любкой и догнала её у самого крайнего дома.
Та резко остановилась и обернулась. Увидев Оленьку, она повернула голову немного набок и, изучая её немигающими с белёсыми ресницами глазами, в полуулыбке приоткрыла рот. На вид ей было лет 30, но в волосах пробивалась седина, и двух передних зубов не хватало.
– Чё надо?
– Скажите, пожалуйста, а дядя Гена мог бы меня в город отвезти? Я заплачу. Сколько скажете.
– А дядя Гена уже в городе, к концу недели вернётся.
– Как в городе? Что же он мне ничего не сказал?
– Ты таможня, что ли?
– Почему таможня? А может кто-нибудь ещё меня в город отвезти?
Любка взмахнула рукой.
– Да кто угодно! Вон там – старик-Дрыгун, у него конь есть, он его под подушкой прячет. Он тебя и подвезёт. А лучше поди-ка ты к сёстрам Пепелушкиным, они тебе из паутины ковёр-самолёт сплетут и узелок дадут на дорожку с сухарями, жуками погрызенными.
Оленька отшатнулась.
Любка расхохоталась.
– К Воронцовым, значит, приехала?
– Да. К Кате.
– Ты вот что, девочка, – зашептала Любка, – пока Генка не вернётся, из дома носа не суй. Здесь тебе не курорт.
– А кто в том доме, что рядом с нами, живёт? – вырвалось вдруг у Оленьки.
– Кто живёт, тот не жилец.
– Это как?
– Жопой об косяк. Домой беги, бошку отморозишь, менингит схватишь. Я тебя лечить не буду-у-у-у!!! – завывая, помотала головой Любка, развернулась и взялась за дверцу единственного нового во всей деревне дома.
Оленька постояла и тоже побрела в избу.
С порога отчитала её бабушка Настя:
– Нечего по деревне шляться.
– Я с Любой разговаривала, с женой дяди Гены, – оправдывалась Оленька.
– Ишь ты! С женой! И чего она тебе наговорила?
– Ничего.
– То-то и оно, что ничего. Она же дурочка, у ней с головой не всё в порядке.
– Отчего это?
– Да кто ж его знает. Вся семья у них такая. И не жена она вовсе. Так. Приблудная. Жена-то от него пять лет назад в город сбежала. Скушно ей стало. Сыновья выросли-разъехались. Генка-то погоревал-погоревал, поехал в соседнюю деревню и Любку привёз оттуда, с четырьмя детишками сразу. Он ведь раньше толковый мужик был, непьющий почти. А с этой зачудил: то ночью пойдут на озеро купаться, то голышом в снег падают. Она-то сама по себе такая, а ему по трезвости никак, пред людьми стыдно, вот и начал поддавать, чтоб расслабиться.
В городе ведь начальником лесоучастка был, а теперь что? Уволили, конечно. Хорошо хоть на хлеб хватает. Он, почитай, один мужик в деревне, да и руки у него золотые, и транспорт в наличии.
– А разве плохо это – на озеро ночью ходить?
Баба Настя посмотрела на Оленьку так, будто та совсем уж неразумным существом была.
– Так ведь не в лесу живём. Люди-то что скажут?
«Так ведь в лесу! – хотела крикнуть ей Оленька. – А люди-то какие? Где люди-то?»
Но она только спросила:
– Вы, баба Настя, почему так? Я ведь вам ничего плохого не сделала!
Баба Настя с шумом вздохнула:
– Плохо мне, девка, совсем плохо. А как тебя вижу, всё о Катьке думаю. Того глядишь, помру. Встанешь утром, а я уж мёртвая. Что вы тогда с дедом делать будете?
Оленька отвернулась и, сдерживая наплывающие на глаза слёзы, вышла из избы.
Несколько раз ходила Оленька к Набатовой будке, но телефон отказывался даже набирать номер, выдавая, что «абонент в сети не зарегистрирован».
Она хотела было позвонить маме, но решила, что не станет её расстраивать. Поняла бы мама сразу по Оленькиному голосу, что не всё у её любимой доченьки хорошо.
Дед целыми днями слушал «Маяк», и Оленьке уже тошно было от казавшегося ей одним и тем же ровного голоса, звучавшего словно из прошлого столетия.
Всё здесь против неё. Чужая она здесь. Она нашла какую-то игру в телефоне и играла в неё до назначенного Катей срока.
Сеанс связи у собачьей будки прошёл впустую.
«Неполадки с подстанцией», – авторитетно заявил дед.
Снег почти стаял, выглянуло скупое солнышко.
Подняв над собой телефон, шла Оленька по деревне. Две стареньких, державшихся друг за дружку старушки встретились ей. Она поздоровалась с ними на всякий случай, но они, будто увидев привидение, шарахнулись от неё в сторону. Древний дедок сидел на скамейке. «Дрыгун» – вспомнилось Оленьке. Он громко сморкнулся и, увидев её на дороге, помахал ей сопливым платком.
Связь и здесь не ловила, и Оленька решила вернуться.
Дом-гриб смотрел на неё заколоченными окнами. Теперь, при свете дня, он не казался ей таким уж страшным. Лёгкий аромат сладковатой травы манил её. Там, в этом странном заброшенном доме, было что-то прекрасное. То, чего никогда не доводилось знать Оленьке. Кто-то ждал её там. Ей вздумалось заглянуть в окно. Вблизи оно оказалось не таким уж низким. Оленька подпрыгнула, но ничего не увидела. Огляделась вокруг, подняла короткую, в три ступеньки, будто специально оставленную кем-то лестницу и, прислонив её к стене, взобравшись на неё, опёрлась лбом о шершавую доску, перекрывающую оконное стекло.
Комнатка была крохотной и тёмной.
На краешке низкой кровати вполоборота к Оленьке сидела баба Настя, в левой её руке горела свеча, голова её чуть раскачивалась, губы шевелились. Оленька подумала, что она читает молитву.
Баба Настя замерла, подняла свечу и пошла к окну.
Оленька вскрикнула и, не удержавшись, свалилась в сугроб мягкого когда-то снега. Щёку обожгло. Она быстро встала и снова увидела бабушку Настю. Прислонившись к стеклу, со свечой в руках она с укоризной смотрела на Оленьку. Оленька отвернулась, отряхнулась и с гордым видом пошла в дом.
Она решительно выложила всё что видела, дедушке Лёне. Дед разозлился. Во время ужина он нарочито громко спросил у бабы Насти:
– Вот, Оля говорит, ходит кто-то в соседний дом! Печку топит.
Баба Настя вздохнула:
– Оле нашей в партизанах не бывать.
Оленька поняла, что опять сделала что-то не то.
Дед Лёня оказался хорошим мужиком, добрым, не то что баба Настя. Рассказывал ей разные истории, и, пока баба Настя возилась по хозяйству, вместе с дедом они разгадывали кроссворды. Осмелившись, она спросила его:
– Почему баба Настя так меня ненавидит?
Он с удивлением посмотрел на неё:
– Что ты? Какая тут ненависть? Ноги у неё болят. А лекарства не помогают. Да Катька-шельма ещё учудила, на нерву попала. Записку, вишь, отправила! Знаешь, сколько у ней записюлек таких? А всё одно – любимая внучка. Да и помощь от Катьки какая! Она уж все дела б переделала… если бы ума у вас, молодёжи, поболе было.
