Майн Рид
Белый вождь
Глава IX
Хотя состязания на открытом воздухе кончились, праздник святого Иоанна продолжался. Было еще немало зрелищ, на которые стоило посмотреть, прежде чем разъехаться по домам. Снова пришла очередь церкви: опять продавали индульгенции, четки и частицы мощей, опять кропили святой водой – ведь казна святых отцов должна была пополниться, чтобы было с чем сесть за карточный стол. Потом, вечером, состоялось шествие в честь святого Иоанна, которому был посвящен праздник. Его статую, водруженную на носилки, носили по всему городу пять или шесть дюжих молодцов, пока они не выбились из сил под тяжестью своей ноши; пот струился с них ручьями.
Сам святой был настоящей диковиной. Большая кукла из воска и гипса, закутанная в выцветшую шелковую мантию, которая когда-то была желтой, и вся изукрашенная перьями и мишурой. Это была католическая статуя, но преображенная на индейский лад, ибо в мексиканской религии столько же индейского, сколько и римско-католического. Святой, видно, устал от трудов: что-то в соединении головы с шеей испортилось, голова поникла на грудь, и, когда статую несли, казалось, что святой кивает толпе. Над этими нелепыми кивками в любом другом месте вдоволь посмеялись бы, по здесь, в краю, где властвовало духовенство, они предстали в ином свете. Служители церкви не упустили случая истолковать все по-своему: они объяснили благочестивой пастве, что, кланяясь, святой выражает свое снисхождение к участникам процессии и одобряет их действия, угодные небу. И, конечно же, это настоящее чудо. Так утверждали и отцы иезуиты из миссии и священник местной церкви – и кто стал бы с ними спорить? Возражать им опасно. В Сан-Ильдефонсо нет такого человека, который осмелился бы не поверить церкви. Чудо пошло ей на пользу, оно подогревало энтузиазм верующих. И когда святого Иоанна поместили обратно в его нишу в храме, а впереди поставили ящичек, в него посыпалось немало песет, реалов, квартильо, которые иначе в этот же вечер были бы проиграны в карты.
Кланяющиеся святые и мигающие мадонны отнюдь не новое изобретение святой церкви. У мексиканских священников тоже были свои святые чудотворцы, и даже в Новой Мексике, этом мало кому известном краю, найдется несколько искусников, которые творили чудеса не хуже тех, какими прославилась вся эта порода обманщиков.
Теперь вступила в свои права пиротехника, и не какие-нибудь жалкие заурядные фокусы, – нет, ведь новомексиканцы знают толк в этом искусстве. Любовь к фейерверкам – своеобразный, но верный признак вырождающейся нации.
Дайте мне точные цифры, сколько пороха извел тот или иной народ на фейерверки, на ракеты и шутихи, и я скажу вам, на каком уровне физического и духовного развития он находится. Чем выше цифра, тем ниже опустился душой и телом этот народ, ибо соотношение здесь обратно пропорциональное.
Я стоял однажды в Париже, на площади Согласия, и видел толпу богачей и бедняков, глазеющих на одно из этих жалких зрелищ, которые для того лишь затеваются, чтобы обмануть людей, создать у них иллюзию довольства и радости. Этой пустой забавой им платили за утраченную свободу – так ребенок отдает драгоценный камень за горсть леденцов. И они глядели с наслаждением, чуть ли не с восторгом, а я смотрел на них: какие они были жалкие, малорослые, на добрый фут ниже своих предков! Я смотрел и видел глаза, оживленно блестевшие, но лишенные мысли.
А это были представители некогда великой нации, и она все еще мнила себя первым народом на земле. Но нет, это был самообман. Они с таким увлечением, с таким восторгом следили за фейерверком, что я уже не мог сомневаться: расцвет и величие этого народа позади, а теперь он быстро катится по наклонной плоскости – к упадку и вырождению…
После фейерверков начали танцевать фанданго. Здесь можно было встретить все те же лица, почти без изменений те же наряды. Лишь сеньоры и сеньориты переоделись, да иная деревенская красотка сменила грубую шерстяную юбку на другую – из пестрого миткаля, отделанную оборками.
Танцевали в просторном зале Дома капитула[11], который выходил на площадь. В этот праздничный день вход был открыт для всех. В пограничных городах Мексики, несмотря на классовые различия и деспотизм властей, во всем, что касается развлечений, сохраняется своеобразное демократическое равенство, смешение представителей высших и низших слоев общества, чего никогда не встретишь в других странах. Приезжих англичан и даже американцев это всегда удивляло.
В зал для танцев впускали всякого, кто пожелает, лишь бы он заплатил за вход. Бок о бок с богачом в прекрасном костюме тонкого сукна можно было увидеть скотовода в кожаной куртке и бархатных штанах до колен; а дочка богатого торговца танцевала рядом с крестьянкой, которая своими руками месит тесто и ткет шали.
Комендант, Робладо и лейтенант прибыли на бал в полном параде. Здесь же были и алькальд с жезлом, и священник в широкополой шляпе, и отцы иезуиты в своих развевающихся сутанах, и вся местная знать.
Тут и богатый коммерсант дон Хосе Ринкон со своей дородной супругой и четырьмя толстыми, вечно сонными дочерьми; и супруга и вся семья алькальда; и девицы Эчевариа с братом-щеголем в костюме по парижской моде – во фраке и цилиндре; на всем балу он один был в таком наряде. Здесь и богатый землевладелец сеньор Гомес дель Монте с тощей женой и несколькими довольно тощими дочерьми – этим они отличались от сотен коров, бродивших по его пастбищам. Здесь же блистает и красавица Каталина де Крусес, дочь богатого владельца рудников дона Амбросио; отец не отходит от нее и не спускает с нее глаз.
Помимо этих важных особ, тут присутствуют и люди менее значительные: и служащие с рудников дона Амбросио, и конторщики торговых предприятий, и молодые скотоводы из долины, и рудокопы, и пастухи, и охотники на бизонов, и даже городские бедняки с дешевыми серапе на плечах. Кого только не было на этом балу!
Оркестр состоял из бандолы[12], арфы и скрипки; танцевали вальс, болеро, коону. Можно прямо сказать, что лучше не танцуют и в Париже. Пеоны, в коротких кожаных куртках и штанах до колен, и те танцуют с таким изяществом, будто они профессора этого дела; а деревенские красотки в коротких юбочках и пестрых туфлях порхают по залу, словно балерины.
Робладо, по обыкновению, не отходил от Каталины и танцевал с ней почти все танцы, но она не смотрела на его золотые эполеты – ее взор блуждал по залу, словно искал кого-то. Было очевидно, что она невнимательна: она почти не слушала Робладо и явно тяготилась его обществом.
Вискарра тоже кого-то искал взглядом и не находил; он прогуливался взад и вперед, тщетно заглядывая в лица, во все углы.
Если он искал прекрасную блондинку, ему не повезло: ее не было здесь. После фейерверка Росита с матерью уехали домой. Они жили далеко, в долине, и отправились туда в сопровождении Карлоса и молодого скотовода дон Хуана. Однако оба еще хотели вернуться на танцы. Дорога задержала их, и они появились в зале с большим опозданием. Потому-то взор Каталины и блуждал по сторонам. Однако ее не ждало разочарование, как Вискарру.
Фанданго еще не кончилось, когда в зал вошли два молодых человека и смешались с толпой. То были дон Хуан и Карлос. Охотника нетрудно было узнать по белоснежному султану из перьев цапли, который развевался на его черном сомбреро.
Взор Каталины уже не блуждал беспокойно по лицам. Теперь он снова и снова устремлялся в одну сторону, но не прямо и подолгу, а украдкой – ведь за ней наблюдали разгневанный отец и ревнивый поклонник.
Карлос притворялся равнодушным, хотя сердце его пылало. Чего бы не дал он, чтобы танцевать с Каталиной! Но он слишком хорошо понимал положение дел. Он знал, что стоит ему пригласить Каталину – и разразится скандал. И он не отваживался на это.
Время от времени ему вдруг начинало казаться, что Каталина больше не обращает на него внимания, что она с интересом прислушивается к словам Робладо, щеголя Эчевариа и других. Да, Каталина прекрасно играла свою роль. Игра эта предназначалась для других, не для Карлоса, но он не знал этого и почувствовал себя уязвленным.
Беспокойство охватило его, но он пошел танцевать. Партнершей он избрал прехорошенькую крестьяночку, Инес Гонсалес, и она была счастлива танцевать с ним. Каталина видела это и, в свою очередь, ощутила укол ревности.
Некоторое время продолжалась эта игра. Наконец Карлосу наскучила его партнерша, и он уселся в одиночестве на скамью. Его глаза следили за каждым движением Каталины. И в ее ответном взгляде он читал любовь, любовь, в которой они признались друг другу, – да, они уже связали себя клятвой. Что же им было сомневаться друг в друге?
Они снова верили друг другу, танцы взволновали их, а дон Амбросио изрядно выпил и уже не так рьяно опекал дочь, и теперь уверенность была не только у них в сердце, но и во взгляде – они чаще и смелее смотрели друг на друга.
По комнате кружились пары и в вихре вальса проносились мимо Карлоса. Каталина вальсировала со щеголем Эчевариа. И каждый раз, когда она оказывалась рядом с Карлосом, их взгляды встречались. Чего только не скажет испанка мимолетным взглядом, который вновь и вновь возвращается к любимому! И в глазах Каталины Карлос читал чудесную повесть. Когда Каталина в третий раз проносилась мимо по кругу, Карлос заметил, что в руке, которая покоится на плече партнера, она что-то держит. То была веточка, покрытая темной зеленью. Оказавшись рядом с Карлосом, Каталина ловко уронила ее прямо к нему на колени, и до него донесся едва слышный шепот: «Туя!».
Карлос схватил ветку, темно-зеленую ветку туи. Ему ли было не понять ее значение! Он прижал ее к губам, а потом сунул в петлицу своей вышитой куртки.
Когда Каталина снова оказалась рядом с ним, они обменялись взглядами, полными любви и доверия.
* * *
Ночь тянулась медленно, дон Амбросио начал клевать носом и наконец увез дочь домой; капитан Робладо сопровождал их.
Вскоре после этого почти все, кто здесь был познатнее и побогаче, разъехались; лишь некоторые, самые неутомимые поклонники Терпсихоры, танцевали до тех пор, пока румяная Аврора не заглянула в забранные решетками окна Дома капитула.
Глава X
Льяно Эстакадо, или «Столбовая Равнина», – царство охотников, один из самых своеобразных уголков Великих Американских Равнин. Это удлиненное степное плоскогорье, по очертаниям напоминающее баранью ногу, возвышается над всей округой почти на тысячу футов. Оно тянется с севера на юг на четыреста миль, а ширина его в самом широком месте едва достигает трехсот миль. Это пространство, почти равное всей Ирландии. Оно не похоже на остальную прерию, и само оно неоднородно. На севере засушливая степь простирается на пятьдесят миль; местами не встретишь ни деревца, а местами растет чахлая, низкорослая акация – здесь встречаются два вида ее. Степь кое-где рассекают суровые, непроходимые ущелья глубиной до тысячи футов. Крутые, отвесные стены их совершенно неприступны; на дне между ними изредка попадаются неглубокие озерки, а среди скал и по крутым склонам лепятся чахлые кедры.
Проникнуть в эти глубокие расселины, в эти каньоны, или перебраться через них можно лишь в определенных местах, и такие переходы не часты – их разделяют десятки миль.
На плоскогорье порою на сотни миль тянутся совершенно ровные, пустынные земли, и грунт здесь такой плотный, словно его нарочно утрамбовали; а местами раскинулся зеленый ковер трав, разрослись акации; кое-где путешественник увидит неглубокие впадины, наполненные водой, то совсем маленькие, то побольше; есть и настоящие невысыхающие озерки – их берега заросли осокой. Почти во всех этих озерках вода в той или иной степени насыщена солями; в одних она сернистая, в других – совсем соленая. После сильных дождей озер становится больше, и вода в них почти пресная; но дожди в этом необитаемом краю редкость, и во время длительных засух почти все озерки исчезают.
В южной части Льяно Эстакадо почти не увидишь ровных пространств; на добрые пятьдесят миль с севера на юг протянулась широкая – чуть не в двадцать миль шириной – полоса песчаных холмов. Это груды белого песка; они вздымаются то грядами до ста футов вышиной, то отдельными конусообразными вершинами; нигде ни деревца, ни куста, ни травинки – ничто не нарушает их мягких очертаний, ни одно яркое пятно не оживляет их однообразной белизны. И самое поразительное, поистине загадка для геолога – что среди этих холмов даже на самых высоких гребнях встречаются водоемы, озерки, и вода в них бывает не от случая к случаю, не только после дождей. Нет, это настоящие лагуны. Тут растет камыш, тростник, кувшинки – значит, эти озерки не пересыхают и не иссякают. А казалось бы, можно ли найти более неподходящее место для воды?
Такие дюны встречаются и на берегах Мексиканского залива и на европейском побережье, и там это нетрудно объяснить; но существование их здесь, в самом сердце материка, иначе как загадкой природы не назовешь.
Этот песчаный пояс можно пересечь в одном или двух местах, но лошади на каждом шагу вязнут по колено, и не будь здесь воды, опасно было бы пускаться в такое путешествие.
Где же находится Льяно Эстакадо? Разверните карту Северной Америки. Вы увидите большую реку, которую называют Кэнедиен; она берет начало в Скалистых горах, сперва течет на юг, потом на восток, пока не сливается с Арканзасом. Поворачивая к востоку, река огибает северный край этого плоскогорья, кое-где она омывает его отвесные стены, а в иных местах отступает далеко в сторону, и тогда с берега эти стены можно принять за горную гряду – путешественники нередко совершают эту ошибку.
Западная граница Льяно Эстакадо более отчетлива. У истоков Кэнедиен начинается еще одна большая река – Пекос. Если верить карте, она тоже течет на юг, но это не совсем точно: на протяжении нескольких сот миль Пекос заметно отклоняется к востоку и лишь потом направляется к югу, где впадает в Рио Гранде. Пекос омывает все западное основание плоскогорья, которое преграждает ему путь, и вместо того, чтобы течь на восток, как все другие степные реки, берущие начало в Скалистых горах, Пекос отклоняется к югу.
Восточная граница плоскогорья не столь определенна, но некоторое представление о его очертаниях можно получить, если знать, что граница эта проходит в каких-нибудь трехстах милях от Пекоса и пересекает истоки Уошито, Ред-Ривер, Брасос и Колорадо. Все эти реки и их многочисленные притоки берут начало на восточных склонах Льяно Эстакадо, и быстрые воды их рассекают плоскогорье на огромные фантастической формы массивы.
На юге плоскогорье суживается и, постепенно понижаясь, переходит в долины многочисленных небольших речушек, которые вливаются в низовья Рио Гранде.
В этом своеобразном краю никто не живет. Даже индеец никогда не задерживается тут надолго; он останавливается лишь на несколько часов, чтобы отдохнуть после перехода, но в иных местах и он, привыкший к голоду и жажде, не осмелится пересечь плоскогорье. Переход через Льяно Эстакадо очень опасен, и на всем ее протяжении – четыреста миль – лишь в двух местах путешественники могут пересечь ее, не рискуя жизнью. Опасность кроется в недостатке воды. Травы здесь изобилие, но в иное время года даже на хорошо известной дороге на протяжении шестидесяти – восьмидесяти миль невозможно добыть ни капли воды.
В давние времена один из этих переходов, соединявший Санта-Фе с Сан-Антонио-де-Бехар в Техасе, назывался «Испанской тропой»; чтобы странники не сбились с пути, кое-где поставлены были вехи, столбы. Отсюда и название всей местности.
По Льяно Эстакадо теперь мало кто проезжает; там можно встретить лишь мексиканских охотников на бизонов да индейских торговцев – команчеросов. Поселенцы Новой Мексики пускаются в путь небольшими партиями и охотятся на бизонов либо торгуют с индейскими племенами, кочующими в восточной части плоскогорья. И охота и торговля не очень-то прибыльны, но и этого довольно людям особой породы – тем, кого случай или призвание заставили столь опасным и необычным способом добывать хлеб насущный.
Эти жители мексиканской окраины очень напоминают охотников и обитателей англо-американских лесных поселений, расположенных на границе. Однако у мексиканцев иное оружие, одежда, иные способы охоты.
Снаряжение охотника на бизонов, как и лесного бродяги, очень простое. Охотится он верхом на неплохом, а иногда и на превосходном коне; вооружен луком и стрелами, охотничьим ножом и длинным копьем. Огнестрельного оружия он, как правило, не признает; бывают и исключения, но они редки. Важная часть его снаряжения – лассо. Что касается торговли, запас товаров у него очень невелик – обычно на каких-нибудь двадцать долларов, не больше. Несколько мешков с хлебом, выпеченным из муки крупного помола (индейцы, живущие в прерии, его очень любят), куль маиса, кое-какие безделушки, которыми украшают себя индейцы, грубые серапе, несколько кусков ярко окрашенной домотканой шерстяной материи – вот и весь его товар. Металлическими изделиями он почти не торгует. Он сам платит за них слишком дорого, ибо их привозят издалека и без зазрения совести облагают непомерно высокими пошлинами. Огнестрельным оружием он вовсе не торгует – индейцам этих прерий его привозят с востока; но испанские ружья – легкие мушкеты и штуцеры – команчи добывают во время набегов на южно-мексиканские города.
Возвращаясь из своего дорогостоящего и опасного путешествия, охотник привозит сушеное бизонье мясо и шкуры; одни он добыл сам, на охоте, другие выменял у индейцев на свои товары.
В обмен на вещи отдают и лошадей, и мулов, и ослов. Индейцы владеют огромными стадами, у иных сотни голов скота, и почти на всех – мексиканское клеймо. Другими словами, индейцы крадут их в поселениях, расположенных в нижнем течении Рио Гранде, а затем продают в верховьях Рио Гранде, и торговля эта считается совершенно законной, – по крайней мере, сейчас дело обстоит так, что ничего тут не поделаешь.
Охотники на бизонов редко отправляются в прерии большими группами. Иногда их собирается много, они берут с собой жен и детей и кочуют с ними, точно индейское племя. Однако чаще всего в путь пускаются один-два охотника с лошадьми, мулами и слугами – вот и вся экспедиция. Дикие обитатели прерий тревожат их меньше, чем обычных путешественников. Команчи и другие племена знают, с какой целью они пускаются в прерию, и радушно принимают их. И при всем этом эти люди с двойной профессией, полуохотники-полуторгаши, нередко обманывают индейцев и плохо обращаются с ними. Они передвигаются на вьючных мулах и в повозках, запряженных мулами или быками. Такая повозка – самый примитивный способ передвижения. Она двухколесная; колеса вырезаны из тополя и насажены на прочную деревянную ось. Колеса эти обычно не совсем круглые, они скорее овальные или даже почти квадратные. Длинное дышло тянется от оси, а сверху водружено нечто вроде глубокого четырехугольного ящика. Несколько пар быков впряжены в это сооружение простейшим способом: деревянную поперечину, заранее прикрепленную к дышлу, привязывают к рогам. На быках нет ни ярма, ни сбруи; налягут быки головами на поперечину и тянут весь поезд. Придя в движение, деревянная ось поднимает такой скрип и визг, что никакими словами не описать. Лишь в доме, где много детей всех возрастов и все они кричат в голос, можно услышать такую чудовищную какофонию; или для этого надо отправиться в Южную Мексику, где нас оглушит подобной музыкой стадо вопящих обезьян.
Глава XI
Примерно через неделю после праздника святого Иоанна небольшая партия охотников на бизонов переправлялась через Пекос у Лесного брода. Тут было всего пять человек: белый, метис и три чистокровных индейца, а с ними несколько вьючных мулов и три повозки, запряженные быками. Походка индейцев, их согнутые фигуры, тильмы на их плечах и ноги, обутые в сандалии, – все говорило о том, что это мирные индейцы. То были наемные пеоны Карлоса, единственного белого в этой партии и ее предводителя.
Метис, по имени Антонио, был погонщиком мулов, а индейцы – погонщиками быков; каждый вел свою упряжку, направляя быков при помощи длинного стрекала.
Карлос верхом на своем прекрасном вороном коне, закутанный в плотное серапе, ехал впереди, указывая дорогу. Свой нарядный плащ он оставил дома: жаль было брать его в такое долгое и трудное путешествие, а кроме того, индейцы могли польститься на такой великолепный плащ и, не задумываясь, сняли бы с его обладателя скальп. Карлос расстался не только с плащом, но и с расшитой курткой, алым шарфом и бархатными штанами и теперь был одет гораздо проще.
Карлос многого ждал от этой поездки. Никогда прежде он не брал с собой в прерии столько товаров. Не только три повозки, каждую из которых тащили четыре быка, но и пять вьючных мулов были нагружены: в повозках – хлеб, маис, испанские бобы, чилийский перец; во вьюках – серапе, одеяла, грубые шерстяные ткани, кое-какие яркие безделушки, несколько испанских ножей с острыми трехгранными лезвиями. Только дерзость и удача в праздничных состязаниях помогли Карлосу запастись таким множеством товаров. У него был золотой, еще два он выиграл, а впридачу молодой скотовод, дон Хуан, чуть не силой навязал ему взаймы еще пять, чтобы Карлос мог основательнее снарядить свою экспедицию.
Путники благополучно переправились через Пекос и двинулись к высшей точке Льяно Эстакадо – она находится недалеко от Лесного брода. Отлого поднимающееся вверх ущелье привело их на плоскогорье. Перед ними открылась ровная, однообразная прерия – нигде ни кустика, ни рытвины, ни единой черточки, которая служила бы приметой в пути.
Но Карлосу и не нужны были путеводные приметы. Он знал Льяно Эстакадо, как ни один человек на свете. Он повернул коня на юго-восток, и караван тронулся. Карлос держал путь в Луизиану, к одному из главных рукавов Ред-Ривер, – он слышал, что в последние годы там бывало много бизонов. Карлос впервые направлялся в эти края; чаще всего он охотился и торговал в Техасе, по верхним притокам Брасоса и Колорадо. Но землями, по которым текли эти реки, теперь окончательно завладели могущественное племя команчей и их союзники – киава, липаны, тонкевы. Индейцам никто не мешал преследовать бизонов, и они не давали своей дичи передышки. Животные стали пугливы, не подпускали человека близко, и стада их заметно поредели.
Не то – в бассейне Ред-Ривер. Это уже вражеская территория. Время от времени здесь охотятся вако, пане, осаджи, изредка тут появляются отряды кикапу, чероки и других племен, кочующих к востоку от Льяно Эстакадо. Подчас дело доходит до кровавых стычек; враждебные племена вынуждены держаться подальше друг от друга, поэтому то одна, то другая сторона упускает охотничий сезон, и бизонов никто не тревожит. Известно, что на нейтральной земле – земле вражды – в изобилии водятся бизоны и всякая другая дичь, и она не так пуглива, как в других местах.
Карлос знал все это, вот почему он и решился снарядить экспедицию к верховьям Ред-Ривер, которая берет начало на востоке Льяно Эстакадо, а вовсе не в Скалистых горах, как показывает карта.
И Карлос и метис Антонио хорошо вооружены для охоты на бизонов; из трех пеонов два тоже искусные охотники. У всех луки, копья – они всего удобнее для этой охоты. Однако в одной из повозок спрятано также и огнестрельное оружие – длинноствольное коричневое ружье американского образца. Карлос хранил его совсем для другой дичи и прекрасно умел с ним обращаться. Но как оно попало в руки мексиканского охотника на бизонов? Вспомните, Карлос по происхождению не мексиканец. Ружье это – семейная реликвия. Оно принадлежало отцу охотника.
Мы не станем следовать по пятам за Карлосом и его караваном, не станем наблюдать за каждым шагом этого утомительного путешествия по пустынной прерии. Однажды охотникам пришлось совершить дневной переход в семьдесят миль по безводной пустыне. Но Карлос не впервые вел караван по местам, где нет ни капли воды, и уже знал, как не потерять при этом ни одного быка или мула.
Он путешествовал так. У последнего водоема давал быкам напиться вволю; под вечер отправлялись в путь и шли до света; затем Карлос делал двухчасовую стоянку, и животные паслись, пока на траве еще лежала роса. Потом снова долгий переход до полудня и снова отдых – три-четыре часа, пока не наступит вечерняя прохлада; тогда партия снова пускается в путь, и лишь к ночи заканчивается этот дневной переход. Еще и сейчас так путешествуют обычно в пустынях Чиуауа, Соноры и в Северной Мексике.
Через несколько дней Карлос со своими спутниками спустился по восточному склону с высокого нагорья и достиг притока Ред-Ривер. Здесь все выглядело совсем по-другому – вокруг расстилалась волнистая прерия. Все линии здесь мягки и плавны; холмы с закругленными вершинами и отлогими склонами переходят в зеленые долины, а по ним струятся и сверкают на солнце прозрачные ручьи. Там и тут вдоль берегов раскинулись рощи – пышно разрослись вечнозеленые дубы, красавицы-пеканы с вкусными продолговатыми орешками и серебристые тополя. На пригорках кое-где высятся могучие деревья – они растут поодаль друг от друга, и кажется, что их насадила рука человека. У них раскидистые, пышные кроны, а по светлым перистым листьям и длинным коричневым стручкам, свисающим с ветвей, сразу видно, что это и есть знаменитая американская акация. В низинах, у ручья, виднеется красная шелковица, тут и там цветет нежным сиреневым цветом китайское дерево. И холмы и долины устланы богатым ярко-зеленым ковром невысокой бизоньей травы, и кажется, будто это недавно скошенный луг покрывается новой, молодой зеленью. Чудесные места! Неудивительно, что они стали излюбленным пастбищем бизонов.
Вступив в этот благословенный край, Карлос вскоре напал на след бизонов: всюду попадались протоптанные ими тропы, водопои, деревья с ободранной корой. На следующее утро он оказался посреди огромного стада; бизоны спокойно, как обыкновенные коровы, бродили по полю и не спеша щипали траву. Они были совсем не пугливы и даже не подумали скрыться при его приближении.
Вот он и достиг цели. Это была его огромная, богатая ферма, его собственное стадо – да, это стадо принадлежало ему, как всякому другому, – и теперь Карлосу оставалось только бить бизонов и заготовлять впрок мясо и шкуры.
Что же касается торговли с индейцами, то это было еще впереди. Карлос не сомневался, что за время охоты он не раз повстречается с ними.
Как все, кто бродит по прериям, будь то трапперы[13] или индейцы, Карлос живо чувствовал красоту окружающей природы и выбрал живописный уголок для лагеря. То была поросшая густой травой низина, где под сенью пекан, шелковиц, дикого китайского дерева струился чистый, прозрачный ручей.
В тенистой роще Карлос поставил повозки и разбил палатку.
