Майя Лунде
Снежная сестрёнка
Maja Lunde
SNØSØSTEREN
Published in agreement with Oslo Literary Agency.
The Russian language publication of the book was negotiated through Banke, Goumen & Smirnova Literary Agency.
© Text: Maja Lunde
© Illustrations: Lisa Aisato
First published by Kagge Forlag AS, 2018
© Е.С. Рачинская, перевод на русский язык, 2019
© ООО «Издательство АСТ», 2019
* * *
Глава 1
Я расскажу тебе о Хедвиг. О том, как она стала моим лучшим другом, и о том, как я её потерял. И о моей сестре Юни. Она уже тогда покинула меня, и всё же остаётся со мной до сих пор.
Впервые я увидел Хедвиг, когда плавал в бассейне. Она стояла на улице, прижавшись носом к стеклу, так что первым я заметил нос, а на носу – великое множество веснушек. Хедвиг заглядывала внутрь и была совсем одна. Шёл снег, снежинки садились ей на шапку, на выглядывавшие из-под шапки огненно-рыжие волосы и на толстое шерстяное пальто – кстати, красное, как шуба Юлениссе, он вроде вашего Деда Мороза.
Плавал я уже долго. Тогда я часто ходил в бассейн, почти каждый день. Плавал взад-вперёд. Всё больше под водой. Поднимал голову на каждом втором гребке, чтобы вдохнуть, а потом снова опускал в воду. Поднимаю, вдыхаю, делаю гребок, опускаю, выдыхаю, затем – новый гребок. Пока я плавал, мне не нужно было думать ни о чём другом, только о дыхании, плавании и воде. К тому же это помогало отточить технику. Когда ходишь в бассейн каждый божий день, как ни крути, а с каждым разом плаваешь всё быстрее и быстрее. На несколько десятых долей секунды быстрее, чем в прошлый раз.
Собственно, я стал ходить в бассейн потому, что туда ходил Юн, мой лучший друг. Мы оба терпеть не могли футбол и вместо него стали плавать. В тот день, когда появилась Хедвиг, Юн тоже был в бассейне. Он пришёл чуть позже меня. Помню, он стоял на бортике и дрожал от холода. Смотрел на воду и, похоже, боялся прыгнуть. Я подплыл, вылез на бортик и встал рядом.
– Привет, – сказал Юн.
– Привет, – ответил я.
– Вода холодная? – спросил Юн.
– Немного, как обычно.
– Тогда ладно, – произнёс Юн.
– На улице похолодало, – заметил я.
– Да, – подтвердил Юн. – Снег идёт.
– Да.
– И вчера шёл, – вздохнул Юн.
– Ну да.
– Да, – сказал Юн.
– Да, – повторил я.
Мы замолчали. Вода капала с меня на голубую плитку пола: кап-кап-кап. «Надо бы сказать что-нибудь», – подумал я. Юн, похоже, совсем замёрз. Он обхватил себя руками, будто сам себя обнимал. Мерзлявый, и это неудивительно для такой тонкой щепки, как он. Юн – самый мелкий в классе. Как и я. В этом мы тоже похожи.
Теперь ты наверняка подумаешь, будто и подружились мы только из-за маленького роста и нелюбви к футболу, и что нам не о чем разговаривать. Неправда. У нас было о чём поговорить. Раньше. Мы начинали болтать, как только встречались утром по пути в школу, и не останавливались, пока не расходились по домам спать. Когда мы проводили время вместе, мне даже не приходилось задумываться, о чём говорить. Будто Юн – волшебная кнопка: стоило нажать – и слова извергались из меня потоком. Длинные фразы, без передыху. Передышки случались, разве только чтобы дать Юну возможность излить встречный поток слов. И мы много смеялись, Юн и я. До икоты. Катались по полу от смеха и не могли остановиться. Мама называла этот смех жемчужным – он звучал так, будто сыпались и раскатывались по полу крупные белые жемчужины.
Но всё это было раньше. После того лета мы с Юном больше не смеялись вместе. Каждый раз при встрече мне приходилось судорожно подыскивать слова. Фразы теперь получались короткими и всё больше о погоде. Я никогда столько не говорил о погоде, как в последние полгода. А я-то всегда думал, о погоде говорят только взрослые.
Юн, наверное, решил, что нет смысла вот так стоять и мёрзнуть. Да и мне стоять и капать на пол надоело. И мы оба прыгнули в воду.
Я снова стал плавать кролем туда-обратно. Я видел, как Юн старается плыть рядом, но не успевает за мной. Теперь я плавал быстрее него, ведь с лета я бывал в бассейне чаще.
Поднимаю голову, вдыхаю, делаю гребок, опускаю голову, выдыхаю, затем – новый гребок.
И тут я отвлёкся. Я увидел, что спасатели украсили к Рождеству свою будку. На окошке, выходящем на бассейн, они повесили гирлянду из мигающих лампочек.
Да, Рождество ведь Юль по-нашему. И скоро сочельник. Лучший день в году…
Считать сочельник лучшим днём в году – дело обычное, но у меня для этого есть особые причины. Дело в том, что на канун Рождества-Юля приходится мой день рождения. Потому меня и зовут Юлиан. Мне должно было исполниться одиннадцать. Причин для радости хоть отбавляй. Но я не радовался. Совсем. Меня очень беспокоило, каким будет это Рождество.
Уверен, ты тоже чётко знаешь, каким должно быть Рождество: где и с кем его праздновать, чем украсить ёлку и как она должна пахнуть. И тебе наверняка хочется, чтобы каждый год всё было так, как всегда. Вот и мне так хотелось. А дома у нас всегда было вот как…
Вечером в малый сочельник[1] мы с сёстрами укладывались спать, а мама с папой наряжали ёлку. А утром, в сам сочельник, проснувшись, я всегда боялся, что они не успели всё украсить. Я осторожно открывал дверь своей комнаты, крался по коридору второго этажа, замирал на верхней ступеньке лестницы и прислушивался. Я старался расслышать звуки Рождества: позвякивание подсвечника-карусели с ангелами – его ставили на каминную полку, – потрескивание дров в камине, голоса хора мальчиков, исполнявших «Тихую ночь», которую мама всегда включала в этот день. Эти мальчики так красиво поют, что меня каждый раз аж дрожь пробирает.
Убедившись, что все нужные звуки на месте, я тихонько спускался по лестнице и подкрадывался к дверям гостиной. Там я опять останавливался, на этот раз, чтобы принюхаться. Ведь Рождеством должно и пахнуть по-особому. У нас дома Рождество пахло ёлкой, благовониями, поджигаемыми в специальной курильнице, имбирным печеньем, мандаринами, корицей и какао. А какао, между прочим, – лучший напиток на свете. Так вот, когда я убеждался, что пахнет как надо, я наконец решался распахнуть дверь в гостиную.
Сделав первый шаг, я снова замирал и моргал, потому что из-за всей рождественской позолоты гостиную было не узнать – там царили такие красота и уют, что у меня дух захватывало. И там меня ждали мама с папой. Они обнимали меня и говорили: «С днём рождения и с Рождеством, наш любимый рождественский мальчик! Иди скорей, будем пить какао и завтракать». А за столом, полным разных вкусностей, уже сидели мои сёстры и улыбались. Мы желали друг другу счастливого Рождества: малышка Августа, родившаяся в августе; я, средний, родившийся на Рождество; и Юни, наша старшая, – вы уже, конечно, догадались, что она родилась в июне.
…Юни, моя сестрёнка. Она была с нами каждое Рождество. Но теперь её место за столом пустовало. Дело в том, что Юни умерла. Её похоронили на кладбище у церкви. Потому-то в тот день в бассейне, плавая взад-вперёд, я всё время думал: какое же Рождество нас ждёт в этом году?
Я попытался снова сосредоточиться на плавании. Поднимаю голову, вдыхаю, делаю гребок, опускаю голову, выдыхаю, затем – новый гребок. И вдруг я сбился с ритма, вдохнул не вовремя, и мне в нос попала вода. В носу и в горле запершило. Я отплыл на мелкую половину бассейна и стал откашливаться. Вот тогда-то я и заметил Хедвиг. Она стояла на улице, заглядывала в окно и так сильно прижималась веснушчатым носом к стеклу, что тот побелел. Когда Хедвиг увидела, что я смотрю на неё, она отскочила от окна и удивлённо вытаращила на меня глаза. Я огляделся. Похоже, никто, кроме меня, её не замечал. Юн, во всяком случае, сосредоточенно плавал взад-вперёд. А я её видел, и она видела меня. Хедвиг подняла руку и помахала мне.
Я помахал в ответ. И тогда она улыбнулась. Во весь рот. Такой широченной улыбки я ещё не видел.
Глава 2
Когда я вышел на улицу, Хедвиг по-прежнему была там, но уже не у окна, а недалеко от входа. В сиянии фонаря её красное пальто светилось, на шапке искрились снежинки. Она подпрыгивала на месте, очевидно, чтобы согреться. Увидев меня, она снова расплылась в широченной улыбке, сорвалась с места и остановилась прямо передо мной.
– Ну наконец-то! – воскликнула она.
– Что? – озадаченно спросил я.
Она стояла и просто смотрела на меня. Я не знал, что сказать. Она явно меня дожидалась. Но почему? Мы были знакомы, и я её просто не узнал? Может, раньше учились вместе? Или она какая-нибудь кузина, или троюродная сестра, которую я мог видеть на одном из семейных праздников? Я перебирал в голове варианты, но не мог вспомнить, чтобы прежде встречал её. Думаю, такую мордаху я бы запомнил. Маленькое веснушчатое лицо с зелёными глазами, будто светящимися в темноте, большой улыбающийся рот, щербинка между передними зубами.
– Меня зовут Хедвиг, – наконец произнесла девочка. – Ой, нет, погоди, надо же представиться как подобает, полным именем. Меня зовут Хедвиг… ой, как бы мне хотелось сказать: Хедвиг Виктория Юханна Розендал Экелунд или что-нибудь этакое… но тогда бы я тебе солгала. А лгать, как известно, не подобает, особенно при первом знакомстве.
Она замолчала, чтобы перевести дух. И правильно сделала. Ведь произнесла она всё это на одном дыхании. Не прервись она сейчас, точно потеряла бы сознание от нехватки воздуха. Потом она протянула мне руку и сказала:
– К сожалению, меня зовут Хедвиг Хансен. Просто Хедвиг Хансен. «Ну и что? – скажешь ты. – Нормальное имя». Некоторые так и говорят: весьма практично. У них-то у самих наверняка имена поинтереснее, они даже не представляют себе, как скучно и обыденно зваться просто Хансен. У меня даже второго имени нет. Даже такого захудалого, как, например, Анна. Родители не удосужились вставить между Хедвиг и Хансен даже такого скучного имени, как Герд. Знаешь, я очень обижена на своих родителей. Могли бы проявить хоть капельку фантазии, когда придумывали мне имя.
– Понятно, – пробормотал я, – ясно.
Больше я выдавить из себя ничего не смог. Я никогда ещё не сталкивался с людьми, которые говорят так много и на такой скорости. Поди пойми, как отвечать на такие признания. Тут я увидел, что она до сих пор протягивает мне руку, и поспешно её пожал.
– Юлиан, – представился я. – Юлиан Вильхельмсен.
– Добрый день, Юлиан! – ответила Хедвиг. – Ты даже не представляешь себе, как необычайно, душераздирающе я рада познакомиться с тобой.
– М-м-м, э-э-э, нет, не представляю, – промычал я.
– Идём? – сказала Хедвиг.
– Ага, – согласился я.
Я-то собирался домой, и, если Хедвиг было со мной по пути, чего ж отказываться. Она вприпрыжку бежала рядом и вправду выглядела «необычайно, душераздирающе» счастливой. Я, пожалуй, даже не припомню, чтобы видел кого-нибудь таким радостным.
– Ты здорово плаваешь, – сказала она и улыбнулась. – Взад-вперёд, взад-вперёд. Да так быстро! Как ты этому научился? Давно? Часто тренируешься?
– Да, – ответил я.
– Представляю себе! Как чудесно вот так плавать, рассекая воду, будто акула! Ты часто представляешь себя акулой, рассекающей воду на бешеной скорости в погоне за добычей? Такой огромной, страшной акулой. Или весёлым, выпрыгивающим из воды дельфином. Я обожаю дельфинов! А ты? Они будто всё время улыбаются. Обращал внимание, что дельфины улыбаются? Мне кажется, это оттого, что они бесконечно счастливы. Как думаешь? Они ведь умеют так быстро плавать и потому не могут сдержать улыбки от радости.
– Да, – ответил я.
– Ты что-то не особо разговорчив, – пробурчала Хедвиг. – Но ты мне всё равно очень нравишься. И потом, ты умеешь плавать. Ты понимаешь, как тебе повезло, что ты так невероятно хорошо плаваешь?
– Я, признаться, об этом раньше не думал.
– А следовало бы подумать! И хорошенько, – сказала Хедвиг.
Впервые за время нашего знакомства она надолго умолкла. Я взглянул на неё. Теперь она не улыбалась, а смотрела на меня чуть ли не строго, ведь мне следовало со всей отчётливостью осознавать, как мне повезло, что я научился плавать. И тут я понял.
– А ты… Ты не умеешь плавать? – спросил я.
Хедвиг сразу не ответила, но в глазах её блеснули слёзы.
– Нет.
Она вздохнула и проглотила комок в горле.
– Я хотела бы этого больше всего на свете, – тихо проговорила она. – Думаю, если бы я умела плавать, то была бы более цельным человеком.
– Да ты и так выглядишь довольно цельной, – сказал я. – Не переживай.
Какое-то время мы шли молча, пока не вышли на главную улицу. Как всегда – как в прошлом году, и в позапрошлом, и за год до этого, – она сверкала рождественскими украшениями. Между домами висели оплетённые красными лентами гирлянды из еловых веток и больших сверкающих снежинок. Хедвиг задрала голову и взглянула на светящиеся над нами огоньки.
– К счастью, на свете есть много других причин для радости.
– Да, наверное.
– Вот Рождество, например. Разве оно не прекрасно? Разве не кажется, будто от такой красоты сейчас сердце лопнет, разлетится на тысячи сверкающих осколков?
– Ну да, довольно красиво, – согласился я.
Обычно я с нетерпением ждал, когда наконец украсят главную улицу, но в этом году я даже не заметил, как это случилось. Увидел только сейчас, хотя до Рождества оставалась всего неделя.
– Довольно красиво?! – воскликнула Хедвиг. – И это всё, что ты можешь сказать о Рождестве – о самом прекрасном, замечательном и уютном времени в году?
Она посмотрела на меня чуть ли не со злостью.
– Знаешь, что я думаю?
– Нет.
– Думаю, ты слишком много плаваешь.
Я ничего не ответил и вдруг почувствовал, что прямо закипаю от злости. Да кто она такая, эта девчонка? Объявилась нежданно-негаданно, увязалась за мной и донимает меня своей болтовнёй! Да ещё и ведёт себя так, будто мы тысячу лет знакомы!
– Сколько хочу, столько и плаваю!
– Не сомневаюсь! – выпалила Хедвиг.
– А ты, кстати, чего не учишься плавать, раз прям так об этом мечтаешь?
– А вот это не твоё дело!
Хедвиг уставилась на меня. В её глазах сверкнули сердитые молнии.
– Ну всё, пока! Тебе пора домой обедать!
– Пока! Тебя дома ужин ждёт, – сказала Хедвиг.
– Вообще-то я сначала обедаю, а потом ужинаю, – заметил я.
– Можно подумать, меня это волнует!
– Ты слишком много болтаешь!
– А ты нем как рыба!
– Пока!
– Прощай!
– Ну я пошёл.
– Давай!
И я прибавил шагу. Вот дура! Глупая болтушка! А сколько всяких чудны́х слов говорит! «Душераздирающе»! Слава богу, отвязался! Больше бы не вынес ни одной секунды её болтовни!
Тут сзади снова раздался её голос.
– Юлиан!
Я продолжал идти. Ни за что не обернусь!
– Погоди! – кричала она. – Юлиан, подожди! Прости!
Глава 3
Я прошёл ещё несколько метров и снова услышал голос Хедвиг: «Я не хотела тебя обидеть!».
И потом я услышал, как она бежит за мной. Тогда я обернулся. Она неслась так быстро, будто на крыльях, и совсем запыхалась, когда догнала меня.
– Прости, прости, прости! – затараторила она.
Я не знал, что и сказать. Может, мне тоже надо было извиниться? Но я не видел в этом смысла. Всё равно с ней больше не увижусь.
– Мне надо домой, – сказал я.
– Так уж и надо? – спросила Хедвиг.
– Уроки надо делать, – ответил я.
– Сегодня же пятница! – воскликнула Хедвиг.
– Дополнительные, – соврал я. – Целую кучу… э-э-э… на выходные задали. Новая методика.
– А я думала, мы подружимся… – проговорила Хедвиг.
– Подружимся?
– Наверное, это прозвучит странно, – сказала Хедвиг. – Но мне кажется, мы оба будем ужасно жалеть, если не подружимся. Если мы вот так сейчас расстанемся навсегда, то будем сожалеть об этом поступке всю оставшуюся жизнь.
– Что? Сожалеть об этом поступке всю оставшуюся жизнь?
Пожалуй, страннее этой девчонки я ещё никого не встречал.
– Поэтому я так считаю: вместо того чтобы расстаться, нам надо пойти ко мне в гости, – заявила она.
– Вот как?
И тут Хедвиг снова улыбнулась. У неё была такая обезоруживающая улыбка, что я не мог на неё не ответить.
– Можем сварить какао, – предложила Хедвиг.
– Какао? – переспросил я.
Меня, признаться, даже немного испугало, что она упомянула именно какао, ведь, как ты помнишь, какао я люблю больше всего на свете.
– У меня и имбирное печенье есть, – сказала Хедвиг.
– Имбирное печенье?
У меня аж в животе заурчало. Имбирное печенье я, кстати, тоже люблю больше всего на свете. Особенно с какао.
– Здесь недалеко, – продолжала Хедвиг. – Я живу тут, за углом, на Прибрежной улице, в доме номер два.
– Ну ладно. Уроки могут и подождать, раз у тебя есть какао.
Вот так я и попал к Хедвиг Хансен домой.
Старинный белый дом прятался в глубине большого сада. Деревья и кусты вокруг были окутаны снегом, из окон струился тёплый свет, а на двери висел огромный еловый венок, перевитый красной шёлковой лентой.
Хедвиг открыла дверь и вошла.
– Есть кто-нибудь? – крикнула она.
Никто не ответил.
– Скоро вернутся, – сказала она.
Я снял ботинки. На полу в прихожей стояло много всякой обуви: коричневые мужские ботинки, чёрные дамские сапожки, какая-то явно мальчишечья обувь приблизительно моего размера.
– У тебя есть брат? – спросил я.
– Да, – ответила Хедвиг. – Старший. Буду рада вас познакомить. Он отлично рисует. Я тоже иногда пытаюсь. Я ведь точно знаю, что хочу нарисовать, в голове у меня полным-полно чудесных картин, но у меня никак не получается извлечь их наружу, понимаешь, о чём я? На бумаге они превращаются в какие-то каракули и вообще ни на что не похожи. А вот на рисунках моего брата… фигуры будто вот-вот оживут и спрыгнут с бумаги. Я очень хочу, чтобы вы познакомились, тогда сам увидишь.
Хедвиг взяла у меня куртку и повесила рядом со своим пальто. Места едва хватило – на вешалке было полно зимней одежды, шарфов и шапок.
– Добро пожаловать на виллу «Веточка», – торжественно произнесла Хедвиг. – Самое лучшее место на свете!
– У дома есть имя?
– Все уважающие себя дома носят имена, – ответила она. – А у твоего дома разве нет имени? Тогда ты должен сказать родителям, пусть пораскинут умом и поскорее найдут вашему дому подходящее забавное имя! Вилла «Веточка» – разве не прекрасно звучит?! Оба слова начинаются с буквы «в», получается так складно. Когда мы сюда переехали, я сразу поняла, что мне будет здесь хорошо. В доме с таким славным именем не может быть плохо.
– Точно! – согласился я. – А когда вы сюда переехали?
– Когда я была совсем маленькой. Ну пойдём, – сказала Хедвиг. – На кухню – это туда.
Она повела меня по длинному коридору со множеством дверей. Некоторые были приоткрыты, но разглядеть обстановку в комнатах я не смог. Хедвиг подошла к третьей двери слева и открыла её.
За дверью оказалась просторная, покрашенная в голубой цвет кухня. Здесь так вкусно пахло едой и имбирным печеньем, что у меня опять засосало под ложечкой. На стенах висели сковородки и кастрюли, а у плиты стояла большая крынка в цветочек с воткнутыми в неё поварёшками и венчиками. Хедвиг явно привыкла здесь хозяйничать. Она сняла с одного из крючков на стене кастрюлю, поставила её на плиту, достала из большущего холодильника молоко, нашла в одном из ящичков шоколад, налила молоко в кастрюлю, покрошила туда шоколад, вытянула из цветастой крынки венчик и стала размешивать.
– Ты часто сама готовишь? – спросил я.
– Конечно, – ответила Хедвиг, – особенно какао.
Она мешала очень аккуратно, не разбрызгивая. Вдруг она воскликнула: «Нам же понадобятся сливки!».
Хедвиг кинулась к холодильнику и вытащила оттуда уже взбитые сливки.
– Остались с завтрака, – сказала она.
– Вы пьёте какао на завтрак по будням?
– Почти каждое утро. Если я захочу.
– А ты хочешь?
– А ты как думаешь?
Она засмеялась, обнажив щербинку между передними зубами.
Хедвиг налила какао в синие кружки, а сверху положила по большущей ложке взбитых сливок. Потом выставила на стол имбирное печенье и сделала приглашающий жест рукой:
– Прошу к столу, мой дорогой гость. Ты не представляешь, как я рада, что встретила тебя.
И пока мы сидели на кухне, пили какао, а взбитые сливки оставляли у нас на верхней губе роскошные белые усы, какие бывают у стариков, я подумал: не она одна рада нашему знакомству. Я, например, не просто был рад, у меня возникло чувство, будто наша встреча очень важна для нас обоих…
Но о том, что Хедвиг изменит всю мою жизнь, я пока не догадывался.
