Майя Сохумели
Сухуми: зеркало воспоминаний
Дядя Толик и эротические карты
Во время перестройки в Сухуми появились сотни спекулянтов, в основном это были поляки, которые отстраивали сгоревшую в 1986 году гостиницу «Абхазия». Они и торговали европейскими товарами, конечно, все было скрыто от глаз блюстителей порядка. Джинсы, кроссовки, электронные часы, жвачки «Дональдо», значки музыкальных групп – все это продавалось или самими покупателями, или же цыганами на сухумской набережной. Стоило зарубежное удовольствие больших денег, но так или иначе, товар находил своего покупателя. Вот там мы и приобрели эротические карты.
Я учился в 8 классе, когда мы с ребятами решили скинуться деньгами и купить у спекулянтов карты. Тогда для нас все было в диковинку, а голые женщины с пышными формами – так это вообще дикарство, которое не было постижимо мальчишкам восьмого класса. Нас было пятеро: Я, Адгур, Инал, Тимур и Армен. Карты стоили 5 рублей – бешеные деньги для нас, поэтому было решено, что каждый принесет по рублю. Условились встретиться рано утром, скинули в общак деньги и пошли на серьезное дело. Смешно вспоминать, но тогда это казалось чем-то невероятным для нас.
Покупать карты пошел Инал, он был сыном местного прокурора, поэтому, если что, он находился в безопасности, он стоял напротив этого поляка. Все произошло так мгновенно, как в шпионском фильме «17 мгновений весны». После мы бросились к развалинам, чтобы никто не встретился из взрослых. Как оказалось, сложнее было выбрать, где хранить карты, чем купить их. Общим решением мы сошлись, что карты должны быть каждую ночь у одного из нас, а утром забирать с собой.
Помню, один из местных случайно увидел карты у меня. Вано – близкий моего отца, это произошло, когда я купался в море. Он смотрел на нас и смеялся, а потом строго сказал: «Я заберу их ненадолго, потом верну». Мы думали, все пропало, а он не обманул. Карты через три дня вернулись к нам, слегка потрепанные. Как оказалось, Вано просто сфотографировал карты, распечатал на 10 экземпляров, а местный художник их раскрасил. То, что у нас есть эти карты, прознала вся школа, поэтому прибегал каждый, кому не лень, просить посмотреть хоть один раз.
Армен решил, что мы должны брать по три копейки за просмотр одной карты. На переменах у нас выстраивалась очередь, которая привлекала внимание, поэтому мы прятались под лестницей и туда по одному пускали посмотреть на карту. Были такие, кто три дня не смотрел ни одну карту, чтобы накопить 9 копеек и разом посмотреть три, потому как часто одна и та же карта попадалась. В итоге мы быстро отыграли свои 5 рублей, да еще сверху по рублю каждому.
Так длилось очень долго, пока однажды наш директор не забрал эти карты, пригрозив вызвать родителей в школу. Никого он не вызвал, потому что карты пришлось бы вернуть или выбросить. И тогда мы решили выкрасть карты обратно: Тимур и Инал подрались, но к директору учительница литературы не хотела их вести – она была очень доброй. Я им говорил, что драться надо на уроке биологии – этот психопат сразу к президенту поведет, не то что к директору.
В итоге Инал исполнил так, что аж я прослезился. Он наплел Мариам Давидовне, что Тимур оскорбил абхазский народ, поэтому пришлось его ударить. На что Тимур сказал обратное, что это Инал назвал всех грузин баранами. Тут уже учительница не знала, что делать, потому что вопрос стоял серьезный, можно сказать, очень межнациональный, поэтому повела к директору. Но я потом понял, почему Инал выбрал урок литературы – это был третий урок, а в это время наш директор обедает, и его никогда нет в кабинете.
Пока она стояла с этими двумя у кабинета директора, по плану я должен был подбежать к Мариам Давидовне и кричать, что разбили стекло в кабинете, и кто-то порезался. Так и сделали, она бежала со мной в кабинет литературы, совсем забыв о своих двух хулиганах. Тимур и Инал тем временем открыли дверь, ведь Адгур достал запасные ключи на вахте. На все было пятнадцать минут времени, операция была выполнена успешно. А мне за шутку поставили в дневник двойку за поведение, только, к сожалению, не в тот дневник.
У меня в школе было два дневника, один для пятерок и хороших оценок, а второй для двоек. Это все из-за учительницы по математике – у нее было дурацкое правило, что если не сделал домашнее задание, но подошел к ней и признался, то она ставила двойку, но только в дневник, а не в журнал. И вот такие двойки попадали в «левый» дневник. А тут я промахнулся с дневником, поэтому придется теперь возиться с хлоркой.
Мариам Давидовна писала чернильными ручками, поэтому надо было просто залить в чернильную ручку раствор хлорки и обвести двойку и подпись рядом с ней. Мне повезло, мой дневник был хорошего качества, дядя из Москвы прислал, там все бумаги были белоснежные. Потому что, если бы дневник был производства «Ингурского бумкомбината», то бумага была зеленоватой, и хлорка оставляла в ней белые места. В тот день на уроки мы не вернулись, а выбежали к набережной, чтобы стаканами холодного лимонада отметить наш успех.
По дороге нам встретилась младшая сестра Инала, она была в 7 классе, но считала себя очень взрослой, поэтому, увидев брата не на уроках, сразу же подошла к нему.
– А ты почему не на уроке? – строго, будто мама, спросила она Инала.
– Лана, а ты почему не на уроке? – удивился Инал.
– У нас учительница заболела, – ответила Лана.
– Вот и топай домой, – припугнул ее Инал.
– Я все маме расскажу, – вновь строго заявила Лана.
– Что ты расскажешь? – возмутился брат.
– Что у тебя карты с голыми женщинами, и ты на них деньги заработал, – заявила она, и мы все напряглись.
– Я тебя сейчас ударю, сиафантка, – пригрозил Инал, но Лана не уходила, а продолжала отчитывать Инала, а вместе с ним и нас. Мне стало немного неловко, Инал напрягался все сильнее, его лицо стало зеленым, и он бросился к ней. Тут выскочил Тимур и остановил Инала, а после повернулся к Лане.
– Уйди, пожалуйста, – очень тихо, даже ласково сказал он ей.
Было видно, как Лана смутилась и согласилась уйти, Инал долго не мог успокоиться, пока она совсем не скрылась за поворотом. Больше всего меня поразил Тимур, после я выпытывал у него, и тот признался, что ему нравится Лана, но он никогда не посмеет даже высказать это вслух, потому что она сестра Инала. А я возмущался, потому что сам Инал прекрасно провожает сестру Армена до дома и таскает ее портфель в школу. Но Тимур был парнем скромным, который никогда не решился бы, даже если сам Инал ему сказал, поэтому я оставил свое любопытство при себе и больше не поднимал эту тему.
История наших карт не так проста, как кажется, мы их добыли, но вот сохранить вновь не получилось. Дядя Толик – наш местный таксист, который первое время разъезжал на желтой «Волге ГАЗ-24», под вечер катал нас по городу, даже разрешал сесть за руль. Он был очень добрый, дядя Толик, но мы никогда не слышали его историю. Пока однажды Армен среди своих не услышал, как кто-то говорил про дядю Толика, что жена от него ушла после смерти их единственного сына. У мальчика болело сердце, которое не выдержало во время заплыва в море. Ребенок утонул, а жена от горя и оставила Толика, говорят, она вышла за местного абхаза, родила еще ребенка. А дядя Толик так и остался один, никого у него с тех пор из близких и не было. Поэтому, говорят, он вокруг себя мальчишек и собирал, чтобы как-то порадовать свое сердце. Когда это услащал, сразу все понял, ведь нам всем было столько же, сколько и его сыну.
Дядя Толик хоть и был таксист, но очень отличался. Ведь сухумский таксист если видел, что перед ним туристы, то пытался показать, какая он большая личность в городе, что он всех знает и возил даже этого. Только «этот» очень часто менялся, все зависело от возраста таксиста. Но Толик не был таким, он скромно довозил всех по одной таксе, даже помогал разгружать и загружать чемоданы. Мы услышали все это, да еще и узнали, что у Толика скоро день рождения, было решено – карты мы дарим Толику. Это решение пришло как-то сразу, не раздумывая и не совещаясь. Также мы захотели как-то порадовать Толика, поэтому рано утром кинулись к нему. Первое, что мы решили – это подстричь дядю Толика, потому что его шевелюра была гуще, чем у Марадоны. Парикмахерскую выбрал я – это было местечко на проспекте Мира, где волшебными движениями дядя Петя превращал каждого в звезду телеэкрана.
Когда я был совсем маленьким, он меня сажал в кресло, кладя на рукоятки деревяшку, и я тогда сидел высоко. Видимо сначала я брыкался, и он мне зубы заговаривал, рассказывая всякие истории про Сухуми. Дядя Петя был коренным сухумчанином, греком, таким колоритным дядей. Напротив парикмахерской был канцелярский магазин, где на обратном пути я любил кое-что прикупить.
Проходили годы, менялись прически, но я всегда ходил только к дяде Пете. Последний раз, кажется, я к нему попал перед выпускным, в конце июня. Потом были приемные экзамены, и мама не разрешала мне подстригаться. После поступления прошло три дня – и началась война.
Больше дядю Петю я не видел, видимо, он уехал вместе с остальными греками в Грецию. Но в тот день, когда мы к нему привели Толика, дядя Петя даже обрадовался, потому что он нашел себе собеседника. Нам казалось, что он его подстригает уже целую вечность, а они просто сидели и разговаривали про Сухуми, местных спекулянтов и политику с футболом зацепили.
Когда закончилась процессия, дядю Толика было не узнать, а дядя Петя отказался брать с меня денег, когда узнал, что у Толика день рождения. Мы двинулись к «Амра», там заказали небольшой торт и кофе, а Толик не понимал, что происходит, и тогда Адгур протянул ему карты в честь дня рождения. Толик был шокирован, а потом расплакался. Я первым кинулся его обнять, а за мной и ребята, потом он стал нас распихивать и просить свой законный торт, мы смеялись. Это, наверное, был самый теплый день на моей памяти, потом дни были сухие, темные, грустные и трагичные. Были, конечно, и счастливые, но вот теплый был только этот день. Карты дядя Толик, конечно, потерял, точнее, у него украли какие-то чангалисты, а мы ему говорили не оставлять машину открытой. А он же был добрый, такой добрый, что один из таких мальчишек, которых он, как нас, катал, его и убил во время войны, потому что Толик отказался его везти на налет. Местные таксисты похоронили Толика, потому что больше было некому. Но в тот день, в тот день Толик был самый счастливый, а мы вместе с ним.
Чанба – любовь моя
Вкус детства никогда не забывается, мой вкус – это лимонад. На улицах Сухуми стояли аппараты с газированной водой. Моешь стакан, кидаешь три копейки – и в стакан льется лимонад. Нет трех копеек – кидаешь копейку и наслаждаешься чистой газированной водой. А на день рождения я получал пепси, которое все лето выжидал, но только к сентябрю мне доставался этот заморский нектар. Кстати, прежде чем дать мне насладиться напитком, мой дед проводил целый урок просвещения. 30 лет назад советские и американские лидеры договорились построить заводы по производству пепси в СССР. Они также договорились и о бартере: литр водки «Столичная» на литр концентрата пепси.
Мой дед принимал участие в строительстве и наладке оборудования на сухумском заводе, поэтому не рассказать этого мне он не мог. Дед говорил, что стандарты строительства и производства были особо высоки, везде была идеальная чистота, персонал особо следил за качеством выпускаемой продукции, представители пепси всегда сопровождали груз с концентратом напитка, чтоб наши умельцы не узнали его содержание.
Став старше, когда ходили с ребятами на практику на завод, могли пить пепси литрами, так как плохо закупоренные бутылки браковались, и можно было пить, сколько хочешь. Персонал, как и везде, растаскивал все, что мог, и домой несли не бутылки с пепси, а сам концентрат, а там разбавляли. Думаю, американцы об этом и не догадывались. Пробками от пепси играли, причем пробки с надписью «Пепси» ценились дороже, помню, и ставки были в пепси-исчислении, мы в футбол играли на ящик пепси.
Бутылка пепси стоила 45 копеек, а пустую принимали за 10. У нас на Чанба под боком был магазин, там было хранилище – сотни пустых бутылок лежали под открытым небом. Мы таскали эти бутылки, сдавали 5 штук и получали одну полную. Мама мне долго не разрешала пить пепси, ведь что только не говорили про него. Что если в стакан с пепси кинуть зуб на ночь, то утром его не будет, что он съедает лезвие, если его туда кинуть.
Единственное, что подтвердилось: автомеханики мыли им руки – пепси отлично снимал грязь. Помню, я один раз купил аж две бутылки пепси и пришел во двор, мы с ребятами уселись на крышу гаража и наблюдали за девочками, которые отплясывали ламбаду. Они танцевали друг с другом, а с нами не хотели. Мы же были лишь сторонними наблюдателями, которым приходилось глотать слюни от того, как они мелодично вертели бедрами. В такой момент, мне кажется, у нас дух захватывало. Многие девочки серьезно подсели на эту песню, наша соседка Нино записала «Ламбаду» на кассету, полностью заполнив от начала и до конца. Нино непрерывно слушала «Ламбаду» – видимо, входила в транс.
Один раз кто-то принес в школу магнитофон и на перемене включил эту «Ламбаду»… Ох, что было тогда! Девочки, как заведенные, начинали плясать свою ламбаду в фартучках, а мы с ребятами стояли позади и забавлялись плевалками.
Это были собственноручно изготовленные плевательные трубочки: у каждого в школе была паста Big, такая прозрачная ручка, внутри которой был виден стержень. Писали они очень мягко и жирно, первое время было непривычно, потому что мы привыкли к пастам нашего родного завода «Оргтехника», который выпускал пасты с миллиметровой погрешностью шарика, что мешало им писать красиво. Еще этот завод выпускал фломастеры, и я помню, как наши школьники ходили на практику на этот завод и возвращались в краске по локоть, но с охапками фломастеров.
Так вот, наши плевалки и были производства Big, а боеприпасами для них служили в основном плоды какого-то дерева, которое росло по всему Сухуми, которые принимали нужную форму и размер как раз в сентябре. Мы обдирали эти деревья снизу доверху. Я был довольно высоким, поэтому мне удавалось доставать там, где никто другой дотянуться не мог. Попадание такого снаряда могло вызывать и синяки. В другие времена года приходилось использовать пережеванную бумагу, что исключало болезненный исход. В трубочку от ручки погружалась в тот день бумага, потому что никого калечить мы не хотели, только посмеяться. Вот и плевались в толпу, которая окружила наших танцующих девочек. Нужно было глубоко вдохнуть, на выдохе пульнуть бумажный шарик, а после спрятать плевалку. И ты просто продолжал смотреть, как ни в чем не бывало. Мы сдерживались, чтобы не упасть от смеха, но моменты непонимания людей, которые хватались то за голову, то за шею, были невероятно смешными.
Я всю жизнь прожил у бабушки и дедушки. Ну как сказать жизнь? Я прожил короткий промежуток времени до войны – это была вся моя жизнь. Мои родители жили и работали в Москве, периодами приезжая в Сухуми. После войны я переехал к ним, но проведенное время на Чанба никогда не забудется мной. Каждое утро я просыпался, чтобы отправиться в свою любимую 14 школу, иногда пешком, иногда на «пятерке» Икарусе, который ходил с рынка на Беслетский мост. В Сухуми все были друг другу знакомы, и все было знакомо. Даже собаки узнавали друг друга и тех коров, которых сельчане выгоняли пастись в город и которые медленно проходили мимо нас дважды в сутки, пожевывая по дороге кустарники дикого лимона. Поэтому иногда возвращался я пешком, вся дорога занимала у меня около 30 минут.
Шел долго, не оглядываясь вокруг, мимо пожарной части, что около Белого моста, да и по самому Белому мосту, в котором были и дырки. Проходил баню, которая не функционировала, но внизу был источник, откуда во время войны мы возили воду на тачке. Проходил улицу Матарадзе – там я покупал мороженое, которое всегда хотел донести до дома, но не успевал, потому что слюни текли с такой стремительностью, что приходилось съедать его сразу. После я спускался вниз, поворачивал налево, где дорога раздваивалась, направо шла дорога к 13 школе, а налево был подъем к остановке «Анкара». Там был старый источник, оборудованный каким-то турком, который в камне высек карту Черного моря. У него очень вкусная вода. Однако где-то за год до войны кто-то отвел источник к себе, и вода пропала. В последний год, когда началась блокада, поезда перестали часто ходить, поэтому мы сокращали путь, идя по «железке» прямо от нашей школы через ЖД мост, и выходили прямо к бане, что сокращало путь где-то на километр.
Я не любил ходить на этот мост, потому что еще до войны стал свидетелем, возвращаясь со школы, я увидел, как мужчина заломил молодой девушке руки и пытался ее изнасиловать. Меня охватила паника, но быстро сообразив, я схватил какой-то камень и бросил в него. Камень попал в голову, девушка успела вырваться и убежать, а мужик хотел броситься на меня. Слава Богу, что мой сумасшедший сосед под вечер выгуливает собак именно там – мужчина увидел собаку и тоже убежал. Так я спас девушку от изнасилования и сам спасся. Я рассказал бабушке, она дедушке, потом пришли милиционеры, я все описал, но никто к ним не обратился, да и девушку я эту видел впервые, и мужчина мне был не знаком. С того времени прошел год, но я все также не любил ходить этой дорогой, но приходилось.
Во дворе у нас всегда собиралось много ребят, а самое удивительное для меня сейчас, что мы никогда не спрашивали, кто грузин, абхаз, армян или даже китаец – просто как-то нас объединяло другое. Днем мы просто смотрели за девочками, играли в карты и нарды. По воскресеньям, а иногда и по вечерам мы ходили ловить рыбу на Беслетке, которую потом скармливали кошкам. Так прошло мое самое непродолжительное, но светлое время, а потом Чанба во время войны накрыли, можно сказать, ковровой бомбежкой из Града, на 15 марта 1993 года. Этой ночи никогда не забуду, к сожалению.
Кино, вино и землетрясение
В день моего рождения в 1985 году стояла сильная жара. Бабушка за день пошла в кондитерскую, чтобы купить сладости к столу. Троллейбусы не справлялись с наплывом туристов этим летом, складывалось ощущение, что весь Союз съехался в Сухуми.
Ну а почему нет, когда у населения появились деньги от кооперативов? Во времена застоя в Грузии в целом и в Абхазии в частности процветали подпольные цеха.
Работая на государственных заводах, они выпускали «левую» продукцию, которая приносила неплохую прибыль подпольным миллионерам. С приходом перестройки по всей Абхазии сразу расцвели сотни кооперативов, которые работали в основном на приезжих туристов. Майки а-ля Америка, бижутерия, цветы и частные такси – все это дало возможность цеховщикам выйти из тени. Полгорода было включено в создание бижутерии. Одни делали формы, другие отливали в них олово, третьи клеили на них пластмассовые «камни», которые отливали четвертые.
Вся эта продукция сметалась с прилавков сотнями, поэтому размножились и спекулянты. Так, немного поднакопив, я решил купить себе отдельный видеопроигрыватель, который желал установить в своей комнате. Прошлым летом я уже приобрел телевизор, теперь дело оставалось за малым. Компания «Абсоюз» легально завозила проигрыватели и бытовую технику, которая шла на знакомых и друзей, которыми в Сухуми были буквально все. Поэтому попасть в этот трехтомный список возможности не было, пришлось обратиться к спекулянтам. Уж очень сильно мне хотелось смотреть любимые фильмы, ведь в Сухуми не так давно открылся салон видеопроката, где можно было взять в прокат не только видеокассеты, но и сами проигрыватели. Только вот нужно было оставить паспорт в залог. Пару раз я брал в прокат видеопроигрыватель, а после забывал вернуть, пока Сима, а в народе Саймон, сам не приходил ко мне, чтобы его забрать.
Когда денег не хватало на прокат видеомагнитофона, тогда приходилось идти в видеосалон, где вечерами для особо пытливых включали фильмы категории «для взрослых». Конечно, детям до 18 нельзя было проходить, но это Сухуми, кто тут вообще смотрит на возраст?
Видеомагнитофон буквально объединял людей: если появлялся интересный фильм, то соседи ходили друг к другу, чтобы посмотреть новое кино. Утром рано я проснулся и ждал, когда отец мне подарит 50 рублей, которые полагались мне на каждый день рождения, а уж на 15 лет – сам Бог велел.
Я ждал, чтобы срочно добавить к собранной сумме и рвануть за видеомагнитофоном. Но отца не было дома до самого вечера, только к 5 вечера, когда накрыли стол, собрались все, пришел мой отец. Я уже смирился с мыслью, что куплю себе его завтра, но мне не пришлось. Отец зашел домой с огромной коробкой, в которой был новый видеомагнитофон, купленный в компании «Абсоюз».
– Но как? – удивился я, глядя на отца.
– Да, Вахтанг чаличнул немного, вот и успели взять, – объяснил отец.
Я был очень рад, обнял и поблагодарил отца. Это был самый долгожданный подарок, настолько, что я и забыл о своей сумме, которая хранилась у меня. Сначала у меня проскользнула мысль, а не отдать ли деньги отцу, но после здоровый эгоизм остановил, а здравый смысл подсказал, что, увидев у меня такую большую сумму, он немедленно потребует ответа, откуда я ее взял. А не скажу же я, что мы туристок отрабатывали по мелочи. Нет, решено было потратить половину на видеокассеты, а половину с друзьями в «Амре» отметить. Мы посидели большой семьей, были пару моих друзей, но уже к 9 вечера я рвался на свободу, мне до ужаса хотелось собрать ребят и рвануть в «Амру», чтобы отметить незапланированный день рождения.
Я что-то наплел отцу, что ребята ждут, сделали сюрприз в честь праздника. И мигом умчался, чтобы у него не было возможности задать мне наводящие вопросы – я бы точно прокололся. Мой отец был капитаном милиции города Сухуми, поэтому выводить на чистую воду таких врунов, как я – это его непосредственная работа.
Мы добрались до «Амры», а на входе стояли три отдыхающие девушки, которые обступили стереоскоп в надежде разглядеть стереокартинки прошлого. Дядя Гриша – оператор стереоскопа – устно описывал то, что показывается на картинке, аппараты были очень древними, карточки были не первой свежести и часто портились. К вечеру он уже так уставал, что через слово зевал. А девушки, впервые столкнувшись с таким аппаратом, пищали от изумления. Мы подошли ближе и заметили, что одна отодвинулась от аппарата.
– Что-то не показывает, – заявила она дяде Грише.
– Как не видно, посмотри еще раз, – отвечал Гриша.
– Не видно, – повторяла девушка.
– Смотри, это же Каир, 12 часов ночи, – выкручивался дядя Гриша, – а вот это война в Крыму, и все в дыму, поэтому кажется, что не видно, – добавлял он.
А мы обхохатывались, стоя за девушками, те смущенно поглядывали на нас. Ахра был самый смелый, поэтому договаривался с девушками, чтобы они оставили Гришу и выпили боржоми с нами в «Амра». Девушки смущенно переглядывались, но после охотно соглашались. Боржоми, естественно, никто не заказывал, все заканчивалось у берега моря в два или три часа ночи. А наутро мы завтракали пончиками в кондитерской по проспекту Мира. Это были самые вкусные пончики во всем Сухуми, а запивали неповторимым молочным коктейлем. Этот непередаваемый вкус молочного коктейля, который никто не умудрился повторить. Во время войны, когда город накрыли волны артобстрелов абхазской залповой артиллерии, в одну ночь сгорел весь квартал, не стало и моей любимой кондитерской. После вкусного завтрака мы прощались с дамами, обещая встречу впереди. Но впереди встреч не было, потому что в следующий вечер дядю Гришу обступали уже новые отдыхающие. Помню, на следующий день нас всех вызвали в школу и стали всучивать всякие мелочи с патриотическими лозунгами о советской власти.
Нам было все равно, но отказаться мы не могли, так как выпускной класс, поэтому приходилось покупать то, что так просто никто не купил бы, от марок в пользу «Красного Креста», журнала «Орленок» до билетов в кино без печати, которые можно было использовать в любом кинотеатре Сухуми.
Все выбрасывалось сразу, кроме билетов – а вдруг получится пригласить в кино отдыхающих девушек? В кино никто идти не соглашался, а самому тоже было там неинтересно, когда уже видеомагнитофон был дома, поэтому у меня собирался целый рулон этих билетов. Но как-то раз в Сухуми привезли какой-то индийский фильм, который и затащил меня в кинотеатр. Весь город гудел, все рвались посмотреть этот фильм. Ну и я тоже с пацанами решил попасть на этот сеанс, тем более что билеты проплачены.
Мы пошли в кинотеатр «Комсомолец», что был на углу Чавчавадзе и Ленина. Сейчас этого кинотеатра уже не существует, а тогда он был легендой Сухуми. Мы думали, что наши билеты, купленные на благо «Красного Креста» – это пропуск без очереди, но не тут-то было. Десятки людей атаковали кассу с такими же, как и у нас, полотнами бумаги – все хотели получить штамп и пройти в кино. Каким-то образом нам удалось протиснуться и пробраться в кинотеатр. Правда, вместо одного билета с нас взяли шесть, но это уже было не важно. Людей было как на рок-фестивале, о которых ходили легенды: люди сидели на ступеньках, стояли в коридоре, лишь бы посмотреть индийское кино. Но что творилось на улице у кинотеатра! Маленькие цыганята танцевали и пели песню из индийского фильма, мужчины шутили между собой, а женщины вытирали слезу. Повестка дня на набережной была предопределена в тот день.
На следующий день мы важничали среди одноклассниц, что уже видели этот фильм. Помню, перед русским языком, я договорился с Мананой, что расскажу ей о фильме, поэтому мы сели за одной партой. Мне нравилась Манана, поэтому говорить с ней было одно удовольствие. Наша учительница Рашида Исхаковна что-то долго объясняла и писала на доске. В этот момент открылась дверь и мой младший брат крикнул нам: «Пожар», – и закрыл дверь. Секунду немая сцена, Рашида обвела всех холодным взглядом и сказала: «Кто это придумал?». Она, конечно, знала, что это был мой брат, поэтому все подозрения упали на меня, даже одноклассники инстинктивно посмотрели на меня.
– Берая, это твоих рук дело? – спросила строго Рашида Исхаковна.
Я ничего не ответил, лишь покачал головой, потому что находился в шоке. В голове крутилось, что я наваляю брату за такие подставы. Но прошло минут пять, как мы услышали сирену пожарной машины. Вот тогда все вылетели из кабинета, а из окон коридора увидели, что горел кабинет трудовика. Рядом с его кабинетом была кочегарка с цистерной мазута. Пожарные быстро справились с огнем, и все успокоилось. Трудовика спасло то, что он был после похмелья и отсыпался на спортивных матах в спортзале. Но самое интересное началось потом: следователи, расследовавшие этот пожар, обнаружили, что это был поджог.
Вызывали меня, отца и моего брата на допрос. Конечно, обвинений никаких не предъявляли – они знали, кто мой отец, и даже если бы я перед ними поджег эту цистерну, никогда бы не стали открыто обвинять. Но дело было в том, что ни я, ни мой брат действительно не имели к этому отношения. Отец нам вставил дома, как оказалось, ни за что, после он извинялся, обещал даже свозить на Рицу.
За несколько недель до пожара из котельной вытек топочный мазут и всем идущим на урок труда пачкал ноги. И вот оказалось, что наш одноклассник Серго принес из дома керосин во флаконе из-под одеколона, полил им вытекший мазут и поджег его. Зачем он это сделал, он так и не объяснил. Зато он хорошо ощутил всю меру наказания, когда его отец восстанавливал кабинет трудовика и котельную. Серго был наказан и нами – ребята решили отлучить его на неделю от столовой. Кто-то из учителей даже спрашивал, почему Серго не обедает, но мы отвечали, что живот болит. Неделю он не мог появляться в столовой, а для ученика нашей школы это было самое страшное наказание.
У нас была самая лучшая столовка, все знали, что в 14 школе им. Чехова кормят, как в санатории. К нам даже приходили питаться ученики соседних школ. Столовая была во дворе школы, во время большой перемены толпа учащихся через задний, точнее, единственный выход бежала туда, чтобы насладиться вкуснейшим обедом. А на автобусной остановке около школы была вкуснейшая газировка «Ракета». Мы покупали булки с марципаном около столовой МВО, всего лишь перебегая через дорогу от школы, а по дороге обратно выковыривали марципан и просто кушали горячие булки, запивая газировкой. Бойкоту Серго пришел конец в день землетрясения, прекрасно помню тот день.
Рядом с нашей школой проходила железнодорожная эстакада. Она была настолько близко, что во время уроков мы наблюдали, как поезда проходят то в одну, то в другую сторону. Когда начался карабахский конфликт, мы часто видели, как в сторону Армении проезжали поезда, где на платформах стояла тяжелая техника, накрытая брезентом. Кабинет историка окнами выходил на эту эстакаду, и во время урока мы почувствовали легкое дрожание пола, как будто рядом идет поезд. Дрожание быстро нарастало, все глянули в окно. Никакого поезда поблизости не было.
– Так, все выходим из класса, – неожиданно произнес учитель, и все рванули в коридор. А Серго остался сидеть.
– Пошли, дурень, – крикнул я ему, а он не поднимал на меня взгляд. – Пошли, говорю, – подошел я к нему и потянул за руку.
– Вы все равно со мной больше не будете дружить, я тут останусь, – быстро произнес он.
– Ора, я сейчас убью тебя, мамой клянусь, – я потянул его сильнее, а он все равно брыкался. Тогда мне пришлось убедить, что я буду с ним дружить до конца наших дней, если этот конец, конечно, не наступит сейчас. В коридоре мы увидели, что дети из всех кабинетов также выбежали и не понимали, что делать дальше. Нам повезло, что лестница была рядом, и мы быстро сбежали по ней, протиснулись в маленькую дверь пожарного выхода и оказались на улице, нарушая все правила при землетрясении.
Землетрясение закончилось, а мы так и стояли в шоковом состоянии, не понимая, что же произошло. Прошло больше часа, прежде чем мы послали Серго в класс, чтобы он принес сумки наших одноклассниц, а наши портфели мы решили забрать завтра. Серго, чувствуя за собой вину, согласился сразу. Позже мы узнали, что произошло землетрясение в Спитаке. Я сдержал обещание и дружил с Серго до конца его жизни, а конец у него наступил в 1993 году – он всегда искал приключения на грани, вот и записался в армию, где и был убит.
