Мелисса де ла Круз
Любовь & Война

Полная версия

6. Расставания и встречи

На борту «Пилигрима»

из Олбани, штат Нью-Йорк, в Ньюбург, штат Нью-Йорк

Апрель 1781 года

Путешествие Алекса в Ньюбург прошло ужасно. Чтобы ускорить его, Джон Черч договорился, чтобы его взяли на торговое судно, везущее шкурки бобров. Прекрасную погоду сменила летняя гроза, и плети ливня хлестали по палубе, не позволяя находиться на ней никому, кроме самых опытных моряков. В трюме, однако, было ничуть не лучше – невыносимо спертый воздух отвратительно вонял гниющим мясом из-за сваленных в углу невыделанных шкур. Капитан, похожий на медведя, утверждал, что он француз, но полное отсутствие зубов и трубка, зажатая между десен, делали его речь настолько невнятной, что Алексу удавалось разобрать лишь одно слово из пяти, несмотря на то что с рождения он разговаривал и по-французски, и по-английски.

Но не поэтому Алекс чувствовал себя ужасно.

Его расставание с Элизой было не совсем мирным, и это мягко говоря. Жена исчезла с вечеринки сразу после ссоры и не появлялась до самого ее конца, когда пожала руку на глазах у всех слуг, которые убирали грязные тарелки и стаканы в потеках вина.

– Надеюсь, вам понравилась вечеринка, полковник Гамильтон, – сказала она тоном, способным заморозить воду. – Без сомнения, вам необходим отдых перед подготовкой к поездке, поэтому сегодня я посплю в бывшей комнате Анжелики.

И два дня спустя его жена оставалась холодной, как айсберг, без надежды на потепление. Весь следующий день Алекс пытался встретиться с ней наедине, но Элиза целое утро и после обеда наносила визиты друзьям. Прибыв домой к ужину, она объявила, что «слишком долго пробыла на солнце», и попросила принести ей ужин в комнату Анжелики, где и устроилась на ночь, снова отказавшись вернуться на супружеское ложе.

Она снизошла до разговора с ним лишь единожды, когда провожала его на причал. Ее лицо покраснело и припухло. Определенно, ночь у Элизы выдалась не из приятных.

– Моя дорогая, – начал он, пытаясь обнять жену. – Пожалуйста, выслушай меня. Я так сожалею, что огорчил тебя. Мне следовало все рассказать раньше.

Она отступила, и руки Алекса сжали воздух.

– Мне не нужны твои извинения, Алекс, – ответила она. – Мне нужен ты сам, живой и здоровый.

Алекс опустил глаза.

– Я понимаю, тебе кажется, что ты должен делать то, что считаешь правильным, – продолжила Элиза, и ее глаза наполнились слезами, которые она сердито смахнула. – Но зачем рисковать жизнью, если в этом нет необходимости.

– Потому что я люблю эту страну! – тут же сказал Алекс. – И потому что другие тоже рискуют своими жизнями. Что бы я был за человек, если бы удовольствовался тем, что отправляю других в битву, в то время как сам отсиживаюсь в штабной палатке?

– Ты был бы человеком, который вернулся бы домой к жене! – воскликнула Элиза. – Ты был бы человеком, который может помочь своей стране тем, чем другие не смогут. У тебя ум философа, политика экономиста! Соединенным Штатам понадобятся люди, одаренные столь редкими талантами, если мы хотим из колонии превратиться в страну.

Алекс терпеливо выслушал ее, но в итоге покачал головой.

– Несмотря на то что Создатель одарил меня способностью рассуждать лучше, чем обычный человек, острый ум не освобождает мужчину от необходимости встать на защиту страны, если того требуют обстоятельства. Говорят, перо сильнее меча, но на поле битвы это не так. И на несколько дней я отложу свое перо, чтобы взять меч, как любой другой солдат, а, когда бой будет окончен, смогу сказать, что рисковал жизнью ради своей страны, как всякий патриот Америки.

– Вот видишь! – воскликнула Элиза. – Дело вовсе не в ответственности, которую ты чувствуешь. Ты хочешь прославиться, став героем войны, как сказал Клинтон!

Алекс удивленно распахнул глаза.

– Ты используешь слова этого невежды против меня?

– Я бы сказала все что угодно, если бы знала, что это поможет тебе вернуться домой целым и невредимым! – пылко воскликнула она. – Все что угодно, – повторила она тише.

– Но стала бы ты уважать меня по возвращении?

Глаза Элизы гневно сверкнули.

– А насколько ты уважал меня, когда добивался должности командира, не потрудившись даже сообщить мне об этом? Думаешь, что неприятно, когда тебе грубит губернатор Клинтон? Попробовал бы ты узнать от него, перед целой толпой родственников и друзей, что твой муж настолько мало тебя ценит, что решает поставить на кон свою жизнь, даже не сказав тебе об этом!

Алекс не смог сдержать улыбки, пусть она и вышла печальной и усталой.

– Значит, у нас обоих есть скрытые мотивы. Я хочу немного славы, а ты хочешь, чтобы муж относился к тебе как к партнеру. – Он пожал плечами. – Похоже, и война, и брак намного сложнее, чем мы думали.

– И зачастую весьма похожи! – вставила Элиза.

– Послушай меня, драгоценная моя, – продолжил Алекс, поймав руку жены и прижав к своей щеке. – Я обещаю, что вернусь, чтобы внести тебя в наш новый дом, как вносят всех невест. Может быть, в Филадельфии, где ты будешь принимать у себя послов иностранных держав, или в Нью-Йорке, где мы займем один из тех роскошных городских особняков на Уолл-стрит. Ты станешь одной из гранд-дам местного общества, а я стану самым блестящим политиком и адвокатом из всех, что знала наша новорожденная страна. И кто знает, может быть, однажды я пойду в губернаторы и выкину этого пустозвона из его кабинета.

– Губернатор Клинтон безобиден, вы, мужчины, просто не знаете, как с ним обращаться, – уже мягче сказала Элиза. – Но лучше бы тебе вернуться домой, – продолжила она. – А если не вернешься, я тебя из-под земли достану и притащу домой сама.

Тут они обнялись, впервые за два дня, и подарили друг другу поцелуй – сперва нежный, а затем все более нетерпеливый, откровенно показавший, что любовь между ними не угасла. Алекс уткнулся в шею жены, вдыхая ее сладкий запах и больше всего на свете мечтая продлить это мгновение, но Элиза отступила первой.

– Не надо, – возразила она, когда он потянулся за новым поцелуем. – Если я обниму тебя еще раз, то вряд ли найду в себе силы разжать руки, а ведь я решила быть храброй ради тебя.

Затем, смаргивая набежавшие слезы, Элиза отвернулась и убежала в дом, чтобы Алекс не увидел, как она плачет.

Последние часы путешествия Алекс провел за письмом к Элизе – с тысячей извинений и тысячей признаний в любви – в надежде, что она простит его. И только закончив, он попытался выбросить из головы мысли о жене и сосредоточиться на войне, к которой был все ближе.

Дождь прекратился к тому моменту, как они достигли Ньюберга. Невысокие холмы подступали прямо к реке, окружая небольшую пристань, выстроенную по большей части из красновато-коричневого кирпича, а на их склонах расположилась шумная деревушка с симпатичными домами из кирпича и дерева, разбавленными тут и там более старыми постройками из грубо обработанного камня, скрепленного толстым слоем раствора. Топились несколько печей, выпуская в небо серые столбики дыма, которые становились частью влажного покрывала тумана, оставшегося после дождя. Туман был таким густым, что плотная ткань мундира Алекса неприятно отсырела. И все равно здесь было лучше, чем на корабле с его зловонным грузом. Алекс решительно ступил на сухую – ну, хотя бы твердую – землю, горя желанием поскорее добраться до штаба генерала Вашингтона и выяснить, удовлетворили ли его прошение о командовании.

Первым, что он увидел, был гнедой скакун, привязанный к столбу причальной стенки, примыкавшей к пристани. Шкура коня была цвета сливочной карамели, а грива и хвост – такими светлыми, что отливали золотом. Конь был настолько хорош, что Алексу хотелось назвать его прелестным, но при этом он вовсе не казался хрупким созданием. На первый взгляд не менее шестнадцати ладоней в холке, с литыми мускулами, перекатывающимися под шкурой, он, казалось, в любую секунду готов был сорваться в бой. Этот конь был не для езды в экипаже, не для таскания телеги и уж тем более не для верховых прогулок. Этот конь выглядел так, словно шум битвы ему не страшен, наоборот, он сам мог бы стать грозой вражеских солдат, которым удалось уйти от его седока.

Алекс не мог оторвать взгляд от коня с того самого момента, как шагнул на пристань. У генерала Вашингтона был всем известный белый жеребец, который нес его в каждую битву, а у Алекса, хоть армия всегда предоставляла ему отменных лошадей, никогда не было выдающегося скакуна, даже если вспомнить горячо любимого им Гектора. Но такой конь помог бы любому воину почувствовать уверенность в своих силах, и Алекс поймал себя на том, что гадает, кто же является его хозяином и как убедить его расстаться с таким чудом. Цена не имела значения. Но адъютантское жалованье Алекса едва покрывало расходы на его экипировку. Так что это были просто мечты. И все же, будь это его конь, ему удалось бы избежать многих опасностей битвы, которых так боялась Элиза. Возможно, он смог бы справиться даже с некоторыми своими страхами.

– Если ты не прекратишь так откровенно пялиться на моего коня, я буду вынужден отчитать тебя за непристойное поведение, – послышался из тени грубоватый голос.

Алекс вздрогнул и впился взглядом в темноту под навесом. Но разглядеть он смог лишь фигуру высокого мужчины в синем мундире Континентальной армии.

– Это, бесспорно, отличный скакун, – сказал Алекс.

– Он далеко не столь хорош, как его владелец, – заявил военный, выходя на свет, с сардонической ухмылкой на широком бледном лице, украшенном негустыми бакенбардами, почти столь же светлыми, как грива его коня.

– Лоуренс! – воскликнул Алекс, уронив свой вещевой мешок и поспешив скорее обнять своего старого друга. – Ах ты, старый пес! Я совсем не узнал твой голос!

Лоуренс ответил Алексу не менее теплым объятием.

– Дружище, – сказал он. – Передать не могу, как здорово снова видеть твое лицо. За прошедший год мне не раз и не два приходила в голову мысль, что больше я его не увижу.

– О, да будет тебе, – отмахнулся Алекс. – Я знаю, что большую часть года ты провел во Франции, и уверен, там было не так уж плохо.

– На равнинах ужасно сыро, и в этих их шато жуткие сквозняки. Они, может быть, и больше плантаторских особняков, но я бы не раздумывая предпочел скромный Мепкин, – заявил Лоуренс с очередной усмешкой.

– Скромный? Мепкин? Пусть я пока не удостоился чести своими глазами увидеть дом твоего детства, но, насколько помню, он может похвастаться четырьмя большими гостиными, бальным залом и спальнями, которые не сосчитать по пальцам одной руки.

Лоуренс криво усмехнулся.

– Сказал джентльмен, последние полгода проживший в особняке генерала Скайлера. Как он там называется? «Угодья»? Звучит, определенно, пасторально.

– Если бы! – возразил Алекс. – Сначала мы с Элизой попытались обосноваться в Новом Виндзоре, но меня призвали на службу, и ей пришлось вернуться в «Угодья». Мне удалось вернуться к ней, но ненадолго, а затем мы удрали в Де Пейстер, на другом берегу реки от штаба генерала Вашингтона, – он указал на какую-то точку к северо-востоку от них, скрытую густым туманом, – а затем обстоятельства снова вынудили нас вернуться в Олбани. Элиза заявила, что она отказывается переезжать куда-либо, кроме нашего собственного дома, причем раз и навсегда.

– Честное слово! – рассмеялся Лоуренс. – Ты, похоже, путешествовал не меньше меня. Я передать не могу, – добавил он более серьезным тоном, – как меня огорчил тот факт, что я пропустил твою свадьбу с прекрасной мисс Скайлер. Нас, в наши года, ждала еще масса холостяцких приключений, и теперь я почти завидую тому, что она получила тебя в свое полное распоряжение. Но из вас вышла такая замечательная пара, что я могу лишь пожелать вам огромного счастья. Ее рассудительность поможет сдержать твою увлекающуюся натуру, а ее красота компенсирует твою отвратительную внешность.

Алекс рассмеялся шутке друга, хоть и скривившись про себя при мысли о том, как рассудительность Элизы и его увлеченность схлестнулись недавно. Он понимал, что Лоуренс прав и ему нужен тот, кто будет напоминать, что его обязанности требуют намного больше, чем просто увлеченность. Они также требуют уравновешенности, и Элиза поощряла развитие у него этого качества. Тем не менее его совсем не радовала мысль о возможном повторении той ссоры, что случилась у них перед его отъездом.

Вслух, однако, он всего лишь заметил:

– Я с нетерпением жду того дня, когда ты сам окажешься столь же счастливо женат, как и я, на девушке столь же рассудительной, как и Элиза, пусть и вряд ли столь же красивой.

– Будем надеяться, обойдется! – фыркнул Лоуренс. – Не могу даже представить, что за женщина сможет мириться с таким эгоистичным гедонистом, как я, и к тому же сам понятия не имею, что мне делать с женой!

Алекс хохотнул.

– Ну, а что леди может делать с таким, как ты?

– А теперь идем, – сменил тему Лоуренс. – Поспешим в штаб, чтобы ты показался на глаза генералу Вашингтону, а затем сможем спокойно посвятить себя серьезнейшему делу – выпивке!

– Согласен, – ответил Алекс. – Но, возможно, будет проще, если я найду тебя там позже. Мне еще придется искать экипаж, а поблизости ни одного не видно.

– Что? Разве ты не хочешь испытать своего нового скакуна?

– Моего… – Алекс внимательно осмотрел коновязь под навесом, но заметил лишь еще одну лошадь, привязанную в некотором отдалении. Животное было неплохо сложено, но Алекс определенно никогда не ездил на нем прежде.

Однако, когда он снова обернулся к Лоуренсу, лицо друга сияло, а сам он кивал в сторону прекрасного гнедого коня, стоящего рядом. И все же Алекс не мог до конца поверить в происходящее.

– Р-разве это не твой конь? – запнулся он.

– Был моим, пока ты не сошел на пристань. Я приметил его два года назад, когда был в Мепкине. Он тогда был годовалым жеребенком, но рыжина его шкуры напомнила мне тебя. Я сказал отцу, что, если жеребенок оправдает надежды, которые подавал, я хотел бы преподнести его тебе в подарок. В очередной раз нанеся визит домой и увидев, в какое роскошное животное он превратился, я почти пожалел о своей щедрости. Это не самая высокая лошадь среди тех, что выращивает мой отец, но она вполне может считаться самой красивой.

Алекс был потрясен.

– Я не знаю, что сказать. Это, наверное, самый потрясающий подарок из всех, что мне делали, с тех пор как губернатор Ливингстон привез меня в Северную Америку.

– Ну, что ж. Я не могу сказать, кто победит в грядущей битве, но точно знаю, кто будет парой самых видных офицеров. А как говорил мне отец, когда учил играть в крикет, важно не то, победишь ты или проиграешь, важно, как ты выглядишь, выходя на поле.

– Не сглазь, – пробормотал Алекс, не в силах оторвать взгляд от роскошного скакуна перед ним. – Я еще не получил назначения.

До встречи с главнокомандующим Континентальной армией оставалось около трех часов. Для начала нужно было позаботиться о новой лошади: Алекс, конечно, мог оставить ее в конюшнях вместе с другими армейскими лошадями, но прежде следовало убедиться, что конюхи знают, что лошадь его личная и не может быть реквизирована каким-нибудь нахальным лейтенантом, которому пришла в голову блажь прокатиться на лошади получше, чем измотанные боями армейские тяжеловозы. Еще ему хотелось освежиться и сменить влажную рубашку. И, наконец, Лоуренс отказался расставаться с ним до тех пор, пока они не выпьют вместе хотя бы по кружке эля.

– Это поможет тебе успокоиться, – жизнерадостно заявил друг, – к тому же генерал Вашингтон будет в штабе допоздна. Так что нет никакой опасности упустить его.

Солнце уже клонилось к холмам на западе Ньюберга, когда Алекс наконец направился к Хасбрук-Хаусу, полутораэтажной ферме, которую предоставили в распоряжение генерала Вашингтона на весь срок его пребывания. Дневальный махнул рукой в сторону внутреннего коридорчика, где за закрытой дверью из толстых гладких кленовых досок ждала его судьба. Алекс глубоко вздохнул и постучал, как он надеялся, не слишком навязчиво, но вместе с тем достаточно решительно.

Последовала пауза, настолько долгая, что Алекс задумался, не постучать ли ему снова. Затем хриплый голос произнес:

– Входите.

Алекс осторожно открыл дверь. Он прежде не бывал в этом кабинете и не знал, что там, за дверью. Упаси небо, он бы ударил дверью прямо по столу генерала Вашингтона. Тогда их беседа сразу же пошла бы в неверном ключе.

Комната с низким потолком была меньше, чем кабинет генерала в Морристауне, и намного проще, но стол все равно стоял в нескольких футах от двери. Алекс вошел в комнату, прикрыл за собой дверь и встал перед генералом, ожидая, пока тот оторвется от бумаг.

Вашингтон славился тем, что заставлял подчиненных ждать по двадцать, а то и тридцать минут, пока сам заканчивал текущие дела, но сегодня он, похоже, был не в настроении для своего обычного представления. Поэтому он тут же отложил перо и указал на бамбуковый стул со спинкой, стоящий с другой стороны стола.

– Полковник Гамильтон. Пожалуйста, присаживайтесь.

Алекс с трудом подавил желание сунуть палец в уши, чтобы убедиться, что они ничем не забиты. За все пять лет, что Алекс работал с генералом, тот ни разу не сказал ему «пожалуйста», не говоря уже о предложении присаживаться.

Однако, поскольку генерал продолжал выжидающе смотреть на него, Алекс поспешно подошел к стулу и умостился на краешке, словно опасался, что мебель рухнет под его весом. Ножки были слегка тонковаты, а спинка неудобно выпрямлена, но стул тем не менее держался.

– Я ознакомился с документом, который вы мне отдали при нашей последней встрече, – сказал Вашингтон. Как обычно, слова его прозвучали довольно формально. Но это было так на него похоже, что любому мало-мальски знакомому с генералом это не показалось бы обидным. Алексу не свойственно было давать волю воображению, когда речь шла о главнокомандующем, но в те редкие моменты, когда он представлял генерала маленьким мальчиком или наедине с женой Мартой, он все равно не мог вообразить Джорджа, который не выбирал бы слова с осторожной тщательностью.

Документ, упомянутый генералом, был письмом, которое написал Алекс, но от лица генерала, а не от собственного. За время войны Алекс написал сотни таких документов, на которых генерал ставил лишь свою подпись. Единственная разница была в том, что те другие распоряжения – отправляющие людей в битву или на виселицу, отзывающие их с поля боя или дарующие жизнь и свободу, – писались по указанию Вашингтона, а это было целиком и полностью творение Алекса. Иначе говоря, после нескольких лет обращений к генералу Вашингтону с просьбой дать ему в командование батальон он просто взял и написал это распоряжение на бумаге.

Это был своего рода ультиматум, и генерал знал об этом. Если он его не подпишет, все уже не будет так, как раньше. Алекс давным-давно отслужил положенный срок и мог бы уйти в любой момент. Как сказала Элиза, он потерял бы жалованье и пенсию, но законных препятствий для его ухода не было.

Алекс понимал, что это рискованный шаг, именно поэтому он отдал документ прямо перед отъездом. Вашингтон не любил несоблюдение субординации или дерзость, но восхищался целеустремленностью. У него был целый месяц на то, чтобы переварить все это и остыть, сколь бы сильно он ни гневался, когда впервые прочитал его. Алекс решил, что раз ему не прислали уведомление о том, что больше не нуждаются в его услугах, – это хороший знак. Тем не менее лицо генерала было абсолютно бесстрастным. Он с равным успехом мог готовиться повысить Алекса до генерал-лейтенанта или отправить на гауптвахту.

– Вы осведомлены, что генерал Корнуоллис разместил около девяти тысяч британских и германских солдат в Йорктауне? – спросил генерал, наклоняясь вперед и положив руки на стол.

Алекс не знал, что сказать. Не так давно он лично передавал генералу эти данные разведки. Он кивнул, но тут же заставил себя заговорить. Нельзя просто взять и кивнуть генералу Континентальной армии.

– Да, Ваше превосходительство, – произнес он, добавив обычное в отношении генерала Вашингтона обращение.

– После всестороннего обсуждения вопроса с генералом Лафайетом и графом де Рошамбо я пришел к выводу, что, если нам удастся заблокировать войска Корнуоллиса в городе, мы отрежем ему путь к отступлению. А затем мы можем морить их голодом, пока не сдадутся, или обстреливать, пока не отправятся к праотцам. В любом случае Корнуоллис будет вынужден сдаться. Британские войска будут уничтожены, а война, по сути, окончена, – гордо провозгласил Вашингтон. Генерал даже слегка расслабил плечи, словно победа была у него в кармане.

Алекс изо всех сил напряг шею, чтобы не кивнуть еще раз. Поскольку большая часть переписки генерала по этому вопросу велась самим Алексом, он был в курсе всех дискуссий.

– Именно, Ваше превосходительство. Мне просто нечего добавить.

Вашингтон кивнул, и на его губах заиграла редкая улыбка.

– Лафайет готов привести под стены города семь тысяч американских и французских солдат, которые не дадут армии Корнуоллиса пробраться вглубь страны.

Алекс согласно хмыкнул.

Генерал продолжил.

– К тому же адмирал де Грасс согласился отправить нам три тысячи солдат из Вест-Индии. Таким образом, мы получим численное преимущество, но не подавляющее, особенно потому, что людям де Грасса предстоит рискованная высадка с кораблей на побережье. Отсюда следует, что наши войска обязательно должны присоединиться к сражению, пусть для этого им придется совершить тяжелейший переход длиной не менее четырехсот пятидесяти миль. В нашем распоряжении две тысячи человек, к тому же Рошамбо согласился отдать свои семь тысяч под мое командование. Мы, безусловно, не сможем сделать девять тысяч солдат невидимыми, но мы с графом разработали маневр, который, как мы считаем, поможет скрыть от британцев наши истинные намерения.

На лице Вашингтона застыло безмятежное выражение, поэтому Алекс не сразу понял, что тот шутит. Тогда он позволил себе легкую улыбку.

– Могу я поинтересоваться, в чем суть этого маневра, Ваше превосходительство?

– Мы разделим солдат на множество отрядов и поведем параллельными маршрутами на расстоянии миль по десять друг от друга. И если британские шпионы все-таки обнаружат нас, они скорее решат, что отряды направляются в разные точки, а не к одной цели.

Вашингтон пальцем постучал по военным картам, лежащим на столе. Алекс сразу же оценил красоту плана, но у него нашлись возражения.

– Не слишком ли рискованно будет разделять наши силы, сэр? Разве в этом случае их не проще будет атаковать?

Вашингтон нахмурился, и морщины на его обветренном лице стали заметнее.

– Так бы и вышло, будь у британцев огромная армия на этой территории. Но у них нет войск, которые могли бы атаковать наши отряды до того, как мы доберемся до места.

Алекс вынужден был признать, что план близок к гениальному. Пусть он никогда и никому, кроме Лоуренса, не говорил об этом, но его нередко посещали сомнения в знании Вашингтоном военной тактики и стратегии. Лидерские качества этого человека не подлежали никакому сомнению, как и его способность вдохновлять простых солдат, и командование. Джордж Вашингтон был прекрасным образчиком мужчины – высоким, крепким, с решительным лицом и уверенной манерой держать себя. Когда-нибудь он стал бы прекрасным главой штата – губернатором Вирджинии, возможно, или, если бы тринадцать колоний смогли бы преодолеть свои разногласия и создать единое правительство, премьер-министром, а если бы все пошло по другому пути (Боже, сохрани!), то и королем.

Пусть храбрости ему было не занимать, но его военные планы всегда казались Алексу излишне прямолинейными. Однако этот маневр казался весьма вдохновляющим. Алекс чувствовал, как вспыхивает в нем желание принять участие в его осуществлении. Британцы не были трусами, но не были и глупцами, способными ввязаться в затяжное сражение, единственным результатом которого станут сотни, а возможно, и тысячи смертей, особенно если в перспективе все равно поражение.

Но зачем генерал рассказывал все это Алексу – чтобы тот испытал еще большую благодарность за повышение или чтобы почувствовал еще более глубокое разочарование при отказе? Алекс не думал, что Вашингтон может поступить так низко, но был прекрасно осведомлен о том, как генерал не любит нарушений протокола, из-за чего он вполне мог разозлиться.

– И когда вы планируете начать переход? – спросил он осторожно.

– Войска должны быть готовы к августу. Нам придется дождаться доставки от мистера Черча, прежде чем мы выдвинемся на позиции.

Он коротко кивнул Алексу.

Для генерала Вашингтона было весьма типичным даже не поинтересоваться у подчиненного, был ли договор о поставках вооружения успешно заключен. Возможно, он получил сведения из другого источника – например, генерал Скайлер мог отправить курьера, – но вероятнее всего, он просто решил, что Алекс не мог не выполнить данное ему поручение. И дело было не в том, что Вашингтон безгранично доверял Алексу или генералу Скайлеру, хоть он и верил в их способности. Тут дело было, скорее, в его вере в самого себя. Он приказывал что-то сделать и считал, что приказ выполнен, до тех пор, пока ему не сообщали обратное.

– Что ж, – сказал генерал Вашингтон, – теперь, я полагаю, вы полностью осведомлены обо всех планах. Можете быть свободны и начинать готовиться к отбытию.

Алекс так привык стоять, когда Вашингтон разрешал ему удалиться, что при знакомой команде немедленно поднялся и повернулся к двери. И все же он не мог до конца поверить в это. Генерал отказал в удовлетворении его просьбы о командовании полком! И считал, что Алекс по-прежнему станет сопровождать его в качестве адъютанта! Это было невыносимо! Он должен был сказать что-то, но что? Однако, прежде чем он успел выдавить хоть слово протеста, генерал Вашингтон снова заговорил.

– Полковник Гамильтон? – окликнул он подчиненного. – Вы ничего не забыли?

Алекс обернулся и увидел, что генерал держит в руках лист бумаги. Он мог поклясться, что разглядел намек на лукавую улыбку в уголках губ этого пожилого, солидного человека.

– Ваше превосходительство?

В ответ генерал Вашингтон просто потряс перед ним листом. Алекс вернулся к столу и взял его. К его удивлению, это оказалось то самое, написанное им от лица генерала письмо, в котором ему присваивалась должность командира отряда. И тут же, внизу листа, стояла подпись генерала Вашингтона. Алекс столько раз писал это имя, что знал его едва ли не лучше, чем собственное. И теперь он смотрел на него так, словно это подделка, а между тем оно было, без всяких сомнений, подлинным.

– Ваше превосходительство… – снова начал он. – Я не знаю, что сказать. Благодарю вас.

– В благодарность вы можете очистить американскую землю от красноспинных в срок не более трех месяцев. А теперь, полагаю, вам стоит пойти познакомиться со своими людьми. У этих нью-йоркских полков дерзости не занимать. Вам придется убедить их следовать за вами, иначе вы рискуете не добиться их уважения и преданности.

В голосе генерала Вашингтона звучала неприкрытая гордость, и Алекс не сразу смог ответить. Он так долго ждал этого момента и теперь хотел полностью прочувствовать его.

– У меня перед глазами прекрасный пример – вы, – сказал он наконец, затем поклонился и вышел из комнаты, крепко сжимая лист бумаги в руке.

Наконец-то собственный полк! Впереди кровопролитная битва и будущее, озаренное славой! Поскорее бы!