Михаил Калашников
Летом сорок второго
Глава 2
Настало лето 1942 года. После успеха Московской битвы все ждали коренного перелома. Были среди крестьян и, мягко говоря, сомневающиеся. Еще меньше было тех, кто втихую бормотал: «Скорей бы пришли немцы да наладили краснопузых отсюда».
В конце мая саперно-понтонный батальон построил по соседству с белогорскими паромами наплавной мост. С обоих берегов его оградили шлагбаумами, в сторожках бакенщика и паромщика разместился караул из комендантского взвода. Еще один КПП организовали на выезде из села, здесь же, в крайней хате, обосновался и сам начальник переправы.
Закончив мост в Белогорье, саперы двинулись вверх по Дону, к хутору Ковалев, где тоже ходил паром, и там приступили к закладке нового моста.
Местный юродивый Петрушка Зиньков, старик, ходивший зимой и летом в длинном шерстяном рубище, около свежей понтонной переправы показывал на траву соломинкой и говорил, что трава здесь будет красной. Старец обитал то в Белогорских, то в Костомаровских пещерах и, проходя по улицам села, насыпал на дороге маленькие бугорки земли, отчетливо напоминавшие могильные холмики. Те из белогорцев, кто успел убедиться в прозорливости юродивого, истово крестились, прося у Господа милости и защиты.
Из соседнего села Карабут долетел тревожный слух. Будто бы поутру бабы, половшие соняшник[2], нашли в кустах оброненную рацию.
По свежему следу прибыло подразделение НКВД. Среди местных сразу нашлись свидетели, утверждавшие, что видели накануне солдата без пилотки, шедшего к школе, где был расположен пост ПВО. Здесь незнакомцу удалось-таки обзавестись пилоткой, дальше он сел на пассажирский пароход и махнул вверх по Дону, к Лискам. Тщательные поиски добавили к общей картине и потерянную пилотку.
Тревожную новость сглаживал анекдот. Одна из старушек, бывшая среди баб, нашедших рацию, в виде вознаграждения за ценную находку ходила за офицером и выпрашивала у него хромированный винтик для вставного зуба.
В семье Журавлевых перед Новым годом Ольга родила девочку – Галю. Тамара, Виктор и Антонина взяли на себя заботу о младших, стряпню и уход за скотиной.
Одним июньским вечером отец вернулся с работы сильно опечаленный.
– Стряслось чего, Саш? – спросила его жена.
– Повестку вручили, – негодовал тот. – Я им толкую, что у меня семеро по лавкам, что мне уже годов-то сколько, а они говорят: «Раз бумага пришла, там лучше знают».
– Витька! – прокричала Тамара на улицу. – Батю в армию забирают.
В этот момент у двора остановились дрожки, парень вышел встречать гостя. Привязав поводья к столбу, незнакомый мужчина обнял за плечи Виктора, вместе они вошли во двор.
– Батюшки, Сергей! – глянув в окно, обрадовалась Ольга.
Тамара поняла, что приехал младший брат матери, дядя Сережа, который жил в Лисках и состоял на должности директора конторы Главзаготскота. Зайдя в дом, мужчина начал по очереди обнимать племянников и племянниц. В красивом скуластом лице, в манере поведения, в одежде и движениях чувствовалось его отличие от деревенских мужиков.
– Ну, какие «жили-были»? – сев на лавку, поинтересовался он. – Не рады видеть, что ли?
– Да какое уж теперь веселье, – ответила Ольга. – Сашку вон в армию мобилизуют. А куда я со своим выводком без мужика?
– Это еще не печаль, – попытался подбодрить Сергей сестру. – Муж живой? А ты его уже хоронить собралась. Да у тебя дети подрастают. Витька вон какой бычок стал.
– А детям, думаешь, не тяжко? – отмахнулась Ольга.
– Не волнуйся, Александр Иванович, – Сергей взял зятя за локоть, – я их не оставлю, как своим помогать буду. Да они и есть мои.
* * *
С первых чисел июля к селу снова потянулись караваны беженцев. Повторялась история осени прошлого года, только помноженная в разы. Потоки людей бесконечной вереницей тянулись по дорогам от станций с Подгорного, Сагунов и Россоши. Село манило своей надежной понтонной переправой. Люди стремились уйти на левый берег. Особой тревоги у белогорцев новая эвакуация не вызвала: ну, идут, так и в прошлом году шли; ну, гонят скот, так и в прошлом году гнали. Как-то пронесся слух, что с беженцами видели и военных.
Тамара, справившись с домашними заботами, пошла к шляху проверить эти вести. Во дворе школы она встретила одноклассницу Бабичеву Марусю. От нее узнала, что завтра будет торжественная линейка: проводы десятиклассников в армию.
– Представляешь, и девушек тоже на фронт отправляют. Нашему седьмому классу надо быть в полном составе, – заявила Маруся.
– Ой, Марусь, я не смогу, работы дома много.
– А я после линейки в Павловск пойду. Поступать собираюсь в педучилище. Документы сегодня забрала из школы, – похвалилась подруга Тамаре.
– Везет тебе, Машка. А я от работы куда денусь? Дети вон на мне да на Тоньке.
– Гляди! – прервала Маруся подругу и указала на дорогу. – И вправду военные!
По шляху, покрытые толстым слоем пыли, топали изнуренные солдаты, в основном молодые, неокрепшие. Неразношенные пилотки неуклюже торчали на стриженых головах. Бойцы сгибались под тяжестью вещевых мешков и винтовок. Позади тянулись несколько телег с ранеными. Уложив забинтованную ногу на дно повозки, а здоровую свесив наружу, на замыкавшей обоз двуколке сидел невзрачного вида солдатик. Он играл на гармошке нехитрую мелодию, словно казахский акын, напевая приходящие на ум строчки:
Возле древнего села – русская пехота,
Отступая к Дону, шла численностью рота.
Старик на деревянном протезе, стоявший тут же в школьном дворе, закричал на него:
– Время ли для песен-то? Рад, что ноги за Дон уносите?
– Я свое отвоевал, папаша, – спокойно ответил тот. – Скоро, как тебе, одну конечность оттяпают. Пою вот, чтобы братишкам не так тяжко по ухабам скакать было, – махнул он на лежащих в телеге раненых.
– А я-то думал, отомстите германцу за нас. Видишь, с четырнадцатого года на колодянке прыгаю!
– Еще посчитаемся, батя! – говорили из толпы угрюмые бойцы.
Вернувшись домой, Тамара рассказала, что видела. Виктор добавил своих сведений. Оказывается, собирают вещи многие белогорские активисты и партийные, в том числе и первый секретарь райкома Кошарный. В редакции «Большевика» начали разбирать печатные станки, оно и понятно – придет немец, начнет свою агитацию размножать, печатный станок нынче – оружие грозное, поважнее пушки будет. Все трактористы теперь в МТС ночуют, их даже по домам не распускают. Из штаба истребительного батальона разносились инструкции: во всех семьях готовить тревожные чемоданы с продуктами и вещами, стаскивать их в погреба и подвалы. В случае бомбардировок придется отсиживаться именно там и выйти наверх за едой возможности не будет. Уже мобилизованного семнадцатилетку Николая Сиволодского вдруг отпустили домой, и в тот же день его видели на телеге, груженной тулупами и ящиками с провизией. Говорили, что парня оставили организовывать партизанское сопротивление, и он теперь свозит вещи в лесной схрон близ урочища Круглое.
Ольга терялась в слухах, бродила по дому, машинально выполняла привычную работу, монотонно бубнила:
– Лихоманка какая… Куда ж нам деваться? Вот и отца вашего забрали. Был бы отец, чего-нибудь сообразил. Может, задержат их наши… не пустят сюда?..
Глава 3
С военного аэродрома в Харькове поднялся небольшой транспортный самолет. Немецкий борт нес трех парашютистов. Из кабины летчика в пассажирский отсек вышел инструктор. Сев рядом с крепким брюнетом лет сорока, закричал ему на ухо:
– Через полчаса, господин майор!
Майор, носивший фамилию Кремер, молча кивнул.
– Позвольте нескромный вопрос, господин майор? – не унимался инструктор. – Кем вы будете у русских?
– Тоже майором, – усмехнулся Кремер.
Он отвернулся к иллюминатору. Его фальшивая биография была безупречной. То, что он много лет жил в Лиепае, объясняет его прибалтийский акцент, оттого-то ему и дали документы с латышской фамилией. В случае если у русских найдется латыш, Кремер сможет ответить ему на его языке. Но это вряд ли, прибалтов в Красной армии мало.
Он стал вспоминать, сколько раз жизнь сталкивала его с русскими. Родился во времена империй, рос в портовом городке, который в то время носил русское название Либава. Юношей его завербовала германская разведка, и он шпионил на них до 1915 года, когда в город вошли кайзеровские войска. После войны немцы ушли из Прибалтики, но Кремер долгие годы поддерживал связь со структурами из фатерланда.
В 1940-м, накануне прихода в Латвию Советов, он покинул республику. Границу Кремер перешел в составе диверсионного полка «Бранденбург- 800», ночью 21 июня, за сутки до первых залпов. Нарушив телефонную линию Белосток – Гродно, группа Кремера устроила путаницу в управлении военного округа.
И вот новая операция. Она, как и предыдущие, Кремер был в этом уверен, обязательно увенчается успехом. Нет ни тревоги, ни беспокойства.
Двое других, бывших с Кремером, тоже в эту минуту вспоминали свое прошлое. Первого звали Антон Гриднев. Он был сыном промышленника, эмигрировавшего сначала в Сербию, затем в Германию. С детства у него осталось одно-единственное воспоминание о большевиках. Страшные дядьки в шинелях и кожанках вломились в их дом, шныряли по комнатам, плакала мать, насупив брови, молчал отец. Затем – переполненный эшелон, идущий на юг, пароход, море, бросавшее на палубу обжигающе-холодные брызги. Долгие годы оторванности от родной земли, не утихающая с годами злоба. Когда начался Восточный поход, ему предложили сотрудничество.
Второй, Петр Цикавый, был выходцем из Галиции. До сентября 1939 года его отец имел участок в четыре гектара. Старший брат Петра, проходящий действительную службу в Польской армии, погиб 17 сентября в районе Тернополя. Коммунисты отобрали у отца имение и отдали землю совхозу, а самого его, как кулака, выслали в Сибирь. Петр полтора года провел в следственном изоляторе, в итоге подписал бумагу, в которой отрекался от отца-кулака. Выйдя из тюрьмы, он так и не смог вернуться в родной хутор. Цикавый уехал в город, устроился грузчиком на железнодорожном вокзале. Не раз ему приходилось вспоминать слова отправленного в ГУЛАГ родителя:
– Запомни, сынок, давно у нас с русскими завязался клубок. Я воевал против них шесть лет. С девятьсот четырнадцатого под знаменами Франца-Иосифа, – отец оборачивался к фотографии, где он был запечатлен в форме сечевого стрельца – украинского добровольца австро-венгерской армии. – Когда встал вопрос, под кем лучше жить: под ляхом или под москалем, я без сомнений вступил под начало Пилсудского и оборонял Галицию от конармии Буденного. А твоя тетка Палагна, моя сестра, два года была связной между австрийскими шпионами по обе стороны русского фронта, но ее повесила контрразведка москалей. Не забывай, ради чего твои предки проливали кровь, Петро, а придет время – отомсти.
С приходом немцев Петр вступил в ряды ОУП, проявил себя в борьбе с партизанами. В конце года его документы легли на стол к начальнику Львовского СС. Пройдя проверку, а затем подготовку в школе абвера, Цикавый попал на советский фронт.
…В салон самолета вошел штурман с картой в руках.
– Приготовьтесь, – сказал он, – подлетаем.
Диверсанты выстроились вдоль правого фюзеляжа. Штурман вернулся в кабину, снова сверил приборы с картой и, вернувшись, коротко сообщил инструктору:
– Пора.
Тот распахнул люк, в салон ворвался поток ревущего ветра. По отмашке диверсанты один за другим исчезали в черном провале. Ночь была безлунная, небо чистое, звездное.
Они приземлились на холме, внизу тек Дон. Светлая песчаная полоса тянулась по противоположному берегу. Из крутого склона горы торчали огромные меловые глыбы. За склоном начиналось горло узкой балки. Там угадывались побеленные стены хат и построек.
От ближней кошары заблеяла овца. Ей ответила собака, залившись отчаянным и коротким лаем.
Сбросив с себя парашюты и десантные комбинезоны (под которыми была форма внутренних войск), диверсанты свалили их в кучу, облили из фляжки керосином и подожгли. Сверились по компасу с картой, спустились с холма к реке и направились вверх по течению.
– Молодец штурман, – сказал Кремер, – выбросил, где надо: двумя километрами южнее Белогорья. К восходу надо быть на мосту.
Пройдя за ночь рыбацкими тропами вдоль Дона, в предрассветных сумерках Кремер обнаружил переправу. По мосту уже началось движение, хотя, может быть, оно не прекращалось и ночью.
Раскидистая верба накрывала шатром прибрежную площадку у моста. Рядом с поднятым шлагбаумом стоял часовой. Сонным и равнодушным взглядом провожал он коровье стадо. Какое по счету за эти дни? Часовой порядком притерпелся, наблюдая за потоком военных, гражданских и животных, усталость его зародила первые очаги апатии.
– Доложите по форме! – набросился Кремер на задремавшего красноармейца.
– Стрелок… комендантского взвода охра- ны… – приложив руку к пилотке, попытался ответить солдат.
– В чем дело, боец? – не давая ему опомниться, вновь резко заговорил Кремер. – Забыли форму доклада?
– Никак нет… товарищ майор, – рассмотрев наконец две шпалы в петлицах Кремера, ответил солдат.
– Давно на часах? – обратился «майор» к часовому.
– Всю ночь.
– И что, никто не сменил?
– Никак нет, – не пытаясь придавать голосу жалости, геройствовал часовой.
– Я снимаю вас с поста, боец, – коротко заявил Кремер. – Идите отдыхать.
Солдат оторопел от такого приказа. Он помнил, что с поста может снять только начальник караула либо разводящий, но за эти дни он насмотрелся на такие нарушения правил, прописанных в Уставе, что тут же пошел к ближайшему кустарнику, чтобы завалиться и выспаться. В последний момент какая-то сила превозмогла в нем усталость, в голову пришло решение пойти к своему командиру и доложить о случившемся.
Кремер уже вошел в роль начальника КПП. Как только промелькнул хвост последней коровы, ступившей на дощатый помост, за ней опустили шлагбаум.
Рассвет окрасил листву на кронах деревьев, из-за горы поднимался край багрового солнца. К переправе двигалась очередная партия беженцев на телегах и подводах. Навстречу им усталой походкой плелся снятый Кремером с поста часовой. Кремер схватил за рукав Цикавого, притянув к себе, прошипел ему в ухо:
– Убери его, быстро.
Цикавый коротко кивнул. Догнав часового, гуцул грубо схватив его за плечо:
– Товарищ майор документы твои требуют.
Тот машинально потянулся в карман гимнастерки, но, засомневавшись, остановился. Цикавый бегло посмотрел по сторонам и толкнул солдата. Часовой оступился, но на ногах устоял. Схватившись за ремень винтовки, часовой хотел сдернуть ее с плеча, Цикавый новым ударом швырнул сонного солдата в заросли лозняка. Насев сверху, разбил ему лицо и отобрал винтовку. Закрывая губы и нос, боец хотел было закричать, но не успел: Цикавый с размаху проткнул его штыком. Кровь стекла по канальцу штыка и смешалась с росой. Сегодня земле предстояло напиться ею всласть.
Глава 4
Дорога запружена – «форды», «газики», «зисы», крытые громадные «студебеккеры». Какие-то тележки, пустые передки. Много верховых. Двое обозников на коровах. Прикрутили обмотки к рогам и едут. И все это с криком, гиком, щелканьем бичей движется куда-то вперед, вперед, на юго-восток, туда, за горизонт.
В. Некрасов. В окопах Сталинграда
Погибший часовой спешил к своему командиру, в хату на окраине села. Там-то и был настоящий КПП, который перенесли от моста с началом массовой эвакуации. Командир комендантского взвода и сам не понимал, для чего здесь поставлен его пропускной пункт. Он знал, что нельзя создавать проволочек, ограничился лишь проверкой документов у командиров подразделений, но каждый день ему приходили новые указания, противоречившие одно другому, а заодно и здравому смыслу.
Буквально вчера к коменданту прибегал бригадир местной МТС и спрашивал: когда настанет их очередь для переправы. Люди вторую неделю не расходятся по домам, ждут, когда поступит команда отправлять трактора на левый берег.
Комендант полистал инструкции, порылся в приказах и сообщил:
– От сего числа на девятый день.
Кремер на переправе стал создавать затруднения. Он остановил колонну беженцев и стал скрупулезно проверять документы, выяснять, чьи дети сидят в телегах.
В хвост вереницы с беженцами уперлась артиллерийская батарея на конной тяге. Подразделением командовал младший лейтенант Вячеслав Шинкарев, едва отметивший девятнадцатилетие. Его батарея всю зиму простояла в обороне под Волчанском, теперь вот уже неделю отступала с фронтом. Увидев затор у моста, Слава побежал выяснить причину. Он приложил руку к пилотке, сделал три строевых шага к Кремеру, четко доложил:
– Товарищ майор, разрешите обратиться?
– Говорите, лейтенант.
– Как долго продлится задержка?
– Как только я проверю документы всех граждан, сразу начну проверять ваши.
– Товарищ майор, у меня важное задание командира дивизии: переправиться на тот берег и занять со своей батареей оборону на случай прорыва вражеских танков к переправе.
– А у меня приказ моего командования: без тщательного досмотра и проверки документов на тот берег никого не пропускать. Пока готовьте списки личного состава, лейтенант.
– Товарищ майор, да вы поймите…
– И вы поймите, лейтенант! – повысил голос Кремер. – А вдруг под видом беженцев к нам в тыл проникнут диверсанты? А вдруг в телегах они везут взрывчатку? – Рука «майора» указала на торчащие из тряпья головы детей.
Шинкарев зашагал к своей батарее, про себя бормоча: «Будто диверсанты такие дураки, чтобы без документов сюда соваться, у них-то с документами уж точно все в порядке будет».
К понтону подкатила легковая «эмка», из нее вылезли несколько офицеров. Долговязый полковник первым подошел к «майору» и потребовал предъявить документы. Кремер подал удостоверение.
– Из Риги родом, майор?
– Из Лиепаи, товарищ полковник.
– Когда ж успел до майора дослужиться?
– Я с 1917 года в латышских стрелках! – произнес Кремер с чувством. – После войны пятнадцать лет прослужил в ЧК.
– Это офицеры моего штаба, – протягивая документы, кивнул полковник на свое окружение (у них документы проверяли подручные Кремера).
– Можете следовать, – Кремер вернул бумаги полковнику. Он четко помнил установку: не задерживать высший командный состав.
Полковник сел в машину, никто из его свиты не стал тратить время на выяснение причины создавшейся пробки. У людей с большими петлицами – большие дела.
Беженцы все прибывали, не желая становиться в хвосте батареи, объезжали ее. Натыкаясь на «майора», повозки усугубляли затор. Скоро все пространство перед мостом было запружено беженцами.
Давно заметив медленно ползущий с левого берега паром, Шинкарев двинулся встречать его у речной кромки. Среди паромщиков Вячеслав быстро отыскал старшего и познакомился с ним.
– Извини, лейтенант, – ответил паромщик, – не могу. У меня приказ от майора: на паромы грузить только технику.
Услышав о майоре, Шинкарев обернулся и вопросительно кивнул в сторону Кремера.
– Нет, – покачал головой паромщик, – у меня свое начальство – майор Соболев. Он всей переправой управляет.
Кремер торопил своих и чужих солдат, беженцев, даже покрикивал на паромщиков, создавая вид радения за дело, однако этим только создавал лишнюю суету. Видя это, Шинкарев все больше раздражался. Набравшись смелости, он в очередной раз подошел к Кремеру со списком в руках. Забрав список, «майор» даже не взглянул на него, кружась средь напиравших со всех сторон командиров.
– Ваша фамилия, младший лейтенант? Отставить панику! Вы командир или кто? На вас люди смотрят! А вы упаднические настроения создаете. Отойдите в сторону и не мешайте. В первую очередь надо переправить технику и материальную базу, а люди в крайнем случае и вплавь могут.
– У меня техника, у меня! – вырвался вперед толстый капитан.
– Что у вас?
– Грузовики со снарядами.
– Подгоняй к понтону.
– Да как же тут подгонишь? – нервничал капитан. – Шагнуть и то некуда!
Кремер и сам это видел, сохраняя спокойную холодность, хотя внутри него все ликовало. Машины пытались объехать скопления пехоты по обочине, но все равно упирались в людскую массу. Беженцы растекались по окрестным лугам. Со станции Сагуны шли колонны грузовиков, набитых военным имуществом. Поток заполонил Октябрьскую и Набережную улицы, длинным охвостьем терялся в глубине Белогорья.
Дорога, ведущая на Семейки и Россошь, скрывалась в клубах пыли, поднятой колесами телег, копытами скотины и ногами погонщиков. Гурты овец, стада коров, табуны лошадей, гонимые из Курской области, осушая колодцы и сминая траву в полях, вернули времена Батыева нашествия. Беженцы, следовавшие этой дорогой, хлынули на луг между Долгой улицей и Манжаркой, перевалив через каменную дорогу, ведущую к переправе, затопили луг между Доном и Кошелевой горой.
Третья дорога, из Подгорного, оказалась самой загруженной. Затор шел через всю центральную улицу Коминтерна, выходил за пределы села и еще на два километра тянулся по шляху в чистом поле.
У переправы вырос еще и водный затор. Караван речных сухогрузов, вышедший из Лисок два дня тому назад, уперся в понтон. Чтобы суда могли пройти дальше, мост нужно было на время развести, но бестолочь и толкотня не давали освободить полотно моста, тем более развести его. Трюмы барж были набиты демонтированным оборудованием, станками, архивами, документацией, хлебом и сливочным маслом. Речной караван остановился на плесе, близ левобережного села Бабка, стал маскироваться корабельными командами.
Ревущий скот, гомон тысяч людей, скрип немазаных осей, разнокалиберный гул работающих двигателей – стоголосый клич того утра. Он гнетуще вдавливал голову в плечи, точил сердце. Пугало отходившее войско. Не отдельные части и подразделения шагали походным маршем – отступал целый фронт.
Тамара, покормив детей, хотела выйти во двор, но замерла на крыльце. С бугра, на котором стоял их дом, открывалась широкая панорама. Луг от донского берега до Кошелевой горы клокотал гигантским муравейником. Люди, телеги и скот двигались по полю в неразберихе. Девушка позвала Виктора и Тоню. Бросив дела, они подошли к сестре. На порог вышла мать, держа на руках семимесячную Галю.
– Господи, помилуй! – выдохнула она. – Отродясь Белогорье такого не видело…
– Долго они тут будут? – непонятно у кого спросил Виктор. – Всю траву в лугах потравят.
– Такого миру понагнали, за неделю не переправятся, – сокрушенно призналась мать.
От Подгорного наплывал отдаленный гул. Все спустились с крыльца во двор, всмотрелись. В небе с редкими кучевыми облаками появились черные точки. Они росли, у бесформенных комочков обозначились крылья, хвостовые лопасти. Над двухэтажной школой, над краснокирпичными корпусами больницы, над кладбищем с двухвековыми могилами, над горсадом и Домом Советов, над толпами беженцев и армейскими колоннами, скопившимися в центре села, плыли проклепанные туловища из дюраля и алюминия. Пролетев Белогорье, они пошли к переправе. Тамара видела, как от самолетов отделилось по несколько черных брусков, как бруски эти стремительно полетели вниз. Выше древесных крон взметнулись столбы земли с дымом, и только потом донесся невообразимый грохот разрывов.
Ольга, на ходу качая проснувшуюся Галю, скрылась в доме. Дети остались на улице, продолжая смотреть на выраставшие столбы воды и султаны земли, перемешанной с камнями шоссе, остатками телег и человеческих тел. Увидев, что вместе с водой в воздух полетели доски и бревна, Виктор произнес:
– В мост попали…
