Михаил Петрович Арцыбашев
Мститель

Полная версия

Старик остался на месте, держа в растопыренных руках свои молоко и хлеб.

Кучка крестьян собралась у ворот, и маркизу пришлось проехать мимо. Когда он проезжал, они молча смотрели на него, но когда он шагом повернулся к шоссе, тяжелый шепот пополз ему вслед:

– Убийца!..

Маркиз дрогнул, но не обернулся.

– Подлец! – громче раздалось за его спиной.

Мгновенно вся кровь отхлынула от лица маркиза, и оно стало страшным. Одним движением он не повернул, а отбросил лошадь назад, на мгновение увидел перед собою ряд побледневших лиц и, не глядя, резко и ловко взмахнул хлыстом, хлестнул поперек первое попавшееся.

– Ай! – раздался короткий крик удивления и испуга.

Струйка темной крови переполосовала худое черное лицо, и, растопырив руки, ослепленный, ошеломленный болью человек странно, как подбитая птица, закружился на месте и упал на руки.

– Сволочь! – негромко, сквозь зубы, процедил маркиз и, повернув лошадь, шагом поехал прочь.

Мужики молча и угрюмо смотрели ему вслед. Только когда шляпа маркиза показалась вверху, на шоссе, раздались несмелые голоса возмущения и угрозы.

Маркиз рысью ехал по шоссе. Выезжая, он мельком видел совсем недалеко бежавшую в пыли какую-то синюю фигуру и даже как будто услышал чей-то хриплый, задыхающийся от бега голос, но не остановился и не обратил на это внимания.

III

Вилла, на которой жил барон банкир Фельчини, когда-то принадлежала знатному, но уже совершенно разорившемуся роду. Все в ней было величественно и громадно, начиная с массивных ворот и кончая старинной тяжелой мебелью, среди которой попадались настоящие произведения искусства.

С громадной террасы, на которой спали мраморные львы, открывался далекий морской горизонт, со сверкающими в нем, точно крылья чаек, рыбачьими парусами, а под нею зелеными куполами, веерами пальм и острыми листьями кактусов приникал к земле некогда зеленый, но теперь запущенный парк. Густосинее небо необозримым куполом стояло над зеленым садом, белыми стенами виллы и морским простором.

Дочь барона, Ревекка Фельчини, которую барон называл Рекка, и маркиз Паоли спускались по ступеням террасы.

Рекка была очень красива, той странной еврейской красотой, в которой до сих пор сохранилась какая-то библейская тяжесть. У нее были сухие громадные черные волосы, миндалевидные, нечто мистическое хранящие в темной глубине, глаза, яркие губы, сильное чувственное тело. Рядом с изящным тонким маркизом Рекка казалась несколько тяжеловатой и даже неуклюжей, но барон Фельчини, смотревший сверху на парочку, не замечал этого и думал, исполненный довольства:

«Рекка будет прекрасной маркизой!.. Что!.. Может быть, кто-нибудь скажет, что она – внучка бедного жидка маклера и дочь биржевого зайца? Хэ!.. Герб маркизов Паоли немножечко потускнел и позолотить его так кстати деньгами бедного жидка!.. Что он, убийца? Но его же оправдал суд! Так-таки оправдал. И что значит итальянская кровь, кровь благородных маркизов и графов: у них это в ходу… Скажите, пожалуйста, на гербе какого из старых родов не найдете вы кровавых пятен?»

Банкир сурово поднял плечи кверху и, посмотрев на ливрейного лакея, без надобности стоявшего у дверей, сказал ворчливо:

– Я говорил, чтобы надели новую ливрею!.. Что?.. Вы, может быть, скажете, что у вас нет новой ливреи? Сколько раз вам повторять, что маркиз Паоли – не кто-нибудь… и, может быть, женится на моей дочери… Ступайте!.. Что?..

Маркиз и Рекка спустились в сад. Зеленая сухая тень, пышная и фантастическая, охватила их. Такой тени нет в лесах, где всегда сыро, пахнет мхом и грибными лишаями.

Маркиз шел самоуверенно и легко, видимо совершенно не беспокоясь предстоящим объяснением. Рекка шла задумчиво, опустив лицо и нерешительно играя лаун-теннисовой ракеткой.

– Итак, Рекка, – с фамильярной почтительностью, которую он всегда в разговоре с нею невольно подчеркивал, что все-таки он – маркиз Паоли, а она – всегда только дочь банкира, еврейка. – Вы не говорите ни да, ни нет?

Девушка, видимо, волновалась, ее тяжелые плечи колыхались, грудь дышала напряженно.

– Да, – тихо проговорила она.

– Но почему? – с притворным смирением, которое так шло к его смелому мужественному лицу, спросил маркиз. – Вы сомневаетесь во мне или не любите меня?.. Значит, ваши слова тогда, в Венеции, когда я был так счастлив… были шуткой?

Рекка подняла на него свои черные миндалевидные глаза, и маркиз увидел в них борьбу и страх.

– Рекка! – вдруг тихо сказал он, и лицо его послушно приняло выражение сдерживаемой страсти.

Она потупилась и вздрогнула. Ах, эти глаза! При одном взгляде их отчего так томилось и млело ее молодое, требующее ласки и страсти тело?

– Рекка! – умоляюще повторил он и тихо взял ее за руку.

На секунду она безвольно замерла почти в его объятиях, полузакрыв глаза, которые не совсем закрывались, и чувствуя, каким жаром пышет ее собственное тело. Маркиз самодовольно и плотоядно смотрел на нее сверху и тихо придвигал лицо к ее горячим губам, но вдруг она вырвалась, оттолкнула его руку и стала в двух шагах:

– Оставьте меня!

Маркиз, смущаясь, смотрел на нее и заботился только о том, чтобы не утратить того выражения, которое, он знал, действовало на всех женщин: выражения почтительно сдержанной, но в то же время и нагло-откровенной, даже циничной страсти.

– Как вы прекрасны, Рекка! – как бы не заметив ничего, проговорил он и нарочно открыто скользнул глазами по всему ее телу.

Смуглое лицо девушки покраснело, но она выдержала взгляд.

– Вы, значит, лгали мне тогда?! – с притворной горечью спросил маркиз.

– Я никогда не лгу! – надменно возразила девушка.

– Значит, вы меня любите, Рекка?

– Не знаю… да… может быть… Ну да, я люблю вас! – с болью вскрикнула девушка, движением руки останавливая его преждевременное радостное движение. – Но я не могу… не могу забыть, что на ваших руках… кровь!

Она быстро отвернулась и стала спиной к нему, испугавшись своих слов.

Маркиз презрительно посмотрел на нее и закусил губу. Минуту было молчание. Потом маркиз дерзко и резко сказал:

– В этой крови повинны вы, Рекка!

Она обернулась как от удара, и полные изумления и ужаса глаза ее уставились ему прямо в лицо.

В свою очередь, маркиз великолепно выдержал взгляд.

– Я? – воскликнула девушка.

– Рекка, Рекка! – горестно и страстно сказал он, протягивая руку трагическим жестом актера. – Неужели вы не понимаете, что я совершил преступление только потому, что узнал вас?

Рекка слушала как во сне.

– Я любил эту женщину, и она любила меня… Но я встретил вас и… Я не в силах был противиться вашей покоряющей, властной красоте… Она не могла жить без меня… Мы оба решили умереть!

«Ты, однако, не умер?» – спросили ее огромные неверящие глаза.

Вся жизнь маркиза, сытая, обеспеченная именем и связями, праздная и безнаказанная, была посвящена науке овладевать женщиной. Он не смутился.