Михаил Петрович Арцыбашев
Под солнцем
– Я знаю, это бутылка… – с притворным пренебрежением сказал он.
– Ты все знаешь! – насмешливо возразил обладатель бутылки, не спуская с нее восторженных глаз.
– Дай! – попросила молодая женщина и тоже протянула руку. В ее немного гортанном, но все-таки нежном голосе было что-то лукавое, как будто она знала, что ей нельзя отказать, когда она просит. Большие глаза ее блистали детским любопытством.
Мужчина засмеялся.
– Подожди, – сказал он, – там что-то есть.
Пока он концом палки осторожно отбивал смолу и отворачивал легко ломавшуюся, проржавевшую проволоку, три человеческих лица с нетерпением тянулись к нему.
Мужчина вытер большим пальцем открытое горлышко бутылки и, перевернув ее, сильно встряхнул. Но ему не удалось вытряхнуть ничего. Тогда он поднял обугленную тоненькую палочку от костра и всунул ее внутрь.
– Дай, я… – сказал старик.
Но рыжий не обратил на него никакого внимания. Ему уже удалось захватить край чего-то белого и, осторожно перехватывая пальцами, он старался вытащить все.
– Бумага, – разочарованно заметил старик и покачал головой.
Еще несколько усилий – и рыжему удалось вытащить содержимое бутылки.
Это действительно была бумага: довольно толстая тетрадь, чуть отсыревшая, но совсем не попорченная. Мужчина оглядел ее со всех сторон и небрежно бросил на землю, обратив всё свое внимание на бутылку. Теперь она была пуста и прозрачна. Мужчина подул в нее, посмотрел и с торжеством передал в руки молодой женщине, давно уже нетерпеливо тянувшейся к нему.
– Это хорошо для воды, – сказал он. Женщина посмотрела сквозь стекло на огонь, потом на мужа и засмеялась.
– Все зеленые! – сказала она. – А я тоже зеленая? Она приложила бутылку к щеке и лукаво блестела глазами.
– Да, – обиженно пробормотал старик, – это для воды… Когда-то их было много… У каждого человека была своя бутылка!.. Даже дети играли ими. Там… – он махнул рукою куда-то в сторону, – их находили в земле целыми кучами… В некоторых даже была еще вода, от которой все делались веселыми, а потом дрались… Это стекло!.. Как же, я помню!
– Ты все помнишь! – в третий раз, с досадой, перебил мужчина.
А женщина, как ребенок с игрушкой, все еще возилась с бутылкой, то глядя сквозь нее на огонь, то далеко отводя ее в гибкой и тонкой руке, чтобы полюбоваться зелеными искорками, вспыхивавшими в темном стекле. В ее движениях была бессознательная грация кошки. Собака, привлеченная ее смехом, подошла и тихо лизнула ее в щеку. Женщина засмеялась и кокетливо прижала щеку к плечу, точно ей стало щекотно… Между тем мужчина опять поднял брошенный сверток и стал его разглядывать.
– Вот, если ты все знаешь, – сказал он старику насмешливым тоном, – так скажи, что это такое?
Старик взял тетрадь и долго смотрел на нее тусклыми глазами, в которых уже умирала жизнь.
– Бумага, да… – пробормотал он, – прежде ее было много… в нее завертывали разные вещи.
Молодая женщина быстро опустила бутылку и с любопытством уставилась на бумагу.
– Какие вещи? – спросила она. Старик промолчал, задумчиво глядя на толстую тетрадь.
– На ней писали, я знаю… в мое время еще находились люди, которые умели разбирать эти знаки…
– Ну? – нетерпеливо перебил мужчина.
– Не помню! – уныло закончил старик.
– Не помнишь? – с торжеством подхватил мужчина и вырвал у него тетрадь. – Старый болтун!.. Ты все лжешь и ничего не знаешь!..
– Нет, знаю… прежде, когда-то…
– Когда-то, когда-то!.. – с раздражением крикнул мужчина и с силой швырнул тетрадь в огонь.
Искры золотым фонтаном полетели во все стороны. Огонь взметнулся и припал к земле. Все потемнело вокруг. Но вот листы тетради тихо зашевелились и стали медленно разворачиваться, точно корчась от боли. Потом края ее потемнели, синенький огонек робко лизнул их раз, другой и вдруг вспыхнул веселым, легким и ярким пламенем. Выступили из мрака странно-зеленые лохматые лапы елей и ближайшие стволы, за которыми спряталась черная тьма.
Молодая женщина радостно захлопала в ладоши.
– Ах, как красиво! – воскликнула она.
Листы быстро разворачивались и загорались один за другим. Яркое пламя танцевало над ними, а по мере того, как сгорали, чернели и распадались листы, черные знаки на них перебегали золотыми искорками.
Все сидели молча и смотрели. Даже ребенок проснулся и, высунув из лохмотьев матери свое худенькое грязное личико, сквозь спутанные волосы внимательно смотрел на огонь. У этого ребенка были такие же черные, миндалевидные глаза, как у матери, но волосы отливали золотом.
Наконец вспыхнул последний огонек и погас. Только по кучке черного пепла еще перебегали живые, золотые искорки, намечая какие-то давно забытые, таинственные знаки.
Мужчина тронул эту кучку палкой, и она рассыпалась легкой белой золой.
Старик долго смотрел на золу, потом вздохнул и сказал, с выражением тупой и покорной безнадежности:
– Забыл, – все забыл!..
Ребенок посмотрел на него, потом повернулся к матери и бледными, грязными ручонками стал нетерпеливо рыться в ее лохмотьях, издавая слабый, но настоящий писк. Молодая женщина улыбнулась и обнажила перед ним свою округлую, нежную грудь. Ребенок жадно вцепился в нее грязными пальчиками, припал слюнявым ротиком, зачмокал и блаженно затих.
