Михаил Шахназаров
Тетерев мечты
© Шахназаров М. С., текст, 2023
© Издание, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2025
* * *
История в стиле bad
Верхушки сосен раскачивались над дюнами от мощных порывов осеннего ветра, заглушавших своим воем даже громкие крики чаек. По усыпанной листьями аллее вышагивали двое. Бывший радиоведущий Миша Мозырев и кинокритик Платон Кролин, с начала войны обосновавшиеся в Юрмале. Что-то их делало похожими друг на друга. То ли растущие клочьями неухоженные седые бороды, то ли похмельная одутловатость и застывшая печаль в глазах. Остановившись у афишной тумбы, Мозырев посмотрел на исписанный латышским цветастый глянец и плюнул на упитанное лицо латышского хориста. Пробегавшая мимо дворняга остановилась и пометила соседнюю афишу взмахнувшего палочкой эстонского дирижёра. Поправив воротник куртки, Кролин глубоко вздохнул:
– Стёпа говорил, что здесь старость хорошо проводить. Да здесь и в тридцать пять можно почувствовать себя глубоко старым хером.
– Не драматизируй. Воздух хороший, море. В «Мадам Сподра» вкусные пирожные и отличный кофе. Недорогие шлюхи.
– Миша, а цены?! Я принимаю горячий душ не более пяти минут. Я считаю минуты в душе! А в Москве мы с Люсей любили заняться сексом именно под душем…
Мозырев вспомнил пьяные разговоры Марии Грот, которая три месяца прожила с Платоном. По её рассказам, пять минут близости считались для Кролина утомительным марафоном. После акта он подходил к зеркалу и подолгу смотрел на своё отражение. Формы были несуразными и даже уродливыми. Однажды выпившая Маша не выдержала и ляпнула: «Миниатюра Платон и Аполлон. Не ищи в отражении Аполлона, Платоша!» Платон заперся в туалете и долго рыдал. Больше они с Машей не встречались.
– …а сигареты, – продолжил Кролин. – Я бросил курить.
– Это полезно.
– В какой-то мере. Это была одна из радостей жизни, которых здесь так не хватает. И теперь я себя извожу. Извожу мыслями о том, что не курю по той причине, что у меня нет денег на сигареты.
– Зато есть повод почувствовать себя молодым. Ведь в юности тебе тоже не хватало денег на сигареты, – решил пошутить Мозырев.
– В юности я не курил, Миша.
– И зря. Поэтому в тебе и нет этого хулиганского задора.
– Будто бы он в тебе есть. Всю юность ты без особых успехов пиликал на скрипке. А хулиганы из скрипачей – так себе.
Ветер усилился. Мозырев с грустью посмотрел на припаркованный у обочины старенький «фольксваген». Крылья, изъеденные ржавчиной, бампер в трещинах, разбитое заднее пассажирское стекло. Рядом валялась смятая банка пива. Миша подумал, что в Москве такое увидеть просто невозможно. Он вспомнил давний разговор с покойным олигархом Борисом Ельновским, который содержал Мозырева. Сгорбившись и жестикулируя, Ельновский митинговал, выйдя на середину комнаты:
– Не снижай градус. Я тебя из Штатов зачем вытащил? Чтобы ты рушил, а не созидал. Я же дал телефон этого парня, Максима, из группы «Сукин хуй». Шикарные ребята.
– Но я не могу их ротировать. Им название нужно поменять. Я не могу сказать, что в эфире играет группа «Сукин хуй».
Ельновский тут же набрал Максима, и лабух с радостью, за пять тысяч баксов, поменял название на «Палец смело́».
– Но у них тексты, Борис Натанович… Симба-бабан, пистон-карман, ахун-махун, кис-кис и в мисс.
– Вот! И это прекрасно! Ты должен внушать, что в этих текстах глубокий смысл, что они исполнены любви к жизни и новизны. Ты должен обыдлять, а не окультурять.
– Окультуривать, вообще-то.
– Ты не умничай. Иди и работай. А то снова окажешься в Штатах, где ты был на хуй никому не нужен.
Мозырев подумал, а может, стоило остаться в Штатах? Ему 55. К этим годам он бы обзавёлся и работой, и домом. За спиной Москва, в которой осталось всё. И шикарная квартира, и дом, и две машины, и друзья. А ещё там главное – тусовка, связи. А здесь гнёт провинциальности, хмурые латыши, нищета и полная неизвестность. Но они обязаны вернуться домой. Просто обязаны. Если отпустить из своих рук культуру, то даже самые тёмные и внушаемые всё быстро поймут и начнут догадываться.
– Давай к Стёпе зайдём, – предложил Кролин. – К нему позавчера сестра из Москвы приехала.
– Может, не стоит? Я же с Ириной раньше жил.
– Ну ты и со Стёпой какое-то время жил, и ничего.
– Платон, если ты ещё раз напомнишь мне про этот эпизод, я расскажу твоей жене про интрижку с Мусиной.
За небольшим заборчиком, над неухоженными клумбами возвышался большой двухэтажный дом розового цвета. В окошке второго этажа горел тусклый свет. Мозырев нажал на кнопку звонка, но никаких звуков не услышал. Убедившись, что звонок не работает, Мозырев постучал. Он стучал всё громче и громче, но ответом была тишина. Нажав на ручку и толкнув дверь плечом, гость ввалился в прихожую и, споткнувшись о разбросанную обувь, упал. Падал Миша в темноту с протяжным криком «ёб твою мать» и распростёртыми руками. Платон помог другу подняться и нажал на выключатель. Кухня встретила бардаком на столе и запахом несвежих продуктов.
– Сюда, суки! Кто, бля? – раздался голос известной поэтессы. – Скорее, нах.
Ирина сидела у массивной деревянной лестницы, украшенной двумя львами, похожими на недоразвитых пуделей. На женщине была пижама с Санта-Клаусами, а в руке она сжимала бутылку виски.
– А-а-а. Попугаи-неразлучники, блядь. Авангард диванного протеста. – На этих словах женщина отпила из бутылки.
– Ирина, давай мы отведём тебя на второй этаж, – предложил Платон.
– Себя отнеси. Носильщик, блядь. Короче, кажется, я сломала ногу.
– Левую или правую? – поинтересовался Мозырев.
Ирина указала пальцем на правую ногу. Мозырев решил пощупать место, указанное пострадавшей, и дом тут же огласил жуткий вопль. Со второго этажа донёсся восьмиэтажный мат в исполнении брата Ирины, народного артиста России Степана Мирзунова, который, пошатываясь, сделал первый шаг на ступеньку и чудом не съехал вниз, удержавшись за перила.
– Как ты, сестра? – пробасил Степан.
– Хуёво, братик. Кажется, перелом.
– Рука? Нога? Шея? Палец?
– Нога, братец.
– Перелом – это плохо. Боль, страдания и время. Но зато… – Степан ушёл в актёрство. – Как это романтично! Юрмала, мой день рождения, качающиеся сосны за окном, любящая сестра со сломанной ногой.
– Ты идиот, Стёпа, – не выдержала Ирина. – Да, мы алкоголики. И я, и ты, и вся наша чудесная родня, которая есть и которой уже нет. Но быть одновременно и алкоголиком и идиотом – это непозволительно.
Вскоре со второго этажа приковылял друг Степана, актёр Гуслов. Борис Гуслов играл в сериалах, презираемых даже отъявленными домохозяйками с преступно-низким уровнем IQ. Кивнув присутствующим, Гуслов проверил холодильник, удостоверился, что спиртного больше нет, накинул куртку и отправился в близлежащий магазин.
– Стёпа, принеси из заначки вискаря, – приказала Ирина. – Раздевайтесь, ребята. Выпьем.
– Сначала, пожалуй, скорую вызовем, – предложил Кролин.
– Вызовем скорую и покроем себя пятнами позора, – вмешался Степан, продолжая играть. – В наши чертоги зайдут унылые латышские фельдшеры и увидят страшное. Они увидят в дупелину пьяных народного и заслуженного артистов России, они увидят загашенную известную поэтессу со сломанной ногой. И только трезвые еврейские беженцы…
– Я бы попросил, – возмутился Мозырев.
– Ну вы же, блядь, не пакистанцы, – поднял голос Мирзунов. – Вы пилигримы страха и судьбы. Вы граждане мира.
– Мы граждане России, – провозгласил Мозырев.
– России и Израиля, – с гордостью заключил Кролин.
– Так и я об этом, – заключил Мирзунов.
Тем временем с трудом посаженная в кресло Ирина нашла в себе силы прикончить остатки виски. Глубоко затянувшись сигаретой, она произнесла:
Нет больше в жизни нашей страху,
Горит народного гнева печь,
Тот, кто не с нами, иди ты на хуй!
Или достань для борьбы свой меч.
Я презрела все страшные риски,
Я не хочу быть покорной рабой.
Лучше хороший и крепкий виски,
Лучше, чем рабство, – долгий запой.
Степан зааплодировал, Мозырев крикнул «браво», Кролин поморщился. Достав два гранёных стакана, непонятно откуда появившихся в небедных интерьерах, Степан наполнил их спиртным и протянул Мише и Платону. Кролин поморщился второй раз. Ирина не выдержала:
– Платоша, на мои стихи ты кривишь свои пухлые губёшки, от виски нос воротишь и снова кривишь губки, а когда тебя послал на хуй голливудский режиссёр Бадди Вульф, ты ему улыбался. Откуда это двуличие? Или пей с нами, или иди на хер!
– Ваше здоровье, Ирина, – произнёс Кролин и выпил.
Поначалу Платон очень больно переживал тот инцидент. Полгода назад он пригласил на онлайн-встречу режиссёра Бадди Вульфа и во время беседы заметил, что тот несколько затянул финал картины «Сумрачный глобус». В ответ Бадди Вульф послал Кролина на три буквы и сказал не лезть не в своё дело.
Тем временем из магазина вернулся Гуслов. Из пакета раздавался бутылочный перезвон. На столе появилась целая батарея самого разнообразного пойла, хлеб и колбаса с сыром. Гуслов тут же поднял тост:
– Степан, ты родился актёром, а потом и стал им.
– Родился он алкашом, как и я, – встряла Ирина.
– Ира, не перебивай, пожалуйста, – напрягся Гуслов.
– Степан, ты родился алкоголиком… Тьфу, блядь. Прости, прости… Ты родился актёром, а потом и стал им. Как твой прадед, дед, отец и ты с братом, сестрой и дядей. Актёр – это проводник. Это маяк и честь. Я хочу выпить за это.
Все выпили. Борис нарезал закуску, Ирина читала плохие стихи, исполненные фальшивым революционным надрывом, Платон смотрел по телефону новости, а Мозырев продолжал настаивать на том, что необходимо вызвать скорую. Ирина заметила, что если скорая приедет быстро, то веселье закончится и день рождения Степана получится скомканным. В итоге приняли решение вызвать карету скорой через час. Тем временем ветер усилился и стал ураганным. Было видно, как с деревьев срываются ветки, а по воздуху летят обрывки бумаги и листва. Ровно через час Мозырев набрал номер скорой и сообщил о подозрениях на перелом. На том конце провода говорили на латышском, а что говорили, Мозырев понять не мог. Миша принялся умолять девушку вымолвить хотя бы слово на русском, а также клялся в любви Украине и латышскому хоровому пению. В итоге прозвучала спасительная фраза «ждите, но долго». Напитки уходили стремительно, помещение погрузилось в сизые клубы дыма. Гуслов притащил со второго этажа караоке и начал перепевать весь репертуар радио «Шансон». Ирина сказала, что, если бы не нога, она бы обязательно станцевала, а может быть, кому-нибудь и дала. Кролин подал идею соорудить сеанс групповой онлайн-связи. В итоге на мониторе компьютера появились физиономии скупщика краденого и галериста Артура Шпильмана, журналистки Анжелы Сизонкиной, стилиста-педераста Патрика Моси, который в миру был Петей Моисеевым, и ещё нескольких персонажей, способных вызвать у любого человека чувство тяжёлого неприятия. Все эти люди были нетелегеничны, хамоваты, но пронырливы. Вскоре к трансляции присоединилась известный промоутер Байба Мудыня, занимающаяся организацией концертов и мероприятий. Поздравив Степана, женщина обратилась к Платону:
– А тебя я хочу поздравить. Есть немножко хорошая новость. Через три недели выступаешь с лекцией в «Паласе». Я уже скинула название на программу для афиши.
– Спасибо тебе огромное! Спасибо, дорогая!
– Билеты будут по тридцать евро. Так что сможешь в горячем душе и больше пяти минут подмышку тереть. – На этих словах Байба рассмеялась.
– Вот оно как. Ты и ей про душ рассказал, – прошептал Мозырев, а затем обратился к Мудыне: – Байба, так у меня же в эти даты тоже лекция в «Паласе».
– Именно. У Платона 26-го числа «Жизнь без кино и кино без жизни», а у тебя 28-го «Музыка без мелодий и мелодии без слов». Билеты по сорок евро. А потом сразу встреча с Борей Гусловым.
– Ну ты и мразь, Платоша, – по слогам выговорил Мозырев. – Мало того что ты спиздил у меня название программы, так ты ещё и с датами меня подставил. И не только с датами, но и с ценой на билет. Он демпинговать решил, сучий потрох. Я здесь жратву покупаю на скидках, на электричке стал ездить, курю какую-то бумагу с хуйнёй…
– Я в горячем душе по пять минут стою, не больше, – вскричал Кролин.
– Да хоть по три минуты, – заорал Мозырев, отвесив Кролину пощёчину.
Казалось, звон повис в воздухе навечно. Лица на мониторе застыли, Ирина начала читать очередной стих, Кролин ответил Мозыреву такой же пощёчиной.
– Да что вы как девочки, – раскинул руки Гуслов и засадил хук справа Кролину.
С этого момента потасовка приняла более яркие и чёткие очертания. Обменявшись ударами, Мозырев с Кролиным пытались замесить Гуслова, но им отчаянно мешал Мирзунов. Пластиковая упаковка с нарезкой, запущенная Платоном, по касательной попала в лицо Ирине, оставив заметную царапину. Дама тут же запустила бутылкой в гущу событий.
– Да идите вы все на хуй! – заорала с монитора Байба и отвалилась с трансляции.
Остановил потасовку вопль Ирины. Дерущиеся обернулись и увидели стоящую у входа пару в белых халатах. Рядом с высоким, статным парнем стояла совсем ещё юная девушка.
– Кино снимаете? – поинтересовался на чистом русском фельдшер, узнавший персонажей.
– Нет… – сквозь одышку произнёс Мозырев. – Наслаждаемся прозой жизни.
– Вот оно как. Такая суровая проза требует продолжения.
– В смысле? – раздался голос Ирины.
– В смысле, я должен вызвать полицию. У вас сломана нога, на лице глубокая царапина. Если я не сообщу, то у меня могут быть проблемы.
Мирзунов понял, что играть уже не придётся. Ну разве что немного, совсем чуток. Бросившись на колени, он обратился к парню:
– Пощадите! У нас всех вид на жительство. Любое нарушение, оно смерти подобно. И если мы с Борей и Ирой можем вернуться, то для этих ев… для этих беженцев, – Степан кивнул в сторону Платона и Миши, – для них всё может закончиться высылкой. А там война, там агрессивные сограждане, там атмосфера ненависти. Там всё то, чего нет здесь.
Молодой фельдшер долго смотрел на этих известных, но жалких и потрёпанных персонажей. Он прекрасно помнил их интервью, их оскорбительные реплики, продиктованные узостью кругозора, тюльпан взрыва памятника освободителям Риги.
– Мы вам заплатим, – взмолился Мозырев. – Только не звоните в полицию.
– А вот это вы очень зря. Странно получается. Вы так громко кричите о букве закона, но не спешите её соблюдать. Тем более в стране Евросоюза.
Набрав номер полиции, юноша на чистом латышском произнёс:
– Пьяный дебош с рукоприкладством по адресу… Что?.. Приезжие артисты из России. Да… с видом на жительство.
Неудача
Журналистские семинары Армена Гургеновича отличались эмоциональностью и несколько необычной подачей материала. Стоя у белой доски, главный резво жестикулировал:
– Ну вот блогер Мася Клип. Она же тупая, ёптыть! Но она молодец, сука! Молодец она! Полтора миллиона подписчиков! Полтора миллиона дебилов, ёптыть. Гринькова, ты подписана на инсту[1] Маси Клип?
– Нет, Армен Гургеныч. – Гринькова покраснела.
– А почему? Ты же не дура вроде, Гринькова. Сегодня же подпишись, ёптыть! Мася Клип – молодец! Учит подписоту краситься, рассказывает о трендах, лосины на жопу красивые натягивает. Она стрижёт капусту быстрее, чем голодный баран жрёт траву, ёптыть. Видели, как голодный баран жрёт траву? Видел, Марк? – обратился шеф к Марку Перцовичу.
– Не видел, Армен Гургеныч.
– Ну да… А хули ты в этой жизни видел? Дрочишь в свои танчики с утра до вечера. Ещё раз, блядь, мне скажут, что видели, как ты в танчики рубишься на рабочем месте, я те, сука, дуло на лоб присобачу и снаряд в задницу засуну. Настоящий… Ты у меня на инвалидных гусеницах передвигаться будешь, понял?
Перцович, нагнав на лицо обречённости, кивнул.
Феликс нашёл аккаунт Маси Клип. С фотографий смотрела милая веснушчатая мордашка с красными губами и длиннющими ресницами. Их много, этих масей, люсей, басей и прочей мимимишной пошлятины. Новый рынок, чуть более цивилизованный виртуальный черкизон. Масе повезло больше других. Наиболее старательные качают жопы с губами, выставляя их и в инсте, и на сайте «Проститутки Москвы». В переговорную ворвался Вадик Стропин:
– Армен Гургеныч, бомба! Режиссёр Альберт Неронов в реанимацию попал!
– Странно. А я думал он помер давно.
– Ещё нет, но старается, – обнадёжил Стропин.
– Ну, не зажёвывай, Вадик, ёптыть! Он маслиной подавился, на тёлке плохо стало, водки пережрал? Что с Нероновым?
– Почти угадали! Короче, к нему в кабинет вошла актриска. Есть такая Саша Чванкина, бывшая кэвээнщица-эскортница. Она роль хотела у Неронова получить. Он вторую часть «Танковой симфонии» снимает…
– Первая редкая херня, а он вторую снимает, – неожиданно произнёс Перцович. – Танки такими не бывают. Танки, они как живые существа. А танковые сражения тем более не бывают такими картонными.
– Марк, ты дебил? Ты дебил, скажи? – взвился Армен Гургенович. – В реанимации подыхает большой режиссёр Неронов, а он про танчики, ёптыть! Сука, только попробуй ещё про танк слово скажи! Продолжай, Вадик…
– Саша Чванкина роль хотела в фильме. Ну она зашла в кабинет и без разговоров с себя всё скинула. Вообще всё. Просто зашла, одежду скинула, и всё. А там такой загар! Там такой шоколад, там белые полоски от купальника. А фигура у Саши… Она же в зал ходит чаще, чем на блядки.
– Ещё один идиот! Мне это на хера? Я, если нужно, сам её в инсте найду! Дальше что было?
– Дальше… Э-э-э… Дальше Неронов заёрзал и обмяк. Растёкся по креслу, как смузи по скатерти…
– А смузи здесь при чём? – вспылил Армен Гургенович.
– Метафоричность… позеленел и растёкся, как смузи.
– Мдаферичность, ёптыть! Ты рассказ пишешь или рассказываешь о ЧП?
– Ну, в общем… Чванкина ему искусственное дыхание попыталась сделать. Засосала в его старческие потрескавшиеся губы. В этот момент в кабинет заходит секретарь Неронова. В руках поднос с чаем.
– У него одни шалавы всегда были. Менял часто, – прокомментировал Армен Гургенович. – Красивая хоть?
– Видимо, остепенился, – продолжил Вадим. – Там женщина в годах. Зовут Роза Семёновна. Она заходит, а в кресле зелёный Неронов с запрокинутой головой, а его взасос голая Саша Чванкина целует. Роза Семёновна попятилась, уронила поднос.
– Хорошее кино, сука! Прямо перед глазами сцена! Это всё тебе Чванкина рассказала?
– Нет. Чванкина подруге рассказала ближайшей. А ту Неронов поимел, но в киношке так и не снял. Правда, она и не актриса, а тоже эскортница. Вот и решила отомстить Альберту Геннадьевичу.
– Хорошее у нас кино. Одни эскортницы и пидорасы. Так… Гринькова, пробей, куда отвезли Неронова. Ну там дышит, не дышит, подключили аппарат-шмапарат или нет. Только грамотно пробей. А то мало ли. Получится как с дебилом Сазоновым.
Про историю, приключившуюся с Сазоновым, рассказывали даже студентам МГУ. В больницу забрали известного актёра Горсуткина. Горсуткин пил ровно два месяца, питался исключительно килькой в томатном соусе, чёрным хлебом и дешёвыми конфетами. Результаты эксперимента дали о себе знать инфарктом и случайным спасением. В дверь позвонил сосед и услышал звук падения тела. На крик: «Слава, что с тобой?» – прозвучало протяжное «блядь», а затем наступила тишина. Так рычит медведь после спячки, мощная турбина после ремонта, хоккейная сирена после обидного гола. Горсуткина отвезли в лучшую больницу, его откачивали лучшие врачи, а медбрату из Средней Азии сломали челюсть и мобильный телефон, после того как он попытался сделать фото вдыхающего кислород через маску актёра. Когда финт Армена Гургеновича с медбратом не прошёл, на задание отправили Толю Сазонова. Через два дня Анатолий хитростью и подкупом пробрался в палату, но, заслышав шаги, залез под кровать сердечника. Когда шаги затихли, репортёр выбрался из-под ложа, чтобы сделать несколько фото, но в этот момент Горсуткин проснулся. Увидев физиономию Анатолия, он вновь потерял сознание и дал работу бригаде реаниматологов. Мучимый совестью, фотограф нажал на кнопку вызова медсестры и был схвачен в коридоре.
Армен Гургенович решил, что семинар можно отложить и на более позднее время. Главным сейчас было разработать освещение темы с полукоматозным Нероновым, которого относили к гениальным творцам, с годами сдавшим свои позиции. Подробности будут подавать мелкими порциями, а читатели станут склёвывать эти крохи информационного жёлтого мяса подобно изголодавшимся падальщикам. Люди будут впиваться глазами в мониторы и экраны мобильных, передавать новости из уст в уста, смаковать их, радоваться и негодовать, печалиться и возмущаться, оставлять комментарии, а это главное! Это позволяет им ощущать себя участниками процесса. Вот она, интерактивная журналистика, проникающая под кожу, разрушающая мозг, память и всё хорошее. Одно радовало Феликса. Радийщики такие темы не разгоняли. Но если Неронов помрёт, обязательно притащат в студию какого-нибудь спекулянта памятью. Он будет заламывать руки, корчить физиономии и убеждать слушателей, что они с Альбертиком были самыми неразлучными друзьями. О шансах Неронова вновь быть приглашённым в программу «Эгегей, Сергей!» Екатерина Гринькова решила узнать через родню. Для начала Катя выведала, кто непосредственно занимается Нероновым. Она позвонила дочке режиссёра, представилась заместителем председателя киногильдии, спросила, не нужна ли помощь, и выудила имя врача. Страницу молодого, но уже достаточно известного специалиста Дмитрия Пазько Гринькова обнаружила в «Фейсбуке»[2]. Разминая пальцы, Катя мысленно составляла текст письма и через несколько минут отправила сообщение.
Через два часа всё гигантское пространство редакции, по размерам способное посоперничать с футбольной поляной, утонуло в воплях Армена Гургеновича. Нет, это уже был не рёв турбины и оргазм медведя-шатуна. Это было сразу несколько лавин, спускающихся с заснеженных хребтов Альп и Кавказа.
– Й-о-о-о-о-п твою м-а-а-ать, Гриньков-а-а-а, – завихрилась матерная вьюга. – Как-а-а-я же т-ы-ы-ы, сука-а-а-а-а, дура-а-а-а-а!
Лавина сносила всё, что попадалось на её пути. Перцович бил по клавиатуре, пожирая безумными глазами экран, на котором завис подбитый танк, а с ним и игра. Боря Самкин глотал валидол, предполагая, что его может ждать рикошет от Кати, которая состояла у него в любовницах, Гринькова сделалась белой, а её взгляд замер на фигурке дебиловатого ослика, которого ей прислал кто-то из читателей. На мгновенье воцарилась тишина. Никогда в редакции не было так тихо. Армен Гургенович закурил, взлохматил волосы и заорал:
– А теперь, сука, зайдите на сайт этого грёбаного «Осьминог ТВ» и почитайте. Почитайте, блядь, про нас!
Вся редакция бросилась на сайт оппозиционного издания «Осьминог ТВ», которым руководила Татьяна Сташук, бывшая ларёчница из Омска, охмурившая вечно пьяного авторитета из ближнего Замкадья. На титульной странице сайта висел скриншот переписки Гриньковой и врача:
«Здравствуйте, Дмитрий!!! Я Катя Гринькова из „Туз-Ньюс“. Надеюсь на ваше понимание. У вас в нейрохирургии лежит режиссёр Неронов. Мне очень нужно узнать, когда он умрёт, за хорошее вознаграждение».
«Здравствуйте, Катя! А сколько за это платят?»
«Самое главное, чтобы я узнала об этом первой!!! Я вас щедро отблагодарю!!!»
– Прочли? – Интонации Армена Гургеновича стали спокойнее. – А теперь слушайте. В принципе – блестящая работа! Но как?! Как можно было не узнать, что этот гондон ходит на все эти митинги, на эти токовища «Бабий-Разъебай» и «Лента светлых»? Катя, у него же фотки в профиле с этих мероприятий. В итоге Гринькова запорола отличное задание. Но я уверен, что у Кати всё впереди.
– Что… И даже не уволите, Армен Гургеныч? – пропищала Катя и расплакалась.
– Конечно же, нет. Умудрённый опытом – остерегается, говорил Гораций. Вот и ты, Гринькова, теперь бойся незнакомых мудаков в «Фейсбуке».
Вся редакция знала, что настроение Армена Гургеновича способно меняться со скоростью разрушительного урагана. От немилости до прощения порой были секунды. Катя была не только прощена, но и удостоилась небольшой премии за смекалку. Что касается Неронова, то его вскоре выписали и он прожил ещё год. Первым об этой новости сообщил на своей странице Дмитрий Пазько.
