Михаил Ширвиндт
Мемуары двоечника. Обновленное издание
Десна
Мой папа рыбак. Причем рыбак вялый. Вялый не в том смысле, что не очень увлечен процессом – наоборот, его можно даже назвать фанатиком этого хобби – а вялый в смысле манеры ловли. Он может часами сидеть на одном месте, глядя на неподвижный поплавок, посасывая трубку и философски подремывая. При этом за десятилетия практики ни орудия лова, ни объем доˊбычи не изменились. Папин друг и партнер по рыбалке Михаил Державин практиковал все возможные способы: удочка, донка, мормышка, спиннинг. При этом он постоянно менял наживку, блесну, дислокацию – в итоге вылавливал довольно много рыб. Папа на это, как и на все остальное, смотрел с иронией и попыхивал трубкой. Иногда его философская дрема приводила к тому, что трубка выпадала изо рта и плюхалась в воду. Тогда, если не было под рукой меня, Михал Михалычу приходилось лезть в воду и шарить под корягами. Это происходило настолько часто, что пришлось Державину разработать очень сложное приспособление. Он вешал на папу специальный ошейник с петлей, куда вставлялась трубка, папаша засыпал, трубка выпадала и повисала между небом и водой!
Таким же активным рыбаком был папин главный друг Виля (Вилий Петрович Горемыкин, советский кинооператор, лауреат Государственных премий СССР и РСФСР).
Рыбак рыбака…
Описываемые события происходили на реке Десна недалеко от Чернигова. Мы приехали большой компанией на двух машинах и разбили лагерь в сосновом лесу на очень красивом высоком берегу реки. Мы – это Виля Горемыкин, его жена Лена Козелькова, Вилин старший сын Саша, их фокстерьер Денис, мама, папа и я. Мы были совершенно одни: в радиусе нескольких километров не было ни одной живой души! Настоящий дикий отдых!.. (Это отсутствие живых душ неожиданно напомнило мне об одном трагическом эпизоде, свидетелями которого мы стали. Через несколько дней неподалеку от нас обосновалась веселая компания. Мы с сожалением наблюдали, как они ставят палатку, разжигают костер, собирают грибы в «нашем» лесу. Потом у них был шумный ужин… а наутро они ВСЕ умерли! Как потом выяснилось, они собрали полную корзину ложных белых. Ох!)
Виля Горемыкин
Промышляли мы в основном рыбой. Папа, как водится, сидел с удочкой, а Виля практиковал спиннинг и донку. Донки[2], как оказалось, были наиболее лещеносным орудием лова.
Когда рыба клевала, то звонил колокольчик, висящий на нашем конце лески. Тогда надо было подсечь рыбу (сильно дернуть) и быстро, но аккуратно, чтобы не запутать, вытащить тридцатиметровую снасть на берег. Если повезет, то на крючке будет трепыхаться в‑о-о-т такой лещ! Меня в силу колчерукости к донке не подпускали. У меня была своя, детская, удочка, но, естественно, я мечтал ощутить между пальцев эту вибрирующую от напряжения леску с огромным сомом на конце! Не давали (!): порвешь, запутаешь, сорвется…
Вы же наверняка помните, как взрослые вам говорили: «Сейчас рассыпется!» или «Не трогай – разобьешь!» – и у вас тут же рассыпалось и разбивалось. Ведь мало того, что это всегда говорилось «под руку», так они еще программировали пространство – не хочешь, а уронишь!
Но мы все равно лезли, падали и роняли: сладость запретного плода никто не отменял!
Идилия безделия
То же произошло и с донкой. Как-то я проснулся рано-рано, до всех; вылез из палатки и сразу же оказался перед рядом донок, заброшенных на ночь. У одной из них тихонько позвякивал колокольчик! А вокруг – ни души! А колокольчик звенит… И я решился! Расчет был такой: если там ничего нет, то я просто заброшу снасть обратно; ну а если я вытащу кого-нибудь в‑о-о-от такого, то кто осудит героя!
И стал тянуть! Особого сопротивления я не почувствовал – вероятно, лещ устал за ночь. Главное было – аккуратно выкладывать леску кольцами на берег, чтобы не запутать. И вот тянул, тянул… и вытянул пустой крючок. Ну что же, бывает. Теперь надо скорее забросить снасть обратно. Я уже взялся за конец лески с грузилом, чтобы размотать и бросить как можно дальше, но тут послышалось какое-то кряхтение-покашливание из Вилиной палатки!
Я заметался по берегу, не зная, что предпринять! Зацепил ногой леску, выложенную на песке; попытался ее расправить; запутал еще больше… и в малодушной панике швырнул весь это ком в водоем – пусть решат, что рыба запутала – и бросился в свою палатку!
И все сработало! Когда я «проснулся», все сидели и завтракали, про донку ничего не говорили, и я потихоньку расслабился. Тем более папа с Вилей обсуждали грядущую поездку в райцентр за покупками, а я давно мечтал туда попасть.
Уговаривать было бессмысленно: «Нечего мотаться по духоте! Поиграй с Сашей». «Саша только об этом и мечтал: мне девять лет – ему шестнадцать». «Почитай книжку» и т. д. – в общем, обычные взрослые трюки, чтобы дети отстали и не мешали родителям отрываться.
Пришлось разрабатывать план. Сказав, что пойду почитаю («Вот умница!»), я пробрался к машине, залез на заднее сиденье, заваленное какими-то тряпками и прочим барахлом, устроился на полу, а сверху всем этим барахлом закидался.
Через какое-то время появились Виля и папа, сели в машину, и мы поехали. Я сидел, затаив дыхание, в предвкушении момента, когда я выпрыгну как черт из табакерки: «Агаааа!!!..» Но ничего не подозревающие взрослые вели свои неспешные беседы. Я особо не прислушивался, но вдруг насторожился – Виля рассказывал:
– Представляешь, я сегодня утром вытаскиваю донки, а одна снасть запутана комом! Это Мишка, засранец, вытащил, спутал и бросил обратно!..
Я окаменел.
– …Пришлось отрезать и выбросить – жалко, – и продолжил: – Сидит вот сейчас за сиденьем, затаился и молчит – шпана!
Фу-у-х, до сих пор вспоминаю – и мурашки по коже!
Мое желание уехать в райцентр связано с тем, что день на десятый дикий отдых начал немного поднадоедать. Я, кстати, уверен, что по этой же причине и папа с Вилей рванули «за покупками». Распорядок жизни был уныловато-однообразен: мужчины удили и спали, женщины чистили и готовили рыбу, мы с Сашей занимались каждый своим делом, или, точнее, бездельем, Денис нас всех охранял.
Папа, мама и Денис
Все это порождало хандру и лень. Как-то мы всей компанией сидели на бережку и сосредоточенно смотрели, как мимо проплывает лодка. Это случалось редко и потому попадало в категорию «развлечение». Сидим мы, значит, и смотрим, и только Денис носится вдоль воды, лает и норовит прыгнуть в реку и уплыть за лодкой. Тогда Виля говорит Саше:
– Саша, принеси ошейник.
Саша, не повернув головы, повторяет:
– Миш, принеси ошейник!
Я, мучительно не желая тащиться в машину за дурацким ошейником, предпринимаю последнюю попытку спастись:
– Чей? – спрашиваю я.
Уникальная фотография – папа моет посуду
Однажды эта тоска по цивилизации принесла неожиданные плоды. Сидим мы, как обычно, на берегу, как вдруг из-за поворота выплывает КОРАБЛЬ! Огромный! Трехпалубный теплоход! С кучей народа и с музыкой! Все повскакивали с мест, засуетились, а мы с Сашей стали махать панамками и кричать:
– Э-ге-гей! К нам! Сюда!
Взрослые помахивали тоже… И корабль причалил!!! Да!
Было братание, торжественное посещение буфета и даже просмотр футбола по телевизору в кают-компании!
Напоследок оставил самое неприятное: меня заставляли каждый день заниматься! Английский, математика, внеклассное, будь оно неладно, чтение! (Граждане судьи! О своей ненависти к школе я расскажу позже, а сейчас просто так – штришок.) Отвертеться было невозможно, и каждый божий день приходилось тратить свое бесценное детство на эту каторгу! А тут еще и зуб у меня раскачался! Взрослые требовали рвать – я ни в какую, меня ловили – я убегал… В конце концов, мама сказала:
– Хорошо. Если ты вырвешь зуб, то можешь сегодня не заниматься!
О боги! Что за пытка! Что за соблазн! И я согласился! Осталось только выбрать способ экзекуции. Совать руки ко мне в рот я категорически не давал, да и немногие решились бы, учитывая мои оставшиеся острые зубки. Выход нашел папа. Мне надели на зуб петлю, другой конец нити привязали к двери. Я должен был залезть в машину, папа резко открывал дверь и…
У чешского писателя Юлиуса Фучика есть роман «Репортаж с петлей на шее» – свою историю я бы назвал «Репортаж с петлей на зубе». Технически все было подготовлено идеально: машина, зуб, петля, дверная ручка, папа, зрители. Итак… Барабанная дробь, рывок, дверь распахивается… и я выпрыгиваю следом! Зуб невредим! Так происходило несколько раз, и я всегда успевал выпрыгнуть, как бы резко папа дверь ни дергал. Проект был на грани срыва. Вечерело, взрослые приближались полукольцом, у каждого в руках был какой-нибудь учебник: английский, математика или еще какая-то гадость… и я решился!
– Стойте! – сказал я, стоя с веревкой в зубах. – Привязывайте меня к машине!
Так и сделали. Длинный конец моей петли привязали к заднему бамперу, папа сел за руль, машина тронулась, и мы поехали! Вернее, ехал только папа, а я бежал. Представьте себе картину: маленький мальчик в сандальках, привязанный к машине, удаляется в клубах пыли в тщетной надежде… В общем, стальной конь победил! Я вернулся на машине, сидя рядом с папой, держа в руках несчастный пыльный зуб.
На следующий день надо мной вновь повисла неотвратимость получения знаний.
– Миша, бери тетрадки и иди сюда, – позвала мама.
– Сейчас, – сказал я и ушел в лес… Спустя полчаса я вернулся с окровавленным зубом в руках! Я раскачал и вырвал здоровый зуб!
(Посвящается всем павшим в борьбе со знаниями.)
Лисмех
А еще у меня появился «Лисмех»…
А еще у меня появился «Лисмех»…
Мне было тогда лет девять. Родители взяли меня на гастроли Театра сатиры в Ленинград. Целыми днями я маялся за кулисами, ко всем приставал, мешал папе репетировать – скучно же мальчику! Все дети как дети: гуляют, на дачах сидят, а ты торчи тут, в духоте, в пыли – в театре!
Раздраженный папа дал мне 2 рубля и сказал:
– Иди в ДЛТ, купи себе что-нибудь – только отстань!
ДЛТ – это большой универмаг в соседнем доме, куда я и бросился, как я тогда говорил, «стреглап»! Игрушечный отдел в нем был роскошный. Я разглядывал машинки, наборы солдатиков, пистолеты с пистонами… но на 2 рубля не зажируешь – надо было умерить пыл. Я ходил от прилавка к прилавку и ничего не мог выбрать: цены, как будто нарочно, начинались с 2 рублей 7 копеек! И вот уже «наступает отчаяние», и уже «не в радость солнечный денек»… как вдруг я ЕГО увидел! Он стоял на полке: такой ярко-желтый, с такой белой грудью, с такими длинными усами, что непонятно, как его можно было не увидеть раньше!
Воссоздано по памяти
Это был лис. С ужасом я посмотрел на ценник и… – такого не бывает! На бумажке значилось: 2 руб. 00 коп.! Боясь, что уведут, я бросился в кассу, пробил чек, обратно к прилавку и… Нет! Не увели! Я его беру! Упакован он был в картонную коробку, на которой было крупно написано: «ЛИСМЕХ».
Вероятно, это обозначало «лис меховой», хотя никаким мехом там и не пахло, но как бы то ни было, Лисмех стало его именем.
Когда я принес это сокровище в гримерку, папа и Андрей (а они всегда сидели вместе) стали надо мной смеяться:
– Здоровый лоб, а купил какую-то детскую куклу!
Я не стал им отвечать, а просто вышел. Да и они не могли даже предположить, сколько хлопот доставит им Лисмех впоследствии.
Привязал нитку…
Последствия наступили уже на следующих гастролях театра в Киеве. Мы жили на Крещатике в шикарной гостинице «Москва» (теперь она «Украина», что логично). В соседнем здании располагался театр, где проходили гастроли. И вот я сижу с мамой в номере на 14-м этаже и, естественно, маюсь. Делать совершенно нечего до вечера, когда мы пойдем на «Женитьбу Фигаро», что тоже, согласитесь, не подарок. На улице жара, балкон нараспашку, и у меня зарождается идея. Не ахти какая, но все же. Я нашел у мамы катушку ниток, привязал один конец к хвосту Лисмеха (я с ним не расставался до его таинственного исчезновения лет через пятнадцать) и со словами: «Мам, смотри!» выкинул его в окно. Катушку я, конечно же, держал в кулаке, чтобы Лис далеко не улетел.
Ну, откуда мне, маленькому мальчику, было знать про всякие там сопротивления материалов, про силу тяжести и степень глупости… В общем, нитка в ту же секунду порвалась, и лис улетел в неведомые дали! Мама была крайне удивлена (чего я и добивался, но не таким трагическим образом): она даже не увидела эту дурацкую нитку – мальчик просто взял свою любимую игрушку и вышвырнул в окно!
Дальше последовал мой вой. Я бросился на балкон, посмотрел вниз и увидел, что мой несчастный лис лежит на крыше ресторана. Естественно, я стал требовать, чтобы мама немедленно бежала на крышу – мама отказывалась. Пришел папа, наорал на меня и тоже сказал, что не полезет… Дело приобретало нешуточный оборот, попахивало катастрофой… и я, улучив момент, сбросил папину концертную туфлю вслед за лисом.
Хорошо, что сейчас запретили ненормативную лексику, потому что если бы современные дети услышали, что кричал мой папа, у них бы осталась психологическая травма на всю жизнь! Я же был малыш закаленный, я просто ждал Лисмеха.
Потом я с интересом наблюдал, как папа лезет по пожарной лестнице на крышу, как подбирает туфлю, как делает вид, что хочет уходить, как, слыша мой вопль, нехотя возвращается… И вот лис в моих руках!
Андрей Миронов
Легенда о Выдропужске
Большая часть моих воспоминаний об Андрее связана с путешествиями. Иногда летом папа брал нас с мамой на гастроли. Как правило, ехали мы на машине и, как правило, вчетвером: я с родителями и Андрей. Причем выезжали очень загодя, чтобы «успеть добраться» до начала первого спектакля. Путешествие из Москвы в Петербург занимало дня три-четыре, то есть дневной «пробег» составлял примерно 150 километров. Я, ненавидящий машинную духоту, очень ценил такой «рваный» ритм движения. Мы все время останавливались: то видели красивый лес и устраивали пикник, то вдоль речки уезжали в какие-то поля в поисках купального места или выходили из машины, чтобы полюбоваться достопримечательностями. Я помню, как все выискивали смешные названия населенных пунктов на пути: Долгие Бороды, Болотная Рогавка, Бухалово, Козлы, Опухлики, Эмаус и фаворит Андрея – Выдропужск! Он выдвигал разные версии, почему городок назвали именно так: то ли там выдрами пугали, то ли пугали самих выдр. Мы даже въехали в центр этого поселка, поспрашивали жителей, почему он так странно называется, но НИКТО не знал ответа!
– Эх, так и не узнаем! – сетовал Андрей.
Спустя лет сорок после этого случая я решил снять сюжет про Выдропужск в своей телепрограмме «Хочу знать». Мои редакторы начали копаться в энциклопедиях… и не нашли точного объяснения этого названия! Только версии! Якобы раньше там разводили и выпускали выдр, и называлось местечко Выдропусск. Или Выдропужск был назван так со слов Екатерины Великой, которая, увидев пьяного ямщика, приказала: «Выдрать пуще». В общем, заинтригованный, я со съемочной группой поехал разбираться на месте. И нигде: ни в сельсовете, ни на почте, ни даже в полиции не знали, откуда взялось такое название!
Кто-то из жителей посоветовал нам обратиться в сельскую школу: там вроде есть кабинет-музей поселка. Мы стали искать хоть какого-то представителя школы (дело было во время летних каникул) – прибежала перепуганная учительница (Телевидение! Москва! Их школа!!!), открыла кабинет истории, и там мы действительно обнаружили стенд, посвященный истории Выдропужска. И тоже ничего! Расстроенные, мы уже собрались уходить, как вдруг наш редактор наткнулся на заметку, написанную одним из школьников. И вот что мы выяснили: раньше через ямское село, а стало быть, и через реку Тверца, проходила дорога между двумя столицами. Крутые берега реки в непогоду становились труднопроходимыми… и вот грузчики, ямщики и прочий люд, помогая втащить обоз в гору, кричали: «Выдыбай! Выдыбай, Боже!» – то есть: «Помогай, Боже!» И селение в те времена называлось Выдыбожск. И только лишь в результате грамматической ошибки, допущенной в 1917 году, обрело нынешнее название! Не знаю, насколько эта версия соответствует действительности, но я покорен тем школьником, который ЕДИНСТВЕННЫЙ попытался выяснить происхождение такого любопытного названия! В итоге мы сняли забавный сюжет, и про себя я посвятил его Андрею Миронову.
Как-то во время долгого путешествия в Ленинград мы остановились на ночевку в Великом Новгороде. Искупались в чистейшем Ильмень-озере – я подчеркиваю, в ЧИСТЕЙШЕМ – поужинали и пошли спать в гостиницу. Один номер занимали родители, в другом жили мы с Андреем. Наверное, это был «люкс», потому что в комнате стояла огромная двуспальная кровать. Андрей пошел «принять ванну и выпить чашечку кофе», а я разделся и прыгнул в постель. Через какое-то время мытый Андрей вышел… и окаменел!
– Что ты делаешь?! – закричал он.
– Лежу.
– Грязный!?
– Чистый!
– Когда ты мылся?
– В озере.
– В этом болоте!?
– Оно чистое!
– Немедленно иди в душ!
– Не пойду, я чистый!!!
Кончилось это тем, что взбешенный Андрей… нет, не убил меня, а плюхнулся в кресло и гневно заснул. Заснул и я – в кровати («хороший мальчик») … Утром я проснулся от шума воды в ванной – Андрей принимал душ.
Андрей, Миша и Ильмень
Вообще, Андрей был патологически чистоплотен: он мог два раза в день помыть голову, его автомобили всегда искрились от чистоты и снаружи, и внутри. В бардачке у него хранился набор тряпочек для протирки разных частей салона. Однажды за рулем был мой папа, Андрей сидел на соседнем сиденье и тер тряпкой видимую только ему пыль на панели приборов; закончив с панелью, он перешел на руль, а потом, вполне естественно, и на папу – так, немножко смахнул пыль с носа, с шеи – и опять перешел на панель.
В Риге я был свидетелем, как Андрей сам ночью отремонтировал чужой автомобиль! После спектакля мы ехали в гостиницу на его машине. Вдруг видим, у обочины стоит автомобиль и две барышни голосуют всем проезжающим машинам. Остановился только Андрей. Мы вышли… и барышни «лишились чувств»! Андрей Миронов!!! Они пребывали в полном шоке еще и от того, что их машина сломалась, когда они ехали со спектакля, билеты на который купили за полгода до этого за огромные деньги, чтобы увидеть «живого» Миронова; и они увидели, и были в восторге, но по пути домой сломалась машина, и никто не хотел останавливаться, и, наконец, остановился – и это Андрей Миронов, билеты на спектакль которого…
Выяснилось, что машина заглохла и не заводится. В отличие от моего папы, который мог вслепую разобрать и собрать карбюратор от «Победы», Андрей очень умозрительно представлял себе устройство автомобиля и тем не менее ринулся в бой! Он покрутил ключ зажигания: да, действительно не заводится. Тогда он открыл капот… и ахнул! Грязь! Грязью и маслом были покрыты все агрегаты.
– Тряпку! – скомандовал он, как заправский хирург требует скальпель.
Дали тряпку, и Андрей начал все протирать! Делал он это долго, тщательно, потому что это было единственное, чем он мог исправить поломку. Минут через десять он, усталый, отложил тряпку, сел за руль, повернул ключ… и машина завелась.
Интересно, поверили ли барышни на следующий день, когда пришли в себя, что все это происходило на самом деле? А если это был сон, то как объяснить сверкающую чистоту под капотом?
После Риги мы все тем же составом поехали в Михайловское. Погода была сказочная: лето, солнце, пейзажи! На подъезде к Пушкинским Горам и сейчас-то машин не встретишь, а тогда вообще не было ни души! И вот мы едем: папа – за рулем, Андрей меняет кассеты в магнитоле. (В то время магнитофон в автомобиле был, как сейчас… – думал-думал и не нашел, чем бы вас поразить – сейчас есть все!) Зазвучала песня Хампердинка, и вдруг Андрей как заорет:
– Сто-о-ой!!!
Папаша – по тормозам, машина с визгом остановилась. Мы все вытаращились на Андрея, а он выскочил наружу, выбежал на середину шоссе… и начал танцевать! Его распирало от СЧАСТЬЯ!
Сколько лет прошло, а я в деталях помню эту картину: солнце, пустое шоссе, музыка, танцует Андрей! Этот момент стал для всех нас воплощением РАДОСТИ!
Потом было Михайловское. Нас встречал Семен Степанович Ге́йченко, писатель-пушкинист, хранитель музея и удивительно мягкий человек. Когда уезжали туристы, мы с ним садились пить чай на террасе, он читал стихи, мы ходили купаться в Сороть, мы ночевали на сеновале! Сказка!
Семен Степанович всю свою жизнь собирал колокола. Он мечтал когда-нибудь оснастить колокольню Успенского собора в Святогорском монастыре, где покоится прах Пушкина. Со временем колоколов и колокольчиков набралось так много, что они уже не умещались в доме. Хозяин развесил самые большие на прясле в усадьбе, и сторож иногда вызванивал на них утреннюю и вечернюю зорю. Я был настолько зачарован этим действом и этим звоном, такими глазами смотрел на Гейченко, что он мне разрешил!!! И я стал играть! И не только зорю, а каждый час и даже полчаса, к великому удивлению жителей окрестных сел. Часов у меня не было – я приставал ко всем, чтобы узнать точное время для звона, и за пять минут до часа мчался на изготовку, вдевался во все веревки и постромки и начинал звонить! Будь моя воля, я бы весь час и играл – чего мелочиться, но через какое-то время меня все же отцепляли от «инструмента».
Андрей потом часто рассказывал, что это путешествие было одним из самых счастливых в его жизни: «Совпало все: погода, настроение, стихи…» И всегда добавлял: «И конечно же, самое главное – это еврей-звонарь!»