Осенний день тихонько угасал На высоте гранитных шведских скал. Туман облек поверхности озер, Так что едва заметить мог бы взор Бегущий белый парус рыбака. Я выходил тогда из рудника, Где золото, земных трудов предмет, Там люди достают уж много лет; Здесь обратились страсти все в одну, И вечный стук тревожит тишину; Между столпов гранитных и аркад Блестит огонь трепещущих лампад, Как мысль в уме, подавленном тоской, Кидая свет бессильный и пустой!..
Но если очи, в бесприветной мгле Угасшие, морщины на челе, Но если бледный вялый цвет ланит И равнодушный молчаливый вид, Но если вздох, потерянный в тиши, Являют грусть глубокую души, — О! не завидуйте судьбе такой. Печальна жизнь в могиле золотой. Поверьте мне, немногие из них Могли собрать плоды трудов своих.
Не нахожу достаточных речей, Чтоб описать восторг души моей, Когда я вновь взглянул на небеса, И освежила голову роса. Тянулись цепью острые скалы Передо мной; пустынные орлы Носилися, крича средь высоты. Я зрел вдали кудрявые кусты У озера спокойных берегов И стебли черные сухих дубов. От рудника вился желтея путь... Как я желал скорей в себя вдохнуть Прохладный воздух, вольный, как народ Тех гор, куда сей узкий путь ведет.
Вожатому подарок я вручил, Но, признаюсь, меня он удивил, Когда не принял денег. Я не мог Понять, зачем, и снова в кошелек Не смел их положить... Его черты (Развалины минувшей красоты, Хоть не являли старости оне), Казалося, знакомы были мне.
И подойдя, взяв за руку меня: «Напрасно б, – он сказал, – скрывался я! Так, Джюлио пред вами, но не тот, Кто по струям венецианских вод В украшенной гондоле пролетал. Я жил, я жил и много испытал; Не для корысти я в стране чужой: Могилы тьма сходна с моей душой, В которой страсти, лета и мечты Изрыли бездну вечной пустоты... Но я молю вас только об одном, Молю: возьмите этот свиток. В нем, В нем мир всю жизнь души моей найдет — И, может быть, он вас остережет!» Тут скрылся быстро пасмурный чудак. И посмеялся я над ним; бедняк, Я полагал, рассудок потеряв, Не потерял еще свой пылкий нрав; Но, пробегая свиток (видит бог), Я много слез остановить не мог.
* * *
Есть край: его Италией зовут; Как божьи птицы, мнится, там живут Покойно, вольно и беспечно. И прошлец, Германии иль Англии жилец, Дивится часто счастию людей, Скрывающих улыбкою очей Безумный пыл и тайный яд страстей. Вам, жителям холодной стороны, Не перенять сей ложной тишины, Хотя ни месть, ни ревность, ни любовь Не могут в вас зажечь так сильно кровь. Как в том, кто близ Неаполя рожден: Для крайностей ваш дух не сотворен!.. Спокойны вы!.. на ваш унылый край Навек я променял сей южный рай, Где тополи, обвитые лозой, Хотят шатер достигнуть голубой, Где любят моря синие валы Баюкать тень береговой скалы...
Вблизи Неаполя мой пышный дом Белеется на берегу морском, И вкруг него веселые сады; Мосты, фонтаны, бюсты и пруды Я не могу на память перечесть; И там у вод, в лимонной роще, есть Беседка; всех других она милей, Однако вспомнить я боюсь об ней. Она душистым запахом полна, Уединенна и всегда темна. Ах! здесь любовь моя погребена; Здесь крест, нагнутый временем, торчит Над холмиком, где Лоры труп сокрыт.
При верной помощи теней ночных, Бывало, мы, укрывшись от родных, Туманною озарены луной, Спешили с ней туда рука с рукой; И Лора, лютню взяв, певала мне... Ее плечо горело как в огне, Когда к нему я голову склонял И пойманные кудри целовал... Как гордо волновалась грудь твоя, Коль очи в очи томно устремя, Твой Джюлио слова любви твердил; Лукаво милый пальчик мне грозил, Когда я, у твоих склоняясь ног, Восторг в душе остановить не мог...
Случалось, после я любил сильней, Чем в этот раз; но жалость лишь о сей Любви живет, горит в груди моей.
