Михаил Юрьевич Третьяков
Площадка
Когда дети будут смотреть на великих ученых так же, как они смотрят на знаменитых актеров и музыкантов, человечество совершит большой прорыв.
Брайан Грин
Пролог
За окном идет дождь. В общем-то, в этом нет ничего необычного, кроме одного: он идет уже седьмой месяц, не переставая ни на секунду. Все, кто хотел и мог, давно уехали – остались только те, кому некуда уезжать и у кого нет возможности и желания бросить привычный уклад. Люди ко всему привыкают, привыкли и к этому бесконечному ливню.
Даже не верится, что в мире есть место, где не идет этот распроклятый дождь. Иногда по ночам громыхает и сверкают молнии. Хочется верить, что это скорые предвестники окончания ненастья, но по опыту можно точно сказать, что нет.
У любого действия есть последствия, и у этого дождя они тоже есть. На улицу приходится выходить постоянно экипированным в резиновые сапоги и непромокаемую одежду, максимально защищающую все части тела. На лице – маска с водоотталкивающей пропиткой, плотно прилегающие пластиковые очки, закрывающие лицо, а на руках – резиновые перчатки. Хочется верить, что когда-нибудь осадки закончатся, но с каждым новым днем надежда угасает.
Эффект от дождя проявляется не сразу и чаще является кумулятивным, то есть необходимо или систематически подвергаться его воздействию, или же получить большую дозу – тогда-то в организме и запускается некий механизм. Причем самое странное, что реагируют люди двумя различными формами поведения, и до сих пор невозможно предсказать, какая именно разновидность проявится у того или иного индивидуума.
Развитие заболевания – назовем его пока именно так, хотя официально оно не признается, – связано с двумя симптоматическими признаками. Результатом взаимодействия с дождем у большей части людей становится его обожествление. Разговоры тем или иным образом связаны с водой и в конечном счете с косохлестом и его пользой. В действиях наблюдается повышенная открытая агрессивность по отношению к группе заболевших с диаметрально противоположной симптоматикой. Несмотря на то, что дождь считается благом, защитные средства все равно используются.
Вторая группа людей, подвергшихся действию дождя, проявляет антагонистическое поведение относительно первой. Также она максимально старается избегать возможности какого-либо взаимодействия с проливнем, при этом разговоры тоже связаны с водой – но в отрицательном контексте. Группа заболевших пытается добиться от мэрии города открытого расследования причин дождя, выступает с пикетами привлекая внимание общественности.
* * *
Капли разбиваются об асфальт с монотонным звуком, но даже в нем, как мне кажется, есть какое-то послание, потому что в каждом дне – своя уникальная периодичность, будто бы кто-то через капли азбукой Морзе пытается что-то до нас донести, а мы пока не поняли этого и не расшифровали код. Звук – еще одна характерная черта этого явления. От него нельзя нигде укрыться, звук разбивающихся капель преследует неотступно.
Именно поэтому каждую ночь я засыпаю под звук дождя и каждое утро просыпаюсь под него же. В мире не осталось ничего, кроме вечного серого неба днем и черного ночью. Ну и, конечно же, косохлеста. Хорошо, наверное, только растениям, хотя и они, как мне кажется, уже устали.
День 191-й. Пятница
Утро началось как обычно. Как обычно начинается уже сто девяносто первый день.
Проснулся под звук падающих капель. Посмотрел на часы: четыре утра. Снова громыхало. Спать не хотелось. Лежал в кровати. Думал о работе, чтобы не думать о ней. И все равно, так или иначе, мысли соскальзывали к женщине, которую, как мне кажется, я… нет, не люблю – это слишком пошлое и банальное слово, чтобы описать палитру чувств, которую я испытываю к ней. Видимо, стоило жить и ждать двадцать лет, чтобы встретить ее снова.
Парадокс ситуации заключается в том, что сейчас, находясь в положении, когда можно позволить себе не заботиться о зарабатывании денег, я вдруг столкнулся с проблемами, которые в итоге невозможно решить.
В тридцать восемь лет трудно найти человека настолько близкого и родного, чтобы тебе захотелось разделить с ним остаток жизни; такого, с которым легко и хочется каждый день просыпаться в одной постели. Но когда я уже потерял надежду, что это когда-нибудь произойдет, появилась она.
Можно, наверное, описать ее лицо, губы, глаза, руки. Ах, эти руки и музыкальные пальцы, словно созданные для того, чтобы с непоколебимой уверенностью нажимать на клавиши фортепиано! Можно бесконечно смотреть, как они держат телефон, как касаются клавиатуры. Очень хотелось бы взять и держать их в своих ладонях, чтобы ощущать каждым миллиметром кожи, соприкасаться с ними. Как даже такая незначительная малость может принести мне счастье? Но я точно знаю, что может.
Глаза… Какие бездны тайн скрываются в черных умопомрачительных водоворотах зрачков, какая грусть!.. Правильный овал лица. Губы всегда немного в усмешке, от которой ощущаешь себя идиотом. Прямые длинные темные волосы зачесаны назад, открывая высокий лоб. Нос, который сочетает в себе простоту и изящество, вздернут именно настолько, чтобы подчеркнуть его красоту, но не настолько, чтобы дать кому-то почувствовать превосходство его обладателя над другими. Хочется бесконечно смотреть и наслаждаться просто самим присутствием этого человека, но…
Время летит незаметно, особенно тогда, когда думаешь о чем-то, что приносит тебе удовольствие, но сегодня необходимо ехать на площадку и делать измерения приростов экспериментальных растений. Еженедельная рутинная работа требует больше всего усилий, но и приносит максимум результатов.
Да, забыл упомянуть еще о нескольких странных особенностях, связанных с этим загадочным явлением. Как только начался морох, в магазинах стали пропадать некоторые продукты. То ли их перестали возить к нам сюда, то ли перестали заказывать. А еще дождь влияет на некоторые предметы, сделанные человеком: так, например, совершенно перестали работать определенные марки сотовых телефонов и полностью исчезли запчасти для некоторых устройств. Но стоит ли думать об этом, когда вокруг тебя становится все меньше адекватных людей и все больше больных, которых хочется пожалеть и полечить, – правда, я не знаю как.
Хотя дождь и не смог пока повлиять на меня, но все-таки он что-то изменил внутри, сделал меня более циничным, и, возможно, если бы я снова не встретил ее, то давно бы уже потерял интерес к жизни. Гранью между желанием жить, желанием что-то понять и изменить стала она, точнее, не совсем она, а скорее ее придуманный образ.
Еда давно уже потеряла для меня вкус, никакие действия не приносят радости, и, только когда я встретился с ней, появился какой-то незначительный, но при этом настоящий смысл жить, жить вопреки всему.
Опять. Я снова скатился к мыслям о ней, и это нормально, в этом нет ничего постыдного – думать о человеке, которого любишь, или о человеке, про которого думаешь, что ты его любишь. Главное – не мешать этому человеку жить, не душить его своими чувствами и признаниями, а наслаждаться именно ощущением того, что есть кто-то в этом слякотном городе, ради кого тебе хочется продолжать свое существование.
Раздается телефонный звонок. Это Андрей.
– Я внизу. Ты скоро?
– Подымайся.
– Хорошо.
Встаю с кровати и открываю дверь. Андрей заходит. С него капает вода. Он смотрит на меня удивленно и говорит:
– Ты еще не готов?
Я пожимаю плечами. Времени уже пять часов, а нам ехать в оба конца часа три, да еще топать полтора километра по грязи.
– Ты хочешь успеть вернуться на работу?
– Не особенно.
– Ну тогда не будем торопиться.
– Хорошо.
Андрей снимает дождевик и вешает его на плечики.
– Яичницу будешь?
– Можно. А кофе прилагается к яичнице?
– А то.
На кухне весело горит газ. На плите чугунная сковородка. Масло медленно тает и растекается по дну, а затем на черную поверхность падают – словно парашютисты из четырех самолетов – яйца. Их приземление ничем не омрачено. Желтые глазки целы и не растекаются. За яйцами на сковородку отправляются душистый бородинский хлеб и нарезанные кусочки колбасы. Нарезать так самому нереально – так тонко, что, когда ты отрываешь один круглый кусочек от другого, он, словно бы не желая расставаться с остальными, тянет за собой сало предыдущего. Брауншвейгская колбаса в нарезке умопомрачительно пахнет и так вкусна, что от нее нельзя оторваться. Андрей наклоняет банку с кофе и насыпает его в кружку, указательным пальцем совершая качательные движения. Благодаря его многолетней сноровке каждый раз высыпается одно и то же количество. Затем он берет закипевший чайник и наливает воду в кружку. С моей чашкой он проделывает точно такие же манипуляции. И я даже спиной чувствую, как он открывает холодильник, достает бутылку молока, взбалтывает его так, чтобы оно запузырилось, а потом добавляет в кофе, отчего получается словно бы капучино.
Я ловко вытаскиваю тарелки и разрезаю яичницу пополам. Мы оба в молчании едим, запивая еду кофе. Именно ритуалы позволяют нам оставаться теми, кто мы есть на самом деле. Утренний кофе – это наш неотъемлемый ритуал. Разговоры сейчас не нужны, у нас впереди еще три часа дороги и времени наговориться всласть.
Последние три недели приходится каждый день рано вставать и работать до самого вечера. Еще и дождь своей монотонностью высасывает силы, так что даже кофе уже не бодрит, а только создает иллюзию временного прилива сил. Очень много на нас навалилось в этом году. Может быть, это и хорошо. С работой сейчас трудно, да я и чувствую себя легче, когда живу в таком режиме: думать совершенно некогда, потому что, как только я начинаю думать, мои мысли скатываются понятно к кому.
Андрей моет посуду, а я застилаю диван и одеваюсь. В прихожей мы надеваем дождевики, от которых сразу становится душно, ну и остальные аксессуары эпохи дождя: очки, маску, резиновые сапоги. Я беру пластиковый чемодан с оборудованием и, конечно же, зонт – неизбежный атрибут любых полевых исследований, связанных с приборами при нынешней погоде.
Спускаемся вниз. Открываю дверь подъезда, и на меня обрушивается шепот, словно тысяча людей одновременно тихо говорит что-то один другому. Закрываю глаза и вслушиваюсь. Пытаюсь поймать и уловить хотя бы какие-то знакомые слова – ничего. Мозг перестраивается, и шум дождя становится фоновым, практически неслышимым звуком. Теперь можно идти.
Дождь не прекращается, но и лужи почему-то не увеличиваются. До машины недалеко. После того как начался дождь, в городе стало немного меньше машин и появились свободные места для парковки, вот Андрей и воспользовался одним из них.
Садимся в старенькую, но верную букашечку Андрея. Еще один ритуал: давать имена неодушевленным предметам – может быть, для того, чтобы как-то сблизиться с ними, чтобы договориться с тем, с кем невозможно договориться никогда. Сколько раз букашечка вытягивала нас, когда казалось, что уже невозможно вырваться с заезженной колеи и придется ночевать в поле, мне уже не сосчитать.
Андрей крутит ключ зажигания, и двигатель набирает обороты. Ласково кладет руку на пластик приборной доски и с нежностью говорит: «Еще один день, букашечка». Включает рециркуляцию воздуха в салоне и протягивает мне тряпку, чтобы я протер запотевшие стекла со своей стороны.
Мы едем. Дождь нещадно бьется о наш автомобиль, словно пытаясь столкнуть его с дороги, затянуть в кювет и оставить умирать, но букашечка сопротивляется, а мы вместе с ней.
Разговор начинает Андрей:
– Может, плюнуть на все?
Мне не надо объяснять, что он имеет в виду, я и так знаю, о чем мы говорим.
– Может, и плюнуть. Кто я такой, чтобы что-то тебе запрещать? Мы все свободные люди, живущие в свободной стране.
– То есть ты думаешь, что так будет лучше?
– Лучше для кого?
– Лучше для тебя.
– В смысле? Мы же сейчас о тебе говорим?
– Ну, давай предположим, что о тебе. Почему ты не хочешь сдаться, почему не хочешь отступить?
– Понимаешь, какое дело: я ведь не знаю, кем стану. И дело даже не в том, кем из двух групп, вопрос-то ведь в другом: а буду ли это я или кто-то другой?
– Почему ты думаешь, что будет кто-то другой? Ведь все, кого мы видели, ничего не забыли, да и действуют, как всегда, только еще одна шиза добавилась.
– Знаешь, мне вообще иногда кажется, что это явление неприродного происхождения.
– Какая разница, какое происхождение у этого явления? Это же невыносимо – жить в постоянном страхе от того, что на тебя попадет дождь, от того, что произойдет с тобой потом, и от того…
Он машет рукой и замолкает. А я пытаюсь собрать все мысли в тугой клубок, чтобы вытащить ниточку, которая поможет Андрею и мне не заблудиться в лабиринте дождя.
– Я долго думал, как начался этот дождь. И знаешь, что я понял? В природе существует множество внешних факторов, влияющих на поведение животных, включая и те, о влиянии которых мы можем еще и не знать, потому что у нас нет приборов для их измерения. Но факт остается фактом: животные гораздо чувствительнее нас, а мы словно бы утратили эту функцию, и вот теперь нам ее вернули. Словно бы дождь включает в людях какой-то выключенный ген.
– Ген, отвечающий за что?
– Да так ли важно, за что? Важно, что ничего сделать ты не можешь. И именно это бессилие перед окружающей действительностью пугает меня больше всего. Страшно видеть, как близкие и знакомые люди превращаются в чудовищ, готовых загрызть друг друга ради того, чтобы доказать, что правда на их стороне, а не на противоположной. А я не хочу быть на чьей-то стороне, я хочу разобраться, что происходит, хочу понять, почему и зачем идет этот дождь и как его остановить. Понимаю, что остановить его невозможно. Но, может быть, хотя бы возможно сохранить разум.
Ты же видишь, что людей, не подвергающихся действию дождя, с каждым днем становится все меньше. Обрати внимание, что те, кто поддерживают дождь начинают уничтожать противников холодно и методично. Принцип конкурентного исключения Гаузе никак не обойти.
– Так, может, есть смысл присоединиться к большинству?
– Ну, если рассуждать такими категориями, то тут ты тоже рискуешь попасть впросак. В целом нам с тобой уже понятно, какая форма поведения становится доминирующей, вопрос только в том, как ты отреагируешь на дождь?
– Да, неясно, но проверять не хочется. Ты как считаешь, на чьей стороне правда?
– Правы и те, и другие.
– Это как? Тут надо выбирать, отсутствие выбора невозможно.
– А как же мы?
– Это все вопрос времени. Мы просто взяли паузу, но когда-нибудь она закончится.
– Решать не нам, решает, по всей видимости, дождь. Перед нами очередная аксиома Эскобара. Такой выбор мне напоминает выбор улитки-янтарки, которую паразитический червь заставляет выползать на открытые участки и верхушки растений, а ее рожки делает похожими на червяков. В результате улитка съедается птицей, а паразитический червь проходит следующую стадию своего развития. Так вот, мне не хочется быть такой улиткой. Вначале я думал, что интеллект является ключевым фактором, определяющим форму поведения. Большинство почитателей дождя – люди примитивные и простые. Но последнее время к ним стремительно стали добавляться и те, кто занимается умственным трудом, и вот это-то пугает меня больше всего.
– А ты не думал о том, что мы уже подверглись действию дождя? Мы ведь тоже все время о нем говорим.
– Да, говорим, но по-другому. В нас нет этого остервенелого фанатизма, этой слепой веры, которая характерна для заболевших.
– Так, может быть, больны мы, а не они?
– Иногда мне кажется, так и есть. Понятие нормы всегда находилось на стороне большинства. Вначале обожествители дождя уничтожат своих оппонентов, а потом возьмутся за нас. Скоро таких, как мы, начнут изолировать от общества. Это просто вопрос времени, но, может быть, пока есть время, мы найдем выход и поймем, как остановить процесс, а возможно, сможем даже повернуть его вспять. Просто на все нужно время, а времени нет, словно бы наше руководство догадывается о том, чем мы занимаемся, и подкидывает нам все время новую работу, чтобы мы не могли делать того, что хотим. А деньги дают ложное ощущение свободы при полном отсутствии времени.
– Ой, да ладно тебе! По-твоему, лучше быть без денег и заниматься тем, что тебе интересно?
– Дело ведь не в деньгах, а в свободном времени. Вот скажи мне, откуда появилось мнение, что дождь может принести вред людям? Откуда возникли паника и необходимость ношения специальной одежды?
– Ну как… Если мне не изменяет память, на второй неделе непрерывного дождя по телевизору выступил губернатор, сказал, что в нашем регионе происходит редкое и ранее не наблюдавшееся метеорологическое явление в виде непрекращающихся осадков, которые могут содержать токсичные вещества. Потом показали практически безволосого мужика – у него волос даже на руках не было. Сказали, что это первая жертва, но могут быть и другие. И сразу как-то после этого выступления магазинные полки оказались завалены дождевиками и другими средствами защиты от дождя.
– Но после этого случая никто ведь не лысел?
– Вред дождя не доказан, но и не опровергнут, а значит, существует риск его токсичности.
– Да, но разве администрация не видит, к чему приводит попадание под дождь?
– Официально то, что мы видим, не является симптомами какого-либо известного заболевания, так что…
Мы замолчали. Машина медленно вошла в поворот. Дождь успокоился, словно бы подслушав, что мы перестали о нем говорить. Андрей правой рукой добавил звук в магнитоле.
Древние рощи полны голосов, шепота трав и камней.
К северу тянется дым от костров, враг рыщет в той стороне.
Духи грозы бьют в барабан, из молний куют нам мечи.
Мы принесем жертву богам, кровью своей напоим.
Против нас – блеск византийских церквей, пышность пиров и даров.
Мы предаем смерти наших детей, зная жестокость врагов.
Знаки Луны грозят нам бедой, стрелы поют об одном.
Выбор жесток – крещение водой или крещение огнем!
Мы, обезумев от гнева, дрались, веря в бессмертие душ.
Станет погибший не горстью земли, а стражем в небесном саду.
Вниз по реке идолам плыть, некому бить им поклон.
Нас больше нет – стоит ли жить в мире, крещенном огнем[1]?
Когда прозвучали последние строки, Андрей вновь уменьшил звук и сказал:
– Очень символично. Это надо же, чтобы именно сейчас в этот самый момент прозвучал именно этот трек?
– Определенно. В нашем случае выбор не так и велик. Или крещение водой, или отсутствие крещения вовсе.
– У меня начинает складываться впечатление, что, кроме нашего плейлиста, мы ничего не можем решать и плейлист и есть самая крайняя точка нашей свободы.
Машина свернула на знакомый поворот и сбросила скорость. По территории рудника перемещаться можно было со скоростью не более двадцати километров в час.
Подъехали к КПП, вышли из машины и предъявили паспорта и пропуска на шлагбауме, а затем снова вернулись в авто, проехали еще пару километров и припарковались на стоянке рудника.
Еще один КПП и очередная проверка. Необходимо приложить пропуск и подышать в трубочку. Тест пройден. Теперь можно ехать на площадку. Самым запоминающимся здесь для меня является земля, такой земли не увидишь нигде и никогда. Красная, но с каким-то неповторимым, особенным оттенком.
Припарковались за железнодорожным переездом. Букашка Андрея могла завязнуть, а рисковать машиной не хотелось, вот и предстояло топать пешком.
Взяв необходимое оборудование, мы начали спуск к пруду отстойника. Раскисшая земля на грунтовой дороге прилипала к сапогам, отчего уже через десяток шагов мы сошли на обочину, поросшую травой. Прилипшие комья красноватой глины медленно отваливались, а мы слушали дождь. Рядом с прудом-отстойником расположились водонапорная станция, экспериментальная установка и ЗИЛ-4331 – ассенизатор. Значит, Витя уже приехал и, наверное, курит.
Наша экспериментальная установка представляет собой довольно сложную двухуровневую конструкцию, состоящую из шестнадцати пятикубометровых пластиковых ванн с сорбентом и трубами. Отработанные шахтные воды накачиваются в емкость, а затем равномерно распределяются по восьми модулям, расположенным на металлическом каркасе. В шести из восьми высажены растения, которые участвуют в фильтрации шахтных вод. Два модуля не содержат растений – это контроль. Затем вода из каждой емкости по трубам перетекает в нижние восемь, в которых высажены точно такие же растения в таком же количестве, и процесс повторяется. В результате на выходе получается прозрачная вода.
Я проводил необходимые измерения длины и ширины листовой пластинки, считал количество листьев и вновь образованных побегов, Андрей вносил данные в электронный журнал. Затем при помощи портативного флуориметра определял концентрацию флавоноидов и хлорофилла. Все измерения заняли порядка двух часов.
– Перекусим? – предложил Андрей.
Честно сказать, я действительно проголодался: рутинные исследования по сбору данных отнимают кучу времени и сил, выматывая однообразием проводимых манипуляций.
На углу опалубки станции лежало несколько размокших окурков. Мы зашли внутрь. Витя, как всегда, курил. Наверное, если бы не дождь, он курил бы и на улице, возможно даже, что дождь в какой-то степени сохранял ему здоровье, снижая риск развития рака легких.
– Ну что, плывем? – спросил он.
– Дай передохнуть минут пятнадцать, – сказал Андрей, снимая очки и маску.
Из непромокаемого рюкзака он достал термос и бутерброды, завернутые в фольгу. Мы поделили наш скромный обед на троих. Чай, как всегда, был горяч и ароматен. Андрей любил экзотику и каждый раз удивлял нас каким-то новым вкусом. В этот раз он приготовил чай с опунцией. Вкус был действительно необычный – слегка сладковатый, но какой-то ускользающий.
– Я так подозреваю, когда-нибудь от твоих экспериментов с чаем мы помрем.
– Все проверено на себе. Я же ученый.
– Ага. Только вот эффект может проявляться далеко не сразу… Ну что, поплыли?
А затем уже громче обратился к Вите, который глуховат:
– Вить, мы готовы.
Витя докуривает. Тушит бычок о цементный пол и кладет в полиэтиленовый пакет, который затем исчезает в нагрудном кармане стандартной униформы. Мы экипируемся в болотники, которые я предусмотрительно захватил с собой, спасательные жилеты и все остальное, что требуется для проведения работы на воде. Втроем поднимаем и тащим пластиковую лодку к пруду-отстойнику. Витя с Андреем возвращаются назад за мотором. Я сижу в лодке и терпеливо жду их. Капли дождя с тихими всплесками погружаются в красновато-оранжевую воду.
Мотор установлен. Витя сидит на корме. Андрей отталкивает лодку от берега и ловко запрыгивает. Витя при помощи весел выравнивает курс и включает двигатель. Мы плывем к нашей следующей фитоочистной системе. Четыре линии биоплотов, перекрывающих пруд-отстойник, в которых высажены наши растения – фиторемедианты, в каждой линии по одному виду. Снова необходимо провести измерения морфологических параметров и оценить степень приростов. В этот раз еще нужно померить и корни. Андрей снова на подхвате – ведет электронный журнал учета, а еще фотографирует растения и все, что требует нашего внимания.
Мы доплываем до первой линии, проходим на веслах под веревками и оказываемся между первой и второй группами. Витя аккуратно подгребает к плотам.
– Ты такое когда-нибудь видел?
– Никогда.
– Это вообще что такое?
– Кто-то жрет наши растения!
– Он не только жрет, он еще и гадит.
– Ну, это уже просто верх хамства. Витя, ты тут кого-нибудь видел? – спрашиваю я.
На пруду сильный ветер. Еще и дождь. Еще и маска, которая поглощает звук. Витя ничего не слышит, и ему даже непонятно, что я пытаюсь что-то сказать. Но я точно знаю, что он видит, потому что выглядим мы одинаково – как две огромные стрекозы с большими фасеточными глазами.
Я повышаю голос, пытаясь перекричать маску, ветер, дождь и, конечно же, глухоту Вити.
– Витя, ты кого-нибудь видел?
– Как не видеть: на том берегу мужики рыбачили.
Андрей, который находится ближе к Вите, показывает ему обкусанные растения и громко и внятно спрашивает:
– Не знаешь, кто это мог сделать?
Витя задумчиво опускает голову. Больше всего меня угнетает отсутствие мимики, когда ты находишься на улице, отчего зачастую непонятен не только смысл, но и контекст. И вообще неясно, что у собеседника на уме.
– Дак были тут на пруду птицы с птенцами, белые.
Я аккуратно снимаю с одного из плотов белое перо.
– Походу, это лебеди. Я бы даже сказал, гадкие лебеди.
– Я думал, тростник никто не ест.
– Как видишь, ты ошибался.
– Не вижу смысла проводить здесь замеры. Растения хоть и объедены, но отрастут. Вить, греби ко второй линии.
Рогозы на второй линии выглядят нормально: видимо, листья у них более жесткие, оттого растения и не пострадали. Я аккуратно и медленно переворачиваюсь на носу лодки и достаю свою деревянную двухметровую складную линейку. Сейчас предстоит самый сложный вид работ – проведение измерений на лодке. Параметры те же, только теперь еще надо попытаться вытащить растения, чтобы измерить корни. В стекловате плотов видны уже новые ростки, так что укоренились рогозы капитально, и у меня не получается их вытащить, а я не хочу рисковать, травмируя корни. Но вот в одном из плотов растение, видимо, не закрепилось еще окончательно, и мне все-таки удается извлечь его. Несмотря на то, что корневая система хорошо развита, она все равно оказывается меньше, чем мы ожидали. Проплываем вторую линию и снова подныриваем под фалы, чтобы оказаться между третьей и четвертой.
Ветер усиливается, и дождь превращается в настоящий косохлест. Витя аккуратно гребет то к третьей, то к четвертой линии, а я методично произвожу измерения. Корни настолько плотно вросли, что нет никакой возможности вытащить растения, а нужно точно знать, какова их длина. Витя подгребает поближе, и я начинаю медленно поднимать плот. Андрей наваливается на другую сторону лодки, чтобы мы не перевернулись. Плот поднимается, и я вижу длинные белые нити. Но тут плот неожиданно выскальзывает из моих рук, а сзади раздается всплеск. Я оборачиваюсь: Андрей барахтается в оранжевой воде. Мы оба понимаем, что произошло, и знаем, что ничего не изменить. Если он попробует залезть на плоты, может нарушиться целостность конструкции, и наша работа и усилия пропадут. Если попробует залезть в лодку, то она перевернется вместе с мотором – и тогда в стоках шахтных вод и под дождем окажутся уже три человека.
Андрей срывает перчатки. Затем очки и маску. Я вижу его лицо. Он кричит мне:
– Все будет хорошо! Крещение водой!
Я не осознаю, что происходит вокруг. Обезумевшие ветер и дождь. Меня словно бы выключили, и в голове раскручивается возможная нить будущего.
Я остался один.
Совсем один.
Андрей отстегивает болотники, которые тащат его вниз. Дождь бьет его по лицу, а он смеется, довольный и счастливый – видимо, оттого, что участь его предрешена и больше не надо бороться и искать ответы на вопросы, на которые, по всей видимости, нет ответов. Сильными энергичными гребками он двигается в сторону берега. Спасательный жилет, удерживающий его на воде, теперь больше мешает, нежели помогает, и он расстегивает его и толкает в сторону лодки. Я подхватываю его и кладу на дно.
Витя молчит. А что тут можно сказать? Всякое бывает. Определенность – не худшее состояние, а Вите все равно, это ведь не он теряет друга.
Витя медленно гребет к берегу. Андрей добирается до мелководья и выходит. Причаливаем. Он снова отталкивает лодку и запрыгивает в нее. Никогда за последние семь месяцев не видел его таким счастливым…
* * *
Ощущение опасности – оно всегда рядом. Просто ты не всегда понимаешь, что именно оно стоит у тебя за спиной и подсказывает, как и что нужно сделать. Может быть, именно поэтому на станции, словно бы мы знали, что это рано или поздно произойдет, – два комплекта сухой и чистой одежды. Андрей переодевается. Сколько он пробыл под дождем? Пять, десять, пятнадцать минут? Какова должна быть продолжительность воздействия дождя, чтобы человек начал меняться? У нас нет ответов на эти вопросы. Теперь необходимо ждать и наблюдать.
Мы возвращаемся к букашке. Рабочий телефон утонул, но данные занесены в облачное хранилище, так что работа, проделанная сегодня, не пропала.
Я сажусь за руль, завожу машину, и мы выезжаем со злополучной площадки. Когда двигатель нагревается до шестидесяти, включаю печку.
Дождь, словно добившись поставленной цели обращения в свою веру, стихает, превращаясь в незначительную морось. Мы едем домой. Музыка из магнитолы заглушает шум дождя и дороги.
