Михаэль Бабель
Мой Израиль
А теперь они, к которым я возвращался после каждой пройденной тропы, – моя новая тропа.
Они не знают о себе, чем стали теперь для меня, пока я буду сознавать себя тем, кто я есть.
Разные они: улыбаются и хмурятся, смеются и плачут, поют и молчат, но все они – и оригиналы, и чиновники, и мудрецы, и простаки, – став тропой, становятся похожи друг на друга, как похожи песчинки песка пустыни, однажды фильтровавшего мой народ, или как похожи капли воды моря, однажды преградившего путь моему народу и расступившегося перед ним.
Немало прошёл я разных троп.
И было всегда – тропа остается тропой только для первых.
Потом идёшь по ней и чувствуешь, что это не тропа: чаща, сквозь которую надо было продираться, вытоптана, идёшь как по центральной улице города; топь, которая должна была засасывать, высушена одной только обувью прошедших; камни сглажены разбившимися о них, да и вся тропа стала какой-то дачной.
Так будет с любой тропой, кроме лишь этой.
На этой тропе чуть протоптанная чаща быстро зарастает новой порослью, потому что нет ничего живучее корней этой чащи.
И сколько бы ни было этой тропе времени – лишь миг для тропы.
Что может измениться за короткое время на этой тропе?
Разве что изменится наклон земной оси, и климат станет гибельным для корней чащи этой тропы.
Может быть, засияет в небе приближающаяся к земле звезда, и земля потянется к ней.
Но это редко бывает, и когда может быть – никто не знает.
И тропа всегда останется тропой.
Пока будет кому по ней идти.
Май 1972
Дорога человечества, как всякая дорога, то петляет на одном месте, то устремляется вперед, то поворачивает в одну сторону, то – в другую. Вокруг дороги много троп, они выходят из дороги, сходятся к ней, пересекают ее. Каждая из троп короче дороги, а из троп короче – которая труднее.
По дороге человечества и ее тропам идут народы. Изо всех сил идут, выбирают тропу потруднее – никто не хочет быть последним и затеряться в пыли, оставленной прошедшими.
И как выбирается новая тропа с учетом опыта, полученного на прежних тропах, так и народ идёт по тропе, которая является продолжением пройденных троп.
У каждого народа – своя тропа.
Мы идем по тропе нашего народа.
И хоть можно достать до спины впереди и тебе в спину тяжело дышат – правило тропы, – что идешь один: след – в след, след – в след.
Идти по-другому тропа не дает.
И я иду след – в след, след – в след и шепчу: спасибо тебе, тропа, что ты есть; спасибо, что ты такая, какая ты есть.
Тропа, если бы тебя не было, нечего было мечтать о новых тропах после тебя, более трудных и поэтому более прекрасных.
Тропа, каждый день, проведённый на тебе, подтверждает необходимость встречи с тобой, и я благодарен судьбе за встречу.
Тропа, я уже не могу представить, что мог бы не знать счастья – идти по тебе, и не верю своему счастью, и с ужасом думаю, что могло бы случиться, что не дошёл до тебя, увлечённый другими тропами, возвращаясь с которых не подозревал бы, что возвращаюсь каждый раз не с тропы, а с дачи в набитой битком электричке.
Тропа, это иду не я, это идут со мной сотня поколений.
Тропа, я чувствую огромную ответственность перед ними.
Тропа, я обязан пройти тебя.
И поэтому твердо – след – в след, след – в след.
С единственной думой – о всех.
След – в след, след – в след.
Надежней этой страховки нет.
Веревка связывает сильных и слабых.
Она же делит на сильных и слабых.
След – в след, след – в след.
Сильнее таких идущих нет.
Разрушен, разбросан, залит очаг, дававший тепло.
Оставлены мать и отец.
Оставлены дети.
Оставлена жена.
Оставлен муж.
И в новом очаге долго придётся раздувать огонь, чтобы стал устойчивым и можно было согреться.
След – в след, след – в след.
Сильнее таких идущих нет.
Каждый шаг – на виду.
А ведь так по тропе не идут.
Можно привлечь дикого зверя.
След – в след, след – в след.
Сильнее таких идущих нет.
От шума шагов созревает камнепад.
Нетерпеливо камешками шуршит, готовится к прыжку.
Может быть, ему не хватает ещё одного шороха?
След – в след, след – в след.
Сильнее таких идущих нет.
Тропа, мы пройдём тебя.
Потом у нас будут новые тропы.
Те, кто прошли эту тропу, строят наш дом, а их жены рожают детей, у которых уже другая судьба.
Июнь 1972
В Стене Плача моего народа много камней. Они впитывают слёзы, приносимые из разных мест. Это слёзы прошлого и настоящего…
– Ты задумался?
– Да нет.
– А зачем бросать?
– Так надо.
– А зачем?
– Морю на память.
– А зачем?
– Чтобы когда-нибудь вернуться сюда.
– А кто не бросит, не вернётся?
– Неизвестно.
– А мы вернёмся?
– Мы?
– Ты задумался?
– Да нет.
– А мы вернёмся?
Далеко летит монета.
Маленький фонтанчик.
– А сюда можно? – она показывает на воду рядом с камнем, берёт монетку за краешек, наклоняется к воде, и монетка падает.
И вдруг, только коснувшись воды, тусклая монетка вспыхнула, засветилась в лучах солнца, пронизывающих воду, она как бы не тонула, а оставалась рядом с поверхностью, мелко и часто дрожа, и так же внезапно как засветилась, внезапно исчезла.
– Ой! – она наклоняется ближе к воде, ища монетку.
Тепло камня, свежесть моря и солнце – вверху, внизу, вокруг.
– Ты задумался?
– Да нет.
– Задумался, задумался, я знаю.
– Да, задумался.
– О чём?
Тихо движутся невидимые волны, и за каждой бежит по дну золотая полоска преломлённого волной света. Золотые полоски бегут одна за другой, и нет им конца.
В Стене Плача моего народа есть несколько камней, которые впитывают слёзы, приносимые отсюда.
А однажды в Иерусалиме выглянем в окно и, не веря своим глазам, скажем: снег. Выскочим на улицу и будем обсыпать друг друга снегом. И как можно незаметнее сотрём слезу, наплывшую из приятно колющей влаги в глазах.
Всё смешалось на тропе: где снег – вижу солнце, а где солнце – вижу снег.
И уже не пойму, где иду: ноги утопают в песке.
По какой только земле не шёл наш народ, и лишь нам выпало счастье чувствовать, как ноги загребают горячий родной песок.
Здесь у нас был красивый сад.
Мы вырастим красивый сад.
Осталось только дойти.
И хоть не знаем, сколько надо идти к тебе, Иерусалим, но если для этого потребуется вся жизнь, то мы уже идём. Если дойдут только наши дети, то мы тоже уже идём. Если дойдут только дети наших детей, то мы тоже уже идём.
И кто дойдёт, тот скажет: мы вернулись.
Но так, чтобы никто не услышал.
Июль 1972
У каждой тропы своё время: на одну выходят зимой, на другую – летом. По первой надо успеть дойти, пока не растаял снег; по второй надо успеть дойти, пока не выпал снег.
Настало время и нашей тропы. Но ее особенность – не знаешь, когда дойдёшь. Может быть, её занесет новым снегом или размоет половодьем?
Но если не знаешь, когда дойдёшь, выбираешь короткую тропу.
Короткая – трудная.
Так всегда бывает на тропах, начертанных временем перед народами, и такие тропы берутся только крылатыми народами.
И снова я поднимаюсь в небо.
Так всегда будет с человеком: чтобы обрести счастье – иметь родную землю, без которой человеку нельзя, надо хоть раз подняться в небо и там, в полете, почувствовать её притягательную силу и опуститься на неё уже крылатым человеком.
Однажды уже поднимался в небо и почувствовал притягательную силу родной земли, но у меня не было крыльев, чтобы опуститься на родную землю. Я не стал крылатым человеком.
Теперь поднимаюсь в небо по тропе моего народа. Только на тропе своего народа можно обрести крылья. Для этого надо подняться высоко. Где вершина, дающая крылья, не знаю. Но она есть.
И тогда взмахну крыльями, и они донесут меня до родной земли.
И у меня будет всё, что нужно человеку: родная земля и крылья для неба.
Меня ведёт вверх моя книга.
Моя книга – моя тропа.
Книга – что вершина пройденной тропы. Чем больше на этой тропе взято препятствий, тем она лучше. Это как у альпинистов, у которых чем сложнее тропа к вершине, тем значительнее вершина.
Для каждой тропы есть своя зачётная оценка. Чтобы получить такой зачёт, требуется на тропе взять препятствия нужной для зачёта трудности. Если препятствия не по силам и обойдены стороной, – тропу не зачтут.
