bannerbannerbanner
Эволюция личности

Михай Чиксентмихайи
Эволюция личности

Полная версия

К сожалению, вскоре стало понятно, что мозг не обособлен от остального тела и что он не является только логико-геометрической машиной для проведения дедуктивных операций. К такому заключению подталкивали, в частности, постоянные свидетельства иррационального человеческого упрямства, проявляющегося в бессмысленных войнах, жестоких диктатурах, бесполезных революциях и множестве других форм очевидно неразумного поведения. Эти идеи нашли теоретическое воплощение в трудах Зигмунда Фрейда, показавшего, что мыслями и действиями предположительно серьезных и нормальных людей правят вытесненные воспоминания о событиях детства. Например, споря со своим боссом о предложенной им компании продаж, я могу очень логично излагать рыночные и демографические тренды, однако подлинной причиной моих возражений остается моя враждебность к собственному отцу, которую босс во мне пробуждает. Цифры, которые я использую, – всего лишь логические трюки, которые я мог бы интерпретировать совершенно иным образом, относись я к боссу иначе. Вот и вся автономность мыслительного процесса.

Еще одним противником идеи полной независимости разума стал марксизм. Это учение подчеркивало роль личной материальной заинтересованности в формировании наших предположительно рациональных аргументов. Марксизм утверждал, что средневековые философы не умели отделить собственные идеи от интересов поддерживавшей их церкви; что ученые и философы эпохи Просвещения выдвигали теории, близкие по духу классу торговцев, а мыслители XIX века не просто следовали голосу разума, а отражали потребности правящего капиталистического класса. По-видимому, ученые-марксисты также позволили коммунистической бюрократии сформировать собственное мышление. С этой точки зрения, внешне рациональная аргументация – зачастую лишь замаскированная идеология, пытающаяся преобразовать эгоистические интересы в универсальные истины.

Однако не успел марксизм утратить свою интеллектуальную привлекательность, как плодородная почва Европы породила новых борцов с разумом. В последние десятилетия дело Маркса и Фрейда по развенчанию разума продолжают деконструкционизм и постмодернизм. Деконструкционизм – последнее воплощение регулярно применявшегося в прошлом подхода, в соответствии с которым невозможно никакое знание, за исключением непосредственного восприятия. Если я попытаюсь рассказать вам о своем тяжелом детстве, мои слова внесут в повествование первый уровень искажения, а ваше толкование моего рассказа исказит его еще больше. Ни логические, ни научные рассуждения не помогут избежать искажения предмета при попытке сообщить другим свое знание. Невозможно передать реальность посредством слов, все обобщения сомнительны, а одинаковое понимание предмета разными людьми – иллюзия.

Разумеется, рационалисты не сдаются. Не страшась по-детски романтических обобщений, которые делают те, кто отказывается признавать любые притязания на объективное знание, они весело шагают своим путем, веря в упорядоченность Вселенной и способность разума этот порядок постичь. В своем стремлении к чистой истине рационалисты порой настолько упрощают сознание, что превращают его в собственную карикатуру. Нынешние картезианцы – это представители когнитивистики, верящие, что, изучая работу компьютеров, они могут узнать, как мы думаем. Сходство между умом и компьютером нередко поучительно, однако полагая, что компьютеры подобны зеркалам, отражающим устройство разума, многие когнитивисты начинают путать отражение с реальностью.

Принимая во внимание все наши новые знания, полученные за последнее столетие, представляется, что Декарт был прав, когда считал разум способным следовать универсальным рациональным принципам, но (и это очень важное «но») лишь до той поры, пока он следует универсальным рациональным принципам. Это, конечно, тавтология, но совсем не случайная. Мы думаем как компьютеры, когда думаем как компьютеры. Однако данная конкретная функция представляет собой лишь малый аспект нашего мышления. Любой нормальный человек при желании может выучить шахматные правила и, играя в шахматы, внешне вести себя так же рационально, как какой-нибудь автомат. Однако логические построения – это лишь малая часть того, что происходит в сознании любого шахматиста. Ему приятно держать в руках точеные фигуры; он чувствует облегчение, сбежав от забот реального мира к легко управляемой и самодостаточной деятельности, радуется победе над соперником и счастлив от того, что сумел справиться с трудной задачей. Все эти чувства присутствуют в уме шахматиста, и не будь их, кому бы захотелось следовать правилам логики? Компьютер, напротив, лишен выбора, играть ему или нет.

С точки зрения логики ошибочен вывод Герберта Саймона и других пророков новых когнитивных наук о том, что если удастся запрограммировать компьютер на совершение научного открытия, например, ньютоновых законов движения, то это будет означать, что компьютер работает в точности как ум Ньютона, когда тот выводил эти законы. Мы можем с уверенностью сказать, что в момент создания этих законов в сознании Ньютона имелось столько же нерациональных элементов, сколько и у шахматиста, и что для Ньютона чувства и интуиция были важнее логики. Способность компьютера получить ньютоновы результаты за несколько секунд (при условии, что в него заложена предварительно отобранная информация и точные правила – а все это подразумевает предшествующее знание и поэтому совершенно несопоставимо с первоначальной ситуацией) не более удивительна, чем способность любого из нас за те же несколько секунд сделать фотокопию фресок Сикстинской капеллы, на которые у Микеланджело ушел добрый десяток лет. И тем не менее никто не станет утверждать, что, поняв работу фотоаппарата, можно постичь ход мыслей художника.

Рациональное мышление хорошо действует в рациональных «играх», таких как шахматы, геометрия, интегральное и дифференциальное исчисление, основанных на четких правилах и ограниченном наборе посылок. Играть в войну с помощью логики легко в армейском штабе, но гораздо труднее на поле боя. Экономисты – большие мастера моделировать экономическое поведение исходя из всевозможных предпосылок, но глупо ожидать предсказуемости смоделированных типов поведения в жизни, где никакие предпосылки не работают. Священникам легко исполнять религиозные предписания в упорядоченных церковных ритуалах, но очень трудно поступать так в сумятице частной жизни. Бейсболисты ведут себя предсказуемым и упорядоченным образом во время игры, но уберите судей – и их поведение очень скоро изменится.

Хорошо иметь рациональные, логические структуры и упорядочивать с их помощью мысли и поступки. Большая часть так называемой цивилизованности состоит из попыток рационализировать жизнь, сделав поступки разумными и предсказуемыми. Однако цивилизация – хрупка, она требует постоянной защиты и заботы. А без них разум не будет вести себя логично. И нет гарантий, что под нажимом эволюции поведение будет становиться все более рациональным. Можно, например, утверждать, что в прошлом война была более рациональна, когда армии сражались, преимущественно чтобы произвести впечатление, а не уничтожить друг друга, военные кампании останавливались, чтобы не мешать сбору урожая, сражения прекращались с заходом солнца, а жертвы среди гражданского населения считались дурным тоном. Также и экономическое поведение, по-видимому, было более рационально в прошлом, пока приобретение собственности не стало для людей единственным мотивом, побуждающим к действию. Если мы стремимся к более рациональному поведению, то нельзя ожидать, что оно возникнет само по себе: мы должны затратить свою психическую энергию на создание и поддержку упорядоченных сводов правил.

Но предположим, что можно, сведя все варианты выбора к бинарной компьютерной логике, научиться следовать совершенно рациональной программе действий, обязательной для каждого члена общества. Гарантирует ли это безоблачное будущее? Также маловероятно. Логика лучше всего работает в закрытых системах с установленными правилами, где исход можно предсказать заранее. Создание мотора или конструирование моста, игра в шахматы или бейсбол, решение стандартной задачи – все эти виды деятельности допускают пошаговый аналитический подход.

Будущее, однако, не вписывается в рамки правил и предсказуемых исходов. Мы должны развить нечто превосходящее логику, если хотим в будущем достичь процветания. Мы должны развивать интуицию, дабы предвидеть грядущие изменения, эмпатию, дабы понимать то, что нелегко выразить, мудрость, дабы увидеть связь между внешне не связанными явлениями, а также креативность, чтобы найти новые способы ставить задачи и устанавливать новые правила, позволяющие адаптироваться к неожиданностям.

Закономерность можно запрограммировать на компьютере, поскольку его правила мало изменяются со временем. Но нельзя ограничить строгими правилами эволюцию человека. Она должна сохранять гибкость, чтобы охватывать все открывающиеся возможности калейдоскопически переменчивой окружающей среды. Интуиция, эмпатия, мудрость и креативность – составляющие человеческого эволюционного процесса; они меняются с течением времени как явления, а вместе с ними меняется и то, как мы их понимаем. Если бы мы запрограммировали компьютер на эти качества, они бы почти сразу устарели, поскольку с каждым новым поколением условия, воздействующие на человеческое сознание, изменяются – малозаметно, но значительно. Например, отношение к женщинам, которое еще несколько десятилетий назад считалось совершенно приемлемым, сейчас покажется явно сексистским. Это изменение не было логически предопределено, а стало результатом множества отдельных событий в жизни людей. Компьютер не смог бы заставить эти программы работать, поскольку чтобы рассчитать то, что еще не стало рациональным, необходим разум, зависящий от живущего в уникальном историческом и культурном контексте тела.

ЗАВИСИМОСТЬ ОТ УДОВОЛЬСТВИЯ

Излишняя рациональность опасна так же, как и чрезмерная вера в мудрость тела. Наши предки не раз переходили от веры в свой разум к вере в свои чувства, выбирая то Аполлона, то Диониса. Эти перемены мировоззрения описал социолог и культуролог Питирим Сорокин: по его мнению, идеациональные, или ориентированные на духовные ценности фазы в истории культуры сменялись чувственными, ориентированными на получение удовольствия. Нам выпало жить в переходный период, начавшийся на стыке веков, набравший силу после Первой мировой войны, ускорившийся после Второй мировой и достигший пика в конце 1960-х. Для нынешней чувственной фазы характерна возрастающая легитимация материализма (люди, возможно, и раньше интересовались преимущественно материальным, однако мало кто признавал это открыто), постепенный отказ от поведенческих ограничений и моральных кодов, воспринимаемых как лицемерие и мракобесие, утрата веры в вечные ценности, нарциссическая сосредоточенность на себе и беззастенчивый поиск чувственных удовольствий.

 

Одной из популярных формулировок этого мировоззрения стала «философия Playboy», вдохновленная Хью Хефнером, издателем со Среднего Запада, который выпустил первый массовый журнал нового чувственного века. Проводниками этой философии стали и множество прославляющих безграничный потенциал человека сект, направлений психотерапии и жизненных стилей, возникших на Западном побережье за два последних поколения. В соответствии с основной идеей этого движения, мы должны делать то, что ощущаем как правильное, поскольку тело лучше знает, что ему нужно. Любая попытка помешать получению удовольствия вызывает подозрение и воспринимается как часть коварного плана, цель которого – сделать нас несчастными.

Этот подход к жизни остался бы просто малозначащей «философией», не возникни он в исторический период, позволивший воплотить в жизнь многие его принципы. Рост материального благополучия, доступность автомобилей, противозачаточных средств, ванн джакузи и множества других удобных вещей заставили многих поверить в то, что они могут удовлетворять все свои капризы, не задумываясь о последствиях.

Однако очень многое говорит о том, что наше тело не способно определить, что для него хорошо, а что плохо. Постоянный рост числа наркоманов, алкоголиков, венерических заболеваний, нежелательных беременностей, проблем ожирения доказывает, что приятные занятия могут запросто привести к неприятным результатам. Когда крысам дали возможность выбирать между едой и электрической стимуляцией мозговых центров удовольствия, они, выбрав стимуляцию, умирали от голода. Подсаженные на героин обезьяны работали до тех пор, пока не погибали от истощения, пытаясь получить еще одну порцию. Похожую картину мы видим на улицах наших городов, что показывает, с какой легкостью мозг отдается удовольствиям.

В соответствии с нынешним пониманием эволюции удовольствие – это ощущение, возникающее при совершении действия, которое в прошлом способствовало выживанию. Удовольствие – результат химической стимуляции соответствующих нейрорецепторов, обычно теми веществами, что требовались организму для оптимального функционирования. Например, когда наши очень далекие предки жили в море, их тела адаптировались к соленой среде. И хотя человеческий род уже миллионы лет как обитает на суше, он испытывает постоянную потребность в соли для восстановления физиологического баланса тела, поддержания внутреннего водного метаболизма и электрического потенциала клеточных мембран, необходимых, чтобы сердце могло перекачивать кровь. Со временем вкус соли стал доставлять нам удовольствие; эта удачная адаптация гарантировала, что мы будем искать соль и употреблять ее в необходимом количестве.

И пока соли недоставало, все обстояло хорошо. Стоила она очень дорого, и излишнее ее потребление было маловероятно. Торговцы перевозили куски соли на огромные расстояния и обменивали их на слоновую кость и драгоценные металлы; за соль велись войны; соляные копи были одним из наиболее ценных видов собственности. Удовольствие, получаемое от вкуса соли, «уравновешивалось» ее недостатком на рынке. Но когда наши предки научились более эффективно выпаривать и добывать соль, она стала доступнее и, разумеется, подешевела. Теперь один пакетик картофельных чипсов дает нам больше соли, чем люди прошлого съедали в течение многих дней. Соль сохранила свой вкус, но сегодня, употребляя ее сверх меры, мы ставим под угрозу свое здоровье.

Эта модель также верна для жиров, сахара, алкоголя и других веществ, быстро вызывающих зависимость. Поскольку когда-то они были нам полезны, мы научились получать от них удовольствие. Однако все убыстряющаяся смена жизненных условий привела к тому, что мозговые центры удовольствия не успевали приспособиться к ним. После 1860 года всего лишь за 40 лет мировое производство сахара возросло на 500 %. К 1990 году около 17,7 млн американцев злоупотребляли алкоголем, а 9,5 млн пристрастились к нелегальным наркотикам. Нашим генам не хватило времени понять, что излишек соли, сахара, кокаина или алкоголя вредит здоровью. Поскольку раньше им не приходилось беспокоиться по поводу избытка этих веществ, защитный механизм не сформировался. Как следствие, удовольствие стало плохим поводырем.

Сказанное о химических веществах можно отнести и к доставляющим удовольствие типам поведения: они помогали выжить, но сейчас, если злоупотреблять ими, могут оказаться опасными. Антрополог Лайонел Тайгер утверждает, что секс, проявление превосходства и силы, а также социальное взаимодействие доставляют удовольствие, так как раньше они способствовали выживанию. Например, в каменном веке одиночка вряд ли нашел бы партнера для продолжения рода и довольно скоро стал бы жертвой диких животных. Выживали только индивиды, испытывавшие удовольствие от принадлежности к группе и никогда не уходившие далеко от других людей. Таким образом, мы произошли от предков-экстравертов – тех, кто выжил, – и наш мозг настроен на то, чтобы получать удовольствие от присутствия других людей. Однако общительность, как и другие полезные типы адаптивного поведения, в наше время может стать чрезмерной, тем самым принося вред.

Эволюция снабдила нас эффективным механизмом, заставляющим делать то, что нам полезно, – чувством удовольствия. Однако экономя усилия (а эволюция всегда экономит усилия, поскольку энтропия так сильна, а энергию добыть так трудно), она не дала нам дополнительный механизм, позволяющий найти золотую середину и не впасть в чрезмерное потребление. Как говорит Тайгер, перефразируя историка Сантаяну, «те, кто не учится у доисторических времен, обречены повторять их успехи». Мозг не скажет нам, когда нужно остановиться.

Положиться на разум – вот единственный способ избежать опасной зависимости от удовольствия. Лишь сознательное размышление позволит нам определить, в каком объеме то, что кажется нам хорошим, действительно хорошо для нас, и затем вовремя остановиться. Именно этого пытались добиться религии: дать соответствующие данной культуре указания, как придерживаться золотой середины. Например, христианство, ислам и буддизм, три из старейших и наиболее распространенных религий, однозначно стремятся сдерживать неумеренные желания. Так, среди семи смертных грехов христианства мы находим непомерную гордыню, скупость, т. е. чрезмерную тягу к материальным благам, похоть, т. е. половые излишества, обжорство, гнев, лень. Сходным образом четыре благородные истины буддизма утверждают, что: 1) страдание есть неотъемлемая часть существования; 2) причина страдания – в стремлении к чувственному удовольствию; 3) избавиться от страдания можно, устранив желания; 4) устранить желания можно, следуя Благородным восьмеричным путем, который представляет собой систему самодисциплины, обучающую контролировать непомерные телесные страсти. Религии, однако, уже не способны играть роль ограничителей, и потому до тех пор, пока не будут выработаны новые достойные доверия культурные предписания, каждый отдельный человек должен сам находить золотую середину, которая не позволит удовольствию взять над нами верх.

СТРЕСС, НАПРЯЖЕНИЕ И ГОРМОНЫ

Из-за восприимчивости плоти к удовольствиям религии и философии издревле относились к телу с подозрением. В противоположность слепым плотским страстям, спасение искали в рациональном мыслительном процессе. Однако заставить тело прислушаться к голосу разума всегда было непросто. С течением времени сформировались две крайние точки зрения на взаимоотношения разума и тела, или разума и мозга. Первая – на данный момент общепринятая – заключается в том, что мысли и чувства вызывают электрохимические и гормональные процессы непосредственно в мозгу, поэтому феноменология – эпифеномен нейропсихологии. Иными словами, наши мысли и чувства – прямой результат физиологических процессов, почти или полностью нам неподконтрольных. В соответствии со второй, диаметрально противоположной точкой зрения, которой придерживаются поборники сайентологии и иже с ними, разум совершенно независим от своего биологического «аппаратного обеспечения». Более того, он способен непосредственно воздействовать на физические явления за пределами тела: может добавить долларов на банковский счет, устранить раковую опухоль, поднять в воздух здание и т. п. Истина же, как водится, сложнее и находится где-то посередине.

Очевидным образом все, что воспринимается разумом, основано на нейрофизиологических процессах, происходящих в мозге. Вопрос в том, способна ли сознательная интерпретация этих восприятий в свою очередь повлиять на лежащие в их основе системы химических взаимодействий. Некоторые ученые отвечают на этот вопрос утвердительно. Например, Роджер Сперри, лауреат Нобелевской премии 1981 года за открытия, касающиеся функциональной специализации полушарий головного мозга, и первопроходец в изучении межполушарной асимметрии, считал, что хотя сознание и возникает благодаря электромагнитным свойствам мозга, в некоторых важных аспектах оно обретает независимость от своего источника и может само влиять на мысли и поступки.

Одна из хорошо изученных форм этого взаимодействия – стресс. Мерой стресса служат различные физиологические изменения, например, выброс адреналина, потение ладоней, расширение зрачков, усиленное сердцебиение, повышенное давление и т. д. Эти изменения ценны с точки зрения адаптации, поскольку подготавливают тело к борьбе или бегству в случае внешней опасности. Однако избыточный или затянувшийся стресс может причинить вред, нарушив внутренний баланс тела. Стресс усиливается от внешнего стрессового фактора, такого как подозрительный человек в темной аллее, аврал на работе или припухлость под мышкой. Обычно все это связывают воедино следующим образом: внешний стрессовый фактор вызывает стрессовую реакцию, которая, в свою очередь, если она избыточна, служит причиной ухудшения физического состояния. Некоторые делают из этого практический вывод о том, что для сохранения здоровья необходимо устранить внешние стрессовые факторы, будь то работа, жена или сломавшаяся машина.

Однако то, насколько сильным будет испытываемый стресс, зависит не только от стрессовых факторов. Есть много способов снизить воздействие внешних причин посредством управления сознанием. Например, хорошо известно, что стрессовая реакция часто включается, лишь когда опасность миновала. У воздушных стрелков во Вьетнаме на заданиях, когда они постоянно подвергались опасности, не наблюдалось физиологических проявлений стресса, однако по возвращении на базу их гормоны приходили в движение. Так происходило потому, что перед лицом опасности солдаты временно блокировали ее восприятие, а когда они возвращались на базу, понимание, что их могли убить, вновь допускалось в сознание, и тогда возникала паника. Немедленная стрессовая реакция была полезна древним воинам, сражавшимся копьем и мечом, а современные воины, сидящие в нашпигованной электроникой кабине вертолета, будут в большей безопасности, если сумеют до поры до времени сдерживать поток адреналина, поскольку неконтролируемая гормональная реакция может привести к катастрофе.

На силу стрессовой реакции влияет и то, как мы интерпретируем угрозу. Очень нервные люди или те, кто склонен к депрессии, обычно видят происходящее в более черном свете и реагируют на стрессовые факторы гораздо сильнее. Верно, что человек бывает склонен к депрессии вследствие генетической предрасположенности, но верно и то, что человек способен корректировать свое восприятие происходящего. Поэтому мы учим тому, что для сохранения здоровья нет необходимости менять внешние стрессовые факторы – достаточно изменить собственный разум.

Адреналин – один из гормонов, играющих ведущую роль в возникновении стресса, а от тестостерона зависит доминирование, то есть типы поведения, традиционно ассоциируемые с мужским началом: стремление покрасоваться, хвастовство, фанфаронство, агрессивность и драчливость. По-видимому, это химическое вещество сформировалось в процессе эволюции, дабы гарантировать, что мужчины, наделенные им в большей степени, чем женщины, будут защищать свое потомство и территорию от всевозможных вторжений. По данным исследований, в группах приматов у доминантного самца обычно самый высокий уровень тестостерона, а у кротких особей – самый низкий. На основе этого наблюдения можно экстраполировать, что тестостерон неким образом связан с установлением социальной иерархии и стратификации.

 

Отсюда напрашивается и другой вывод – что тестостерон вызывает доминирование и поведение мужского типа. Возможно, отчасти это и справедливо, но верно и обратное, а именно то, что поведение и восприятие изменяют физиологию. Если взять боязливого самца обезьяны, находящегося в своей группе в самом низу мужской иерархии, и поместить его в группу одних лишь самок, он станет более самоуверенным и уровень тестостерона в его организме возрастет. И наоборот, если доминирующего самца с высоким уровнем тестостерона забрать из его группы и поместить в другую, с уже полностью сформировавшейся структурой доминирования, ему придется удовлетвориться более низкой ступенью иерархии, и, как следствие, его уровень тестостерона снизится. Очевидно, что доминирование не просто отражает гормональный уровень: воздействие окружающей среды и восприятие собственного положения на ступенях иерархической лестницы также играют роль в сложном круговом причинном взаимодействии.

Стоит добавить, что иерархия доминирования у приматов создается не из-за того, что самые «крутые» самцы побоями подчиняют себе других. Нередко дело обстоит как раз наоборот: уходя от конфронтации, более смирные животные позволяют более самоуверенным занять доминирующее положение. Какие выводы можно сделать из этого в отношении эволюции человека? И у нас гены и гормоны влияют на темперамент, а темперамент в значительной степени определяет социальный статус. В некоторых организациях, таких как морская пехота, железнодорожные компании, Американская федерация труда – Конгресс производственных профсоюзов или General Motors, более высокий уровень уверенности в себе, возможно, способствует продвижению по карьерной лестнице, но, скорее, лишь потому, что менее бесцеремонные типы подчиняются более напористым. А с установлением иерархии поведение, мыслительный процесс и, предположительно, гормональный уровень, характерные для разных позиций, укрепляют уверенность в себе доминирующих и покорность подчиняющихся.

Эта модель, однако, не является неизменной. С появлением новых ценностей и правил организации люди иного склада могут получить возможность добиться уважения и власти, что, в свою очередь, будет иметь физиологические последствия. В определенной мере это уже произошло благодаря программам позитивной дискриминации, продвигающим на ведущие позиции все больше женщин. Даже General Motors и Conrail уже осознали, что организационные принципы, подходящие стаду бабуинов, могут оказаться не слишком эффективными в управлении сложной корпорацией.

Если тестостерон и другие химические вещества побуждают мужчин следовать ассертивной модели поведения, выбранной эволюцией для «сильной» половины человечества, то эстроген регулирует поведение другой – «слабой» – половины. Большую часть эволюционной истории гендерная специализация была достаточно проста: мужчина должен был производить, женщина – воспроизводить. Производство было связано преимущественно с охотой и защитой от врагов, и у мужчин выработались гормоны, нужные для этих целей. Воспроизводство же подразумевало необходимость родить здоровых, сильных детей и вырастить их, и именно на это настроился женский организм. В то время как мужские гормоны приходят в действие, если внешняя угроза конфронтации требует быстрого силового ответа, женские следуют связанному с репродуктивным циклом внутреннему ритму. Андрогены и эстрогены у женщин, позволяющие им принимать ухаживания мужчин, помимо прочего учат их критическому и избирательному подходу, чтобы найти себе наилучшую пару. После оплодотворения (мы говорим о миллионах лет, когда взрослые женщины почти постоянно были беременны) гормоны помогали расположить будущую мать к защитному, опекающему поведению.

Воздействие как мужских, так и женских гормонов не всегда приспособлено к современному социальному окружению. Женские репродуктивные циклы все еще действуют, однако они по большей части утратили свое значение в технологических обществах, где женщины зачинают лишь раз или два в жизни. А ведь до недавнего времени женщины проходили через множество зачатий, чтобы в конце концов сохранить одного или двух детей. Двести пятьдесят лет тому назад у матери Людовика XVI за 14 лет брака было 11 выкидышей и родилось 8 детей, при этом из пяти ее сыновей выжил только один. Для миллионов лет эволюции человека это довольно типичная ситуация. Но сегодня благодаря низкому уровню детской смертности ежемесячные приготовления к беременности стали практически бессмысленны. Особенности женского поведения, связанные с менструальным циклом, кажутся капризами, а мужская, вызываемая тестостероном «крутость» постыдно неуместна в зале заседаний или в научной лаборатории.

И вновь мы сталкиваемся с одним из главных парадоксов эволюции: механизмы адаптации, актуальные в прошлом, благодаря которым мы сумели выжить, сейчас уже не облегчают нашу жизнь и не делают нас более счастливыми. Представителям типа «охотников-мачо» все труднее найти подходящую им нишу в современной экономике, и многие из них превращаются в озлобленных изгоев системы. Сегодня избыток тестостерона скорее сделает человека преступником, чем лидером. А женщины, относящиеся к типу «настоящей матери», будут страдать в перенаселенном мире из-за невостребованности их способности к деторождению. Но поскольку мы все в какой-то мере запрограммированы на то, чтобы быть или охотниками, или матерями, нам придется как-то разбираться с этим неудобным наследством.

В последнее время стало модным оспаривать наше эволюционное наследие. Утверждают, что сейчас, когда мужчины не отправляются каждое утро на охоту, им уже не нужно быть более самоуверенными, чем женщины. А раз мы полагаем, что все люди созданы равными, нам уже не требуются доминирующие личности. С одной стороны, феминистки пытаются стереть наше эволюционное прошлое, настаивая на том, что женщины должны быть так же агрессивны и доминантны, как и мужчины. А с другой, некоторые мужчины стремятся развить в себе материнскую заботливость, приближаясь к традиционному идеалу женского поведения.

Однако было бы самообманом считать, что предписания, заложенные в наши гены веками естественного отбора, можно запросто изменить одними благими намерениями нескольких поколений. Опыт моей коллеги по Чикагскому университету, нейробиолога, воспитывавшей в конце 1960-х двоих детей, мальчика и девочку, наверняка знаком многим родителям. Решив, что поведение, характерное для определенного пола, возникает как результат воспитания в соответствии с культурными стереотипами, она старалась как могла растить обоих детей одинаково. Как успешный профессионал она считала, что послужит своим детям хорошим образцом для подражания. Оба малыша воспитывались в относительно суровых условиях, с ними разговаривали одинаковым тоном и одевали в похожую одежду. Когда пришло время, оба ребенка получили для игр машинки и кукол. Тем не менее, сколько мать ни насаждала гендерно нейтральное поведение, мальчик все так же отталкивал кукол, а девочка тактично игнорировала машинки. Сейчас она с грустью признается, что сын превратился в разгульного и задиристого молодого человека, а дочь – в обольстительную и чувственную красотку.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24 
Рейтинг@Mail.ru