Владимир Михайлов
Тело угрозы
9
Где-то почти уже в конце дороги, на проселке, когда ехать оставалось километров пять-шесть, на ровном (условно) месте вдруг ни с того ни с сего испустил дух задний правый баллон, уже дважды латанный (оба раза шину Миничу прокалывали во Внукове, хотя он не бомбить туда ездил – извозом не подрабатывал, – а просто один раз подвозил к рейсу знакомых, в порядке услуги, а во второй встречал прилетевшую с отдыха, из Испании, приятельницу; кстати, вернувшись, она из этого разряда выбыла по своему почину: похоже, завела там знакомство получше. Минич не очень переживал). Пришлось менять колесо. Заднее правое гнездо для домкрата едва держалось, в любую секунду ригель мог выскочить, так что и снимать аварийное, и ставить новое колесо приходилось с задержкой дыхания.
Это изрядно испортило ездоку настроение, так что он даже стал жалеть, что поехал в такую даль – для чего, собственно? При жизни Ржева он раза два или три в месяц туда наезжал, общаться со стариком было интересно, но само это место никаких особых чувств не вызывало; ну, стоял там домик, одноэтажный, щитовой, с частичными удобствами, и рядом с ним – вышка, на которой старик, по его же словам, проводил не меньше времени, а может быть, и больше, чем в комнатах. Минича он, правда, туда допустил только однажды – понял, видимо, что эта тема журналиста не интересует, у них был другой общий пунктик: откуда взялись люди и каким образом – в разговорах и спорах об этом и проходило время. На вышке стояла единственная более или менее ценная вещь, принадлежавшая Ржеву: сорокапятисантиметровый рефлектор, стоивший что-то за две тысячи баксов, обладавший (по словам старика) хорошим часовым приводом и установленный на надежной базе.
Из-за этого астрономического инструмента Минич и попал в друзья и даже в ученики: впервые, приехав в скит (так называл свое поместье покойный Люциан) брать интервью, разговорился и вдруг – неожиданно для самого себя – расчувствовался настолько, что одолжил денег старику на эту покупку, а потом и помог втащить все причиндалы на вышку по не очень надежной, ходуном ходившей лестнице и утвердить там, как следовало. Сделав дело, они, естественно, отметили событие должным образом, что их еще более сдружило.
Долг старик отдавал медленно, понемножку, да Минич на отдачу и не очень рассчитывал: знал, что доход от овощей и шести яблонь, что росли на участке, был весьма скромным, а инженерский пенсион – и того плоше, так что мысленно он от этих денег давно отказался. Но вслух этого не говорил: Люциан Иванович был человеком гордым и не на шутку оскорбился бы. Отдать, понятно, не успел – зато вот отказал Миничу все имущество, так что уходил, надо думать, со спокойной совестью.
Туго затягивая болты, крепившие колесо, Минич думал, что Люциан вряд ли подумал о нынешних налогах на наследство, которые заставляли крепко подумать о том, принимать ли завещанное, или отказаться, – и пусть радуется великая родина новому приобретению. Собственно, затем и была поездка – посмотреть и решить, стоит ли связываться.
Дом не очень привлекал, слишком далеко – на один вечер с дамой туда ездить не станешь, в оба конца – полбака даже в сухую погоду, а уж если развезет… Что нравилось, с другой стороны, – сам участок и та же самая его отдаленность: если родится желание или надобность надежно укрыться от всех, лучшего убежища не придумать: просто так, от нечего делать, туда никто не соберется.
И еще одно соображение было, не очень, правда, благородное: участок действительно привлекательный, тут и лес в двух шагах, и речка чуть ли не за забором, да и площадь – не традиционные шесть соток, а чуть ли не вчетверо больше; отдать это придется даже не государству, а местному самоуправлению, которое в два счета загонит участок кому-нибудь из скоробогачей под коттедж – продаст за немалые деньги, которые между своими и поделит. Мы и сами с усами, рассуждал Минич, разогнувшись, для порядка пнув установленный баллон и пряча домкрат и ключи в багажник. В случае чего торгануть недвижимостью мы и сами сможем, и деньги делить не придется – все нам останется.
«Мы» вовсе не означало, что Минич собирался привлекать компаньонов; просто он любил множественное число применительно к себе самому, ощущение одиночества при таком словоупотреблении как-то скрадывалось.
Усевшись за руль, Минич повернул ключ – без последствий. Стартер не икнул даже. Беды тоже не любят одиночество. Чтобы снять стресс, пришлось с полминуты подекламировать – начиная с известного загиба: «Взять десять пудов мелкого маку…» – ну и так далее, желательно в рифму. Замок зажигания сдох – и не в первый уже раз. Вообще пора этой технике уже под пресс, жаль, что сейчас не та ситуация с финансами, за последнее время ничего не написал и в командировки не ездил из-за Люциановой болезни. Ладно, подумал он, сердито вытаскивая провода из замочного тыла на свет Божий, ладно, вот загоним латифундию и тогда уж непременно себя порадуем. Купим… знаю, что купим: «понтиак», конечно, осуществим мечту упорхнувшей юности…
Одна пара проводов – зажигание, вторая – стартер, остальные не трогаем; все давно известно и отработано. Прочая техника, по счастью, оказалась готовой к бою: движок завелся с полуоборота. Минич уже врубил первую и снял с ручника, когда в опущенное для ветерка окошко проговорили довольно приятным женским голоском:
– Извините, пожалуйста, скажите: вы далеко едете?
Он медленно повернул голову, чтобы решить, стоит ли отвечать. Гм… Нет, не модель. И слава Богу: чему положено – приятно возвышается, талия не там, где портному вздумалось, а на положенном месте, как у осы. Джинсы в обтяжку позволяют полагать, что и ножки в полном порядке – не музыкальные, как у рояля… Лицо – не то чтобы красавица, но отводить глаза почему-то не хочется. Русые волосы, слегка волнистые – от природы, похоже. Но не до таких мыслей сейчас. Нет-нет. Но обижать женщину тоже вроде бы не следует?
Он перевел рычаг в нейтралку. Отпустил сцепление.
– А вам куда?
Эти слова он сдобрил соответствующей улыбкой средней приятности – чтобы не так сухо прозвучало.
– Да тут почти рядом – в Летягино. Да вы, наверное, туда и едете – тут больше некуда…
– Садитесь, – пригласил Минич, открывая правую дверцу.
Он ехал, правда, не в Летягино, а немного дальше, но единственный здесь проселок действительно кончался в этом селении, и дальше приходилось добираться по едва наезженной колее, по которой в последнее время, похоже, один только он и катался.
Огибая нередкие ухабы, он разок-другой покосился на пассажирку – она сидела, не пытаясь заговорить, не смотрела в окно, полузакрыла глаза, похоже – думала о своем. Ничего, приятная женщинка неопределенного возраста – от двадцати до тридцати, примем среднее – двадцать пять. Похоже, городская; хотя – кто их сейчас разберет по одежке, в особенности тут, в Подмосковье. По разговору, конечно, можно – и то не всегда, поскольку в столице москвичи сейчас в явном меньшинстве. Да какая, в конце концов, разница? Выйдет из машины – и сразу же из памяти долой…
За этими мыслями он прозевал рытвину; спохватился, когда тряхнуло, и разозлился на самого себя, а заодно и на даму: не подсела бы она – не пришлось бы отвлекаться. А так недолго и зацепить за что-нибудь картером или раздолбать глушитель. Шляются по дорогам неизвестно зачем!
– Что, к родным в Летягино, что ли? – спросил он – неожиданно для самого себя. Не собирался ведь заводить разговор. Но как-то так получилось. – Или по работе?
– Нет, – ответила она как-то рассеянно, по-прежнему не поднимая век. – Хотя – да, можно сказать, что по работе.
– Что же у вас за работа? Если не секрет, конечно.
Она чуть заметно улыбнулась.
– Ничего секретного. Занимаюсь разными вещами. В частности – людей излечиваю.
– Доктор, что ли? А так и не скажешь.
– Тогда уж скорее – целитель. А в основном занимаюсь астрологией.
Вот уж не подумал бы, честное слово. По представлениям Минича, целители должны выглядеть иначе. И тем более астрологи. Надлежит в их облике быть чему-то этакому… загадочному, что ли, не от мира сего. А эта – вполне монтируется с какой-нибудь тусовкой, дискотекой, еще чем-нибудь современно-молодежным.
– А что, – решил он пошутить, – в Летягине ожидается эпидемия какая-нибудь местного значения? Или тамошняя власть разочаровалась в медицине?
Собственно, и ему можно было бы задать такой же вопрос: «Ах, вы журналист? А что, в Летягине ожидается мировая сенсация? Родился трехголовый теленок?» На это он ответил бы…
– В Летягине меня ничего не интересует, – ответила пассажирка серьезно. – Оттуда мне придется еще добираться пешком.
Это было уже интересно. Он и сам ответил бы примерно так же.
– Что же вас так интересует в окрестностях? Река Белуга? Но белуги в ней не водятся, уверяю…
– Меня интересует астроклимат этих мест, – ответила она сухо, как бы приглашая прекратить болтовню. – К тому же у меня там пациент.
«Так, – подумал он. – Чем дальше в лес, тем замысловатее…»
– Не одну лишь вас этот климат занимает. – Женщина начинала интересовать его всерьез.
Только сейчас она повернула к нему лицо.
– Вы тоже причастны к астрономии?
– Не я. Люциан. Вы ведь к нему едете? В таком случае для вас две новости: хорошая и плохая. С какой начать?
Вопреки общей традиции она сказала:
– С хорошей, конечно. Плохая помешает насладиться хорошей до конца. А хорошего в жизни не так уж много. Просто мало.
– Хорошая – вам не придется добираться пешком: я и сам еду туда. Так что довезу вас до самого порога. И ничего не потребую за услугу.
– Это действительно приятно слышать. Ну а плохая скорее всего заключается в том, что вы помешаете мне серьезно поработать и поговорить с ним? Или – мне придется ждать своей очереди? Но ведь принято уступать даме дорогу.
У Минича, однако, пропала всякая охота шутить. Он пожалел даже о том, что вообще затеял этот треп. И сделал вид, что вынужден все внимание отдать трассе: они уже въехали в Летягино, под знаком Минич послушно снизил скорость до сорока, навстречу же шла другая машина – «чероки», вовсе не соблюдавший ограничений, – и отвлекаться действительно не следовало. Похоже, попутчица тоже оценила ситуацию и помолчала до тех пор, пока внедорожник не пронесся мимо, забросав стекло пылью.
– Так какой же новостью вы собирались меня огорчить?
– Люциан умер.
– Как?
– Как люди умирают. Совсем.
– Но две недели тому назад я была у него… Он, правда, сильно кашлял, но…
Минич ответил не сразу: пришла пора съезжать с проселка на луговую тропу; по ней еще предстояло добираться до дубравы, по другую сторону которой и стоял дом Ржева. Для этого следовало преодолеть придорожную канаву.
Осторожно съезжая, Минич обратил внимание на следы. Разминувшийся с ними только что джип проезжал здесь, крупно нарубленный протектор хорошо отпечатался в кювете, чье дно еще хранило влагу.
– Если он умер, зачем же сюда приехали вы?
– Он просил. – Хватит с нее и такого ответа. – А вы?
Она ответила не сразу:
– Я уже давно предлагала ему полечить его – видела, что с ним происходит. Он наотрез отказывался каждый раз – говорил, что одно с другим не сочетается. Глупо, но разубедить его не удалось. Или не успела. Смеялся, говорил, что времени жалко – сделал, мол, какое-то интересное наблюдение и ни на что не хочет отвлекаться. Я обиделась. Он позвонил мне через день. Просил приехать. Но я была очень обижена, очень. Потому что… Ладно. Да и работы было много. И вот только сейчас смогла вырваться. Несколько раз звонила ему, но никто не брал трубки; я решила, что он пропадает в обсерватории – за ним такое водилось. Даже такой телескоп, как у него, время от времени приходится гидировать.
«Похоже, не просто деловыми были их отношения», – подумал Минич прежде, чем сказать:
– А еще через день я отвез его в клинику. На этой самой машине. В центр на Каширке.
– Я ведь его сто раз предупреждала! – сказала она с тихим отчаянием. – А он смеялся: «У меня? Да никогда этого не будет!» И вот…
Минич перешел на вторую передачу: здесь было полсотни саженей мелкого песка. От места, где съезжали с дороги, проехали уже метров триста. Минич глянул в зеркало.
И увидел джип. Похоже, тот самый. Тяжелая машина медленно скатывалась с насыпи на эту же тропу. Возвращаются? Повернули, поняв, что встречный направляется именно туда, где они, похоже, только что были?
– Явление третье: те же и незваные гости, – пробормотал он.
– Что?
– Да не знаю. Скоро выяснится, надо думать.
Джип полз, не приближаясь, хотя на этой тропе вряд ли чувствовал себя намного хуже, чем на асфальте. Ну что же – может быть, они вовсе и не преследуют. Вернулись – потому что забыли что-то там, откуда едут…
Минич обманывал себя, потому что отлично знал: тропа заканчивается у дома Ржева, и по ней больше некуда было ехать, а значит – и неоткуда.
Впереди уже виднелись ворота, и следы джипа вели именно к ним и никуда больше.
10
К чести главного оппозиционера следует сказать, что он, будучи человеком проницательным и широко мыслящим, сразу же зацепился именно за те несколько десятков слов, сказанных эсбистом, в которые уложилась возникшая ситуация. Зацепился, отогнав первую, инстинктивную мысль: «Эпидемия» – бежать, бежать как можно скорее…
Сначала он не принял сказанного о теле всерьез; отреагировал, чтобы скрыть охвативший его только что страх за себя. Главным в тот миг казалось сделанное генералом предупреждение об опасности лично для него. Но тут же что-то заставило вернуться к услышанному. Интуиция, наверное. Или, может быть, слово «угроза», имевшееся в тексте.
Тогда, в машине, он минуту-другую посидел, закрыв глаза, сплетя пальцы рук – пытаясь понять, что же такое, зародыш какой комбинации таился в очень далеком, на первый взгляд, от политики сообщении. И вдруг понял. Не то чтобы он поверил в угрозу; ни один реально мыслящий человек (а именно таким политик и был) не стал бы всерьез бояться столкновения с небесным телом – не потому, чтобы он сразу же подсчитал, сколь ничтожной была вероятность такого события, но по очень простой причине: всякий здравомыслящий человек твердо знает – этого не может быть потому, что этого не может быть никогда. А кроме того, опытный политик знал, что все беды, катастрофы и прочие несчастья в мире происходят не от природы, а только и исключительно от людей и их деятельности. Замеченное же астрономами тело к людской деятельности никакого отношения не имело – и, следовательно, опасаться его было совершенно нечего.
Нет, выделенная им информация заинтересовала его совершенно под другим углом зрения. Он почти мгновенно увидел и оценил те политические ходы, которые можно было бы предпринять, используя космическую якобы угрозу должным образом, и те политические же выгоды, какие можно стало бы получить в результате таких ходов. Выгоды для достижения давно поставленной цели: привести оппозицию к власти и самого себя – на ее вершину.
Потом, уже в своем кабинете, он продумал все более обстоятельно.
Угроза Земле. Если говорить серьезно – бред, конечно. Но бредовость ее сейчас недоказуема – точно так же, как и ее истинность. А это означало, что угрозой можно будет оперировать с той же уверенностью, как если бы она была установленным фактом.
Угроза столкновения с небесным телом. Что может предотвратить ее? Спросите прохожих на улице – и шестеро из каждой десятки ответят, не сомневаясь: ядерные ракеты. Нынче все настолько образованны, чтобы понимать такие простые вещи.
(«А если это не метеорит или как его там, а дело рук человеческих?» – промелькнула и погасла искорка мысли – чтобы разгореться потом, позже.)
А из этого следует простой вывод – вернул он мысли в прежнее русло: всякое сокращение ракетного парка в мире, и в частности – в России, ведет неизбежно к увеличению этой угрозы, к повышению вероятности полной гибели. И всякий, кто настаивает на таком сокращении, сам является прямой угрозой существованию планеты – не говоря уже о том, что убедительно доказывает свою политическую несостоятельность.
Будь он кем угодно. Даже президентом. Вернее, тем более – президентом. Тут речь может пойти даже об импичменте.
Сразу же понял он и другое. А именно: что подобные мысли сами собой придут в голову всякому политику, в чьем распоряжении новая информация окажется. Так что первым и необходимым условием желаемого успеха было пресечь дальнейшее распространение полученных сведений или по крайней мере как можно более ограничить их разлет. Он уже повидался с гольфистом – директором обсерватории, и с большим интересом выслушал все, что ученый смог поведать ему о возможном небесном госте. Хотя, надо сказать, неопределенность сведений его несколько смутила. Но ведь, как известно, в искусстве пропаганды главное – не факты, а их интерпретация.
Он уже писал на листочке – быстро, размашисто, – что надо будет сделать в этой связи уже в самое ближайшее время. В часы. Даже в минуты.
Встретиться еще раз с астрономом и уточнить – сколько еще времени остается до того дня, когда станет ясно, что на самом деле никакой угрозы нет.
Выяснить немедленно, как широко распространилась информация на сегодня; есть ли данные о том, что об угрозе стало известно и за рубежом; если да – то где и кто там ею владеет, иными словами – с кем нужно будет вести тихие переговоры, чтобы оттуда не сломали ненароком всей игры. И не менее важно – изолировать всех, кто уже владеет информацией в России и может стать источником ее утечки.
Это политик понял сразу же. На первый взгляд казалось, что, наоборот, быстрое и широкое распространение информации будет ему на руку, создавая определенное общественное мнение: страх смерти всегда является одним из сильнейших мотивов. Но эту версию он сразу же отбросил. Мнение возникло бы, да, конечно. И заставило бы президента свернуть работу по Соглашению – до тех пор, пока космическая обстановка не прояснится. Однако в таком случае все сыграет в пользу действующего президента, и все меры, какие будут приняты, пойдут на его счет, оппозиция же, как и обычно, останется в тени.
А потому вариант с немедленным оглашением отметается. Нет, работать надо иначе. Скрытно. Тайно. Никакой публичной информации – да и другой тоже. Пусть Соглашение готовится. Но вот тогда, когда останется только подписать его, – в этот миг и произойдет выброс всех накопленных к тому времени данных. Информационный взрыв. И – на свет. Под лучи прожекторов.
Тогда сразу же – полное блокирование всего, связанного с запретом и уничтожением ядерных зарядов.
Разворот на сто восемьдесят градусов. В адрес президента – обвинения в оторванности от реальной действительности, об отсутствии в его политике элементарной логики, в крупном просчете – и тому подобное. В Думе – начало процесса импичмента. Дальше все было ясно.
Разговор в лимузине не заставил политика резко менять все прежние, тщательно разработанные планы. Потому что ему действительно и раньше было ясно: когда он возглавил ОДО, он тем самым как бы подписал некое постановление касательно своей дальнейшей судьбы. Тогда он понял, что придет день, когда понадобится менять ПМЖ; надолго ли – неизвестно; он надеялся, что нет.
Сейчас, похоже, день пришел. И, к счастью, в достаточно хорошей обстановке. Президент улетел далеко – на Камчатку. Скатертью дорога. И там, естественно, будет ждать появления главы оппозиции. Политик любил такие наезды: «Меня не звали – но я ни на что и не претендую, приехал за свои, за стол не лезу; зачем я тут? А чтобы ты помнил: оппозиция просматривает каждое твое движение, каждую мысль. И всему даст оценку. В нужное время и в нужном месте».
Но на Камчатке политик не появится. Он окажется еще восточнее. И будем, президент, «мы с тобой два берега у одной реки», называемой – Тихий океан.
Только не жди, что улетит навсегда!
Такими мыслями политик поддерживал себя. Потому что на деле все было достаточно сложным.
Сменить местожительство можно было, лишь пожертвовав частью интересов оппозиции в стране. Пусть и на время – все равно жаль их было; однако винить в том, что приходится кое-что перекраивать, можно было только самого себя. Собственный просчет: недооценил человека, ставшего его противником, стремление нынешнего президента России к подлинной независимости и самостоятельности. «Рано повзрослел», тяжело думал глава оппозиции, сидя в своем кабинете за столом, подпирая лоб ладонью. «И, наверное, почуял, что его главная идея – под боем, как плохо защищенная фигура на шахматной доске. А за нее, за свое историческое величие он теперь будет и горла перегрызать и вообще – сделает все. И первое горло в его списке – мое».
Он перенес ладонь со лба на это самое горло, как бы заранее защищая его. Хотя почему – заранее? Самое время было – обороняться любым способом.
Вывод напрашивался однозначный.
Противников разоружения предостаточно и там. И там надо создавать мнение и искать поддержки. Лучше – за морями. Лондон слишком близко. Париж не пойдет на осложнения. Америка – вот то, что нужно. Политик такой демарш готовил давно. И вот день пришел – раньше, чем он рассчитывал. И надо было срочно, как говорят охотники, вставать на крыло. И сделать это так, чтобы там это не было воспринято как поиски убежища, но как визит совершенно деловой – по весьма серьезному поводу.
А повод был, и не один, а целых два. Предупредить Белый дом, если сам он еще не догадался: в разоружении торопливость – смерти подобна. Для Штатов прежде всего. И второй – подать как следует новость о возможной угрозе из космоса. В Америке политика делается по тем же правилам, что и в России: на всякого президента есть конкурент. И у них выборы в программе, и у них противоборствующие лагери уже строятся в боевые порядки.
Так что если нынешний президент не примет близко к сердцу все имеющиеся аргументы и предупреждения – естественно, придется срочно разговаривать с демократами.
Эти переговоры поручать никому нельзя. Но и говорить о них вслух пока совершенно невозможно. То есть все нити сходятся в одной точке: надо срочно лететь в Штаты. Приглашение сварганят в два счета. Только намекнуть Столбовицу, давнему знакомцу.
А еще до отъезда – организовать должный уровень секретности. Это все же попроще будет, чем там у них. У нас нынче свобода печати поразумнее стала.
Он продолжал думать, но одновременно уже и взялся за дело – не передоверяя секретариату, сам созвонился со Столбовицем в Штатах.
Сделал и еще один звонок. Чтобы предупредить о своем отъезде самого близкого и, безусловно, сильнейшего союзника, на которого надежда: он окажет помощь в задуманном деле, нажав на какие-то из своих рычагов на Западе. Что такие рычаги и кнопки у Гридня имелись – политик не сомневался, хотя на эту тему они никогда не разговаривали: вторгаться в деловые тайны магната было бы действием самоубийственным.
И все же – звонить надо было. Потому что другой серьезной опоры просто не существовало.
– Есть у тебя немного времени?
– Жаль, но считанные минуты. Самолет ждет.
– Понимаю. Камчатка?
– Она. Да, так я слушаю.
– Коротко. Первое: тоже улетаю. Но не туда. Напротив.
– А… м-м… Понял. О причинах знаю. Хотя там с вами ничего не случилось бы. Но потом…
– Да. Второе: информация, которая может оказаться серьезной.
Политик изложил главное менее чем за три минуты. После едва уловимой паузы Гридень ответил:
– Большое спасибо. Это и в самом деле может быть серьезно. Вам желаю счастливого пути. И надеюсь быть в курсе ваших дел там.
– И вам того же. Будете, конечно.
Дав отбой, Гридень минут пять посидел, приопустив веки, словно расслабившись перед дорогой. Потом вызвал секретаря.
– Позвоните на аэродром. Самолет можно вернуть в ангар. Камчатка отменяется. – Он усмехнулся. – Слишком близка она, не наш масштаб.
Только завершив необходимые действия и размышления, политик позволил себе передохнуть, выпил стакан холодного боржома и позвонил, чтобы несли обед. Проголодался после усиленной умственной работы.
