Михель Гавен
Арденны
– Фрейлейн Герд, – фрау Эберхарт бросилась к ней. – Я знаю, вы ассистировали доктору. Как там? Как там Пауль?
– Все хорошо, любезная фрау Лотта, – Герд даже улыбнулась. – Уф, устала, – сняв шапочку, она встряхнула волосами. – Я как раз к вам. С сыном все благополучно, пока еще он находится под наркозом, но его уже отвезли в палату, и вы можете пройти к нему. Фрау Ким довольна. Все прошло хорошо. Идемте.
Она повернулась, чтобы подняться наверх, фрау Эберхарт поспешила за ней.
– Одну минуту, фрейлейн, – Скорцени остановил сестру. – А где фрау Сэтерлэнд? Она уже вышла из операционной?
– Да, у себя в кабинете.
Когда они вошли, Маренн сидела за рабочим столом и что-то писала. Рядом лежала белая шапочка, марлевая повязка с лица. Длинные каштановые волосы волной закрывали плечи. Она подняла голову, на лице явно читалась усталость.
– Что вы? – спросила недоуменно. – Случилось что-то срочное?
– По мне, так легко можно подождать до вечера, – ответил Алик, усаживаясь на диван рядом с дверью. – Куда спешить?
– Кальтенбруннер изменил приказ, – сообщил Скорцени, подходя к столу. – Ты включена в состав группы вместо Джилл. У тебя в распоряжении неделя. До второго декабря ты должна закончить все свои медицинские дела и договориться, кто тебя заменит. Мы вылетаем в Арденны второго декабря, и не днем позже.
– Я рада, что Джилл останется дома, – Маренн откинулась на спинку стула и едва заметно улыбнулась. – За себя я не боюсь. Я справлюсь. Мне будет спокойно знать, что она, как всегда, утром едет на Беркаерштрассе в Бюро переводов, а не пробирается где-то по снегу в лесу под обстрелом американцев.
– Скажи спасибо бригадефюреру, – как бы невзначай заметил Науйокс. – Пришлось все-таки вмешаться Гиммлеру. Шелленберг убедил его.
– Я знаю.
– Айстофель, за мной, за мной!
Она бежала между заснеженных елей, распахнув плащ, серебристые комья падали ей на распущенные волосы. Она бросала палку Айстофелю, и тот несся черно-серой стрелой со щенячьим визгом, находил «добычу» и прыжками возвращался к хозяйке, радостно махая хвостом.
– Айстофель, отдай! Еще раз, еще!
– Раух, остановите их! – приказал Скорцени, обернувшись.
– Зачем? – адъютант пожал плечами. – Тебя волнует, что американцы увидят ее коленки?
– Меня волнует, что они вообще ее увидят, – отрезал он. – В форме и с нашивками оберштурмбаннфюрера СС. Не исключено, что у них есть снайперы. А вот то, что она по медицинской части, издалека они как раз могут не разглядеть.
– Что ж, это верно.
Раух направился к Маренн. Айстофель зарылся в сугроб, торчали только уши и хвост. Маренн наклонилась, чтобы потянуть его за ошейник. Волосы волной упали вперед.
– Фрау, я прошу прощения, – за спиной она услышала голос Фрица. – Господин оберштурмбаннфюрер просит подойти к нему.
– Да? Хорошо. Мы сейчас.
Маренн выпрямилась, повернулась, закинула голову, смеясь. Лицо ее раскраснелось, снежинки падали на темные волнистые локоны, длинные, чуть загнутые ресницы. Она тяжело дышала после игры с собакой, грудь под распахнутым плащом взволнованно приподнималась. Их скрывали две высокие ели с широкими, раскидистыми лапами. Раух молча смотрел ей в лицо, потом опустил взгляд. Она не пошевелилась, словно не заметила. Рядом Айстофель сделал прыжок, схватив в пасть еловую ветку. Снова посыпался снег. Он упал Маренн на щеку. Сдернув перчатку, Раух провел пальцами по ее щеке, прикоснулся к ее губам. Она не отстранилась. Сказала негромко, почти шепотом:
– Не надо.
– Конечно, – ответил он так же тихо, глядя ей в глаза. – Я всего лишь адъютант. Мне не положено чувствовать.
– Не потому. Если он поймет, тебя пошлют на Восточный фронт. А там убивают теперь чаще. Мне не хотелось бы этого.
– Он понимает. Мы говорили об этом.
– Он ждет, не будем задерживаться, – она сделала шаг в сторону.
Он удержал ее за руку и, наклонившись, поцеловал в губы. Она толкнула его в плечо, но так слабо, что он едва заметил это. Отстранилась не сразу, позволив себя обнять. Но потом решительно отступила назад. Глядя перед собой в снег, снова сказала:
– Не надо.
И повернувшись к Айстофелю, позвала:
– Идем, нас ждут.
– Нельзя выставлять себя напоказ, – Скорцени встретил ее холодно. – Не стоит забывать, что мы в тылу противника. И опасность может возникнуть самым неожиданным образом. Сейчас не время для игр.
По его бесстрастному лицу нельзя было понять, сердится ли он, подозревает ли. Раух подошел следом, но во взгляде, который Отто бросил на адъютанта, не было ревности. Казалось, он ничего не заметил. Но Маренн знала – это не так. Он все понял. Но до поры до времени не покажет вида.
– Нам приказано, – оберштурмбаннфюрер продолжал весьма сдержанно, – захватить мост через Маас, чтобы воспрепятствовать переброске войск союзников. На пути у нас американская бригада. Особо шуметь нельзя. Надо решить, как ее обезвредить. Раух, – он снова бросил взгляд на адъютанта, – позови ко мне командиров подразделений. Действовать необходимо с особой аккуратностью, чтобы не раскрыть себя раньше времени. Желательно без стрельбы. Только холодным оружием. Иначе может подоспеть подмога, а это очень некстати для нас.
Красивая француженка в платье с глубоким декольте, артистка из Парижа, пела для солдат генерала Брэдли лирическую предрождественскую песню из старого довоенного кинофильма. Никто не знал, откуда она появилась в расположении. Должно быть, приехала попутной машиной. Но томный звук ее голоса мгновенно очаровал всех. Говорили, ее прислал генерал Омар Брэдли, чтобы сделать своим солдатам подарок к Рождеству.
Она сидела у костра в окружении офицеров, черные лепестки ее бархатного платья рассыпались, открывая стройные ноги в высоких военных сапогах. Офицерская шинель, заботливо накинутая кем-то, соскользнула на снег, мокрые снежинки падали на обнаженные плечи.
Она пела о любви, и перед каждым возникали картины ушедшей мирной жизни. Их опьянял вольный воздух Парижа. Завороженные ее голосом, околдованные воспоминаниями, они не заметили, как со стороны леса появились люди в камуфляже. Неслышно ступая по снегу, перебежками они приблизились к костру, окружили плотным смертельным кольцом тех, кто слушал песню.
Никто из американцев не услышал, как сдавленно вскрикнул один из них, пронзенный кинжалом в спину, как застонал, опустившись на снег, другой, как третий захрапел, обагрив кровью белый снег вокруг. Никто не увидел, как погиб четвертый, пятый, седьмой…
А песня все неслась над поляной, где резали живьем ножами с изображением готических букв на рукоятках лезвий. Лирическая песня о любви… Рождественский подарок генерала Брэдли.
Оставшихся, уже без музыкального сопровождения, расстреливали из автоматов в упор. Они все остались лежать в снегу, глядя безжизненными глазами на несущиеся ввысь сосны. Никто из них уже не видел, как высокий человек со шрамом на лице накинул на плечи француженки черный китель с погоном и она встала, подняв с земли обагренный кровью кинжал с надписью SS.
Песня кончилась. Наступила мертвая тишина. Сырая мелкая пороша, сменив симфоническую торжественность снегопада, саваном укрывала землю и мертвые тела на ней. Маренн шла, переступая через трупы. Длинный шлейф платья волочился позади, ноги то и дело проваливались в снег.
– Не хотелось бы, чтобы Джилл смотрела на подобное, – поравнявшись с ней, Раух поддержал ее под руку.
Она только молча кивнула и сжала его пальцы, затянутые в перчатку.
– Наша задача изменилась, – продолжил Раух. – Командующий 6-й танковой армией Зепп Дитрих требует, чтобы мост через Маас был захвачен в неповрежденном состоянии, быстрым безжалостным ударом. Времени у нас в обрез. Они собираются наступать по этому мосту, так что нам придется удерживать его до подхода танков.
– Наступать, здесь? – Маренн остановилась. – Вальтер говорил, что местность здесь пересеченная, танкам придется туго, вокруг густые леса. К тому же выпало много снега.
– Ты думаешь, тут кто-то слушает Вальтера, а тем более нас с тобой? – Раух усмехнулся. – Я так понял, что здесь каждый сочиняет как умеет. А тем более Зепп Дитрих. Ему вообще море по колено. Отто предложил им захватить мост южнее, там более подходящие дороги для наступления, но они и слушать не хотят. Дивизия «Гитлерюгенд» пойдет через Льеж, а «Лейбштандарт Адольф Гитлер» должна выйти к реке между Ги и Омбре-Рауз. Вот так-то. Авангардная группа «Кульман» уже на подходе, она движется по шоссе «С», они торопятся прорвать оборону, чтобы проложить дорогу основным силам, значит, и нам надо действовать быстрее. Вообще, наступать будут только эсэсовские части, фюрер сказал, что после июльского покушения он вообще больше не верит армии.
– Но при нынешних погодных условиях эти проселочные дороги, по которым они хотят наступать, быстро превратятся в грязное месиво. Будет так же, как в России в сорок первом, когда танки безнадежно застряли после продолжительных дождей.
– Я не думаю, что командиры танковых дивизий станут советоваться с нами, они, наоборот, торопятся, мол, пока снегопад, авиация союзников вынуждена бездействовать, – Раух грустно усмехнулся. – Наше дело захватить мост и дать им пройти. Зепп Дитрих обещал нам прислать на подмогу своих десантников. Батальон «Хергет», во главе с самим оберштурмбаннфюрером СС Хансом Хергетом. Они прибудут завтра к утру.
– С Хансом Хергетом? – Маренн остановилась. – Я слышала, он погиб, еще в Польше, в тридцать девятом году.
– Был тяжело ранен. Но вот теперь вернулся.
– Был ранен, – Маренн покачала головой, – да. Мне сказали, он умер в госпитале.
– Значит, вышла ошибка, – Раух удивленно посмотрел на нее. – Ты с ним знакома?
– Немного, – скрывая смущение, ответила она и снова пошла вперед.
Знакома ли она с ним? Еще бы. Она вспоминала о нем не раз. В тот день, когда узнала о смерти сына. Но и подумать не могла, что придется встретиться еще раз. Мысленно она попрощалась с ним давно, пять лет назад. Стоило отправиться в Арденны, чтобы узнать, что он жив. Она попрощалась с ним в Польше. Тогда как встретилась куда как раньше. Разве она могла забыть?
Осенью 1939 года, вскоре после оккупации Польши, вместе с Альфредом Науйоксом она впервые приехала на территорию генерал-губернаторства. Герой гляйвицкой операции штандартенфюрер СС Науйокс вполне уверенно чувствовал себя на польской земле.
Польша лежала в руинах. И хотя армия ее уже была разгромлена, то там то здесь вспыхивали бои местного значения – эсэсовские зондеркоманды занимались уничтожением последних остатков Войска польского, осевших в немецком тылу.
Проведя весь день в госпиталях, Маренн вечером встретилась с Аликом Науйоксом в штабе одной из эсэсовских дивизий. Они поехали поужинать. В ресторане было многолюдно. В основном немецкие офицеры со своими дамами, встречались полячки, поляков не было. Обсуждая с Аликом события прошедшего дня, Маренн случайно взглянула на парадные белые ступени, ведущие от входа вниз, в зал и… замолчала, заметив в группе только что вошедших офицеров бывшего коменданта лагеря, в котором ее держали вместе с детьми, Ханса Людвига Хергета, теперь он имел звание штурмбаннфюрера СС. Офицеры спустились по лестнице и прошли в зал. Они сели за столик невдалеке. Теперь Маренн могла видеть Ханса только в профиль. Он знаком подозвал официанта.
– Маренн, ты слышишь меня? – Алик Науйокс нетерпеливо тронул ее за рукав. – Что ты там увидела?
– Да, да, Алик, – ответила она рассеянно. – Ты не знаешь, кто эти офицеры? Из какой они части?
– Где?
– Вон, за тем столом.
– А… Это одна из наших зондеркоманд. Они здесь работают с партизанами. Ее командир, штурмбаннфюрер Хергет, сидит во главе стола, мы общались сегодня утром. А что? Тебе приглянулся кто-то из этих молодых людей? – Алик лукаво посмотрел на нее.
– Да нет же, – Маренн опустила глаза.
– Я так и понял. Их командир – красавец, прямо скажем.
– Ну что ты говоришь, Алик! – Маренн рассердилась.
– То, что есть. Ты совсем не ешь.
– Извини, Алик, – она встала. – У меня очень болит голова. Я, пожалуй, пройдусь.
– Хорошо, – Алик пожал плечами. – Если что, я буду здесь.
– Договорились.
Маренн прошла мимо столика, за которым сидел Хергет. Ханс курил сигарету, он разговаривал с оберштурмфюрером, который сидел рядом с ним. Она вышла в холл. И, подойдя к распахнутому окну, закурила сигарету. Ей казалось, в тишине еще теплой осенней ночи она снова услышала лай собак, удары лопатой по замерзшей земле, крик Штефана: «Мама!» Он успел крикнуть прежде чем комья земли обрушились на его голову, скрывая в яме, выкопанной посреди лагерного плаца, на глазах шеренги заключенных. И холодное, бесчувственное лицо коменданта. Перед тем, как потерять сознание, она успела увидеть, как он спускается со смотровой вышки. Короткая команда – и все остановилось. Крик прекратился. Она подумала, Штефан умер. Но нет, он был жив. Потом ее отправили в тюрьму – там били. Ни в чем не обвиняли, просто били, за непослушание. Она слышала шаги кованых сапог по коридору тюрьмы. Она знала их наизусть, шаги охранников, которые выводили узников на казнь. И ее казнят – она ждала этого. Она была уверена. Осталось девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, всего два шага. Вот. Заскрежетал замок, дверь открылась. В рассветном полумраке, в проеме двери она увидела высокую фигуру в плаще. Нет, не приземистый унтершарфюрер, не толстый вальяжный начальник тюрьмы – высокий, статный Ханс Хергет стоял на пороге. Он появился, чтобы отвести смерть.
Ей едва хватило сил, чтобы удержаться на ногах, она едва узнала его. Он вошел в камеру. За ним подобострастно шаркая ногами, семенил потерявший всякую спесь начальник тюрьмы. Она ждала, что вот-вот появится Ваген. Но Вагена не было. Она опустилась на нары, потом, теряя сознание, упала на пол. По приказу Хергета охранник помог ей подняться. Ее провели по коридору, потом – во двор. В какое-то мгновение мелькнула мысль, что казнь все-таки состоится. Ее отведут к стене, и все будет кончено – за непослушание. Но провели мимо. Ханс Хергет шел за ней. Она слышала его уверенные шаги, слышала властный голос, которым он отдавал приказания. Ее вывели за ворота, подвели к машине. Охранник распахнул дверцу.
– Садитесь, – сказал он.
Она села. Ханс Хергет сел за руль. Машина тронулась с места, и… все осталось в прошлом. Они были вдвоем. Только вдвоем. Хергет молчал. Но она видела – в зеркало заднего вида он улыбался ей одними глазами. Уткнувшись лицом в спинку переднего сиденья, Маренн не могла сдержать слез. Она плакала. Машина затормозила. Повернувшись, Ханс Хергет провел рукой, затянутой в черную перчатку, по ее спутанным волосам. Потом вышел из машины и открыл перед ней дверцу.
– Иди, – сказал он.
Она подняла заплаканное лицо. Она не поняла, о чем он говорит. Идти? Куда? Кругом – ни души, поля, леса, все тонет в серой рассветной дымке.
– Иди, – повторил он. – Ты свободна. Я отпускаю тебя.
Ей показалось, от всего пережитого она бредит. От неожиданности она на мгновение онемела. Свободна? Как свободна? После всего, что она пережила, это казалось невероятным. Как она может быть свободна? Это невозможно.
– Выходи скорей, – он торопил ее. – Пойдешь через перелесок, там Битбург. Это небольшой, тихий городок. На самой окраине, на улице Золленштрассе, 5, тебя ждут. Это хорошо знакомые мне люди. Они согласились помочь. Они дадут тебе одежду и новые документы. Я все подготовил.
– Но дети? – она не верила собственным ушам. – А как же Штефан и Джилл?
– На поезде доберешься до Мюнхена. Там остановишься в гостинице «Людвиг». Я постараюсь, чтобы к твоему приезду они оба были уже там. Из Мюнхена отправитесь в Париж. И как можно скорее. Я потяну время, но рано или поздно гестапо все равно начнет тебя искать. Они искать умеют, это общеизвестно, так что к этому моменту вы должны быть уже далеко. Это все, Ким, что я могу для тебя сделать. Иди, другого случая не будет.
Откуда только взялась эта радость? То, что казалось несбыточным, свобода, Париж, все предлагалось ей сейчас. Но какой ценой? Кто должен заплатить за ее освобождение и чем? Она внимательно посмотрела на Ханса. Лицо его было бесстрастным. Как и обычно, оно не выражало никаких чувств. Темно-голубые глаза холодны и спокойны. Как будто он не предлагал ей ничего особенного. Он ждал.
– А как же ты? – спросила она вдруг. – Ведь если они начнут искать, они выяснят, кто устроил мне побег. Тебя накажут. Если не хуже…
– Меня накажут, – уголки губ дрогнули, он едва заметно улыбнулся. – Разжалуют, это точно. Но это уже мое дело. Иди.
– Нет, – она ответила резко, опустив голову. – Нет.
– Что? – он переспросил удивленно, слегка приподняв бровь.
– Я никуда не пойду, Ханс. Я не хочу, чтобы тебя наказали.
Она заметила, что, несмотря на все умение владеть чувствами, он смутился и отвел взгляд, чтобы не выдать выражение глаз. Потом, опустив козырек фуражки ниже, спросил строго:
– Ты остаешься? Решай скорей. Мы больше не можем стоять здесь, – он кивнул на дорогу.
Она оглянулась – из-за поворота показался военный транспорт.
– Да, остаюсь, – сказала она решительно и, усевшись на сиденье, захлопнула дверцу автомобиля. Он обошел машину и сел за руль. Транспорт приближался. В зеркало она увидела, что он смотрит на нее, и не узнала его взгляд. Теплый синий свет струился, отраженный зеркальной поверхностью, обволакивая и согревая. Он повернулся и, перегнувшись через спинку кресла, поцеловал ее поблекшие губы, на которых запеклась кровь. Транспорт поравнялся с ними. Притормозив, проезжавший офицер спросил:
– Нужна помощь, господин гауптштурмфюрер?
– Нет, благодарю, – Хергет махнул рукой. – Все в порядке. Поезжайте.
Вскоре он уехал по новому назначению. Без предупреждения, ночью. А утром к шеренге заключенных вышел новый комендант, гауптштурмфюрер СС Габель.
Сзади послышались шаги. Маренн обернулась. В сопровождении своих офицеров штурмбаннфюрер СС Хергет направлялся к гардеробу. Сколько же времени прошло? Сигарета давно потухла. Бросив ее в урну, Маренн подошла к штурмбаннфюреру. Он не обратил на нее внимания. Тогда она назвала его по имени:
– Ханс!
Харгет обернулся. Все тот же резкий, холодный взгляд.
– Вы не узнаете меня, Ханс?
Она подошла ближе. Холодное недоумение сменилось удивлением, в глазах мелькнула радость.
– Ким? – он окинул взглядом ее форму. – Я вижу, вы сделали карьеру, фрау Ким. Вам идет.
Потом, оглянувшись на офицеров, приказал:
– Отправляйтесь в расположение, господа. Я буду позже. Ты здесь одна? – спросил, когда офицеры ушли.
– Нет, но я предупрежу. Подожди.
Она почти вбежала в зал. Потягивая прохладное белое вино, Алик все еще сидел за столиком. Она подошла.
– Ну, наконец-то. Где ты была? – спросил он.
– Алик, дело в том, – она запнулась. – Я должна сейчас оставить тебя. Ты понимаешь, Ханс Хергет, он бывший комендант лагеря, где я находилась.
– Не понимаю, – Алик пожал плечами. – Насколько я помню, ваш комендант Габель довольно скучная личность, старый и толстый.
– Хергет был всего несколько месяцев, до Габеля.
– Что ж, ясно.
– Он много сделал для меня. Он спас меня.
– Похоже, он не зря старался. Ладно, договорились. Я никому ничего не скажу, ты понимаешь, – Алик заговорщицки посмотрел на нее. – Но при одном условии. Вон там, видишь, сидит красивая полячка. Она давно уже мне подмигивает. Так что сделай милость – тоже никому не говори. По рукам?
– По рукам! – Маренн рассмеялась. – Ты – хитрый лис, Алик. Умеешь извлечь выгоду из всего.
– Ну-ну, – сказал Алик, вставая из-за стола и одергивая мундир. – Я посмотрю, какая у нас будет выгода завтра, когда нам позвонят из Берлина. Ты там возвращайся пораньше. А то, понимаешь, мне ночью некогда будет придумывать, что объяснять известным людям.
Они провели ночь в одном из немногих уцелевших после бомбардировки отелей. Она вспомнила, что в лагере, когда он впервые пригласил ее к себе, она ударила его по лицу, едва он попытался обнять ее. Молодой комендант схватился за пистолет. Она закрыла лицо руками и только просила:
– Стреляйте, стреляйте скорей. Ну, что же вы?
Он убрал пистолет в кобуру и, сдерживая ярость, приказал:
– Убирайся.
Всю ночь в лагерной лаборатории, куда по приказу Хергета ее с больными детьми перевели из барака, она не могла заснуть, со страхом ожидая рассвета. Ударить по лицу начальника лагеря – за это можно было поплатиться жизнью. А что же будет со Штефаном и Джилл? Прижимая к себе спящих детей, она почти раскаивалась. Но утром ничего не произошло. Она не увидела его на поверке, не последовало никаких указаний, ее не перевели обратно в барак – все оставалось по-прежнему. Фельдшер, повинуясь приказу Хергета, как всегда, принес лекарства. Никто ничего не знал, никаких особых распоряжений не поступало. К обеду она услышала, что комендант уехал по вызову в город. Теперь она со страхом ждала его возвращения. Он приехал вечером. Вошел в амбулаторию, молча окинул холодным взглядом Маренн и детей, взглянул на фельдшера и вышел. В тот вечер он не посылал за ней.
– Ты помнишь? – спросила она, улыбаясь.
– Да, помню, – ответил он. – Ты была смелой женщиной.
Через два дня зондеркоманда СС под командованием штурмбаннфюрера Ханса Хергета проводила ликвидацию группы польских военнослужащих, состоявшую из разрозненных остатков нескольких частей регулярной польской армии. Поляков окружили, операция уже подходила к концу. У медицинской машины с красным крестом Маренн принимала и осматривала раненых. Издалека она наблюдала за Хансом, который, находясь на замаскированном командном пункте, руководил заключительными действиями своих подчиненных. Потом он подошел к ней. У него в руке она увидела розовый цветок гладиолуса. С улыбкой он приколол гладиолус к нагрудному карману ее кителя и поцеловал в губы. В сумятице угасающего боя никто не заметил польского солдата, который, осторожно прокравшись в кустах, прицелился в Маренн – его привлек ее мундир, в отличие от членов зондеркоманды на ней не было камуфляжа.
– Господин штурмбаннфюрер, сообщение из канцелярии гауляйтера, – подбежавший связист отвлек Хергета.
Он отошел на несколько шагов и вдруг заметил, как среди ветвей мелькнул автомат. Он бросился к Маренн.
– Ложись!
Но было поздно. Раздалась очередь. Одна пуля вонзилась ему в голову, другая прошла под сердцем. Ответный свинцовый шквал, пронесшийся по округе, уничтожил всех еще надеявшихся на спасение в своих укрытиях поляков, в том числе и стрелка.
Маренн бросилась к Хансу – он был еще жив.
– В машину, в машину срочно! – приказала она эсэсовцам.
Его привезли в госпиталь. В машине он на некоторое время пришел в себя. Его подернутые тусклой пеленой глаза взглянули на нее, губы разомкнулись, он произнес едва слышно, с хрипом:
– Ты зря так поступила, Ким. Лучше бы ты тогда бежала. Тебе не простят. Ты можешь потерять все, ради чего ты согласилась.
Потом в уголках губ выступила кровь. Он закашлялся. Голова откинулась. Он закрыл глаза.
Она вспомнила его слова, когда погиб Штефан. «Ты потеряешь все, ради чего согласилась». Наверное, он был прав.
В госпитале она сама сделала ему операцию, понимая, что шансов на спасение немного. Потом ее срочно вызвали в Берлин. Она оставила Ханса на попечение профессора Шульца, главного врача Краковского госпиталя, намереваясь забрать в клинику Шарите, как только это станет возможным. Но едва она прилетела в Берлин, ей сообщили, что он умер. И вот теперь оказывается, он жив и вернулся в строй. Это казалось невероятным. У него было тяжелое ранение в голову, и его лечение прошло мимо нее. Без его собственного желания такое не могло произойти.
– Американцы в сильной неразберихе. Без дорожных указателей, которые мы сорвали, многие подразделения сбились с пути и заблудились, – доложил командир передового отряда. – Этому способствует также густой туман. Части, стоявшие в Линьевилле, покинули его. Десять минут назад штаб зенитно-артиллерийской бригады во главе с генералом Тимберлейком сбежал. Путь свободен.
– Что ж, если это так, вступаем туда, – распорядился оберштурмбаннфюрер, взглянув на карту. – На всякий случай пустите вперед танки.
Уже через несколько минут он похвалил себя за принятое решение. На юге Линьевилля танки столкнулись с тыловыми подразделениями 7-й бронетанковой дивизии США, идущими в Сен-Вите. Первая «пантера» на большой скорости пыталась атаковать американцев у моста через реку, но была подбита замаскированным «шерманом» и вспыхнула.
На улицах городка замелькали фигуры в американском обмундировании. Они явно были ошарашены неожиданным появлением немцев. Танки передовой группы Пайпера наползали на Линьевилль, как черные жуки. Под прикрытием разбитой «пантеры» бронетранспортер на полугусеничном ходу громыхнул выстрелом, и головной джип американской колонны исчез во вспышке оранжевого пламени и черного дыма. Остальные танки еще оставались за бугром. Застигнутые врасплох американские солдаты рассыпались в поисках укрытия. Кто бросился в канаву, кто в близлежащий сарай, кто спрятался за стогом сена. Многие просто падали в снег, притворяясь убитыми, чтобы потом спокойно уйти, когда немцы пройдут. Снова выстрелил замаскированный «шерман».
Маренн услышала гул. Снаряд врезался в снег совсем близко, ледяная крошка с силой ударила в лицо. Она вскинула голову.
– Лежи, вставать нельзя!
Раух схватил Маренн за руку и потянул к себе. Они лежали близко друг к другу. Маренн вжалась в снег, ожидая следующего выстрела. Он последовал скоро. Но в другом направлении – внимание американского танка привлекли «пантеры», выползающие из-за бугра. Раух прижал Маренн к себе, повернул ее лицо. Даже сквозь взрывы она услышала его слова.
– Я люблю тебя. Война катится к концу. Все катится к концу и ко всем чертям. Молчать больше нет смысла, возможно, другого случая уже не будет.
Она промолчала. Немцы открыли шквальный огонь – из всех стволов одновременно. Выстрелы «шермана» прекратились – его подбили панцерфаустами. Он горел в клубах черного дыма.
– Я прошу тебя, – она сказала негромко. – Я прошу, Фриц. Между мной и Отто и так все очень сложно. На грани разрыва. Если бы у Германии был шанс, а так ты прав, все катится к концу, и мы не знаем, что ждет нас завтра.
– Мне все равно. Я люблю тебя, – повторил он.
Он добрался до ее губ. Несколько мгновений они оставались неподвижны, потом она ответила на поцелуй.
Потеряв один танк и два БТРа, группа Скорцени вошла в Линьевилль. Остатки разгромленной колонны взяли в клещи и оттеснили к центру города. Понимая, что сопротивление бессмысленно, американцы побросали оружие на брусчатую мостовую и подняли руки, сдаваясь в плен. Немцы окружили пленных, обыскали, чтобы изъять спрятанное оружие.
– Оставлять их здесь нельзя, – прокричал Скорцени командир панцергруппы Иоахим Пайпер.
Он подкатил на бронетранспортере, на правом плече болтался «шмайсер».
– Там у развилки дорог поле, я прикажу, чтобы всех отвели туда.
– Как знаешь, – Скорцени только кивнул. – Они твои, мне они ни к чему, только обуза.
– Тогда я оставлю с пленными нескольких солдат, а остальным отдам приказ идти вперед.
– Хорошо! Раух, – Скорцени обернулся к адъютанту. – Я еду на встречу с командиром зондеркоманды «Хергет», он приглашает меня в свой штаб. Нам надо согласовать дальнейшие действия. Со мной поедут командиры подразделений. Ты остаешься здесь за главного. Особенно не расслабляйтесь, бдительности не теряйте, – распорядился он.
– Ты пока можешь отдохнуть, – подойдя к Маренн, он с нежностью прикоснулся пальцами к ее щеке.
– Я займусь ранеными, – она едва заставила себя улыбнуться. – Если возможно, я бы хотела осмотреть и тех американцев на поле. Возможно, там тоже кому-то требуется помощь.
– Зачем? – Скорцени нахмурился, но, заметив, как сжались ее губы, согласился. – Ладно. Если ты считаешь это необходимым. С Пайпером договаривайся сама.
– Хорошо, – она заставила себя улыбнуться.
Пленных было несколько сотен. Сюда же добавили тех, кого захватили в Буллингене. Выглядели они испуганными, на лицах явно читалась тревога. Солдаты Пайпера особенно не церемонились с янки. Охрана искала любой повод, чтобы открыть огонь. Когда Маренн подошла, она почувствовала – в воздухе витает призрак смерти, напряжение достигло апогея. Она сняла камуфляж, чтобы было видно, в каком она звании, не только американцам, но и эсэсовцам тоже, – пусть попридержат свою ярость и неуместные скабрезности.
Американцы сидели прямо на заснеженном поле, им разрешили курить. На двух дорогах, пролегающих от них по обеим сторонам, несметное количество немецких танков со знаками SS и гербами легендарных арийских дивизий на борту выписывали сложнейшие маневры. Они направлялись от Линьевилля к Мальмеди.
Маренн сразу поняла, что это своеобразная психическая атака. Завороженные американцы смотрели в холодные, как сталь, глаза молодых эсэсовских офицеров, которые с высоты танковых башен упивались победой, вкус которой они уже подзабыли. И она без труда замечала – многие американцы начинали испытывать страх. Она знала, их убеждали, что германская армия, потерпевшая не одно сокрушительное поражение на Восточном фронте, на грани развала. Солдаты не хотят воевать. Теперь они видели совершенно противоположное. Элитные эсэсовские части, сформированные только из тех, кого фюрер считал истинными арийцами, по-прежнему отличались железной дисциплиной и свойственным немцам педантизмом в выполнении приказов. Конечно, американцам было невдомек, что четыре танковые дивизии, под командованием Зеппа Дитриха, только что были переброшены с Восточного фронта, где понесли чудовищные потери, доукомплектованы и без малейшей передышки отправлены в Арденны. Солдаты и офицеры измотаны до последней степени. Но противникам этого было незаметно. Маренн хорошо знала, что это будет незаметно даже большевикам, если они в конце концов окажутся на подходе к Берлину. Боевой дух эсэсовских дивизий вряд ли сокрушит даже полная катастрофа рейха, они останутся такими до конца.
Оглушительный рев, раздавшийся неожиданно, заставил ее вздрогнуть. Это начался обстрел реактивными ракетами «Фау-1». Американцы прижались друг к другу. Когда первый залп стих, Маренн подошла к одному из охранников, унтершарфюреру СС.
– Раненые есть? – спросила она, кивнув на американцев.
– Есть. Но они…
– Я знаю, что делаю, – оборвала его Маренн, и эсэсовец вытянулся.
Прямо напротив сидел молоденький лейтенант. От напряжения у него пересохли губы, и он все время облизывал их.
– Как вас зовут? – спросила Маренн у него по-английски.
– Лейтенант Лэрри, – ответил тот, попытавшись приподняться. – Лейтенант Вирджил Лэрри.
Восьмидесятивосьмимиллиметровая самоходная пушка остановилась и угрожающе развернула ствол, направив его прямо на пленных американцев, скрючившихся на снегу. Немецкий шарфюрер зло усмехнулся.
