Микаэль Юрас
Короткие слова – великие лекарства
Домовладелица-консьержка, или Двуногий оксюморон
На площадке за мной ведут слежку. Я должен скорее найти ключ и убежать, спрятаться в укрытие. Но все происходит как в фильмах ужасов, где героя всегда догоняют. Машина не трогается с места. Новая машина! Мои ключи падают. Поздно! Свет гаснет. Она выходит и зажигает свет. Ее дыхание действительно неприятное – горячее и плохо пахнет. Она часто дышит. Я поворачиваюсь – она рядом, стоит в нескольких сантиметрах от меня. Она из числа тех людей, которые считают, что, разговаривая с вами, обязаны бросать слова вам в рот, чтобы те не потерялись в пути. Господи, слушают ведь ушами, а не ртом!
– Вам надо бы подумать о том, чтобы внести плату!
– Добрый вечер, мадам Фарбер. Не волнуйтесь. У меня временные неприятности, но все наладится. Я вам заплачу.
– Очень надеюсь на это. Жизнь сурова для всех.
– Заплачу на будущей неделе, я вам обещаю.
– А ваша подруга что, здесь больше не живет? Если вы больше не можете вносить плату один, надо сказать об этом мне.
В этих словах я уловил два чувства своей собеседницы – удовольствие от осознания моего несчастья и печаль оттого, что она больше не увидит Мелани.
Мелани – женщина. Фигура, улыбка, волосы. Меня мадам Фарбер охотно бы заменила кем-нибудь другим. Но ушла Мелани, а я стоял теперь перед этой женщиной, которая похожа на Верлена со старой фотографии, сделанной в кафе «Прокоп». Только без абсента и со зловонным дыханием.
Марселина Фарбер, или искусство принимать посетителей. Воплощение такта. И воплощение великодушия тоже. Она владела половиной дома и была обязана платить налог на состояние. Однако мои неуплаты, кажется, портили ей жизнь. В семьдесят лет – никакой приветливости. Зовут Марселина[6] – как поэтессу, только поэзии в ней нет.
– Она в поездке по служебным делам.
– Понятно. Во всяком случае, не забывайте обо мне. Значит, на следующей неделе.
– На следующей, обязательно. Передайте от меня привет своей матери.
– Понятно, но маме не нужен ваш привет.
Мать Марселины до сих пор жива, хотя в это трудно поверить.
Она живет в тепле у своей семидесятилетней дочери. И конечно, должна платить дочери за квартиру, чтобы не оказаться на улице. Я испытывал нежность к этой матери, Августине, с которой случайно встречался три раза, когда она еще могла выходить из квартиры. Я испытывал нежность к Августине потому, что она с утра до вечера терпела мадам Фарбер. Такое мужество у девяностолетней женщины!
Свет опять погас. Я был в темноте вместе с Марселиной Фарбер. Уже минимум пятьдесят лет она не оказывалась в темноте наедине с мужчиной (и, к несчастью, сейчас мужчиной рядом с ней был я). Не оказывалась с тех пор, как умер ее муж. Когда у нас с ней были хорошие отношения, она рассказала мне о своей «прежней» жизни с необыкновенным человеком, который ушел из жизни «слишком рано». Теперь я понимал этого человека: лучше смерть, чем эта мегера.
Она нажала на выключатель, и передо мной снова возникли ее зубы. Между зубами были небольшие промежутки, чтобы выпускать наружу дыхание, которое я терпел. Мать-природа все хорошо устроила. Есть существа, которых терпят. Марселина вернулась в свою квартиру и встала за дверью. На свое любимое место, на свой наблюдательный пункт. Я наконец поднял свой ключ и исчез из поля ее зрения.
Я прошел в ванную, наполнил умывальную раковину водой и окунул в нее голову до ушей. У меня не было другого способа дать выход моему гневу – только крик в воде. Кричать в воде и понимать всю глупость этого поступка. Наполовину задохнуться. Глаза покраснели, уши заткнуты. Есть риск получить воспаление среднего уха. И все это из-за дуры. Я вспомнил об одной своей подруге, которая однажды попыталась покончить с собой, съев целый пакет йогуртов. Не получилось: она только на короткое время расстроила себе кишечник. Врач скорой помощи, которого я вызвал по ее совету (она стояла согнувшись лицом к туалету, но еще могла говорить), не соизволил сдвинуться с места. А дежурный врач-диспетчер сделал мне замечание. И все это из-за йогурта. Однажды я рассказал эту историю одному своему пациенту, мужчине лет шестидесяти (приятному человеку, который хотел с помощью чтения перестать есть по десять пицц в день; надо сказать, что мой «рецепт» ему ничем не помог). Он ответил, что в нашей проклятой стране все гибнет и что мой случай – пример эгоизма, которым пропитано все вокруг. И добавил, что в его время (в какие годы? Я так и не узнал этого) врач вскочил бы в машину и приехал помогать моей подруге, которая отравилась, может быть, смертельно. Регулируйте, регулируйте, диспетчеры: смотреть больше не на что.
Зеркальце, зеркальце…
Имя пациента: Ян Б.
История болезни:
Ян равнодушен к внешнему миру. Он вне мира. Кто может сердиться на него за это? Его жизнь после травмы превратилась в накапливание унижений. Со временем он стал чемпионом в искусстве быть козлом отпущения – тем, кто принимает удары за других. Ему нужно было уйти, чтобы спастись от ударов. Сложнейший, но увлекательный случай. Пограничный опыт для терапевта. И все же – не сомневаться в способностях Яна! Не сомневаться в моих способностях! У него необыкновенная способность к анализу. Он заметит малейшую мою слабость. Никакой замкнутости или сдержанности. Речь правильная. Продуктивный интеллект. Если эта характеристика верна, то можно найти решение.
Анна: Заново определить ее роль. Она присматривает за ним, как за маленьким ребенком. Влечение и отторжение одновременно по отношению к мысли, что Ян вернется в мир. Мать-буфер: принимает удары, которые наносит ей сын.
План работы:
Книги, рекомендуемые Яну:
Жан Кокто. «Самозванец Тома».
Дж. Д. Сэлинджер. «Над пропастью во ржи».
Книга, рекомендуемая его матери:
Альбер Коэн. «Книга моей матери»… Но тут я не уверен, потому что это книга о любви сына к матери.
– Это Энтони.
– Я узнал ваш голос. Я обдумал вашу ситуацию.
– Вы передумали? Вы больше не хотите заниматься мной. Я понимаю…
Энтони сказал это как мальчик, которому что-то пообещали, чтобы его обмануть.
– Нет, нет, успокойтесь. Я не передумал. Мои слова «обдумал вашу ситуацию» значат, что я подобрал вам текст.
– Прекрасно! А можно продолжить общение по телефону?
– Буду с вами откровенен: я бы предпочел, чтобы мы встретились для работы.
– Это будет очень сложно: у меня мало времени. Я редко выхожу на люди и люблю сдержанность. Общаться по телефону нам было бы спокойней. Может быть, я прошу у вас слишком много?
– Скажем так: я не уверен, что моя терапия действует на расстоянии. Мы должны встретиться.
– Я знаю это, знаю… Обещаю вам прийти в ваш кабинет. Значит, вы подобрали текст?
– Да. «Одиссея» Гомера. Эта эпопея вам идеально подойдет. Назначим время встречи.
– Приключения Улисса, да?
– Да, именно они. Будущая неделя подходит?
– Я читал это в школе, когда был ребенком. Подождите минуту.
Я услышал шуршание мнущейся бумаги, словно телефон опускали в карман. Потом раздались громкие мужские голоса: «Что ты там еще затеял?», «Ты пойдешь с нами?». Они напомнили мне те, которые я слышал, когда подростком пытался играть в гандбол. Шесть адских месяцев я безуспешно старался забить гол. Я всегда бил слишком слабо, и вратарь останавливал мой мяч так легко, как будто я просто делал ему передачу. Ему не приходилось предпринимать никаких усилий. А для меня это была оправданная затрата энергии. Я был худшим гандболистом в истории. Мой тренер, хороший педагог, однажды вечером отвел меня в сторону после тренировки и заговорил на эту тему: «Алекс, у нас с тобой маленькая проблема: ты никогда не забиваешь, а хочешь все дольше играть во время матча. Это невозможно». Я ответил ему, что, дольше находясь на поле, я, несомненно, буду иметь больше шансов увеличить счет – «скорировать», так он говорил, образуя это слово от английского «ско», что значит «счет». Этот глагол казался мне отвратительным: когда тренер его произносил, я слышал французское «скори́», которое значит «шлаки» или «отбросы». Забивать голы – почти выкидывать отбросы. Наш спор продолжался, не внося никаких интересных изменений в мое положение. Чтобы закончить разговор на хорошей ноте, он предложил мне послать мяч в пустые ворота, чтобы я увидел, как выглядит попадание мяча в сетку. Я это сделал, но не без труда, потому что был совершенно без сил. Сразу после душа моя карьера гандболиста закончилась. Голос Энтони, когда тот отвечал на вопросы, звучал не так, как когда он обращался ко мне. «Да, иду. Ты что, подыхаешь от голода? Погоди две минуты, я сейчас возьму сумку и приду». Разговор закончился откровеннейшим смехом.
– «Улисс»; я о нем и не подумал.
– Вы можете говорить?
– Нет. По-настоящему – нет.
– К следующему разу достаньте себе этот текст и начинайте его читать. Я объясню вам свой выбор. Вы понимаете, что по телефону это будет сложнее.
– Понимаю. Я вам перезвоню.
– Когда?
– Я не знаю.
– Я говорил вам: нужно назначать точное время наших встреч.
Нас прервал прежний громкий голос: «Шевелись, Энтони!»
– Алекс, я должен вас покинуть. Не беспокойтесь. До скорой встречи. Значит, Улисс.
– «Одиссея», Энтони. Не Улисс. До скорой встречи.
Итак, я обнаружил, что разговоры велись тайно. Это вызвало у меня любопытство. Я должен был работать с Энтони незаметно, а это было для меня чем-то новым. Несомненно, я буду должен расталкивать других локтями, чтобы занять место в его жизни, потому что люди, которые его окружают, кажется, по меньшей мере далеки от мира художественной литературы. Они прочно прикреплены к реальности. Их ступни приколоты к земле шипами, которые облегчают сцепление с поверхностью. Они – футболисты. В этом виде спорта голова работает, но очень мало. Иногда она сталкивается с мячом. Делает это почти по ошибке, чтобы легче вернуться на землю.
В любом случае моя профессия приносит мне удивительные новости. После терапии на дому я пробую себя в терапии по телефону. Надо жить в ногу со временем… И работать!
Как обычно, я читал два часа подряд. Это передозировка слов. Глаза лопаются. Голова болит. Если слишком много читаешь, это вызывает болезнь, но не убивает. Я – живое доказательство этого. Кто-нибудь слышал, чтобы человек умер оттого, что прочитал всего Золя за неделю? Тексты, прочитанные в юности, – новеллы, романы, театральные пьесы, письма… Нет, от чтения человек не умирает, только становится немного больше мизантропом.
Чувства меры – вот чего мне иногда не хватает. Когда я был ребенком, мои товарищи приходили к богатому дому, в котором мы жили, и стучали в дверь. Я отказывался идти играть с ними. Моя мать сходила с ума: почему он никогда не хочет выйти? Потому что я читал. И эта зависимость от книг усилилась: я желал прочитать все, а это невозможно. Целые дни в муниципальной библиотеке. Я жил как затворник, но не как монах: я не мог бы жить, не прикасаясь к женскому телу. Но мама этого не знала, и я старался продлить сомнения. Я получал удовольствие, когда заставлял ее верить, что меня интересуют только книги. На самом же деле я был влюблен во всех девушек, которых встречал. Когда я заговаривал с ними, то не мог удержаться, чтобы не процитировать того или другого писателя. Я считал, что благодаря этому буду что-то значить для них. Я ошибался: литература вызывала у них скуку. Они искали пылкого и мужественного поклонника, которым могли бы гордиться, а не мальчика, который способен декламировать Расина на краю бассейна, когда другие мужчины прыгают в воду, делая сальто вперед.
Моя мать тоже любила книги, но ее любовь не была зависимостью и не мешала ее общественной жизни. Я же отгородился от мира. Друзья стали реже приходить ко мне. Дружба – это присутствие рядом, это контакт. Это значит касаться друг друга, смеяться, видеть все мельчайшие подробности внешности друга.
Вскоре я уже не видел никого. Не виделся ни с кем до того дня, когда понял, что чтение может восстановить душевное равновесие, утешать страдающих и помогать им. Это и есть библиотерапия. Она стала моей профессией. Поскольку слова способны уничтожить и поскольку все на этой планете содержит в себе два начала – положительное и отрицательное, чтение некоторых текстов имеет спасительные свойства.
Когда я произнес слово «библиотерапия» при моей матери, она решила, что я вступил в секту. Дианетика. Полное собрание сочинений Л. Рона Хаббарда. Литературный жанр – книги о развитии личности: «Законы успеха», «Счастье везде», «Стань тем, кто ты есть»…
Нет, я не желал заниматься такими сочинениями. Я хотел заниматься только литературой. Значит, не было никакого риска впасть в сектантское безумие. Но матери всегда беспокоятся о детях. Я не мать. Впрочем, я и не отец. Мелани хотела ребенка, но я ничего не знал о себе и не мог его хотеть. Стать началом чьей-то жизни на этой земле? Это вызывало у меня страшную тревогу. А если мой ребенок будет безобразным? Надо будет навязывать его внешность другим. И ему самому – с помощью зеркала-псише. Это меня не мотивировало. А если он будет идиотом? Например, горячим приверженцем гандбола с толстыми руками. О чем бы мы говорили? О его десяти голах в каждом матче? О моей негодности ни на что в этом виде спорта?
Споры, напрасные обещания, когда я пожелаю что-то получить, – вот что принесло бы нам предполагаемое отцовство. И еще мадам Фарбер, которая, несомненно, подслушивала у нашей двери. Она знала о нас все. Уж не напичкала ли она нашу квартиру маленькими камерами? В кухне – чтобы убедиться, что мы не портим пол; в ванной – чтобы убедиться, что я действительно мужчина; и в спальне, чтобы видеть, как мы занимаемся любовью. Смотрит ли она на меня сейчас? На меня, который сидит совершенно один в захваченной книгами квартире, которую она мне сдает.
Мелани обязывала меня ставить их на место. Она была воплощением порядка. Как я мог любить женщину, которая ничего не читала? Может быть, я любил ее потому, что вместе мы образовывали что-то стоящее. Образовывали единое целое. Каждое лето она требовала у меня список «обязательных» книг. Я брал свой блокнот и начинал писать в нем заглавия, потом другой, и так до тех пор, пока листок не исчезал под словами. Она была не в состоянии сделать выбор, тогда я предлагал ей взять наугад роман в библиотеке, но она никогда этого не делала. Нужно было вынуть чемоданы, гладить белье и – главное – не забыть косметику от солнца. Эти дела казались ей запретными для мужчин. Казались без всякой причины. Феминизм был принесен в жертву умению «хорошо подготовиться к отъезду в отпуск».
Когда Мелани не удавалось уснуть, она просила меня рассказать ей о том, что я читал. Я пересказывал книги коротко, одну за другой. Я дробил классиков на куски, чтобы они позволили нам уснуть. Слышала ли это Марселина Фарбер? Что ж, ей приходилось терпеть!
Я был полон слов и потому решил послать Мелани электронным сообщением несколько строк Верлена. Этот поэт-алкоголик и его двойник хорошо сочетались с моим положением. Я переписал строчки из его «Амура на земле»: «Ветер недавней ночи сбросил Амура на землю […] и меланхолические мысли кружат в моем сне, в котором глубокое горе напоминает, что будущее станет одиноким и губительным».
На этот раз у меня хватило сил нажать на «Отправить». И мне сразу захотелось остановить это сообщение. Но где оно? Где это сообщение? Раньше я мог напрасно ждать у реального почтового ящика, пока почтальон придет забирать почту. Невозможно было попросить у почтальона разрешения взять обратно письмо, которое я больше не желал посылать: я делал это уже минимум десять раз, и он меня знал.
«Добрый день, Алекс. Открыть вам ящик, как обычно?»
Я так неумело использовал чужие слова. Верлен был слишком печальным, слишком жалким. И слишком пьяным. А я был не в силах создать приложение, которое стало бы революцией в отношениях между людьми – функцию «Удалить» для уже отправленных сообщений. Тот, кто ее придумает, немедленно войдет в пантеон важнейших изобретателей. Но это буду не я. Чтобы создать что-то в этом роде, нужно очень хорошее математическое образование. А мое обучение математике закончилось в шестом классе.
Мои бесконечные сожаления (и безответный вопрос: почему я никогда не слушал своих учителей математики?) были остановлены появлением на экране моего мобильного телефона маленького значка «конверт». Новое сообщение. Эта пиктограмма была проста и понятна для всех. Я был далеко от поэзии символистов.
Мелани, которая обычно медлит с ответом, несомненно, была испугана словами поэта. Мы, наконец, опять начнем общаться. Разговаривать. Может быть, выпьем вместе по бокалу. Пообедаем. Было приятно думать об этом. Я открыл сообщение и прочитал:
«Алекс, я жду вас сегодня в 15 часов. Мне очень нравится «Самозванец Тома». Ян».
Хорошая новость для мадам Фарбер и плохая для моего сердца. Когда ждешь от конкретного человека звонка или сообщения, которое успокоит твое ожидание, то все другие тебя раздражают. Даже самые близкие родственники или, как в данном случае, Ян и деньги, которые он мне приносит.
Мне была нужна любовь. Невесты больше нет, но есть мобильник в руке.
Социальные сети были созданы не для общения, а для утешения несчастных людей – и тех, кто потерял работу, и тех, кого изуродовал парикмахер. У меня есть работа – и такая, которая, пожалуй, возвышает человека (терапевтом становится не каждый, кто этого хочет). А мой парикмахер был бы достаточно приятным человеком, если бы не установил у себя в салоне граненый шар и не приплясывал, переходя от одного кресла к другому. Я всегда был доволен тем, как он меня стриг, хотя он и тратил на стрижку меньше десяти минут. Поскольку я виделся с ним два дня назад, решил выложить в своей любимой социальной сети свой фотопортрет с большим контрастом. Хотел, чтобы меня полюбили в ответ. Средний план, спиной к зеркалу. У Нормана Рокуэлла есть что-то в таком же стиле, но кто об этом помнит?
Через две минуты начали приходить сообщения: «Слишком красиво», «великолепно», «прелесть»… Вечер в Каннах, я на красной дорожке, зрители кричат мое имя, чтобы привлечь мое внимание, и фотографы тоже. Опять «слишком красиво». Действительно, мое лицо, несмотря на неприятности, дышало здоровьем (странное выражение, пришедшее из другого времени). Мои друзья, мужчины и женщины, изливали на меня неиссякающий поток похвал. «Ты всегда такой же красивый». Спасибо. Нехватка сна, нехватка солнца – все это заглаживают, как полировка, лучи света. Мой мобильник устраняет проблемы. «Невероятно». Нет, именно вероятно! Я жив! И полностью владею своими ресурсами. И несколько минут был в центре внимания. Я пользуюсь этим. Ливень комплиментов от людей, которых я почти не знаю или которые не посмели бы сказать мне в лицо, как много красоты я внес в их жизнь. Муза 2.0. Если бы Ронсару выпала удача быть моим знакомым, он, несомненно, прославил бы меня сонетом. Но я бы никогда не уступил его ухаживаниям. Это не по мне.
«Сонеты для Александра».
Это заглавие звучало немного приторно и напомнило мне заглавие «Баллада для Аделины»[7]. Так называется музыкальная пьеса, которая прославила одного пианиста, слишком хорошо причесанного, чтобы быть хорошим музыкантом.
Сообщения для Александра Пантократора приходили все реже. Друзья бросились на свои клавиатуры как голодные хищники из семейства кошачьих – на добычу, а теперь насытились и отдыхали на солнце до следующей фотографии. Я не сразу решился сделать новый автопортрет. Мне казалось трудным найти новый угол зрения и новый интерьер в такой квартире, как моя. Я не желал показывать всему миру свою личную жизнь. Хотел показать только свое лицо.
«Ты не похудел немного?»
Эти несколько слов незнакомого друга – парня, с которым я встретился всего один раз за столом у друзей моих друзей, – заставили меня похолодеть. Похудел? Я никогда не взвешиваюсь. Коснуться напольных весов ступнями, дождаться, пока на дисплее появится ноль, замереть в ожидании цифры – это для меня слишком большой стресс. И доверять этому аппарату рискованно: ты никогда не уверен в правильности результата. Нет ничего лучше весов Роберваля, которыми пользовались на лекциях по естественным наукам. Старых ржавых весов.
Я подскочил к псише, чтобы проверить, действительно ли произошла та перемена в моем телосложении, которую он имел в виду. Никаких заметных признаков похудения. По какому праву он мог заставить сомневаться других? Худеть – начать исчезать. А когда не останется ничего, что можно заставить исчезнуть… Снова вспомнился Ронсар:
Я высох до костей. К порогу тьмы и хлада
Я приближаюсь, глух, изглодан, черен, слаб…[8]
Социальные сети созданы для того, чтобы попытаться утешить несчастных.