Мишель Бюсси
Пока ты не спишь
Они обошли весь мир. Пересекали реки и долины, горы и пустыни. Искали пропитание в погребах и на чердаках, на верхушках странных незнакомых деревьев и в глубине бездонных ям под толщей океанских вод. Их гнали прочь метлой, они до визга пугали детишек в школах и старых дам в церкви, путешествовали в грузовиках, плыли на кораблях, а один раз даже летели самолетом.
Прошли месяцы, а может, даже годы, и вот однажды – в тот день голод мучил их особенно сильно – седоусый дедушка нарушил молчание. «Пора возвращаться домой!» – вот что он сказал.
Маме его слова, скорее всего, показались глупыми, но дедушка редко открывал рот, и семье следовало подчиниться.
Они отправились в обратный путь. Всем было грустно, каждый вспоминал погибшие деревья, длинный пляж, засыпанный сухими ветками, где не осталось ни листика, ни раковины. Там пустыня пострашней тех, которые им пришлось пересечь!
Сначала они решили, что ошиблись пляжем.
Только дедушка улыбался, и его белые усы смешно подергивались. Он велел им сесть на кучку песка и начал рассказывать. «Давным-давно, когда я был маленьким, как Гути, и очень рассеянным, мне хотелось отправиться в путешествие по миру. Мы были бедными и худыми, на нашем пляже росло мало деревьев, о лесе никто слыхом не слыхивал, еды не хватало, а я к тому же каждый раз забывал, где зарыл орешки. Потом из одного потерянного ядрышка выросло дерево, а на его ветках – целых сто орехов. Следом за первым – второе дерево. За ним – третье. Та к появился лес, где вы родились…
Наш лес.
У нас началась новая жизнь, и мы очень радовались, но знали, что однажды налетит буря и придется все начинать заново».
Дедушка замолчал, и они пошли по песку.
На пустынном пляже из сотен орехов и желудей, которые Гути когда-то собрал и забыл, где закопал, вырос самый высокий, густой и зеленый лес на свете. Никто никогда не видал такой красоты на берегу моря. Мама Гути крепко прижала его к груди, Мюло и Мюза бегали между деревьями и аплодировали старшему брату маленькими лапками. За ними спокойно наблюдали крачка и филин, давно вернувшиеся в родные края.
Дедушка сказал, что очень устал и скоро уснет на секундочку, которая продлится дольше зимы, и ему нужно сказать Гути что-то очень важное.
Он повел внука к воде и заговорил мягким нежным голосом: «Видишь, Гути, настоящие сокровища – это совсем не то, что ты ищешь всю жизнь, они всегда спрятаны рядом с нами. Ты их сажаешь, ухаживаешь за ними, поливаешь каждый вечер – даже если не помнишь, зачем это делаешь! – и в одно прекрасное утро они расцветают».
* * *
Малон позволил Гути уснуть. Завтра утром его пушистый друг должен быть бодрым и сильным, ведь Мама-да и Па-ди идут в школу, к учительнице. Малон немножко побаивался того, что они ей скажут.
Ему тоже давно пора было спать, но он не хотел. Знал, что кошмары вернутся. Он как будто уже слышал шум ледяного дождя – холодного, сверкающего, острого, как осколки зеркала. Малон даже глаза закрывать не желал.
И вовсе не потому, что боялся темноты!
Стоило ему зажмуриться, и в голове все становилось одного цвета. Как будто кто-то взял кисть и одним мазком перекрасил все вокруг.
Цвет.
Единственный.
Красный.
Везде.
Вторник
День войны
5
Василе Драгонман терпеливо ждал встречи с Марианной. Он сидел в холле комиссариата, положив на колени папку, и разглядывал сновавших мимо сотрудников. Если бы не униформа полицейских и байкерская куртка психолога из состаренной кожи, обстановка напоминала бы больничный коридор, забитый посетителями и усталым персоналом.
Появилась майор Огресс. Она шла не торопясь, по самому центру, и люди обтекали ее с двух сторон, как гордый линкор.
– Ты перезвонил врачу, Дед? – Вопрос был адресован инспектору, который направлялся к лифту.
Лейтенант Пьеррик Паделу замедлил шаг. Все сыщики Гавра звали его Дедом – из-за предпенсионного возраста и шести внуков, живущих в разных уголках Франции. Он наголо брил череп, носил серебристо-черную эспаньолку, тело у него было поджарое, как у профессионального бегуна, а глаза – как у большого доброго пса. Старожилы бригады говорили: «Наш Дед еще о-го-го!» – новички же считали его «ужасно пожилым».
– Он все утро на консультации, помощница пообещала, что шеф перезвонит, как только появится минутка.
– Но он подтвердил, что штопал именно Тимо Солера?
– На все сто. Солер связался с ним через несколько минут после того, как был замечен у аптеки в квартале Сен-Франсуа. Профессор Ларошель обслужил нашего налетчика в порту, в гавани Осака, между контейнерами.
– И доблестный доктор сразу связался с полицией? Его не смутило, что он нарушает профессиональную тайну?
– Нисколько, – улыбнулся Дед. – То ли еще будет…
Марианна отогнала мысли о раненом налетчике и повернулась к Василе Драгонману:
– Ну что, идем? Я нашла для вас время между двумя… консультациями и не могу обещать, что нам дадут спокойно поговорить.
Невозмутимость психолога резко контрастировала с царившим в участке возбуждением. Он сел, расправил полы куртки, открыл папку, достал блокнот и разложил перед собой детские рисунки. Взгляд светло-карих глаз был острым, как луч лазера, славянский акцент проявлялся сильнее, чем по телефону. «Красивые глаза, – подумала Марианна, – не банально карие, а цвета полированного дерева, терракоты или золотистой запеченной корочки круассана».
– Я принес вам рисунки Малона, майор, и мои заметки с комментариями. Они пока рукописные, но…
Марианна жестом остановила Василе, чтобы получше его рассмотреть. Обаятельный мужик, ничего не скажешь! Чуть моложе ее. Она обожала застенчивых мужчин: за их сдержанностью таится огонь. Славянский шарм и трагическая судьба героев Толстого и Чехова.
– Что, если мы начнем с самого начала? О ком вы говорите? Где он живет?
– Конечно, майор, простите. Когда волнуюсь, становлюсь бестолковым. Мальчика зовут Малон. Малон Мулен. Он ходит в младшую группу начальной школы. В Манеглизе. Знаете, где это?
Она сделала ему знак продолжать, кивнув на висевшую на противоположной стене карту эстуария[4] Сены. Манеглиз находился в десяти километрах от Гавра. Маленькая деревенька среди полей с населением в тысячу жителей.
– Со мной связалась школьная медсестра, сообщила, что ребенок все время повторяет нечто странное. Я впервые увидел мальчика три недели назад.
– И он рассказал, что его родители – не его родители?
– Именно так. Малон утверждает, что помнит другую жизнь, прежнюю…
– А родители, конечно, все отрицают.
– Естественно. – Драгонман взглянул на часы. – В этот самый момент они встречаются с директрисой школы.
– Без вас?
– Да. Предпочли обойтись без моего присутствия.
– Родители или начальство?
– По обоюдному согласию…
– Ваше вмешательство их раздражает?
Психолог смущенно улыбнулся и посмотрел на Марианну взглядом бродячего пса, выпрашивающего у прохожего кусок хлеба.
– Их можно понять. Честно говоря, если бы вас прислала не Анжелика…
– Позвольте мне кое-что объяснить. Я постараюсь говорить сжато…
Майор Огресс колебалась. Этот психолог чертовски хорош! Мямлит, запинается, но своего не упустит. Нужно будет выяснить, где эта хитрюга Энджи его выловила.
– Ладно, господин Драгонман, даю вам четверть часа.
Дверь без стука распахнулась, и появившийся Дед разрушил очарование момента:
– Доктор на проводе!
– Вот же черт! Переведи на мой телефон.
– Ты можешь не только поговорить с профессором Ларошелем, но и увидеть светило больницы Моно на экране размером три на три! Его кабинет нашпигован классным оборудованием для видеоконференций.
Марианна попросила Василе подождать несколько минут в коридоре:
– У нас крупное дело – январское ограбление в Довиле, наверное, слышали?
Психолог кивнул и послушно пошел к двери, столкнувшись на пороге со вторым лейтенантом, катившим тележку с видеокамерой и микрофоном.
– Наконец-то пригодилась чертова техника, – произнес тот и присел на корточки, чтобы установить камеру напротив белой стены.
На вид сыщику было лет тридцать. Белая футболка, тесные джинсы, кроссовки – вид у накачанного красавчика был явно непротокольный.
Лейтенант Жан-Батист Лешевалье. Женат. Двое детей. Верный муж. Нежный отец.
Ожившая мечта одинокой женщины.
– Пошустрее, Ж. Б.!
Марианна ворчала для проформы. Взгляд скользнул по сильной спине подчиненного, уперся в полоску голого тела между задравшейся майкой и поясом джинсов.
Трусы-боксеры от Calvin Klein обтягивали классную задницу.
Руки прочь, частная собственность! Чужая…
– Прямо какое-то широкоэкранное кино. – Ж. Б. с кошачьей грацией поднялся с корточек.
Лейтенанты Паделу и Лешевалье устроились на стульях, Марианна осталась за своим столом. Секунду спустя на белой стене появилась роскошная декорация в стиле хай-тек. Сплошь прямые углы – лакированное бюро, дизайнерские кресла, обтянутые серой кожей, мебель из ценных пород дерева, большая плазма на стене и даже высокая балконная дверь, через которую в комнату льется яркий свет.
А вот и хозяин кабинета. Хирург в белом халате поверх шикарного костюма-тройки (небось подбирал специально к своей хищной улыбке!), в руке стакан, в котором позвякивает лед.
– Здравствуйте, майор Огресс, сожалею, но могу уделить вам всего несколько секунд. Одна дама уже лежит и с нетерпением ждет, когда я вернусь вместе с моим орудием!
Пауза. Ларошель пошутил и теперь как будто ждал награды – заранее записанного смеха зрителей, – сияя безупречной белозубой улыбкой (хвала коллегам-ортодонтам!).
– Я буду пересаживать ей печень. Так что давайте поторопимся.
– Вчера вы оказали помощь Тимо Солеру, так? – задала вопрос Марианна.
Доктор сделал глоток медно-красной жидкости. Интересно, что он пьет перед операцией? Неужели виски? Или Red Bull? В углу, в сумке от Hugo Boss, клюшки для гольфа, каждая деталь обстановки точно выверена, словно это театральная декорация или съемочная площадка, а не настоящая комната.
– Налетчику? Так точно, мадам. Я уже все рассказал вашим инспекторам. Беглец позвонил вчера, во второй половине дня. Назначил срочную встречу в порту, в гавани Осака – вдали от чужих глаз, понимаете? Он ждал в белой «тойоте ярис». Номер я запомнил, не волнуйтесь. Рана у него плохая – между подключичной артерией и верхней долей левого легкого. Пулю калибра девять миллиметров несколько месяцев назад вытащил какой-то коновал, ухаживали за ним непрофессионально. По его собственным словам, он недавно упал, рана открылась и начались адские боли. Я сделал, что смог.
– Прооперировали Тимо прямо в машине? – изумилась Марианна.
– Конечно нет! Я имел в виду, что сделал все, чтобы помочь вам.
– Нам?
Ж. Б. был потрясен антуражем и угадывающимся за окном бассейном. Или морем? Ведь это Сент-Адресс, шикарный пригород Гавра, и больница стоит на берегу Ла-Манша.
– Именно так. Помочь правосудию, сообщить о преступнике, которого не один месяц разыскивает полиция, долг каждого честного гражданина, ведь так?
– Безусловно, профессор! Как еще вы нам помогли?
– Ввел двойную дозу нальбуфина. Это обезболивающее, намного сильнее морфина. Лекарство мгновенно облегчило страдания и будет действовать еще как минимум двенадцать часов. Я немножко почистил рану и снова зашил. Шов получился – загляденье. Высокая мода, да и только!
Еще одна улыбка во славу хирургов-стоматологов… Профессор наклонился к камере, будто хотел сообщить нечто конфиденциальное:
– Но внутри я пошалил скальпелем, комиссар! Когда нальбуфин перестанет действовать, Тимо Солер взовьется под потолок. И снова позвонит мне, никуда не денется… а там подтянетесь вы с кавалерией.
Марианна шумно сглотнула, прежде чем ответить:
– Не беспокойтесь, подтянемся.
Ларошель поставил на стол пустой стакан:
– Договорились. А теперь, если позволите, я отправлюсь в операционную и помогу пациентке, которая в меня верит. Если все пройдет хорошо – тьфу-тьфу-тьфу! – через несколько минут все ее страхи будут позади.
Прощальная улыбка – и экран погас. Трое полицейских еще несколько секунд молча смотрели на белую стену.
– Да он просто святой, – умиленно произнес Дед.
– И что органы правопорядка делали бы без помощи таких вот сознательных граждан? – ухмыльнулся Ж. Б.
– Ладно, позубоскалили, и хватит! Доктор нам, может, и не слишком симпатичен, но будет отлично, если с его помощью мы возьмем Солера. – Марианна повернулась к Ж. Б. и скомандовала: – Давай, Спилберг, убирай отсюда всю эту технику. Дед, будь на связи с нашим доктором Хаусом. А я…
Она подвинула к себе рисунки, принесенные Драгонманом. Четыре вертикальные черты сделаны черным фломастером, пятая, диагональная, – синим.
Каракули.
– А меня оставьте на четверть часа с этим психологом, который жаждет объяснить, как функционирует память трехлетнего ребенка.
6
Маленькая стрелка на 12, большая – на 1
Класс опустел, и Малон остался один. Половина ребят уже построились в пары и, весело галдя, потянулись в столовую через маленькую железную калитку на задах школьного двора. Остальных ждали родители, в основном мамы; папы появлялись утром или вечером. Каждый ребенок хватался за мамочкину руку, обнимал за шею, прижимался к ноге.
Все – кроме Малона.
– Сиди здесь и будь умником. Жди, мы скоро придем, – сказала Клотильда, его учительница, и не обманула: Мама-да и Па-ди появились сразу после того, как ушли другие родители. Мама-да почти никогда не опаздывала, но обычно уводила его обедать одна, без Па-ди.
Малон подбежал и взял ее за руку.
Утром родители напомнили ему, что в полдень будут разговаривать с учительницей. Малон знал: это из-за историй, которые он рассказывает. Странно и здорово было войти в пустой класс и получить в свое распоряжение все игрушки.
– Господин и госпожа Мулен? Прошу вас, садитесь… – Клотильда Брюйер смущенно кивнула на маленькие, сантиметров тридцать в высоту, стульчики – других в младшей группе не было. Обычно собрания с родителями учеников проходили здесь, и проблем ни у кого из взрослых не возникало.
Обычно…
Димитри Мулен – рост метр восемьдесят, вес сто десять кило – пристроился на лилипутском стуле и сразу стал похож на циркового слона, взгромоздившегося на тумбу. Колени почти уткнулись в подбородок.
Клотильда повернулась к Малону:
– Оставишь нас, великан? Пойди поиграй во дворе и не скучай, мы тебя позовем.
Малон не удивился и не расстроился. Он заранее посадил Гути в углу рядом с куклами, на синюю кроватку. Никто не обратит внимания на плюшевую игрушку, а Гути потом все-все ему расскажет. Мальчик вышел из класса и с вожделением посмотрел на горку и туннель: там всегда играли дети из старшей группы, а до малышни очередь доходила редко. Он не знал, на что решиться.
Небо совсем потемнело и грозилось дождем. Туалет находился далеко от игровой площадки, очень далеко, практически на другом конце двора. Если начнется ливень, он не успеет добежать и наверняка попадет под стеклянные капли.
Из-за закрытой двери раздался крик Па-ди. «Бедненький мой Гути…» – подумал Малон. Он знал, что его любимец побаивается Па-ди, когда тот ругается.
Димитри Мулен нервно переступал ногами по линолеуму с нарисованным городом, давя дома, сады и дороги с машинками.
– Буду говорить прямо, госпожа Брюйер. У меня есть дела поважнее визитов в детский сад! Я наконец снова нашел работу, и мне пришлось упрашивать патрона, чтобы разрешил выйти сегодня после обеда. Вам на это наплевать, вы свою зарплату будете получать каждый месяц, до самой пенсии. У меня совсем другая жизнь…
Ну, пошло-поехало! Очередная обвинительная речь в адрес государственных служащих. Клотильда пропустила инвективы недовольного папаши мимо ушей. Педагогический стаж у нее небольшой, всего шесть лет, и два года на посту директора, но кое-какой опыт она накопила. Клотильда выбрала работу с самыми маленькими детьми, потому что по характеру была мягкой и терпеливой, и это помогало ей справляться с разбушевавшимися отцами.
– Давайте вернемся к теме нашего разговора.
– Согласен. И ближе к делу. Вот, я принес все бумаги, убедитесь сами! – Он достал из висевшего на плече рюкзака несколько картонных папок. – Свидетельство о рождении! Семейная книжка с печатями мэрии и родильного дома. Альбомы с фотографиями малыша с первого дня его жизни. Глядите, глядите! Разве это не наш мальчик?
Сидевшая рядом с мужем Аманда вела себя отстраненно и в разговор пока не вступала. Ее взгляд был прикован к синей игрушечной кроватке в углу, на которую ее сын посадил Гути. «Он как будто шпионит за нами… Господи, что за глупости! Не может плюшевая игрушка ни за кем шпионить…»
– Не стоит так нервничать, господин Мулен! Мы никогда не подвергали сомнению тот факт, что Малон – ваш сын. Но…
– Не держите нас за идиотов! – перебил директрису Димитри Мулен. – Мы очень даже хорошо поняли намеки этого мозговеда, румына, как его там? Василе? И ваши фразочки в дневнике моего малыша.
Мягкость и терпение. Нужно придерживаться выбранной стратегии. Вряд ли папашу Мулена укротить будет труднее, чем Килиана и Ноа, главных заводил класса.
– Я пригласила вас на встречу по одной-единственной причине: ваш сын говорит вещи, необычные для ребенка его возраста. Детский психолог забеспокоился и поделился тревогой со мной, а я всего лишь хочу кое-что уточнить.
– Уточнить! Прямо полицейский допрос.
Клотильда сделала шаг вперед и присела на корточки – так, чтобы ее лицо оказалось вровень с глазами Мулена-старшего. Поза была привычной – она почти весь день существовала на высоте детского роста, так что у этого детины нет пространственного преимущества. Только не в ее классе.
– Ну-ка, успокойтесь! – Она бросила на него суровый взгляд. – Полиция тут ни при чем. Мы в школе. В моей школе! В интересах вашего ребенка будем общаться как цивилизованные люди.
Собеседник Клотильды дернулся было, но жена положила руку ему на бедро и не дала вскочить со стульчика.
– Ладно… – Он с вызовом посмотрел на молодую учительницу. – Против вас я ничего не имею, но этот психолог… – Мулен сделал паузу, подавившись «нелицеприятной» характеристикой. – Разве родители не имеют права запретить ему встречаться с ребенком?
Клотильда ответила не сразу.
– Это не так просто сделать, все зависит от…
– Да начхать мне на вашего специалиста! – снова перебил ее Мулен, но уже не так агрессивно: у крошечной училки явно есть характер, ему такие нравились. – Я и сам вижу – с мальчиком что-то не так. Он не болтливый, но знает много всяких слов – слишком сложных для четырехлетнего мальчугана, а в голове у него… толчется слишком много народу, ну, вы понимаете, о чем я. Если разговоры помогают, тем лучше. Пусть с ним беседует кто-нибудь из взрослых, но не Василе Драгонман. Есть у вас другой человек? Более…
– Что – более?
– Сами понимаете. – Он хохотнул. – Более французский француз, а не какой-то паршивый румын.
Димитри наклонился и положил на пол альбомы с фотографиями, закрыв большую часть нарисованного города.
– Давайте уж, посмотрите, не то получится, что мы зря сюда притащились. Глядите – и мы пойдем.
Клотильда демонстративно отвела взгляд от снимков.
– Василе Драгонман – не мой подчиненный. Я сегодня пытаюсь, так сказать, навести мосты. Мы поговорим, все обсудим, и я сообщу свои выводы психологу, а после этого вы встретитесь еще раз, и не откладывая.
Мулен задумался, и его жена впервые задала вопрос:
– Выходит, школьный психолог может подать докладную через вашу голову?
– Да. Если сочтет, что ребенку грозит опасность, то обратится в Социальную помощь детству, и для начала к вам приставят инспектора…
– Для начала?! – взревел Димитри. – А что будет потом?
Клотильда незаметно убрала из-под ноги Мулена пожарную машинку, чтобы он не раздавил ее каблучищем, и произнесла тонким голоском:
– Потом он напишет заявление в полицию.
– В полицию?! Издеваетесь? Из-за мальчонки, которому нет и четырех и который едва может связать три фразы?
Клотильда спасла следующую машинку. Она не торопилась отвечать, понимая, что вернула себе преимущество.
– Я не утверждаю, что сделаю это, – наконец сказала она и улыбнулась, чтобы успокоить родителей Малона. – Ваш сын – чудесный ребенок, вы идеально о нем заботитесь, он нормально развивается. Кроме того – между нами! – я совсем не жажду, чтобы полиция открывала дело и задавала вопросы детям, папам и мамам.
Клотильда придвинулась еще ближе к Димитри, чтобы смотреть ему прямо в глаза: именно такая поза позволяла ей брать верх над самыми отчаянными шалунами в классе.
– В такой маленькой деревне, как Манеглиз, это никому не нужно. Согласны, господин Мулен? Значит, мы спокойно побеседуем и вы попытаетесь объяснить, почему наш фантазер утверждает, будто вы – не его родители.
Димитри Мулен открыл было рот, но Аманда его опередила.
– Помолчи, – почти жалобно попросила она. – Помолчи и позволь мне сказать.
* * *
На железную горку упала первая капля дождя. Упала и скатилась на песок.
За ней вторая. Потом третья.
Каждая новая была опасней предыдущей.
Малону повезло, даже очень – все опасные стекляшки пролетали мимо.
Пока.
Он бросил последний взгляд на окно своего класса, где на стенах висели рисунки учеников и отпечатки маленьких ладошек: каждый окунал руки в миски с краской, и ему досталась ярко-красная.
Там, за стеклом, родители разговаривали с учительницей. О нем. А может, о маме. И о пиратах, ракетах и людоедах. Взрослым, наверное, это известно, а он сам все помнит благодаря Гути.
Очередная капля шмякнулась на маленькую кроссовку.
Она едва его не задела! Малон кинулся бежать.
От туалета его отделяло расстояние метров в двадцать, а то и больше.
Скорее, скорее, нужно открыть дверь и спрятаться там, как учила мама!
7
Сегодня моя младшая сестра Агата съела все запасы конфет, прежде чем я вернулась из коллежа, а мама – с работы.
Желание убить
Одна из них была с цианидом!
Не нравится: 253
Нравится: 27
www.jelanie-ubit.com
Василе Драгонман разложил перед Марианной Огресс бумаги и постучал пальцем по белому листу с четырьмя черными вертикальными линиями, перечеркнутыми красным зигзагом:
– Вот, смотрите внимательно…
Она прикрыла рисунок ладонью:
– Нет, давайте с самого начала! Кто он, этот мальчик? Расскажите в двух словах о его родителях.
– Родители – нормальные люди. Самые обычные. Ничего примечательного в них нет. Матери, Аманде Мулен, чуть за тридцать, но можно дать лет на десять больше. Отец старше, ему как минимум сорок. Женаты много лет. Живут в маленьком коттедже в Верхнем Манеглизе, почти на окраине деревни, в районе сквера Мориса Равеля, если быть точным. Весь Манеглиз – небольшой центральный квартал, вокруг частная застройка. Аманда работает кассиршей в «Вивеко», это продуктовый магазин самообслуживания. Он, если не ошибаюсь, электрик, ищет – пока безуспешно – постоянную работу, тренирует детскую футбольную команду.
– Вы с ним встречались?
– Один раз, в самом начале. В тот момент вопросов у меня было гораздо меньше.
Василе говорил извиняющимся тоном, как будто чувствовал неловкость за то, что невольно бросает тень подозрения на приличную семью. Марианна подумала, что психолог сейчас похож на маленького мальчика, который вынужден выступать в роли противного ябедника, и его ужасно мучит совесть. Она сегодня же вечером допросит Энджи и выяснит, что связывает подругу с этим красавчиком. Вряд ли у них роман. Психолог-интеллектуал не ее тип, Энджи любит «плохих парней».
По коридору мимо стеклянной стены шел Дед со стаканчиком кофе в руке, майор бросила на него вопрошающий взгляд, и он в ответ отрицательно покачал головой. Никаких новостей от профессора Ларошеля, стало быть, ничего нового о Тимо Солере…
– Хорошо, господин Драгонман, давайте вернемся к мальчику. Объясните мне эти рисунки.
– Как я уже говорил по телефону, он утверждает, что у него была другая жизнь – не та, что сегодня, не в Манеглизе, не с родителями Амандой и Димитри Мулен. Он детально описывает эту предыдущую жизнь, хотя обычно, по словам учительницы Клотильды Брюйер, Малон Мулен общительностью не отличается.
– А вам он почему доверился?
– Это моя профессия.
«Хорошо сказано! – подумала Марианна. – Василе очень мил и идеально воспитан, но цену себе знает. А что, если он мифоман? Сочинил историю, чтобы привлечь к себе внимание… Этакое “дело тринадцати из Утро”?[5]»
– Смотрите на рисунки, – продолжил психолог, – так вам будет проще понять. Четыре вертикальные линии, по словам мальчика, это башни замка, рядом с которым он жил. Красный зигзаг – ракета. Он уверяет, что видел, как она взлетает в небо. Много раз.
Марианна вздохнула. Она слушала весь этот бред по одной-единственной причине: Драгонман помогал ей скоротать время в ожидании звонка хирурга, когда можно будет послать пять машин в порт и взять наконец Тимо Солера. Она мельком взглянула на компьютер, заметила открывшийся на экране сайт jelanie-ubit.com и снова подумала об Энджи.
А вдруг подруга над ней подшутила? Что, если этот так называемый психолог – один из ее приятелей с актерскими способностями?
– Вы забыли о пиратах, – рассеянным тоном произнесла Марианна. – Вчера вы упоминали пиратский корабль.
Василе предпочел не заметить иронии.
– Совершенно верно! – Он подвинул к ней другой рисунок: – Синие штрихи – это море. Малон все время повторяет, что видел его из окна своей комнаты. А две черные точки – корабль.
– Так один пиратский корабль или два?
– Один, но расколотый надвое. Его он тоже видел из окна. Именно такого рода уточнения из уст четырехлетнего мальчика настораживают больше всего. Он никогда не сбивается, на каждом сеансе повторяет все слово в слово.
Марианна провела пальцем по синему морю на рисунке.
– А что насчет леса людоедов? Я помню, в истории был лес.
Она подалась вперед, выставив грудь, свой лучший и единственный аргумент в общении с мужчинами. Разыграла ее Энджи или нет, пора заканчивать комедию.
– Скажите честно, господин Драгонман, чего вы хотите? Как глубоко надеетесь вовлечь меня в эту странную историю? Вы же не станете утверждать, что поверили ребенку, что вас убедили сказки и рисунки?!
Глаза психолога сверкнули. Два кусочка керамики цвета сиенской терракоты разлетелись вдребезги, столкнувшись с жестоким, ледяным, расчетливым миром.
– Да, майор, как бы странно это ни звучало, я ему верю! Восемь лет учебы и столько же лет работы «на земле», как вы говорите, должны были убедить меня, что мальчик создал свой внутренний мир со свойственными ему одному символами, психологический лабиринт, по которому следует передвигаться с особой осторожностью. Называйте это как хотите – инстинктом или интуицией, – но я уверен: большинство воспоминаний Малона реальны. И плевать, что это противоречит психоанализу! Повторяю, я уверен, что малыш видел все, что нарисовал.
– В своем доме в Манеглизе?
– Конечно нет!
«Проклятье!» – мысленно выругалась Марианна, крепко сцепив пальцы под столом. Она чувствовала, что против собственной воли втягивается в немыслимую историю и делает это, потому что в ожидании звонка профессора лучше смотреть в дивные, цвета медовой коврижки глаза психолога, а не пялиться на кофемашину.
– У вас есть что-нибудь еще, господин Драгонман? Более конкретное?..
– Да.
Психолог покопался в старенькой кожаной папке и выложил на стол несколько снимков торгового центра:
– Узнаёте?
– А должна? Во Франции несколько тысяч подобных комплексов.
– Этот находится в Мон-Гайар, самом большом районе Гавра. Малон утверждает, что именно здесь мать – настоящая – передала его второй матери, Аманде Мулен. Я показывал ему много фотографий. Он узнал «Макдоналдс», логотип «Ашана» и красно-зеленого попугая, символ «Пиратского островка». Все три магазина есть только в этом торговом центре. Ребенок не мог такое выдумать…
Марианна внимательно просмотрела все снимки, подняла глаза на Василе и вынесла вердикт:
– Не согласна. Он перепутал. Ваш Малон с самого рождения каждую субботу проводит в этом потребительском раю, как и все обитатели северной части эстуария.
– Мальчик ничего не путает, майор! Очень трудно за несколько минут объяснить вам тонкую разницу, существующую между семантической памятью и памятью эпизодической, но Малон не ошибается, уверяю вас!
Красивый, гордый и упертый… Чертов умник…
Марианна вздохнула.
– И как давно, по-вашему, состоялся обмен мамами?
– Много месяцев назад. Возможно, год. Это не первичное воспоминание, а воспоминание о воспоминании[6], если хотите.
– Не понимаю, объясните подоходчивей.
– Воспоминание, о котором он заставляет себя думать каждый вечер, чтобы не забыть, если никто ему не напомнит. Воспоминание, которое он вбивает себе в голову, как гвоздь. И вешает на этот гвоздь в мозгу воображаемую простыню, не желая видеть, что за ней.
– А что за ней?
– То, что он пережил до обмена в Мон-Гайар. То, что ему удается выразить только рисунками. Людоеды, пираты и многое другое. Реальность, которую почти невозможно визуализировать впрямую.
– То есть мальчик был травмирован и прячет эту внутреннюю травму?
Василе одарил майора Огресс мальчишеской улыбкой.
– Для меня это очевидно! Я готов усомниться в его словах о двух мамах, я не знаю, насколько искренни Мулены, но в одном не сомневаюсь: малыш перенес тяжелейшую травму и его мозг возвел толстенные стены, чтобы запереть призрак в самом дальнем уголке памяти.
Психолог почувствовал, что снова завладел вниманием Марианны, и продолжил, стараясь не торопиться и говорить убедительно:
– Есть одна загвоздка… понимаете, это не травма в ее классическом виде. Малон не боится своих новых родителей. Он их даже любит. Но считает, что они ненастоящие мама и папа.
– Подобные симптомы могли быть спровоцированы педофилией или жестоким обращением со стороны близкого человека, не обязательно отца или матери?
– Я ничего подобного не выявил.
Марианна посмотрела на часы. 12:20.
Уже несколько секунд в окно ее кабинета ломился неистовый, необузданный, злой ливень. В Гавре часто случались короткие дожди, влажность и сероватый туман пропитывали бетонные стены домов в центре города, портовые камни и галечные пляжи.
Через стекло перегородки Марианна видела, как по коридору не торопясь прохаживаются ее подчиненные. Этот язык тела означал одно: Тимо Солер признаков жизни не подавал. Или признаков смерти – если профессор Ларошель слишком уж активно «пошалил» скальпелем.
Она решила продолжить разговор, и на сей раз не ради прекрасных глаз психолога. Пусть расскажет о раннем детстве Малона Мулена и всех других малышей с «нуля до четырех». Майор Огресс надеялась, что однажды сумеет выносить и произвести на свет такого человечка.
– Буду откровенна, господин Драгонман. Все, что я сейчас услышала, напоминает дурацкую шутку, но вчера вы сказали, что дело срочное, и меня это обеспокоило. Вы утверждаете, что память вашего маленького пациента сотрется, поэтому действовать нужно очень быстро. Объясните точнее, что случится, если никто, кроме вас, ему не поверит?
